Овертайм

Весной 1978 года начался чемпионат мира в Праге. Пока еще в команде оставались старые кумиры. До Праги два года подряд сборная СССР проигрывала мировое первенство: в 1976 году — в Польше и в 1977 году — в Австрии. Что, собственно говоря, и послужило толчком к тем изменениям, в результате которых Тихонов стал главным тренером сборной страны и ее базовой команды — ЦСКА.

Последняя игра в Праге никогда не забудется, самая драматичная из всех, в которых мне пришлось участвовать. Играть в Праге решающий матч за первое место, да еще с чехословацкой сборной! При этом необходимо, чтобы стать чемпионами, выиграть с разницей в две шайбы! После матча Евгений Павлович Леонов, которого мы встретили на стадионе, сказал: «Можно все что угодно прочитать, написать, но придумать такой сюжет — невозможно». Валерий Васильев в том матче получил микроинфаркт. Володя Лутченко лег под шайбу, а она ему попала в глаз — он так и не смог закончить игру. Сергей Капустин вышел на лед с температурой, зашкаливающей за 40°, и играл через смену. Его попросили появиться, потому что он отлично выглядел во всех предыдущих матчах и надо было показать противнику, что мы здоровы и в полном составе. Тот год, по-моему, был юбилейным для чешского хоккея, да и команда собралась сильная, как никогда. Мы выиграли 3:1. Как раз с разницей в две шайбы. Голы забили; и петровская «тройка», и жлуктовская, и мальцевская. И Третьяк отыграл фантастически. В общем, выиграли самый трудный чемпионат мира.

Я думаю, с этого пражского чемпионата Тихонов и получил карт-бланш в советском хоккее. Виктор Васильевич не раз потом повторял: «Мне даны все полномочия, и я, в интересах сборной, сделаю все, что сочту нужным. Потому что интересы сборной — это интересы государства». После Праги он провел несколько акций устрашения, пару человек выгнал сразу. Хоккей в СССР вступил в завершающую тоталитарную фазу.

Понимаю, что бы я ни говорил о Тихонове, все будет восприниматься через призму моего с ним конфликта. Но если отвлечься от него, то надо помнить, что команда ЦСКА и до прихода Виктора Васильевича была в стране лучшей, и сборная (Чернышов, Тарасов) уже всех приучила к постоянному чемпионству. Спору нет — человек пришел квалифицированный, но не первооткрыватель. Меня не раз в Америке спрашивали: «Как ты оцениваешь Тихонова?» Я отвечал так: «Результаты у него отличные, но если бы тренер в Лиге имел такие возможности, как он в СССР, — брать любого игрока в любое время в свою команду… то вряд ли Тихонов был бы заметен по сравнению с другими. Плюс еще полная государственная поддержка. На сборную научные институты работали. Все экспериментальные лаборатории базировались на ЦСКА. Армейский клуб походил на полигон, где спортивная наука проводила испытания. Люди работали, защищали диссертации, кстати, как они говорили, заодно писали диссертацию и сыну Виктора Васильевича, и ему самому. Я не собираюсь отрицать заслуги Тихонова, результаты же налицо. Но мне кажется, что почти десяток ведущих тренеров в бывшем Советском Союзе с такими, как у него, правами и возможностями показали бы результат не хуже…

В январе 1979 года я получил травму спины и провалялся три месяца в госпитале. В субботу вечером, накануне старого Нового года, меня привезли на носилках из Голландии и бросили в коридоре, так как свободных мест в палатах госпиталя имени Бурденко не оказалось. Кровать попалась слишком высокая, и, доставая из-под нее «утку», я чуть не разбился. А подать было некому: девочки-медсестры и санитарки отмечали праздник.

Двигаться я не мог, ниже пояса ничего не чувствовал. Пришел дежурный врач-полковник, сел ко мне на кровать. А рядом мои кроссовки «Адидас» стояли, нам их в сборной только-только выдали, зеленые такие, необычные, со светящимися отражателями. Я ими так и не успел попользоваться. Они всем бросались в глаза, тогда хорошая спортивная обувь была чем-то особым, для избранных, как и фирменный спортивный костюм, который я тоже привез из Голландии. Полковник смотрит на кроссовки: «Да-а-а, хоккеист. Да-а-а. Дела твои плохи, парень, похоже, о хоккее забудешь. Играть больше не сможешь. Не то что играть, тебе хозяйственную сумку нельзя будет носить в одной руке». Я его матом обложил, выгнал. Прибежал персонал меня успокаивать.

У меня произошло выпадение межпозвоночного диска, он защемил нервы, поэтому я не мог ходить и не чувствовал ног. Но операцию я делать не разрешил, а мне хотели диски из позвоночника вырезать. Я уперся: «Нет, не дам резать». А потом профессор Яков Михайлович Коц занялся моим восстановлением. Он придумал электроды, которые стимулировали мышцы, закачивал их, наращивая мышечный корсет вокруг позвоночника, для того чтобы сами мышцы могли поставить диск на место. Короче, занимался мною Яков Михайлович неустанно и здорово помог.

Травму я получил в январе, но обещал всем, и прежде всего себе, что подготовлюсь к чемпионату мира и буду в нем участвовать. Чемпионат начинался в апреле, и мне не хватило одного или двух месяцев. Но в 1980 году, к Олимпийским играм, я уже был в полной форме. Команда олимпийская собралась, как я говорил, сильнейшая за всю историю советского хоккея. Приехали в Лейк-Плэсид, и выяснилось, что жить будем в только что построенной тюрьме. Все как положено: нары, в камере двоим не разойтись, один сначала садился или ложился, потом второй заходил; общий туалет — в коридоре. Месяц назад советские войска вошли в Афганистан, нам сложно было понять, что же на самом деле происходит. С трибун кричат: «Захватчики», и на нас это, конечно, действует, тем более хоккеисты одними из первых поселились в Лейк-Плэсиде. Вокруг Олимпийской деревни вышки с автоматчиками, собаки постоянно лают, спать невозможно. Обстановка почти боевая или, точнее, лагерная. Нас в ЦК КПСС перед поездкой сурово напутствовали: «Ждите провокаций». Сказали, что они, конечно, хотят, чтобы мы выиграли, но если проиграем, то только не американцам. Вроде шутка такая, поскольку опасались мы чехословацкой сборной и на игру с ней настраивались. Принимали хоккеистов секретарь ЦК КПСС и еще какой-то высокий чин из идеологического отдела. А команда ЧССР в итоге не попала даже в полуфинал. Мы всех громили, громили… и проиграли американцам решающую игру.

Владика сняли с игры, заменили на Мышкина, который великолепно отстоял решающий матч в 1979 году, когда сборная выиграла у канадцев 6:0. Думаю, что слава Третьяка не давала покоя Виктору Васильевичу, и он решил одним махом с ней покончить — это мое твердое убеждение. Тихонов до этого дня никогда Третьяка с игры не снимал, всегда говорил, что Владик в трех периодах может ошибиться лишь один раз. Я до сих пор считаю, и у меня есть на то причины, что Владика «закончили» рано не без «помощи» Тихонова.

Продули мы американцам, и оставалась последняя надежда, что финны их обыграют или хотя бы сведут матч вничью. Нам было достаточно их ничьей, чтобы стать олимпийскими чемпионами. Но чуда не произошло, мы проиграли Олимпиаду. Договорились на общем собрании с тренерами — на обратном пути не пить, матом не ругаться, в Москве держаться одного мнения, что проиграла вся команда, а не кто-то один виноват.

Летим на «Ил-62» обратно на Родину. Валера Васильев послал меня как молодого за багажом, он обещал летчикам подарить клюшки. Стюардесса показала, как попасть в багажное отделение, я вытащил клюшки из хоккейного баула, полез из люка наверх и вижу: Васильев трясет Виктора Васильевича за шкирку: «Я тебя сейчас выкину из самолета». Скандал, все бросились их разнимать. Оказалось, Васильев сидел у летчиков и услышал, что в первом классе Тихонов стал обвинять Харламова и Михайлова, других опытных игроков, мол, они старые, зачем мы их взяли, из-за них проиграли. Васильев это услышал и вылетел как пробка от летчиков: «Мы же договорились, что вся команда проиграла».

Знаменитые армейские сборы существовали и раньше, но с приходом Тихонова хоккейная команда ЦСКА перешла на полное казарменное положение. Отпуск — ровно тридцать дней в году. Даже после сезона мы были обязаны ходить на тренировки по три раза в день, бегали и прыгали. Отдохнуть за такой короткий отрезок времени сложно, к тому же почти все учились в институтах и приходилось в отпуск еще и сдавать экзамены. Многие учились в военном институте физкультуры в Ленинграде. Полагалось ездить в Ленинград на сессию, а после нее не только отдохнуть, но заниматься семейными делами, обычно довольно запущенными, не было времени. На все отводился срок с 30 мая по 5 июля.

В 1981 году образовалась наша знаменитая «пятерка», Сергей Макаров пришел в ЦСКА в 1978-м, одновременно с Касатоновым. Крутов, как и я, уже входил в сборную, играл на Олимпийских играх. «Пятерке» не хватало только хорошего центрального нападающего. Взяли Игоря Ларионова из Воскресенска. В тот год чемпионат мира в Швеции мы выиграли легко, всех буквально разгромили.

Тогда же начала распадаться великолепная «тройка» Михайлов — Петров — Харламов. Закончил играть Борис Михайлов. Конец карьеры ему устроили некрасивым, после Олимпийских игр он выводил команду на лед, а сам садился на скамейку запасных. По-моему, в декабре, перед призом «Известий», Михайлов сам не выдержал, подал заявление, и его торжественно проводили на пенсию. Володя Петров в этом же году с большим шумом перешел в СКА Ленинград. В ЦСКА остались Валерий Борисович Харламов, «тройка» Жлуктова и молодое поколение.

Предстоял Кубок Канады-81, к нему шла интенсивная подготовка. Нас назвали экспериментальной сборной, так как в нее уже не вошли «тройка» Петрова и еще несколько известных игроков.

Могли ли Петров, Харламов, Михайлов играть еще или действительно пришло время им уходить? Не знаю. По тем временам они и так задержались в спорте. Что касается Харламова, то он серьезно готовился и находился в приличной форме, я это сам видел. Мы с ним сблизились. Касатонова, Крутова и меня Харламов опекал, потом опека перешла в хорошую, добрую дружбу. С Харламовым меня всегда связывали какие-то невидимые нити: во дворе, где я рос, жил в соседнем подъезде его дед — дед Сергей. Увидев меня в цеэсковской форме, дед Сергей сказал, что у него внук играет в ЦСКА. Кто? Харламов. Я не поверил, что у нас вот так, запросто, во дворе вдруг живет дедушка легенды.

Однажды Харламов сам приехал к нам на Коровинское шоссе после какого-то чемпионата мира: белая «Волга», номер 0017. Все выбежали во двор, я в числе первых, мне было лет двенадцать. Я уже ходил в армейскую хоккейную школу и смотрел на Харламова как на божество, сошедшее с небес на землю и стоящее рядом. Пока Харламов сидел у деда, около его «Волги» пацаны бегали и прыгали, как ненормальные. Потом дед Сергей вышел внука провожать. Стоят они у подъезда, и дед говорит: «Слушай, Валера, вот видишь — мальчишка, мой сосед, он тоже в ЦСКА играет». Харламов — мне: «Парень, иди сюда». Поздоровался за руку, по волосам потрепал: «Парень, может, когда-нибудь удастся сыграть вместе». И засмеялся заразительно, как он всегда смеялся. Они с дедом обнялись, поцеловались, Харламов уехал, а я еще какое-то время стоял у подъезда, пошевелиться не мог.

Когда я в первый раз попал на сборы с основной командой ЦСКА, я напомнил Харламову о давней встрече во дворе. Он про нее, конечно, забыл, но я напомнил со всеми подробностями, так и так, на Коровинском. «Ну да, точно, дед у меня там жил». Дед Сергей к тому времени уже умер, но я для Харламова стал вроде мальчишки с одного двора. Харламов — мой проводник в настоящей хоккейной жизни. Он рассказывал мне разные истории, многое объяснял. Когда Валерия Борисовича поставили в «тройку» к Крутову и Макарову, он их подбадривал, учил, воспитывал. Невероятный оптимист и жизнь любил необыкновенно. Лучше не придумаешь наставника. Харламов был великим игроком, легендой советского хоккея и в то же время добрейшей души человек. У него не водилось врагов, их и не могло быть по складу его характера.

Последнее его лето мы отдыхали вместе, ездили в Ялту. Харламов очень хотел сыграть на Кубке Канады, готовился, держал форму. Накануне вылета в Америку ЦСКА сыграл турнир за европейский кубок в Италии. Там Харламов получил приз как «лучший нападающий».

Оставались последние две недели до Кубка Канады. Вечером мы приехали из Италии, на следующее утро — сбор, на который, естественно, был приглашен и Харламов. Перед отлетом в Канаду, за день или за два, Виктор Васильевич отпустил нас домой. Но сразу после тренировки он вызвал Харламова: «Ты пришел на сбор плохой, ты не в форме». Харламову — 33 года. Даже если в этом возрасте спортсмен и вышел из формы, до турнира еще было в запасе две недели. И Харламов все же Харламов, а не пацан какой-то. Не буду гадать, какие расчеты были у Тихонова, что заставило его сказать Харламову, что его оставляют дома, поскольку он выпил. Зная Харламова и постоянно с ним общаясь, я понимал, какой это был для Валерия удар. В те времена не могло такое случиться, чтобы кто-то в сборной встал и сказал: «Человек столько лет играл за страну, он так хотел поехать на турнир, и, если его не берут, мы тоже не поедем». Такого даже в мыслях не было, дух коммунистической морали, точнее, ханжества, из нас еще не выветрился. Не взяли, значит, так и надо. А он на следующий день перед отъездом сборной пришел к автобусу, попрощался и пожелал всем удачи. Может, каждый и жалел про себя, что не заступился за старшего друга, когда мы узнали в Виннипеге страшную новость.

Как сейчас стоит перед глазами картинка. Самолет из Москвы приземлился в Монреале, потом нас перевезли в Виннипег. Наутро во всех теленовостях портрет Валерки в черной рамке, никто из нас не понимает по-английски, что говорит диктор. Но что произошло — поняли все.

Он разбился, когда мы летели из Монреаля в Виннипег.

Потом на улицах Виннипега люди нам выражали сочувствие, подходили: «Харламов, Харламов». Но все еще никто не знал, как это произошло, пока кто-то не позвонил домой. Теперь и мы услышали, что же случилось неподалеку от нашей базы в Новогорске.

Первая реакция — Валерий Васильев и все ветераны собрались: «Полетели обратно домой, на похороны». Потом, к вечеру, в Виннипеге появился Сыч, тогда заместитель председателя Спорткомитета, собрал «стариков», молодежь не присутствовала, и каким-то образом смог успокоить ветеранов. На следующий день — общее собрание. «Мы должны посвятить этот турнир памяти Валеры, должны играть, должны выиграть». Мы действительно выиграли тот турнир, единственная на сегодняшний день наша победа в Кубке Канады. Вернулись в Москву поздно вечером, а на следующее утро все собрались на кладбище.

Жизнь продолжалась, команда ЦСКА продолжала всех побеждать, выигрывала чемпионаты мира и сборная. Наступил високосный 1984 год. Зимние Игры в Сараево.

Проиграв в 1980-м в Лейк-Плэсиде, мы готовились к Сараево, как умалишенные. Полагалось привезти олимпийское золото обратно в страну. Ужасно нервозная обстановка в команде. Третьяк весь турнир отстоял великолепно. Мы победили, я получил свою первую золотую медаль олимпийского чемпиона. Но ощущения счастья не было, потому что все четыре года в голове было только одно — как дожить до следующей Олимпиады и взять реванш.

Может, действительно необходимо держать команду в тюремном режиме? Неважно, есть там жены, дети, семьи… Может, если бы не было такой тирании, мы бы мало что выиграли? Руководство команды так журналистам все и объясняло — если, допустим, нас отпускать по домам, то хоккеисты начнут пить. А если начнут пить, значит, не будет побед. Что спать мы не будем ложиться вовремя, что добираться до тренировочных залов в Москве тяжело и игроки начнут ездить все время на машинах, рискуя получить травму. Было еще одно, не подлежащее огласке объяснение: на сборах нас правильно кормили, потому что в то время нельзя было купить в магазине нормальные продукты.

Мы разговаривали с хоккеистами сборной Чехословакии и знали, что они никогда не жили на сборах, только перед чемпионатом мира их собирали в каком-нибудь городе, где они готовились две-три недели. Шведы никогда не жили на сборах, не говоря уже об американцах, канадцах. Они даже не слышали о таком варианте, чтобы команда жила весь сезон вместе, в одной гостинице. Все на свете можно оправдать, и, возможно, слова «правильное питание» больше означали специальный постоянный медицинский контроль. Как еще объяснял Виктор Васильевич, сборы — это экономия бюджета. Попробуй, поживи дома, сколько ты израсходуешь денег, а тут о вас заботится государство, клуб. Конечно, для спорта это идеальная ситуация: запереть людей и их тренировать. Держать все время руку на пульсе команды. Может, оно и правильно, но цена-то какая огромная. И дети без отца, и жены без мужей, и оторванность от мира. А постоянное общение в одном кругу приводило к определенной деградации. Спортсмен мог быть классный, но как человек — нередко с недостаточным развитием. А потом тебя отправляют в обычную жизнь, которую ты не знаешь, к которой не приспособлен. А если еще хоккеист рано женился, то его детям уже лет по десять, но они плохо представляют, что у них за отец. Да и он не ведает, как с ними общаться.

Вроде ты и герой, но в то же время даже если ты имел какие-то деньги, то не мог себе купить ни дачу, ни машину, ни квартиру без разрешения. Куда ветеран ни обращается, ему вежливо отвечают: «У нас проблема с молодыми, а лимит на год маленький». Может, кто-то и понимал, что все это бред, но никто вслух никогда ничего не говорил. Большинство спортсменов, отыгравших много лет в советском хоккее, мало к чему приспособлены и ничего не знают. Отсюда житейские трагедии, люди начинают спиваться.

Насколько я знаю, такая система в СССР была только в хоккее. В футболе, например, ребята сыграют матч, потом пару-тройку дней живут дома. И тренироваться ездят из дома. Но не только ЦСКА — весь советский хоккей жил на сборах, даже те, кто не попадали в сборную, тоже жили на базах круглый год. Если старший тренер сборной страны вводит такую систему для главной команды, то и для остальных рекомендовался тот же план. Система, которая подразумевает полный контроль. Знать, чем ты дышишь, что делаешь. Даже если пьешь, то пей здесь, на базе. Это уже выходит за те рамки, когда можно что-то объяснить. Это — иррационально. И в то же время — власть над людьми, тем более над звездами, над теми, которых знает весь Союз, весь мир.

Характерен пример с Третьяком. Владислав выиграл три Олимпиады, играл почти в каждом матче и за ЦСКА, и за сборную на протяжении пятнадцати лет. И вдруг понимает, что теряет семью: дети большие, жена с ними одна не справляется, и он сделал выбор. Владик любил хоккей, я знаю это. Когда я подписал контракт с «Дэвилс», он уже не играл пять лет. Осенью, когда начался чемпионат НХЛ, он звонит мне в Нью-Джерси: «Слава, «Чикаго» мне предлагает контракт, хочется играть, как ты думаешь, соглашаться?» — «Конечно, Владик, играй. Даже не думай! Потренируешься, форму наберешь уже к середине сезона. Если нет, то к следующему сезону точно. Здесь люди играют долго». Третьяк хотел вернуться в хоккей, но, наверное, победил естественный страх за свою репутацию, что он не сыграет как раньше и его реноме может упасть или пошатнуться. Но даже это дерганье говорит о том, что он рано ушел, что он хотел играть. Владик просил у Тихонова: «Разрешите мне пожить дома». Третьяк никогда не нарушал режим, за пятнадцать лет — никаких замечаний. Третьяк — человек сверхответственный. Но ему не разрешили, потому что если бы был создан прецедент, то и другим, глядишь, не захотелось бы жить в казарме. Как нас воспитывали: если после побывки дома кто-то вернулся на базу со следами вчерашней выпивки, то наказывалась на следующие выходные вся команда. Доходило до смешного, все уже взрослые дяди, но перед игрой никто не знал, что на себя надеть, поскольку не был уверен, отпустят домой или обратно привезут на базу. У многих уже были машины, но самим не разрешали ехать на игру. Значит, как-то надо было машину отгонять ко Дворцу ЦСКА или в Лужники. Виктор Васильевич говорил: «Выиграете, поедете домой». В крайнем случае можно на своей машине приехать в ЦСКА, но там ее полагалось оставить (мы просили солдатиков, чтобы они пригнали машину в Лужники). От ЦСКА до Лужников, если матч проходил там, полагалось ехать всем вместе. Это, по мнению руководства, поднимало командный дух, мы должны чувствовать плечо друг друга (в автобусе) перед матчем. Правда, некоторые смельчаки выпрыгивали, когда автобус трогался, из задней двери. Обычно это делали те, кто не нашел желающего отогнать машину до Лужников, и приходилось сматываться, чтобы после игры не возвращаться обратно к ЦСКА. Выскакивать на ходу из автобуса — это полдела, надо еще подъехать к Лужникам, так запарковать машину, чтобы никто тебя не увидел, а потом как ни в чем не бывало оказаться в раздевалке.

ЛАДА: Нормальной семейной жизни у нас не было и быть не могло. Ребята все время на сборах. Жена Сергея Бабинова, Алла, как-то подсчитала, что ее муж за год ночевал дома 36 раз. Мы смеялись сквозь слезы, когда она занималась этим подсчетом. Зато какие у нас были интересные встречи в Архангельском! Мужья, как воришки, к нам через забор перелезают, а мы их в такси ждем — и в ресторан. Вниз, в бар, тихонечко — все официанты знали наши муки, ставили нам отдельный столик, — в темноте, в уголочке сидим разговариваем. Если лето — то на улице, там тоже у них столики были. Просто встреча Штирлица с женой из «Семнадцати мгновений весны».

Пару раз Виктор Васильевич разрешал, чтобы на базу в воскресенье приехали жены с детьми. Ребятам даже отменили вторую тренировку. Я помню, что нас покормили (конечно, повара это сделали по собственной инициативе). Родители погуляли вместе с детьми часа три у озера. Событие, которое осталось в памяти навсегда. А так вся семейная жизнь разделена забором. Перелезут через него наши мужья, часик-другой с женами посидят, на такси потом посадят, и — на отбой. Встречались мы больше на хоккее, точнее, после хоккея. Автобус ЦСКА за железными ограждениями, да еще кордон милиции стоит. Правда, милиционеры к нам уже привыкли, наши лица примелькались, и они хорошо к нам относились, чуть-чуть раздвинутся, пропустят нас к автобусу. Стоишь у окошка автобуса, машешь ручкой, а если Виктор Васильевич еще не вышел, можно поцеловаться, обняться. Правда, когда мужья играли за сборную, нас иногда брали с собой в автобус… Считалось праздником, когда сборную вывозили посмотреть спектакль. Ребята звонили домой, просили, чтобы к семи часам жены подъезжали к такому-то театру. Мы со Славой пару раз сбегали сразу после первого акта. Как правило, я спектакль уже видела, содержание могла ему пересказать, и мы гуляли по вечерним переулочкам два-три часа. Молодые же, хотелось и поцеловаться, и пообниматься, а не сидеть на спектакле со всей командой и ее руководством. Потом все — в автобус. И вот тогда женам тоже разрешалось в автобус сесть. Мы с Ниной Крутовой и Наташей Гимаевой считались самыми счастливыми, потому что нас довозили почти до метро «Речной вокзал», а это еще полчаса вместе с мужьями. Автобус останавливался, нас прямо на Ленинградском шоссе высаживали. Они дальше ехали, а мы бежали к ближайшей автобусной остановке. Незабываемые встречи проходили в Шереметьево, когда мужья прилетали после турнира, шло обсуждение, отпустят мужей домой на ночь, а может, даже еще и на полдня. Не удивительно, что порой у многих игроков возникали проблемы с семьей, они же толком своих детей не видели, не воспитывали их и совершенно не понимали. Но и между супругами часто возникали обиды, потому что каждый жил своей жизнью. Мужья где-то на базе, жены — с детьми в Москве. Семейные вопросы решались после того, как хозяин дома отсидит в очереди, в общем холле, чтобы поговорить по единственному телефону. А рядом еще человек десять, которые невольно слушают, о чем ты с женой разговариваешь. Обсуждения типа: Заболел? Температура? К какому врачу? Куда? Двойку принес? — совместные, так как остальные десять подсказывают, что делать. Но когда ребята приезжали домой, естественно, им еще и с друзьями хотелось встретиться. Начинаются звонки, приходит народ, где-то до полуночи, до часу ночи сидят. Пока все разошлись, не успели супруги остаться вдвоем, уже утро — до свидания, дорогая.

Зато отпуск у нас отнять не могли. Ездили мы большими компаниями — так было веселее — в Сочи, в Ялту. Человек шесть-восемь из сборной обязательно отдыхали вместе. Потом Виктор Васильевич разрешил, и два года жены приезжали на майский сбор команды после чемпионатов мира. Там мужья тренировались, бегали кроссы по утрам. А вечером хочется куда-то пойти, отдохнуть. Но если из ресторана возвращались поздно, в семь утра на тренировочку всех мужей построят — неважно, кто во сколько вернулся, — беги! Потом — плавать. Температура воды в мае — градусов 12. Наверное, пока пробежишь в горы и обратно — разгорячишься. И вода вроде бы ничего, не очень холодная.

Все остальные месяцы мы общались с мужем большей частью по телефону: бывало. Слава звонил домой раз шесть за день. Один раз он позвонил ночью из Риги, мы болтали с ним часа три, я с трубкой и уснула. Проснулась совершенно случайно часов в шесть, смотрю — у меня трубка рядом с подушкой лежит, слушаю: там тишина. Я: «Алло, алло». И вдруг он: «Алло». Я говорю: «Я уснула». Он отвечает: «И я уснул». Тогда, к счастью, не было таких космических счетов, как сейчас, по-моему, 15 копеек стоила минута. Мы платили совершенно смешные суммы по сравнению с теперешними.

Когда Слава в январе 1989 года сидел дома без работы, мы первый раз с ним вместе поехали на рынок. К нам должны были прийти гости, и мы отправились за продуктами. Истратили, наверное, рублей 120, тогда это было много. Всего накупили: мяса, фруктов, овощей. Гостей пришло человек восемь. Через три дня я ему говорю: «Слава, нужно поехать на рынок». Он на меня удивленно смотрит и говорит: «Мы же с тобой 120 рублей истратили, все же купили?» Я ему: «Миленький мой, все уже съели». Он впервые столкнулся с семейным бюджетом. Обычно зарплату получит, принесет, положит и все, а тут раз на рынок съездили, в магазин сходили, в ресторане поужинали, а денег уже нет. Зарплата же офицерская. Хорошо, хоть как члену сборной команды платили дополнительные деньги.

Взрослые мужики канючили: «Виктор Васильевич, отпустите домой». — «Ты помнишь, как такой-то напился в прошлый раз? Никто теперь не едет домой». Тихонов противопоставлял кого-то одного всему коллективу. Но в следующий раз срывался кто-то другой. Во всяком случае, искать причины, чтобы не отпускать ребят со сборов, долго не приходилось. И мы ходили к нему, вымаливали побывку: «Отпустите, пожалуйста, домой, Виктор Васильевич». После игры жены и подруги стояли и махали из-за загородки, иногда милиция их к автобусу не пускала, тогда ты постоишь с девушкой или с женой так романтично, за углом, там пообнимаешься и бежишь в автобус.

Но если у «царя» хорошее настроение, вдруг может и разрешить переночевать дома. Супругу Тихонова привозили на матч на служебной «Волге», наши жены к ней подбегали: «Татьяна Васильевна, скажите Виктору Васильевичу, чтобы ребят отпустил, все будет нормально, никто пить не будет». А многим уже под тридцать лет! Сейчас это смешно вспоминать. Но так и делали из нас уродов, и подозреваю, что не только в хоккее стонали: «Отпустите. Пожалуйста, отпустите домой». И Великий Третьяк просил: «Я буду перед игрой на сборы приезжать, но не держите меня на них все время». Тогда начали сплавлять и его. В никому не нужном Кубке Швеции Владика ставили на каждую игру. Мы с большим счетом проиграли шведам. В прессе началась кампания, что Третьяк уже не тот. Не присудили Владику приз как лучшему игроку года, хотя он и был лучшим, дали приз мне. Что я мог сделать? Выйти на Красную площадь и кричать: «Не давайте мне этот приз»? Все время Тихонов в команде то давил кого-то, то стравливал одного с другим. Он не мог жить без конфликтной ситуации. Третьяк плюнул, закончил выступать. Так сборная потеряла вратаря, причем лучшего в мире. С тех пор так и не нашелся не то что равный, даже близко стоящий по мастерству к Владику вратарь. Сборная кувыркалась. Проиграли в 1985 году чемпионат мира в Праге, в Москве выиграли в 1986-м, в 1987 году — опять проиграли.

Крах советского хоккея был предрешен и без общего катаклизма всей страны — они лишь совпали. Те, кто играли в ЦСКА и сборной, одиннадцать месяцев подряд видели большей частью каток и друг друга. Мы приезжали из Архангельского (база ЦСКА) в Новогорск (база сборной) и обратно из Новогорска в Архангельское. Все время одни и те же лица. Куда мы ни приедем, это всегда три «пятерки» ЦСКА, и надо у всех все время выигрывать. Наше место только первое, любая игра — стресс. Этот постоянный напряг рождал какое-то легкое помешательство.

Все тренеры равнялись на Тихонова, потому что хоккей стал политическим видом спорта, так как в нем мы могли успешно соревноваться с кем угодно: хотите — с американскими профессионалами, хотите — с европейскими любителями, как и нас, впрочем, называли. Хотя скорее мы были большими профессионалами, чем любой из игроков НХЛ, потому что никто в мире больше нас хоккеем не занимался. Но в то же время Тихонов не ходил и ничего не просил для своих игроков, я говорю о тех материальных благах, которые в Союзе выдавали за заслуги: квартиры, место для дачи, очередь на машину. Виктор Васильевич свое бескорыстие объяснял так: «Я дам ему квартиру, а он возьмет и бросит играть». Держать человека на крючке — это была его философия: держать до конца, чтобы потом, когда игрок станет заканчивать карьеру, сказать: «Зачем ему что-то давать, когда он уже готов закончить?»

Никогда я никому не завидовал, но всегда чувствовал себя ущемленным. Правда, пойти к Тихонову и что-то попросить — такого я себе даже представить не мог. Я просил за Крутова, у него росли двое детей, а он жил в коммуналке с тещей. «Вот, Слава, сам посуди: дашь ему квартиру, а он опять напьется…» Сейчас это звучит смешно и неправдоподобно, но так оно все и было. В самом знаменитом советском хоккейном звене нас было пятеро. Трое уже имели по одному ребенку и жили в двухкомнатных квартирах, я — в однокомнатной, а один имел трехкомнатную, огромную — 120 квадратных метров. Почему такое неравноправие?

Сам Виктор Васильевич внешне казался таким простачком и альтруистом. Он как-то говорит: «Представляете, дали мне ордер на квартиру, мы с Татьяной отправились на Тишинскую площадь, знаете, там дом построили совминовский? Так вот, приходим, смотрим: на двоих — шикарная двухкомнатная квартира. Потом какую-то дверь открываем, думаем, в чулан, а там еще одна комната — третья. Надо же, дали ордер на трехкомнатную квартиру. Вот какой сюрприз!» В те годы получить на двоих трехкомнатную квартиру — выдающиеся заслуги полагалось иметь перед Родиной.

Мы уехали в Америку, а идиотская система сборов продолжала существовать. Ребята мне рассказывали, что Тихонов вызвал к себе Хомутова и Каменского: «Вы тут за них выступали, они-то уехали, а вы-то здесь остаетесь». И ребята сидели на сборах, так же как сейчас, наверное, молодые сидят. Их собрали по провинции, у них нет жилья, а крышу над головой иметь надо? Но для Виктора Васильевича тренировочный сбор — дом родной. Ему на служебной машине привозили в. Архангельское собачку выгуливать. Привозили жену, друзья заезжали. Всегда накрыт (не за свой счет) стол, всегда баня, можешь гулять по княжескому парку на прекрасной природе (Архангельское — имение князей Голицыных). Хозяин. На кухне — все самое лучшее, собачке всегда косточки сахарные откладывали. Ну чем не жизнь? В Новогорске — номер «люкс». Рядом конференц-зал, собрания можно проводить хоть три раза в день, опять же все при пригляде. Подобный образ жизни, наверное, тяжело менять, как менять самого себя, пересматривать свои взгляды. Возможно, Виктор Васильевич по-своему прав — ему такая система принесла успех. Зачем ее менять, для чего?

Команда все выигрывала — ничего не просила за это, только домой бы отпустили. Мы же были нормальные парни — по тем временам, недоделанные — по нынешним. Могли бы пару чемпионатов «слить», может, нам бы и поменяли тренера. Но даже мысли такой не возникало, мы выходили на лед и «пахали» по-черному. Все возмущения системой Тихонова дальше кухонных разговоров не шли, впрочем, как и все политические разговоры в СССР. Поговорили, повозмущались, а потом за честь Родины и флага, за родных и близких — вперед!

Между двумя Олимпиадами — в Сараево в 1984 году и в Калгари в 1988-м — мы проиграли, как я уже писал, два чемпионата мира из трех. В 1987 году команда, не уступив ни одной игры, проиграла чемпионат. Такую в международной федерации придумали схему проведения первенства, чтобы как-то остановить советских. Но дома обвинили в поражении нас — первую «пятерку». Потому что, когда мы были на льду, шведы забили гол и сравняли счет. Тренеры пришли к выводу, что мы неправильно сыграли. Большая проходила разборка, два дня подряд крутили на видео этот момент: кто что сделал, кто куда побежал, кто не выбросил шайбу из зоны. Сразу на всех наложили типовое наказание кросс по Венскому парку. Команда выстроилась, посчиталась — и побежала. И это уже — когда чемпионат закончился! Игроки из других сборных обалдели, когда увидели наш утренний бег. А мы, по задумке Тихонова, демонстрировали, что уже работаем, уже готовимся к следующему сражению. Для нас хоккей превратился из игры в боевые действия с водружением своего флага над поверженной вражеской столицей.

Глава 9

Лига

Из года в год меня в Москве спрашивают: «Система тренировочных упражнений в НХЛ сильно отличается от системы упражнений, проводимых нашими лучшими тренерами? Что-то в НХЛ есть новенькое или просто наши старые известные упражнения?» Я всегда удивляюсь: «Почему наши?» В Северной Америке в хоккей играют куда дольше, чем у нас. Для специалистов давно не секрет, что тренировки примерно везде одинаковы. Единственное, в Америке они намного интенсивнее, потому что игр в сезоне много и нет смысла развозить их по времени. От пятидесяти минут до часа десяти — тренировка, а потом остаются те, кто хотят, и те, кто работают над исправлением недостатков.

В ЦСКА у Виктора Васильевича Тихонова за игроками проводился тотальный контроль. Но зачем это сравнивать? Мы жили вообще в разных системах, как на разных планетах. Я пришел сегодня на тренировку пораньше, потому что болит плечо, необходимо подлечиться. Приготовился к тренировке, оттренировался, а кто-то остался потаскать тяжести в зале, кто-то остался на льду. Помылся, побрился, поехал домой — никакого контроля. И теперь я не понимаю, а зачем он нужен — контроль? Я сам за себя отвечаю, потому что, если я хочу играть хорошо, я должен сам себя и контролировать. От тренера не зависит контракт, какой ты подписываешь, это работа менеджера. От тренера в НХЛ зависит твое игровое время. Если ты играешь хорошо, значит, на лед выходишь часто. Личные симпатии и антипатии решающей роли не играют. Если видят, что ты отдаешься игре, что ты стараешься, когда тренируешься, — будешь играть. Если ты полезен команде, будешь играть столько, сколько тебе позволят сила и здоровье. Поэтому единственный показатель твоего уровня — игровое время. Собрания в команде бывают, но они непродолжительные. Лекции о международном положении на них не читают, ни одно персональное дело не разбирается.

Индивидуальные занятия тренера с игроками — это обязанность второго и третьего тренеров. Они остаются после тренировки с молодыми ребятами, гоняют их. Правда, в НХЛ, мне кажется, молодых меньше гоняют, чем старых, не знаю почему. Конкретные вопросы, связанные с подготовкой игрока, — это прямая обязанность вторых тренеров.

Что в «Детройте», что в «Нью-Джерси» (а там у меня было пять тренеров) примерно одна и та же схема. Приезжаешь перед игрой часа за два, тренер собирает сначала защитников, объясняет им, какие сильные стороны у соперников, какие приемы они обычно используют, потом беседует с двумя «тройками» нападающих, потом еще с двумя. Бывает и по «пятеркам» вызывает, в зависимости от того, какой у тренера план игры. Но все эти собрания длятся минимум пять минут, максимум — пятнадцать. Иногда созывают общее собрание команды — пять-десять минут для эмоционального спича. По-разному проходят «установки» на матч в Лиге, многое зависит от того, какая обстановка в команде, каково ее положение в чемпионате.

Сомневаюсь, что приличный российский, прежде советский, старший тренер из команды высшей лиги мог бы работать в той же должности с командой НХЛ. Конечно, хоккей — везде хоккей, но тренерская работа очень специфичная. В НХЛ другие принципы в руководстве «лавочкой», то есть скамейкой игроков, во время матча. Здесь полагается владеть навыками постоянной перестройки звеньев, а в родном хоккее принято их равномерно чередовать. Наши хорошие тренеры начали работать за границей, даже не в НХЛ, и не все у них получается. Прежде всего надо знать язык страны, куда ты приехал. Без языка трудно объяснить, что ты хочешь от игрока или команды. Через переводчика не так эффективно. Далее, предположим, наш тренер видит, что для его команды не хватает одной тренировки в день, он без проблем может добавить вторую. Здесь подобное исключено. Никаких вторых тренировок. Режим в команде совсем другой, тренировочной работы в российском понимании здесь практически нет. В Европе еще как-то похоже на Россию: две игры в неделю, перерывы на совместные континентальные турниры, такие как, например, на Приз «Известий». В НХЛ расписание совершенно иное, здесь постоянные разъезды, переезды, аванс во времени никто тренеру не дает, мол, покажете результат через год. Ни шведов в НХЛ нет, ни финнов, европейцы работают иногда в Лиге, но только помощниками. Хотя игроков из Европы в Северной Америке много. А кто будет первым европейским тренером в Лиге и будет ли вообще — неизвестно.

Есть разница в игре на американской площадке и на европейской и эту разницу мы хорошо ощущали, когда приезжали играть в Америку. На американской площадке любое действие происходит намного быстрее, особенно когда играешь в защите. Нужно постоянно держать «в фокусе» всю площадку, так как голевой момент возникает в любую секунду, «коробка» маленькая, зона меньше, нет привычного большого пространства за воротами и в углах, ты всегда должен быть начеку. Поэтому в американско-канадском хоккее идет постоянная борьба на льду. Необходимо принимать верные решения в короткий промежуток времени. Это европейцам совсем не просто, особенно когда играешь в защите и какие-то навыки уже выработались. Что же говорить обо мне, когда эти навыки складывались годами, и вдруг нужно любой маневр резко ускорить чисто механически, каждое действие совершается намного быстрее, чем ты это делал раньше.

Стремительно растут размеры игроков, а площадка маленькая, столкновения постоянные, активность игроков огромная. Но поэтому игра интересная. Правда, не знаю, насколько она будет интересной в дальнейшем, если размеры и масса игроков будут продолжать расти. Почти все защитные схемы, капканы сейчас действуют надежно. Особенно это видно на примере «Нью-Джерси», когда команда предложила такую схему защиты, которую прорвать почти невозможно. Поэтому Лемье и Ягер — ребята очень техничные, играющие за счет великолепного мастерства, — выступая в прессе (хотя Лига их штрафует, так как игрок не имеет права ее критиковать), все время твердят, что, если вы хотите, чтобы хоккей был красивым, нужно избавляться от задержек, захватов клюшками, иначе станет невозможно забивать голы. Слишком много сейчас даже не борьбы, а возни в зонах. Хоккей начал терять свою своеобразность — быстрое катание, моментальные перемещения игроков, постоянную смену ситуации.

За что штрафуют в Лиге? За выпитую бутылку пива не штрафуют, это сразу можно сказать. Сама Лига может оштрафовать, о чем я уже говорил, если игрок начинает ее критиковать. Считают, что это неэтично, и могут оштрафовать на тысячу долларов. А так, в каждом клубе есть свои правила: в галстуке не пришел или опоздал на благотворительный прием — всему соответствует система штрафов. Но если игрок не пришел или опоздал на тренировку, это наказуемо в любом клубе. Если не пришел на тренировку, то за пропущенный день вычитается из суммы контракта. Если ты опоздал на самолет — полетишь за свой счет. Если пропустил какое-то командное мероприятие — будешь оштрафован как за пропущенный рабочий день. Если пропустил игру, такого, правда, я сам за девять лет в Лиге ни разу не видел, но слышал, что раз кто-то проспал игру, — так с него вычли 1/82 от контракта, к тому же он был еще и дисквалифицирован на какое-то количество игр без права зарплаты. Полагается платить штраф, если, предположим, я дисквалифицирован. «Посадили» на три игры, и я должен платить за каждую пропущенную игру, плюс Лига еще штрафует минимум на тысячу долларов. Штраф растет в зависимости от того, как долог срок дисквалификации. Если ты получаешь, предположим, 820 тысяч в год, то три игры тебе будут стоить 30 тысяч. Если получаешь два с половиной миллиона, то сумма утроится, следовательно, 90 тысяч за три пропущенные игры. Недавно я узнал, что штрафы, которые с игроков собирает Лига, она себе не оставляет, а передает нуждающимся ветеранам.

Правда, существуют не только штрафы, есть и премиальные. Официальную премию платят за первое место в Лиге. Обычно для команды выделяют на этот случай не очень много — 300–400 тысяч. Премии полагаются и за участие в плейоффе. Если прошли первый раунд, дополнительная премия — за второй, и так до конца. Я слышал, что в «Колорадо» — победитель 1996 года — каждый игрок получил по 75 тысяч за победу в Кубке Стэнли. Каждый клуб имеет стандартный план: набрать за пять игр одиннадцать очков — выполнили план, все получают премию. У каждой команды свои индивидуальные бонусы, премии, ты сам о них договариваешься, когда подписываешь контракт. В командном бонусе все получают одинаковые деньги, а индивидуальный бонус обычно конфиденциален, твой партнер может получить одну сумму, а ты — в два-три раза больше. Существует программа бонусов за голы. Кстати, в последнее время многие команды стараются уходить от этого бонуса, потому что если человек будет помнить о премии за гол, то иногда станет забывать о командных действиях. Потому клубы стараются использовать другие бонусные планы. Допустим, премии за систему «плюс-минус». В этом случае игрок, стремящийся набрать высокий показатель, не станет все время кататься под красной линией и ждать шайбы, чтобы рвануть к воротам, а должен забивать исходя из игровой ситуации, не забывая об обороне своей зоны.

Какие еще есть бонусы? Вообще, их собирается приличное количество… Если игрок хорошо сыграл сезон, есть такие бонусы, которые «переходят» на следующий год. Игрок заработал в сезоне бонусов на полмиллиона, он их получает, но они тянут за собой увеличение зарплаты на следующий год. Есть бонусы за участие в Оллстарзе, есть бонусы за то, что тебя выбрали в первую «шестерку» игроков Лиги, во вторую «шестерку», за любой приз из шести главных отличий Лиги: лучший защитник, лучший вратарь, лучший игрок, лучшая оборона, «плюс-минус» и лучший бомбардир.

При удачном стечении обстоятельств бонусы могут составить половину контракта, но если сезон выдался очень хороший, то получается иногда, что бонусы равняются сумме контракта. Я знаю хоккеиста, который заработал на бонусах даже больше, чем дал ему контракт. Но это, увы, редкое явление. Обычно хоккеисты стараются подписать контракт с как можно большей суммой гарантированных денег. Тем более в такой ситуации, как моя, когда игрок уже в возрасте, он старается подстраховаться, а вдруг ты получишь травму или не сможешь выдерживать нагрузки. Для возрастных игроков делается специальная бонусная программа, по которой, если ветеран будет играть успешно, он получит намного больше, чем сумма гарантированного контракта.

Премии в Лиге большей частью, конечно, индивидуальны. Молодому игроку порой тоже дают большую бонусную программу, для того чтобы он старался заработать побольше денег. Поскольку неизвестно, что от него следует ожидать, ему дают всевозможные бонусы, для того чтобы он мог себя проявить в той или иной плоскости, я бы сказал, что большие бонусы — прерогатива и молодых, и старых игроков.

ЛАДА: Главное в нашем отъезде из СССР было не стремление заработать побольше денег, а желание Славы испытать себя в НХЛ, доказать себе, что он и там будет одним из лучших. Для Славы деньги никогда не были главным в жизни. Скорее, цель в жизни — это утром проснуться, посмотреть в зеркало и знать, что уважение ты к себе не потерял. Чтобы тебе не было стыдно за то, как ты себя повел и что ты сделал вчера. Деньги всегда придут, если есть руки, ноги и голова. А голова у моего мужа хорошая. И все же я считаю, что нам невероятно повезло. Большинство ребят, с кем Слава играл в Союзе, не имеют возможности жить так, как мы сейчас живем. Слава с друзьями из знаменитой «пятерки» заскочили в последний вагон уходящего поезда, еще бы чуть-чуть — и двери бы захлопнулись. И жили бы мы сейчас не знаю где, и работал бы Слава, в лучшем случае, тренером в Европе. Я благодарна судьбе, но он молодец, боролся до конца за эту нашу нынешнюю жизнь.

Не зря говорят, что деньги и власть меняют людей. Большие деньги и большая власть меняют людей еще больше. Любой, у кого есть состояние, скажет о нем, наверное, по-своему, но все в один голос сообщат, что у них всегда не хватает денег. Мне приходилось встречаться с людьми, которые имеют сотни миллионов долларов, но в семь утра приходят в офис и работают допоздна. Для них возможность иметь такие деньги, а главное, их увеличивать, стало смыслом жизни. Хозяину «Нью-Джерси Дэвилс» семьдесят лет, но он каждый Божий день приходит в офис раньше всех. Его взрослые дети сами уже занимаются бизнесом, он мог бы отдыхать. Но у него одна цель — зарабатывать, хотя он не носит дорогих вещей, ему не нужны шикарные машины, он не меняет домов. Он делает деньги не для того, чтобы улучшить свою жизнь, она у него давно сложилась, он делает деньги, потому что это для него — стиль жизни. Моурин Браун — жена Дагги Брауна — родилась в состоятельной семье, в настоящем богатстве. Ее семья владеет футбольной командой «Джайнтс» — самой известной в Америке за последние сто лет. Владеть командой всегда престижно, но на последние деньги ее не покупают. Когда видишь отношение к деньгам у таких людей, которым состояние переходило из поколения в поколение, — это одно. Но когда человек вырос на ферме и вдруг подписывает огромный контракт — это другое. У него сразу начинаются большие проблемы. По ментальности он все еще остается фермером, а в жизни — уже богатый человек.

Наверное, все быстрые и большие деньги меняют человека, но мне так просто никто ничего не давал, все, что я имею, зарабатывалось мною тяжело, но стороны все выглядит так просто и красиво, но у каждого, кто имеет деньги, свои проблемы. Чем богаче ты становишься, тем выше у тебя запросы. Естественно, уже не будешь ездить на дешевой машине, не будешь жить там, где дешевые дома. Но если ты покупаешь дорогой дом и дорогую машину, то и затраты большие. Однако каждый надеется на то, что у него в дальнейшем будет только улучшаться жизнь, поэтому потеря денег в богатой стране — ужасная трагедия. Все разговоры о чужом состоянии, подсчеты денег в чужом кармане — в Америке довольно обычное явление.

Одна из проблем, когда имеешь серьезные деньги, как их сохранить? Есть люди, которые советуют, это их работа, куда вложить деньги, как своим состоянием распорядиться. И при этом случается, что очень богатые люди теряют миллионы, имея огромную армию советчиков. Разоряются колоссальные компании.

Тяжело смириться с налогами. Я до сих пор не могу привыкнуть, что половину моих денег у меня забирают, но таковы правила. Деньги в клубе выдают уже с вычтенным налогом, так что можно не напрягаться с декларацией. Налоговые ошибки, даже невольные, сильно наказуемы. Лучше с государством в такие игры не играть. Это у нас человек должен миллион долларов налоговой инспекции, а он ходит на работу и еще что-то доказывает. В Америке, если за тобой 50 тысяч, то в тюрьме окажешься сразу. Поэтому, наверное, и принимаешь налоги как должное.

Новый сезон в Лиге начинается с кемпа (тренировочного лагеря): неделя для тренировок, а во вторую уже проходят товарищеские игры. Тренер может что-то проверить в линиях, даже проводить какой-то тренировочный план, но через три недели он уже должен выводить команду на лед в регулярном чемпионате и выигрывать матчи, потому что если команда не будет выигрывать, то тренера уволят. В Америке тренеры прямо не влияют на подбор и на приобретение игроков — это компетенция генерального менеджера. Все зависит от того, насколько он знает свое дело, насколько у него широки финансовые возможности для приобретения того или иного игрока.

В НХЛ никто не даст тренеру пять лет для того, чтобы поставить команду на ноги. Требуется сразу давать результат. И случаются те же конфликты, что и у нас, с ведущими игроками, когда хозяину или руководству клуба приходится выбирать: или тренер, или игроки, которые им недовольны. Подобная ситуация всегда крайне сложная и многомерная. Дело в том, что НХЛ — это огромный бизнес, в который вовлечены громадные деньги, причем с каждым годом их потолок все выше и выше. Суммы контрактов с игроками за пять последних лет взлетели больше чем в пять раз. Если в 1989 году, когда я пришел в Лигу, средней зарплатой считалось чуть меньше 200 тысяч, то сейчас она уже около миллиона. Кстати, зарплата у тренеров значительно меньше. Хотя сейчас и им стали платить неплохо, но все же миллион в год у тренеров — единичные случаи. Раньше я читал в советских газетах, что будто бы каким-то нашим тренерам предлагали в НХЛ миллионные контракты, теперь знаю, что такого просто быть не могло, тренер никогда не получал в Лиге больше игроков. Даже такой знаменитый тренер, как Боумен, на счету которого больше, чем у кого-либо, побед в Кубке Стэнли, в среднем за всю свою карьеру получал в год не больше 100–150 тысяч. Я до сих пор с удивлением наблюдаю, что, например, в «Харфорде», да и в других командах, назначают старшими тренерами ребят, которые моложе меня. У них, казалось, и опыта нет работы с командами высшей лиги, но их ставят и они работают, порой даже добиваясь каких-то результатов. Это тоже в последнее время некая тенденция.

Разница между тренером в Лиге и советским тренером — даже в манере ведения игры. Тихонов, как и все советские тренеры, стоял впереди скамейки игроков, постоянно что-то показывая и объясняя. А Скатти спокойно стоит за скамейкой игроков, впрочем, как и все тренеры НХЛ. Я редко его слышу во время игры. Может, он что-то и говорит, но не нам, защитникам, он отвечает за нападающих. В «Детройте» за игрой защитников следит второй тренер. Нет ни крика, ни шума, тем более оскорблений. Нет и быть не может. Рабочий момент, я понимаю, конечно, многое извиняет у нас, у русских: оскорбления и ругань нередко можно услышать, когда садишься на лавку. В НХЛ у тренера даже мысли такой не возникает, чтобы оскорбить игрока за то, что он сделал какую-то ошибку. Я шесть тренеров здесь поменял, разные были: и умные, и грамотные, и не очень грамотные, и не очень умные. Но ни разу я не слышал оскорблений ни на лавке, ни в раздевалке, ни в перерыве. Этого нет. Это система. Сейчас в НХЛ тренеры проводят дополнительные занятия по тактике, просматривают с командой видеоматериалы, чего раньше никогда не было. Но по-прежнему установка всего лишь за пять минут до матча, никаких накачек. Все вмешательство в игру, если тренер заметит, что команда не катит, сводится только к словам: «Давайте, ребята, проснемся».

Ни про какую систему помощи особо талантливым детям я в Америке не слышал. Наверное, гранты какие-то есть, но, скорее всего, когда ребенок уже добрался до какого-то серьезного уровня. Теперь, когда Лига «питается» юношами не только из Канады и Америки, но и из Европы, и прежде всего Восточной Европы, уровень игры в НХЛ за последнее время значительно возрос. Все лучшие хоккеисты здесь.

Каждая команда имеет скаутов (разведчиков), которые работают; одни — в колледжах Америки, другие — в юниорской лиге в Канаде, а третьи — мотаются по Европе. Они составляют полную картину о каждом более или менее заметном молодом хоккеисте: как он себя проявляет в соревнованиях; высчитывают, каковы его потенциальные возможности. Скауты — в основном бывшие игроки Лиги, так что их знания и прогнозы на достаточно высоком уровне. Так создается «легенда» восемнадцатилетнего игрока, который должен выйти на драфт, то есть попасть на отбор. Команда, занявшая последнее место в Лиге, выбирает первой из предложенного списка молодых хоккеистов. В Лиге строго следят, чтобы силы были уравнены.

Когда все команды выбрали по одному игроку, заканчивается первый раунд. Начинается второй раунд, опять с команды-аутсайдера. Каждый клуб имеет девять или десять выборов. На драфте не только юноши, но и игроки из любительских лиг, например Швеции, которым уже за двадцать. Иногда хорошая команда в конце сезона, видя, что у «звезды» год не сложился, отдает его слабому клубу для того, чтобы иметь первый раунд при отборе, то есть получить возможность взять игрока молодого и перспективного. Бывает, что команда видит, что выходит в плейофф, и ей позарез нужен игрок определенного амплуа, тогда она может пожертвовать принадлежащим ей первым раундом в драфте из-за этого игрока. Эти торги и обмены — чисто бизнесменские обряды, поэтому всем, кто связан с хоккеем, интересна последняя неделя за месяц до начала плейоффа. Но ее окончании объявляется дедлайн (последний срок), после которого нельзя менять игроков. И в эту неделю, если команда считает, что ей нужен для усиления какой-то конкретный игрок, начинает серию обменов.

Всякие интересные события происходят при обмене драфтами, допустим, с третьего на второй, со второго на первый. Предположим, что нынешний драфт должен быть богатым на таланты, поэтому каждая команда старается получить как можно больше возможностей выбирать в первом раунде. Команда, имеющая право первого выбора, начинает его продавать или менять на опытного игрока. Следовательно, другая команда у же имеет два первых выбора. Так, очень сложно, как разбор трудного карточного пасьянса, комплектуются команды в Лиге.

Что такое «драфтпик»? Это право команды выбирать игроков из группы новичков. Первый драфтпик уступается более слабым командам, те, что посильнее, выбирают после них.

Как возникает раунд? Раунд — это круг из 26 команд, играющих в Лиге. Когда каждая подобрала для себя по одному игроку, закончился раунд. Обычно самых лучших забирают в первом раунде. Поскольку раундов десять, следовательно, в каждом раунде 26 пиков, так как каждая команда имеет по одному пику в раунде, которые она может продать или обменять. Каждый раунд обязан иметь 26 игроков на выбор, независимо от того, сколько команд в этом раунде участвуют. Может, будет только двадцать, так как шесть клубов свои драфтпики, предположим, в этом раунде продали или обменяли. Как я говорил, драфтпик начинается с команды, которая заняла в предыдущем сезоне последнее место. Допустим, последнее место заняла «Оттава», тогда говорят: «Первый пик за командой «Оттава», но, так как она обменяла его на игрока из команды «Вашингтон», приглашаем представителей команды «Вашингтон», для того чтобы они сделали свой выбор нового игрока».

Какие интересы преследуются, когда уступают или продают свое право выбора молодых игроков? Тут огромное число вариантов. Если владелец клуба хочет получить юного игрока, который ему нужен, то совершает такую комбинацию: он может передать другому клубу хоккеиста, у которого контракт на два миллиона, и те, кто берут этого игрока, должны отдать за него пять первых раундов. Это значит, пять лет подряд команда будет без первого раунда. Но редко кто идет на такие варианты, потому что выбор из молодежи — будущее команды. Обязательно из первых пяти раундов два-три человека в будущем составят костяк какой-нибудь команды.

Скауты тоже включаются в комбинирование, делают некие проекты на будущее. Предположим, они нашли шестнадцатилетнего парня, который, по их мнению, через два года, когда получит возможность быть выбранным одной из команд НХЛ, будет высоко котироваться. И уже сейчас умные генеральные менеджеры стараются как-то получить право на этого парня. Если команда стоит высоко, естественно, она не станет опускаться на последнее место, для того чтобы иметь право первого выбора. Она действует по-другому. Она старается за эти два года сделать выгодный обмен с клубом, у которого все шансы занять последнее место в регулярном чемпионате, чтобы в итоге претендовать на выбранного новичка. Так произошло с Линдросом. В свое время «Дэвилс» поменялись с «Торонто», отдали им игрока за первый раунд, когда Линдрос выбирался. Они уже знали, что из него получится сильный игрок, но «Дэвилс» пролетели, потому что «Торонто» неожиданно оказалась второй от конца, и Линдрос попал в «Квебек».

Показатели на драфт — это целая система. Скауты со всей Лиги суммируют свои показатели и наблюдения, после чего делают раскладку. Составляют некий рейтинг по юниорам. Раньше он касался только канадцев, потом появились американцы и наконец европейцы. Система идеально отлажена, и практически скауты никогда не промахиваются. Я, например, первый раз попал на драфт, по-моему, в 1978 году. Еще в полной, казалось, мощи гремел танками Советский Союз, вечной казалась советская система, а скауты все равно ставили нас, советских игроков, на драфт. Правда, было тринадцать раундов, и нас поставили в последний, тринадцатый. Его использовали для того, чтобы забрать какого-то канадского не очень перспективного парня. Но поскольку по правилам нельзя пропускать раунды, то для того, чтобы не брать канадца, который никогда не заиграет, хозяева и менеджеры стали выбирать лучших восточных европейцев, которых они знали и которые, естественно, никуда приехать не могли. Так я «попал» с драфта в клуб НХЛ почти двадцать лет назад, то есть больше чем за десять лет до своего приезда в Америку. Меня забрал «Монреаль», я считался какое-то время его собственностью. Но если клуб четыре года не подписывает с игроком, взятым с драфта, контракт, то, по правилам, игрок опять возвращается на драфт. Естественно, никаких контрактов у меня с НХЛ не то что не было, быть не могло, а раз тебя не приглашали в тренировочный лагерь, то автоматически ты становишься «свободным агентом». Впрочем, сейчас, когда нет уже правила четырех лет, как и нет «условных игроков из соцлагеря», повторный драфт дает какой-то шанс игроку сыграть в НХЛ.

Бывает, что игрок попал в клуб и ему не подошел, а это часто случается, профсоюз игроков старается сделать так, чтобы появилась возможность игроку снова вернуться на драфт.

Когда я опять оказался на драфте, а случилось это году в 1983-м, «Нью-Джерси» забрал меня к себе. Похоже, что проницательные скауты НХЛ раньше других почувствовали распад коммунистической системы.

В моем случае хозяин вызвал к себе скаута: «Кто там из русских хорошо играет, я хочу, чтобы он был для меня задрафтован…» Напомню, шел 1983 год. Менеджеры «Нью-Джерси» выбрали на одном из драфтов меня. Я уже стоял в шестом круге, достаточно высоком. Потом и Касатонова забрали, то ли из восьмого, то ли из девятого. Но ближе к 1986 году стали выбирать русских, опуская их все ниже и ниже. Владимир Константинов был выбран в одиннадцатом раунде. Когда в итоге те, кто были в первых раундах, не играют, а чудак приходит в команду из одиннадцатого и играет как суперстар, для клуба это чудо. Снятие банка в рулетку. Теперь можно поменять новичка на отличного игрока и запросить у той команды, с кем меняешься, еще и первый раунд плюс к тому игроку, который поменян. Обычно стараются дорожить первым раундом, но если игрок очень нужен, то иногда им жертвуют. Надеются на то, что новичок, которого они отдали, не будет у других так хорош, как показался, а тот опытный, которого взяли, поможет прямо сейчас.

В свое время Скатти Стивенс играл в «Вашингтон кэпиталс», контракт у него закончился, и он оказался в двадцать шесть лет «свободным агентом» второй группы. Свободные агенты разбиты на четыре группы. Четвертая группа — без компенсации за тебя твоей бывшей команде, это когда тебе больше тридцати двух лет. «Вашингтон» не смог ему дать столько денег, сколько он просил, и Скатти забрал «Сент-Луис», подписав с ним такой контракт, на который он рассчитывал. Но тем самым «Сент-Луис» проиграл три первых раунда на следующих трех драфтах, так как он должен был их отдать как компенсацию за Скатти Стивенса. Сейчас, допустим, если Сергей Федоров не подпишет контракт с «Детройтом», то после сезона он станет «свободным агентом» второй группы, за которого положена компенсация в размере пяти первых раундов.

Когда молодой игрок впервые попадает в команду НХЛ, он должен пройти через своеобразную «дедовщину», которая называется «рукки динер» — другими словами, устроить ужин для ветеранов. Обычно это происходит на выезде, и «старики» очень серьезно к этому относятся: долго выбирают ресторан, еще дольше — меню. Все только самое изысканное и дорогое. Порой такой ужин может стоить и пару десятков тысяч. Отвертеться от этого ритуала невозможно, и я через него проходил. Единственное относительное спасение — если в этот год в команде есть еще пара новобранцев помимо тебя.

Откуда в Америке появляются хоккеисты? Там тоже есть хоккей дворового уровня, особенно у самых маленьких, как у нас «Золотая шайба», но здесь родители за все выкладывают деньги. Детские тренеры большей частью непрофессионалы, энтузиасты, занимающиеся с детьми в свободное время. Может, кто-то из них в детстве развлекался, гоняя по льду шайбу, но не более того. Нет необходимости, как, допустим, у нас или в Европе, иметь специальное образование, для того чтобы называть себя детским или юношеским тренером. Но многие в Америке понимают, что время самоучек ушло, и все чаще говорят: «Мы платим немалые деньги, но видим, что на тренировках ребенок ничего не получает». Родители, конечно, предпочли бы отдавать детей в те команды, где тренеры профессионалы, где детей могут чему-то научить, но, насколько я знаю, в Северной Америке, начиная с детского возраста, хоккеисты набираются ума-разума прежде всего за счет огромного количества игр.

Если в моем детстве мы играли за сезон 10–15 игр, раз в неделю, по субботам или воскресеньям, то здесь дети играют в несколько раз больше. С одной стороны, конечно, здорово, тем более в детстве, когда соревнование в радость, но, с другой стороны, того, что называется скучными словами «тренировочный процесс», у американско-канадских детей практически нет. Обучение происходит только за счет таланта самих детей. Не знаю, есть ли у местных ребят специальные занятия по физической подготовке, как это было у нас, не на льду, а в зале. Но здесь огромное число детских лагерей, в которых летом неделю или две известные хоккеисты проводят занятия по хоккею. Чаще всего просто используются их имена для привлечения клиентов. Некоторые родители, у кого хватает денег, поскольку удовольствие это недешевое, могут записать своего ребенка на три-четыре кемпа подряд. Таким образом, почти все лето мальчишка может тренироваться.

Кемп — это не пионерский лагерь в нашем понятии, а обычно гостиница или мотель рядом с катком, где и живут дети, а если каток недалеко от их дома, то мама каждый день привозит и увозит своего ребенка, который сперва катается, потом у него небольшая физподготовка, как правило, прямо на льду.

Подобные занятия хоккеем проходят в школьные каникулы, чаще всего в летние. Зимой трудно найти для детского кемпа свободный лед. Я сужу по Америке, но, наверное, в Канаде точно так же. Правда, сейчас в школах введена программа по хоккею, особенно в тех регионах — Миннесоте, Бостоне, Детройте, Чикаго и, по-моему, сейчас в Нью-Йорке и Нью-Джерси, — где настоящий хоккейный бум. Программы не только в средней, но и в высшей школе (не путать с нашим институтом, это выпускные классы) и в колледжах.

Проводятся среди школьников и чемпионаты, там собирается много зрителей. Болельщики — это родители, ученики представленных на соревнованиях школ, а большая часть зрителей — патриоты своих городов, пользующиеся случаем проявить свой патриотизм. Из этих турниров американцы и черпают хоккеистов для Лиги. В Канаде подготовка серьезнее, там есть юниорская лига, с разъездами. Дети в сезон играют 70–80 матчей. Ребята с малых лет уезжают из дома в ту команду, куда их пригласят. По сути дела, с юношеских лет ребята держат свою судьбу в собственных руках: если парень станет хоккеистом, если попадет на драфт и будет играть в НХЛ, то в восемнадцать лет он получит в год 200–250 тысяч, что для Штатов и Канады — огромная зарплата. В Америке парень, если из него не получился хоккеист-профессионал, как правило, имеет возможность продолжить образование (он играет за университет и не платит за учебу), чтобы получить престижную профессию.

В последние годы интерес к хоккею резко возрос, из разряда развлечений он становится высокооплачиваемой профессией. Но хоккей далеко не дешевое увлечение: форма, плата за лед, плата и за разъезды на соревнования. С возрастом издержки увеличиваются, потому что играется все больше матчей. В общем, в Америке бедные семьи не могут себе позволить учить ребенка хоккею. Правда, бедных семей, наверное, не больше десяти процентов.

В Канаде, в Квебеке, в зимние каникулы уже почти сорок лет проводится турнир Pee-Wee — сотни детских команд около десяти возрастных групп. Большая часть американо-канадских игроков НХЛ прошли через Pee-Wee. Ездил на него и Тема, сын массажиста «Детройта» Сергея Мнацаканова. Тема увлекается хоккеем, и Сергей говорил, что в месяц это обходится ему почти в тысячу долларов. Впрочем, легко посчитать, из чего складываются эти расходы. 180 долларов в месяц родители платят за аренду льда. Форму — ребенок растет — каждый год надо менять. Коньки, перчатки, разные причиндалы вместе с клюшками и изоляцией — более 1000 долларов. И главное — поездки, уезжают ребята обычно в уик-энд на две ночи. Гостиница, питание — это не меньше 100 долларов. Умножим на четыре — еще 400 в месяц. Стоимость летних кемпов; две недели могут обойтись в 600 долларов. По самому минимуму на ребенка надо потратить тысяч семь в год.

Следующая тема как лирическое отступление. Любимая, родная тема. Почему-то многих, после того как я начал здесь играть, очень волновало, где игроки выпивают больше, в Лиге или в нашем хоккее? Странный вопрос. Кто может русского перепить? Но все же подход к этой теме достаточно субъективен. Я знал в России таких хоккеистов, которые могли выпить за один присест две бутылки коньяка и спокойно разъехаться на машинах. За рулем, конечно. А здесь есть игроки, которым достаточно трех банок пива, чтобы до машины не дойти. Сложно измерить, где больше пьют, потому как пьют по-разному. Пиво в Лиге употребляется постоянно.

В Москве мы деньги собирали, и за плату человек проносил бутылки на базу. Если сам после игры успел в буфет забежать, то схватишь что-нибудь и, как партизан гранату, в кармане — в автобус. Дни рождения в команде отмечались традиционно — шампанским, оно каким-то образом на базе не переводилось. Выпивать и напиваться — разные вещи, но когда тебя держат месяц на сборах, как в тюрьме, и вдруг ты попадаешь домой, нередко наступает такое лихое настроение, что можно и сорваться. Я видел здесь людей, которых выносили на руках из гостиницы в автобус, но также знаю и других, которые вообще не пьют.

В первый год переводчик Дима Лопухин поехал с нами на матч в Ванкувер. Дмитрий, естественно, со мной все время рядом. Передает мне просьбу тренера: «Слава, зайди ко мне в номер. Хотелось бы поговорить». Приходим в номер (а у старшего тренера всегда номер-«люкс»), ящик пива на столе стоит, пакеты с орешками. Открывает тренер банки, дает мне, Диме: «Давай поговорим по душам, я хочу знать, что ты думаешь о команде?» Представить такую сценку с Тихоновым — фантазии не хватит.