Забытые письма

– Ах, ну конечно же… Просто многие из господ этого пока не знают. Когда-нибудь, быть может… все изменится к лучшему. Вот увидите.

– Ну всё, снимаю эти дурацкие тряпки, – идя к лестнице, проговорил Ньют.

– А я пока поставлю чайник. Так, выходит, она вас и чаем не напоила? А я-то надеялась… Ну да ладно. У всех свои причуды.

– Ты можешь повторять это сколько угодно, но больше я к ним ни ногой! – резко ответила Сельма. Они не смеют унижать нас, насмехаться над нашими именами, будто мы их не заслуживаем. Селимой назвал ее папа. Это иностранное имя. Как смеет леди Хестер смеяться над его выбором?

* * *

Сержант-инструктор заставлял их маршировать по квадратному плацу Шарлэндской школы снова и снова.

– Шагом… марш… Бегом… марш!..

Он хотел, чтобы ко дню следующего смотра их движения были безупречно отточены. Курсанты офицерской школы готовились стать солдатами и гордились парадами, но сегодня Гай не попадал в ногу. Он никак не мог собраться. Что-то мешало ему, и он не мог понять что. Из-за этого он выбивался из ритма. Он то и дело бросал взгляд на брата – тот упоенно маршировал: подбородок вверх, взгляд вперед, в глазах сталь. Прирожденный солдат, не то что я.

Энгус удивительно скоро поправился, о несчастном случае напоминает теперь только небольшой шрам на левом виске, да и тот прикрыт волной светлых волос, спадающих ему на лоб, словно локон. В форме их не различить… Но теперь проказы, когда один из нас подменяет другого, провернуть будет не так-то просто. Энгуса теперь всегда будет выдавать шрам.

Гаю было тревожно. Бедняга Энгус совсем не помнил, что же произошло – ни пикника, ни прыжка, когда Бартли спасли его. Будто вся история полностью стерлась из его памяти, будто ничего не было – а потом он вдруг взглянул в зеркало и обнаружил шрам. Мама постоянно напоминает ему об осторожности. Не хотела, чтобы он так быстро возвращался в школу. Энгус отмахнулся от материнских забот – дескать, квохтанье все это, и отметает вопросы Гая о самочувствии.

Иметь брата-близнеца – это и великое счастье, и проклятие одновременно. Рядом всегда есть твое же собственное лицо, которое смотрит на тебя. Их всегда двое, они одинаково одеваются и всегда привлекают к себе взгляды, всем любопытно их сходство. Порой ему казалось, что на самом деле их не двое, а просто один человек разделился на две половинки – точнее, ему так казалось до этого случая. А теперь он чувствовал, что Энгус меняется, и к тому же был уверен: его донимают головные боли, потому что боли пульсировали и в его голове. Удивительно, но стоило одному из них заболеть, как и другому становилось худо. Иногда ему казалось, они читают мысли друг друга, шестым чувством чуют то, что один из них собирается произнести.

Он заметил, что Энгус теперь не может надолго сосредоточиться на занятиях, то и дело подскакивает и меряет шагами комнату, в прошлом семестре он был совсем не таким. Он гораздо хуже написал контрольные за последние три недели, и куда-то пропал их дух соревновательности. Энгуса теперь интересует только бег по пересеченной местности, захваты и передачи на травяном поле для регби и строевая муштра. Может быть, мы и похожи как две капли воды, но что-то неуловимо стало не так… Гай пробовал поговорить с матерью и предупредить ее: что-то не так! Но она списала все на раннее возвращение Энгуса в школу – чересчур, мол, поторопился.

Что ж, по крайней мере, она пригласила Бартли на чай и поднесла каждому из троих подарок. Правда, узнав, что подарком стала монета, он содрогнулся. Хотя разве он вправе критиковать мать? И он постарался представить, как мама старается держаться так, чтобы малышка Сельма и ее братья почувствовали себя непринужденно.

Отец наверняка был бы более добр к ним, но его теперь совсем не бывает дома. Полковник Кантрелл Задай Им Пороху – такова была его любимая присказка – стал важной шишкой в аппарате советников лорда Китченера. Если война все-таки будет, как все говорят, то они и вовсе не скоро его увидят.

– Равнение напра…во! – гаркнул сержант.

Черт! Гай чуть не врезался в спину впереди шагающего Форбса-старшего.

– Вольно, джентльмены. Мы продолжим подготовку в этом семестре и далее. Мы хотим, чтобы ученики Шарлэндской школы были готовы к любой неожиданности и если их призовут в действующую армию – в случае, если ситуация накалится…

Внезапно по задним рядам прокатился какой-то невнятный ропот, и хор голосов выдохнул:

– Сээээр!

Гай обернулся, нутром почувствовав: что-то неладное с Энгусом. Энгус упал.

– Сэр… Это Кантрелл-младший! У него судороги!

Энгус лежал на земле, конечности его конвульсивно дергались, изо рта пошла пена, а на штанах расплывалось пятно. Зрелище было страшным. Гай сквозь строй бросился к брату.

– Ради бога, дайте ему вздохнуть, ему необходим свежий воздух! – услышал он собственный вопль.

– Несите его в санчасть! – прокричал кто-то.

Но сержант остановил их.

– Подождите, он должен прийти в себя. – И обернулся к Гаю: – Кантрелл, как давно у него судороги? Лучше положить ему что-нибудь на язык, чтобы он не задохнулся.

Кто-то вытащил из ранца линейку. Все сгрудились вокруг. Гая мутило, колени подкашивались. Наконец конвульсии прекратились, и Энгус открыл глаза, в изумлении оглядывая склонившиеся над ним лица.

– Что случилось? Гай? Я упал?

– Все будет хорошо, старина. На тебя напала какая-то нервная хворь, все пройдет. – Гай старался прикрыть мокрые штаны брата своим кителем, чтобы конфуз был не так заметен. Кадетов распустили. Энгуса отнесли в лазарет и вызвали доктора из деревни.

– Что с ним случилось? – спросил Гай старшую медсестру, вдруг испугавшись этого публичного приступа.

– Припадок… Не стоит беспокоиться. Возможно, такое никогда больше не повторится. Думаю, вы просто перестарались с муштрой, – сестра явно старалась отделаться от него. – Давайте бегите пока что… Подождем, что скажет доктор Макензи. Ваших родителей, конечно же, немедленно проинформируют. Скорее всего, это просто переутомление.

– Я могу остаться? – взмолился Гай. Он знал, как непривычно будет Энгусу оказаться тут одному.

– Нет, мальчику нужен покой и уединение… С ним ведь никогда прежде не случалось такого?

Гай покачал головой. Судороги – это так страшно… А ты стоишь и ничего не можешь сделать.

– По моему опыту нарастание болей и судороги идут рука об руку… Не волнуйтесь, сейчас приедет доктор и скажет, что делать, – успокаивающе улыбнулась медсестра.

Гай брел по засыпанным листьями дорожкам Шарлэндской школы – в смятении, напуганный и растерянный. Что, если они решат отчислить Энгуса? Что, если приступ случится с ним снова – на поле для регби во время матча, или на лошади, когда он будет скакать по болоту, или когда у него в руке будет ружье? Он ведь просто рожден резвиться на свежем воздухе, а в Шарлэнде как раз ценят участие в спортивных играх и личные достижения воспитанников, связанные с тренировкой. Да он никогда не смирится с тем, чтобы лишиться этой стихии!

Но мама тут же заберет его отсюда и переведет на домашнее обучение, если только у нее возникнет хоть тень подозрения, что ему грозит опасность.

Гай отрешенно смотрел на башенки, украшавшие строгую линию каменного здания. Он любил свою школу, с ее учебными аудиториями, расползшимися по запутанным коридорам, изящной часовенкой и акрами игровых площадок.

Энгуса совсем не тянуло за парту. Он взвоет и возненавидит весь мир, если его примутся обучать дома и будут всеми силами баловать. Ему нужны простор, открытые пространства, охота галопом по полям, чтобы выбрасывать накопившуюся энергию. Он скачет, словно перевозбужденный щенок лабрадора.

Отыскав их укромную норку под огромным черным осокорем, Гай потихоньку достал трубку – курить в школе, конечно, не разрешалось. Может быть, тот неудачный прыжок что-то повредил навсегда? Он теперь не сможет сделать военной карьеры? Станет на всю жизнь инвалидом? Нет, невыносимо думать, что он будет несчастным и его удел теперь – тосковать.

Ну-ка соберись, приказал он себе. Не стоит ударяться в панику! Один лишь припадок вовсе не значит, что теперь вся жизнь пойдет под откос. Это предупреждение, вот и все. Брату просто надо успокоиться, отдохнуть толком, попить таблеток, и он снова станет самим собой. Гай молча помолился Всевышнему, чтобы тот помог все исправить.

Он неохотно поднялся, выбрался из укрытия и зашагал к школе. Ох, соседи по спальне сейчас набросятся на него с вопросами… Это совсем не их дело, но новости уже разметались по школе, точно пожар. У младшего Кантрелла случился припадок. Что дальше? Ждать повторения?..

Глава 3

Сельма стояла на рыночной площади в Совертуэйте и разглядывала изогнутую витрину магазина. Словно волшебный фонарь, она была украшена силуэтами, ярко выделявшимися на фоне розовеющего неба. Скорей бы уж Рождество, скорей бы колядки – пусть поют у дверей, а мы будем угощать певцов пряным хлебом и горячей настойкой из бузины. На улице было холодно, и от ее дыхания стекло запотевало. Мама побежала купить потихоньку подарки, но темнота быстро сгущалась, и с неба начали падать снежные хлопья. Ноги замерзли на ледяном тротуаре.

Она прошла мимо магазина игрушек и порадовалась, что уже выросла и может не огорчаться тому, что на Рождество ей не подарят куклу, а все друзья будут хвастаться новыми играми. В этом году, если повезет и размер подойдет, она получит новый вязаный кардиган, с беретом и шарфом в тон, – она видела такой в посылочке, которую тетя Рут передала им в этот раз на День подарков[5].

С прошлого лета Сельма вытянулась на несколько дюймов и округлилась. Грудь упругими мячиками выпирает из кофточки, а однажды утром началось и это вечное женское проклятие, со всей его пакостной вынужденной неопрятностью – но мама объяснила: это означает, что она скоро станет настоящей юной леди. Впрочем, в четырнадцать лет еще слишком рано укладывать волосы валиками, как это делает Мэриголд Плиммер: другая помощница учителя и несчастье всей ее, Сельмы, жизни.

Старше лишь на год, Мэриголд была довольно хорошенькая и неглупая, но постоянно выводила Сельму из себя. Плиммеры владели пабом «Оленьи рога», на площади Вязов на другом конце улицы, но все же недостаточно далеко, чтобы трезвенников Бартли не раздражал шум субботними вечерами. Когда-то паб был жилым домом с изящными эркерными окнами и просторной конюшней на заднем дворе; там же стояли и скамейки, чтобы извозчикам было где расположиться перекусить.

Мэриголд и ее мать Бетти приехали в Совертуэйт той же конкой, что и Бартли, и всю дорогу похвалялись, какую огромную индейку они собираются приготовить и какое расчудесное новое платье из шотландки, да еще с воротничком, вязанным крючком, Мэри наденет на рождественский концерт в воскресной школе.

Это Мэри заявила, что Сельма и ее братья – язычники, раз никого из них не крестили, так что все они отправятся прямиком в ад. Сельма же знала, что в их церкви не принято крестить детей в младенчестве, правильнее, чтобы к вере приходили в сознательном возрасте, будучи уже подростками, но слова Мэри все равно заронили в ней беспокойство.

– А как же мои братики и сестрички, которые умерли совсем крошками? Их же не крестили? – в отчаянии спросила она однажды мать. – Господь спасет их?

– Конечно. Господь лишь ненадолго отпускал их к нам. Теперь они воспевают Его вместе с ангелами. Они были слишком хороши для нашего жестокого мира. Не обращай внимания на папские суеверия Мэри Плиммер, – успокоила ее Эсси.

Но Мэри все равно то там, то сям норовила обронить, что от сектантов лучше держаться подальше.

Владелец фабрики, мистер Бест, много работал и преподавал в воскресной школе, вместе с ним и органист и школьный учитель мистер Филз. На Рождество они организовали замечательный концерт и славный веселый выезд к побережью в Моркамб.

Папа говорит, что Рождество – это день рождения Господа, а не наш. Смысл его в том, чтобы давать другим, а не желать подарков себе. Но этим морозным декабрьским днем рождественские праздники светились, точно маяк в ночной тьме, – со всей этой особой выпечкой, ароматом приправ, жареного мяса и обещанием забав и развлечений.

Фермер Динсдейл из долины посулил свиной окорок в благодарность отцу за добрый уход за копытами его клейдесдальских[6] тяжеловозов весь год.

Сельма отлично знала, как забивают свиней в это время года. Сначала загоняют в угол, а потом подвешивают с перерезанным горлом, чтобы кровь стекала в ведро – из нее потом готовят кровяную колбасу. И все же трудно устоять перед жареным мясом с хрустящей корочкой и особыми мамиными приправами. От одной мысли рот наполняется слюной, и кажется, пронизывающий северо-восточный ветер уже не так злобно рвет на ней тоненькое пальтишко и шарф. Этот ветер называют ленивым, потому что он не огибает тебя, а дует прямо насквозь. Что ж, пора возвращаться домой.

И тут она заметила высокого молодого мужчину. Он шел через площадь, держа под мышкой свертки, и его нагоняла точно такая же фигура. Оба казались такими нарядными в твидовых костюмах с развевающимися шарфами Шарлэндской школы: эти лиловые и золотистые полоски ни за что не позволят спутать учеников частной школы с другими школьниками города. Ну кто же не захочет поглазеть на близнецов Кантреллов, увлеченных покупкой рождественских подарков?

Сельма старалась не слишком откровенно таращиться на них и зарылась носом поглубже в шарф, но первый из близнецов все-таки успел ее заметить.

– О, мисс Бартли… Добрый вечер! Тоже покупаете подарки на Рождество? – обратился он к ней. – У вас большая семья, наверняка нужно много подарков!

Брат его молча шагал рядом, едва удостаивая ее взглядом.

– Ну же, Энгус, позволь я представлю тебя юной леди, которая спасла тебе жизнь!

Энгус посмотрел на нее. Глаза его были пустые, словно он никогда ее прежде не видел. Он вежливо чуть наклонил вперед голову, но ничего не сказал.

– Печально… Ничегошеньки-то он не помнит, – невесело пояснил Гай. – Ну, как ваши дела? Не терпится дождаться Рождества?

Не зная, что говорить в ответ, Сельма кивнула.

– Вот так холодина. Я слышал, к нам идут снежные тучи. Но, надеюсь, они подождут, и мы успеем славно поохотиться в сочельник!

Сельма снова кивнула. Она знала, что отец вовсю занят в кузнице, подковывая лошадей благородных охотников, собирающихся, как у них заведено, поохотиться на лис в канун Рождества. Сбор назначен у «Оленьих рогов».

– Если хотите, мы помолимся за вас на нашем утреннем выступлении, – предложила Сельма. – Не представляю, правда, как петь в такую пургу.

– Выступлении? – недоуменно включился в разговор Энгус. Он теребил тесемку, которой был перевязан сверток в его руках, и смотрел куда-то мимо нее из-под нависших век.

– Да… рождественские гимны. Мы поем колядки у дерева на рассвете, а потом собираем небольшой оркестр…

– Ах, эти сектанты со своими причудами, – презрительно пожал он плечами. – Мама говорит, от них-то все наши беды.

– Энгус! – настал черед Гая покраснеть. – Ой, глядите, вон Бивен на своей новой игрушке. Отец купил ему автомобиль. Мы предложили бы подвезти вас до дому, но едем на станцию встречать лондонский экспресс. Наш отец возвращается домой на Рождество.

– Я с мамой, просто жду ее здесь. Мы вернемся на конке, спасибо. Надеюсь, вы оба получите чудесные подарки на Рождество, – улыбнулась она и легонько присела в реверансе.

– И вам того же желаем, и всем вашим близким! Не забывайте, мы страшно благодарны вам и вашим братьям, правда, Энгус? – обернулся он к брату, но тот уже удалялся в направлении ярко освещенной пивной. – Простите его грубость. Он сам не свой в последнее время. Ну, мне пора. Да и вам тоже. Вы совсем замерзли!

Энгус показался Сельме ничуть не менее надменным, чем в тот злополучный полдень, когда ему вздумалось у ручья преподать им урок ныряния.

– Надеюсь, он скоро поправится, – ответила она, не столько веря в то, что он изменится, сколько из вежливости.

Гай помолчал.

– Вы пойдете смотреть охоту?

– Возможно. Если погода не подведет. Но вообще-то мы ждем гостей из Брэдфорда – нашу тетю Рут с мужем.

– Да уж, у нас тоже каждый день гости, мамины друзья в основном. Снова шарады, песни у рояля, игра в карты, и гуляем, гуляем, гуляем – пешком и верхом по холмам. Ну просто с ног валишься к концу дня!

– Мы тоже поем песни, а вот в карты мы не играем… Совсем не играем в азартные игры, – ответила она, не уточнив, что еще они в рот не берут и глотка спиртного. – Что ж, весело вам отдохнуть!

– Счастливого Рождества, Селима! – отозвался он, приподняв кепи, и зашагал вслед за братом.

Сердце ее подпрыгнуло – он помнит ее полное имя! Гай излучал тепло точно так же, как его брат излучает холод, и неважно, здоров он или болен. Гай как будто видит в ней друга, равного. В груди поднималось волнение, словно бабочки вдруг затрепетали крылышками.

Они живут в одной деревне, но их семьи принадлежат к разным мирам, между ними высокая каменная стена, прикрытая буковой изгородью. Но Рождество – это особое время, – улыбнулась она, – время, когда ты желаешь добра всем, кто рядом с тобой: богатым и бедным, аристократам и простым людям. Может быть, их миры еще когда-нибудь соприкоснутся? Лишь одно она знала наверняка: она хочет увидеть Гая в охотничьем костюме верхом на лошади.

Шлепок по спине резко вывел ее из мечтательного состояния.

– О чем это ты тут воркуешь с господами красавчиками?

Обернувшись на голос Мэриголд Плиммер – узенькое личико, скривившиеся в усмешке губы, – Сельма тихо ответила:

– Ничего интересного, не стоит внимания.

– Как знаешь. Но не надейся, что кто-то из них одарит тебя милостями. Мама говорит, один из них повредился разумом. Припадок у него был на школьном дворе или что-то вроде того. Мне Тилли Фостер рассказала. Она работает в столовой и все видела – ну, вернее, одна из ее знакомых видела. Так что не все купишь за деньги. И поделом им, и очень это справедливо, что несчастья сваливаются на них так же, как на нас, правда?

– Это печально, – отозвалась Сельма. Неудивительно, что Энгус вел себя так странно. – Его мама, должно быть, очень беспокоится за него.

– Кто? Эта спесивая корова? Леди Задери-Нос из Ватерлоо? И поделом ей. Ты бы видела ее в церкви! Входит через боковую дверь перед самым началом службы, голову замотает толстенной вуалью, будто шторой, только бы нас не видеть. А потом выходит так же, едва орган затихнет. Жалко мне ее мальчиков. Водит их кругом за ручку, как маленьких. Мама слышала, что на кухне у нее…

– Ой, вот и моя мама. Мне пора. Увидимся в вагоне!

Сельме не терпелось отделаться от трескотни Мэриголд. Пусть себе злится сколько угодно. Бедный Гай, бедный его брат… Теперь понятно, почему он выглядел таким усталым, а глаза будто стеклянные. Так было с моим братиком, Доусоном: тогда, много лет назад, с ним тоже случился припадок, он просто горел от жара, но температуру так и не смогли сбить. Мы пытались поливать его ледяной водой из корыта во дворе, потом завернули в одеяла, чтобы он согрелся, но его сердечко не выдержало, сказал доктор. К чему Мэриголд разворошила эти печальные воспоминания?

Сельма стояла, глядя на поблескивающие льдом серебристые холмы над городом, на деревья, тронутые морозной пылью. Какие волшебные сумерки. Через два дня, рождественским утром, они будут петь в саду «Радость миру»[7]. Так что никаких больше грустных мыслей, впереди так много радости! Вот и мама, машет рукой из очереди. Пора возвращаться домой.

* * *

Эсси проснулась на рассвете, задолго до того, как нежный перезвон колоколов возвестил о приближении радости. Утром в Рождество сам ветер вносит музыку колоколов в каждый дом, подумалось ей. Это день пения и праздника. Все-все, даже самые бедняки, сочиняют для себя уютное торжество у очага и находят друг для друга душевное тепло.

Каждому домочадцу Эсси любовно наполнила его персональный чулок: шиллинг, апельсин, шоколадка, несколько грецких орехов, вязаные носки для мальчиков, новый шарф с беретиком и несколько лавандовых саше для Сельмы. Ах, как бы мне хотелось подарить им что-то более значительное, чем эти маленькие знаки внимания… Впрочем, нас еще ждет прекрасный праздничный ужин – каких только приправ и гарниров я не наготовила! – а потом сливовый пудинг и традиционная сладкая пшеничная каша в горшочке и сладкие пирожки для гостей.

Завтра из Брэдфорда приезжает Рут, привезет подарки. Она в свое время служила в хорошем месте, потом вышла замуж за младшего сортировщика шерсти, тот преуспел в своем деле и хорошо их обеспечил. Жаль, у них нет своих малышей, вся нерастраченная доброта достается ее, Эсси, детям. Да, в этом году они ни в чем не нуждались.

Всего лишь два дня назад ей довелось обряжать старую миссис Маршалл, которая умерла во сне, добросовестно подготовившись к событию: заранее облачилась в лучшую ночную сорочку и сложила монетки в верхний ящик комода.

Обрядить умершего – это искусство: покойный должен сохранить достоинство. Вот ты и стараешься подоткнуть места, которые могут потечь, обмыть тело, одеть, подвязать подбородок, причесать волосы и сменить белье, пока не пришли прощаться первые гости.

Миссис Маршалл была хорошей женщиной, простой, но доброй, ее будет не хватать на еженедельном женском собрании. Сын и вдовец остались довольны тем, как Эсси выполнила работу, и оставили ей на комоде два флорина – эта благодарность оказалась очень кстати накануне приближающегося праздника.