Горячее дельце

Поскольку он молчал, видимо, не желая говорить правду и не придумав, что соврать, я немного помогла ему:

– Ведь насколько я поняла Кабана, вы собирались сразу же ее перепродать подороже. Я не права?

– Правы, – он махнул рукой, – чего уж теперь скрывать. Видите ли, такой крупной суммы наличными у Кабана не было. Он мог ее занять, но на короткое время. Поэтому мы и решили перепродать картину. Да иначе я с ним не стал бы и связываться. Дело в том, что продажей картины за границу должен был заниматься я сам, у меня есть нужные связи среди владельцев галерей в Германии, которые не стали бы задавать лишние вопросы. И деньги пошли бы через меня, так что проблем с комиссионными не предвиделось. Когда имеешь дело с такими субъектами, как Кабан, это не последнее дело. С деньгами они расстаются очень неохотно.

– У вас еще есть шанс убедиться в этом на собственной шкуре. Но не будем о грустном, – сказала я, увидев, как поморщился Лев Владимирович. – Скажите лучше, как получилось, что вы, опытный специалист, допустили такую промашку при покупке, даже учитывая всю экстремальность той обстановки? Выходит, подделка не так уж плоха? Как вы ее охарактеризуете?

– Первое, на что я обратил внимание, помимо сюжета картины, – этохолст. Он был стар, это несомненно. Второе – это крокилюры.

– А это что такое?

– Тонкие трещины на поверхности картины, они появляются со временем. Вот посмотрите.

– Значит, картина старая?

– Не обязательно. Это можно сделать искусственно. Если знать, конечно, как. Я же вам говорил, искусство фальсификации достигло больших высот.

– Хорошо. А холст? Вы сказали, что он старый. Это тоже можно фальсифицировать?

– С этим сложнее. Поэтому я и обратил на него особое внимание. Он действительно старый. Но сколько ему лет, пятьдесят или триста пятьдесят, отличить, без специальных исследований, довольно трудно.

– Но если даже холсту пятьдесят, то вряд ли эти годы он пролежал в виде холста. Никто ведь не станет выдерживать его всю жизнь, чтобы потом, на склоне лет, использовать для фальсификации.

– Это верно. Обычно для этих целей используют старые, но малоценные картины.

– А старую краску при этом смывают?

– Не обязательно, можно просто писать поверх старой.

– А в вашем случае как было? Троицкий удивленно поднял брови:

– Не знаю.

– Вам следовало быть более любознательным, ведь, в конце концов, речь идет о вашей собственной шкуре, – упрекнула я собеседника.

– Не о шкуре, а о голове, – машинально уточнил педантичный искусствовед.

– Боюсь, что ваша шкура при оторванной голове не будет представлять большой ценности. Даже если вы завещали после смерти сделать из нее чучело для личного музея, – мстительно съязвила я, – как искусствоведу, это вам должно быть хорошо известно.

– Ваши шутки, Таня, очень дурного вкуса, – обиделся Троицкий.

– Хорошо, – согласилась я, – шутки в сторону. Так как насчет холста? Можем мы узнать, есть ли что-нибудь под фальшивкой или нет?

– Конечно, можем, – угрюмо подтвердил он, – я сделаю это, как только вернусь домой. Я раньше немного занимался реставрацией, и дома у меня есть все необходимое для расчистки. – Тогда не смею вас задерживать, – я поднялась из кресла, давая понять, что аудиенция закончена.

Неделей раньше

Трое заговорщиков собрались утром в квартире Назаровых.

Благодаров давал последние инструкции и уточнял детали плана обмена поддельной картины на вполне подлинные доллары:

– Итак, Олег подъезжает на своей машине к дамбе на Покровской стороне Волги в десять ноль-ноль. К этому времени я надеваю черную маску и подплываю на лодке к стоящему на якоре катеру, в котором сидят люди Кабана с деньгами, и передаю им картину. Они ее осматривают как могут…

При этих словах Олег слегка хихикнул. Назаров посмотрел на него осуждающе и пригрозил:

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Не заставляй меня опять надевать тебе на нос бельевую прищепку.

Олег знаком показал, что больше не будет, и Назаров продолжил:

– Итак, они ее осматривают и, если все пойдет нормально, отдают мне деньги. Тогда, в свою очередь, я их осматриваю, считаю…

– Все будешь пересчитывать? Это же очень долго, – вмешалась Зинаида.

– Нет, – успокоил ее Назаров, – пересчитаю пачки и полистаю некоторые, чтобы не было «кукол». После этого я даю какой-нибудь сигнал, неважно какой, например, машу над головой белой тряпкой, вроде как я даю знать наблюдающим за мной сообщникам, что все в порядке. Потом я пересекаю Волгу, высаживаюсь на покровском пляже, бросаю лодку и перебегаю через дамбу, там как раз есть лестница. Как только я пересеку дамбу, с акватории Волги меня не будет видно. Там я прыгаю в машину – и газу до отказу. Проезжая по мосту, мы сможем наблюдать, как кабановская морская пехота рассекает на катерах речную гладь в поисках неизвестно кого и чего. Я думаю, в панику они особо не ударятся; денег, конечно, Кабану будет жалко, но картина-то останется при нем. Вот когда они допрут, что картина липовая, вот тогда начнется. Но мы уже будем далеко. – А куда мы поедем? – спросил Олег.

– Поедем деньги прятать. Сразу предупреждаю, что минимум на год вы о них забудете. Будем жить как жили. Имейте в виду, Кабан все перевернет в поисках денег. Может быть, даже наймет какого-нибудь спеца. Возможно, они номера купюр перепишут. Так что год – это минимум.

– Зато уж пото-ом… – мечтательно протянул Олег.

– Потом – суп с котом, – прервала мужа Зинаида, взглянув на часы, – давай, Леша, иди звони Кабану, время подходит.

Вчера Алексей позвонил Троицкому и предупредил, что завтра в девять утра сообщит ему условия продажи.

Глава 6

Проснулась я от телефонного звонка. Поднимая трубку, я успела взглянуть на часы. Было восемь утра. Звонил Троицкий.

– Алло, Таня, доброе утро.

– Здравствуйте, Лев Владимирович, что еще стряслось?

– Я не знаю, как это расценивать, стряслось или нет, но под фальшивкой действительно обнаружилась старая картина.

– Интересно, и что же там изображено?

– Пуговицы, – лаконично ответил Троицкий.

Я потрясла головой, отгоняя остатки сна, и переспросила:

– Простите, Лев Владимирович, вы меня разбудили своим звонком, и, видимо, я еще не вполне проснулась. Повторите, пожалуйста, еще раз, что там изображено?

– Это вы меня простите за столь ранний звонок. А на картине изображены пуговицы.

– Это что, какой-нибудь ваш специфический термин? Вроде крокилюров?

– Да нет, – начал раздражаться моей непонятливостью Троицкий, – обычные пуговицы.

– Натюрморт из пуговиц? – попыталась уточнить я.

– Почему натюрморт? Просто пуговицы, пришитые куда надо, – окончательно разозлился Троицкий, – приезжайте и посмотрите. Я бы и сам приехал, но картина еще сырая, ее нельзя трогать. Да и кто у нас сыщик, в конце концов? Я или вы?

* * *

К дому Троицкого я подъехала на своей машине.

Открыв дверь, он проводил меня в одну из трех комнат, в которой было оборудовано нечто вроде реставрационной мастерской.

Троицкий, насколько мне стало известно, был вдовцом. Его взрослые дети давно разъехались, и он жил одиноко в своей большой захламленной квартире сталинской постройки.

На стенах висели различные картины и иконы.

Посреди комнаты стоял большой, заляпанный красками стол, на котором, прижатая по краям грузом, лежала интересующая нас картина.

Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что имел в виду хозяин квартиры. Холст представлял собой фрагмент большой картины, видимо портрета, который включал в себя часть военного мундира с двумя пуговицами. Мундир – советский, поскольку на пуговицах был довольно отчетливо прорисован герб Союза.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Теперь все понятно, – подвела я итоги своих наблюдений.

– Чашечку кофе? – любезно предложил хозяин.

– Нет, спасибо, некогда. Можно мне забрать картину?

– Да, она уже высохла.

– Тогда я побежала, у меня масса дел. Вам я советую надолго из дома не отлучаться, вы мне можете понадобиться.

– Хорошо, я буду сидеть у телефона.

Неделей раньше

К девяти часам в кабинете Кабана, кроме хозяина, собрались Савелий, назначенный ответственным за операцию, и Троицкий – научный эксперт.

Телефонный аппарат с определителем номера, по которому должен был позвонить владелец картины, был включен на громкоговорящую связь и подключен к магнитофону.

Томительная тишина, установившаяся в комнате, ровно в девять часов была прервана звонком. Разговаривать было поручено Савелию. Он и взял трубку:

– Алло.

– С вами говорит Петр Петрович, – раздался громкий гнусавый голос, – слушайте меня внимательно, а лучше запишите на магнитофон, чтобы ничего не перепутать. Дело обставим так: завтра к десяти часам утра лодка, в которой должны сидеть ваши люди, числом не более двух, с деньгами, конечно, становится на якорь напротив покровского пляжа. Они должны держать весло вертикально; там обычно рыбаки стоят на леща, так это, чтоб не обознаться. Мой человек подплывет с картиной и отдаст ее им. Они ее осмотрят, а когда решат, что все в порядке, отдадут ему деньги, и дело с концом. Но предупреждаю, я приму меры, какие – не скажу. Если что будет нечисто, картины вам не видать, как своих ушей. Сам лишусь, но и вам не достанется. Я буду наблюдать за всем в бинокль из укромного места. Человек с картиной меня не знает, я его здесь нанял за деньги. От него ничего не зависит, и на меня вы через него не выйдете. Понятно?

– Понятно, – процедил Савелий.

– Вопросы есть?

Савелий выжидающе посмотрел на Кабана, тот пожал плечами.

– Вроде нет, – выдавил из себя Савелий.

– Тогда прощайте.

В аппарате раздались короткие гудки. Савелий взглянул на определитель номера.

– Ну и чего там? – лениво спросил Кабан.

Савелий безнадежно махнул рукой:

– Телефон-автомат.

– А ты чего хотел? Малый, видать, не дурак, прямо как шпион какой, – задумчиво произнес Кабан, – это надо же додуматься, с суши теперь на воду перешли.

– А что, не так глупо, – вмешался Троицкий, – будет сидеть себе, например, в гостинице «Словакия» у окошка с биноклем в руках и, попивая пиво, наблюдать, как все происходит.

– Интересно, что это за меры такие он придумал? – не обращая внимания на искусствоведа, пробормотал себе под нос Кабан.

Савелий недоуменно пожал плечами.

– Мне кажется, я его голос где-то слышал, ты его не помнишь, Савелий?

– Конечно, помню, – ухмыльнулся Савелий, – мы с тобой вчера видик смотрели, так у переводчика точно такой голос и был. Говорят, они на нос прищепку бельевую надевают, чтобы голос не узнали.

– Ишь чего придумали…

Кабан погрузился в размышления.

– Значится, так, – наконец прервал он молчание, – в лодке будете вы двое. Ты, эксперт, смотри в оба, что там за картина, больше от тебя ничего не требуется. Ты, Савелий, расставишь людей и лодки, где считаешь нужным. Всем раздашь рации и сам будешь командовать. Действовать по обстановке. Что он там придумал, я не знаю, но если вопрос встанет так – картина или деньги, – то черт с ними, с деньгами, картина втрое дороже, верно, эксперт?

– Как минимум.

– Вот видишь, Савелий. Смотри не переусердствуй. А я, – хохотнул Кабан, – буду сидеть в гостинице с пивком и с биноклем и наблюдать, как вы там весло держите. Может, с Петровичем этим в соседних номерах окажемся. Я тоже рацию возьму, на всякий случай.

* * *

Сначала все шло в соответствии с генеральным планом: Благодаров на старенькой «Казанке», купленной загодя за два литра водки у сторожа лодочной стоянки вместе с таким же стареньким подвесным мотором «Ветерок», встал на якорь рядом с десятком любителей ловли леща на рыболовную снасть, именуемую «КОЛЬЦО».

Он закинул снасть в воду и спокойно закурил, потихоньку осматривая окрестности.

За час до назначенного времени стали появляться мощные катера, которые на большой скорости проносились в разных направлениях. «Ага, засуетились», – подумал Благодаров, глядя на эти маневры. Они его совершенно не беспокоили. Все так и должно быть. Он заволновался бы, не увидев чего-либо подобного.

Вскоре катера исчезли.

«Заняли позиции, – догадался он, – сидят в засаде».

В этот момент у него клюнуло, и он вытащил леща килограмма на полтора.

Пока он отцеплял глубоко заглотнувшего крючок леща и заново цеплял наживку, клюнуло на другой кормушке. Он кинулся к ней и вытащил еще одного леща, покрупнее первого.

Клевать стало непрерывно.