Помоги проекту - поделись книгой:
– НЕТ… НЕТ! В милосердии нашем мы сохраним им жизнь. Мы даже сохраним им удовольствие и радость служить нам. Мы предоставим им честь поучаствовать в построении нашей великой цивилизации на миллионы лет! СЕГОДНЯ ВЗОЙДЕТ ЗАРЯ ЭРЫ РОБОТАПОК!!!!!!!
– И я… некогда заброшенный, нелюбимый, неделями-оставляемый-под-кроватью пушистый правый кролотапок шестиклассницы из Миннетоки (штат Миннесота)… Я ПОВЕДУ ВАС К СЛАВЕ!
– И МЫ БУДЕМ ПРАВИТЬ ЭТОЙ ПЛА… Стойте! Там в небе! Это еще что??!!
Узрите! Ибо рок пал на РобоТапки! Он снизошел в безмолвии, будто целое небо, заполоненное странно плоскими облаками… и грянула буря!
– Что происходит? Что происходит? – это кричит пушистый домашний тапок в виде кролика. – Эй, вы, там! Солдатский ботинок, рапортуйте… Во имя Саламандера! ЧТО ПРОИСХОДИТ??!!
– КТО? КТО ЭТО СДЕЛАЛ? Кто положил конец блистательной эре РобоТапок, не дав ей даже начаться?
И пушистый кролотапок устремил свой взор… и узрел великую серо-белую армаду, подступающую к ним… и возопил:
– НЕТ!! Только не Бионические РобоТрусы! НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!
Нил Шустерман
Грязь на наших ботинках
– Руки грязные, голова грязная… Таннер, ну нельзя же в таком виде являться в школу, сами должны понимать!
Директор Хаммонд откинулся в кресле – возможно, чтобы отдалиться хоть немного от злосчастного аромата Таннера Берджесса. В окне у него за спиной раскинулись звездные поля в своем непрестанном движении: точечки света уносились прочь, будто само небо листало досье ученика – не менее придирчиво, чем директор.
– Вы меня вообще слушаете, мистер Берджесс?
Таннер вздохнул и усилием воли встретил директорский взгляд.
– Я в этом месяце едва мог позволить себе
Директор скорчил рожу: что-то посередине между отвращением и жалостью. И то и другое Таннеру было нестерпимо.
– А соседи? Они же могли вам одолжить…
– Никто здесь никому ничего не одалживает. Все экономят в ожидании прибытия на Примордий.
– Да уж, удивляться не приходится, – директор снова устремил взор в его досье. – Но мы встретились с вами сегодня не для обсуждения вопросов личной гигиены.
Рот Таннера невольно разъехался.
– Да, господин директор.
– Симуляция турбулентного круготрясения и запуск программы общешкольной эвакуации – это вам не шуточки.
– Ничего я не симулировал. Я просто обдурил школьный компьютер.
– Как бы там ни было, вы безответственно сорвали уроки и устроили совершенно лишние беспорядки. Если бы мы с вами были сейчас на Земле, я бы немедленно вас выкинул.
– Куда? В открытый космос?
– Из школы бы выкинул, – директор вздохнул сквозь сжатые зубы. – Но поскольку никаких других школ, куда вы могли бы пойти, в нашем распоряжении нет, это не вариант, не так ли?
– Вроде да.
Что и говорить, сегодня Таннер получил большое удовольствие, наблюдая, как из школы в панике выбегают его одноклассники в нелепых, плохо подогнанных костюмах радиационной защиты. Избранные, лучшие из лучших: сплошь аккуратненькие, с хорошо пахнущими волосами и надменными повадками – такие по головам полезут, спасая свою шкуру. Вроде того же Оушена Клингсмита, искренне считавшего себя личным подарком от бога благодарному мирозданию.
– Мы несем к звездам жизнь, – сообщил как-то Оушен ему, Таннеру. – А ты – грязь у меня на ботинках.
Смотреть, как сверкает пятками Клингсмит, было особенно приятно.
Директор Хаммонд продолжал копаться в досье, то и дело издавая «ц-ц-ц» и «пффф» по мере чтения. Звук как от проколотой шины. Таннер снова посмотрел директору за спину, в окно. В куполе Межгалактического Биологического Инкапсуляционного Космического корабля – или, для краткости, М-Бика – окон было мало. Стекло слишком хрупко и способствует утечке энергии. А уж окно с видом на космос было привилегией, доступной только тем, кто занимал самые высокие позиции. И директор Хаммонд, с его кабинетом на первой линии гигантского вращающегося барабана корабля, был как раз из таких. Предполагалось, что сидящий за столом человек, позади которого вращаются сами небеса, покажется всякому посетителю неотъемлемой частью внушительной и грозной картины мироздания. Ирония состояла в том, что все получалось ровным счетом наоборот. Хаммонд на фоне космоса выглядел мелким и незначительным.
Директор закрыл Таннерову папку. Если бы поблизости оказался шлюз, он бы охотно выкинул оттуда и ее, и Таннера в придачу. Так, по крайней мере, решил Таннер.
– Ваше пренебрежение авторитетами уже достаточно прискорбно, но куда больше меня заботят постоянные конфликты между вами и одноклассниками.
– Они всегда первые начинают.
– Ну, конечно.
Зачем вообще мыться водой, думал Таннер. Директорского сарказма хватит окатить его с головой. Пожалуй, самое время захлопнуть рот и просто слушать лекцию, или мобилизующую беседу, или проповедь, или аналитический разбор – чем бы там Хаммонд ни считал свое выступление. Все равно это ничего не меняет. Предполагалось, что все колонисты на борту – сплошь просветленные индивидуумы, равные друг другу во всем. Однако после шестидесяти семи лет, проведенных в космосе, в стае сам собой выработался «порядок клевания». Как иерархия у птиц: кому за кем подходить к кормушке. Ребят вроде Таннера, для которых каждый день был борьбой за выживание, считали отбросами человеческой породы. Единственное, что делало жизнь хоть сколько-нибудь выносимой, – это возможность мутить воду. И дело даже не в том, что Таннеру нравилось чинить беспорядки, хотя хакнуть школьный компьютер – да, это достижение. И вызов. По самой своей природе Таннер был решателем проблем. Но когда на него смотрели другие, они видели не решателя – они видели саму воплощенную проблему, во всей ее красе.
– Слушай внимательно, Таннер, – продолжал тем временем директор. – Когда мы прибудем на Примордий, само наше выживание будет зависеть от того, насколько мы сплочены как коллектив. Никто не сможет позволить себе аутсайдерство, цена за это слишком высока. Ты меня понимаешь?
Таннер, конечно, кивнул, но мнение свое оставил при себе. Всю жизнь он был как раз
Дома у Таннера на холодильнике красовалась записка от папы. На ней значилось: «Ушел к врачу, буду до обеда». Бумажка болталась тут уже больше года. Боль у папы в груди оказалась совсем не изжогой. К обеду он не вернулся и уже никогда ни к какому обеду не вернется, но записку Таннер не отрывал: так можно было воображать, что папа сейчас уже на дороге домой. Уж если кому и суждено воскреснуть из мертвых, так это Таннерову папаше. Вот кто был настоящий решатель проблем!
Мамы Таннер лишился еще во младенчестве и со дня смерти отца – то есть лет с тринадцати – принадлежал исключительно себе самому. Сейчас ему уже стукнуло четырнадцать, но чувствовал он себя гораздо старше. Может, там, на Земле, детям такого возраста и не дозволялось разгуливать самим по себе, но тут, на М-Бике, никто вроде бы не возражал – точнее говоря, всем было наплевать. Таннер сам пахал свои два акра, сам сеял и сам собирал урожай. Ну, то есть когда ему хватало воды на полив. Сейчас, когда и временные и водные ресурсы жестко контролировались, Таннер тянул только пол-акра, а тут особо не расторгуешься. Ни на продажу, ни на мену продукта почти не хватало. А ведь были и такие, кому приходилось еще хуже. Таннер все время экономил, чтобы подбросить что-нибудь Морене Босолей с дедушкой, чья ферма прогорела в ноль. Вот и сегодня Таннер собрал кое-каких овощей – картошки, лука, брокколи (составлявших основную часть его урожая) – и вышел в полый цилиндр, который высокопарно называл домом.
Вполне возможно, думал Таннер, на человека постороннего М-Бик произвел бы большое впечатление – но только на чужака, который не провел в нем всю свою чертову жизнь. Снаружи он выглядел как исполинская консервная банка, крутящаяся вокруг своей оси, но внутри ошеломленному землянину предстала бы сюрреалистическая картина: обычный сельский ландшафт, прилепившийся к внутренней поверхности банки под действием центробежной силы. Если смотреть в сторону горизонта, пейзаж перед тобой начинал плавно круглиться вверх, и некоторое время спустя ты уже любовался перевернутой фермой прямо у себя над головой, на расстоянии примерно мили; после этого земля, обежав полный круг, приветливо хлопала тебя сзади по плечу.
Внутренняя биосфера – биоцилиндр, если уж на то пошло, – М-Бика насчитывала полмили в ширину и чуть больше двух с половиной в длину. Если всю эту землю распластать на плоскости, говаривали старики, она окажется размером ровнехонько с Центральный парк. Что такое Центральный парк, уже никто не помнил. Когда Таннер был маленьким, он думал, что если бежать достаточно быстро, можно преодолеть центробежную силу и выплыть в середину барабана… но со временем понял, что некоторые силы слишком могущественны, чтобы с ними спорить.
Дугу пахотных земель пунктиром размечали усадьбы – на самом деле типовые инкубаторские домики, спроектированные так, чтобы выглядеть очаровательно старомодными… чему несколько мешал тот факт, что все они были из нержавеющей стали.
Главная дорога извивалась вдоль всей окружности барабана единой волнистой петлей, словно кусающая собственный хвост змея. Ферма Босолеев находилась в четверти оборота от таннеровской, прямо у дороги. Правда, чтобы добраться туда, нужно было миновать зону отдыха, а там, уж как пить дать, поработать мишенью для одноклассников. Конечно, там торчали все обычные активисты во главе с Оушеном Клингсмитом и его ближайшими клевретами. И, конечно, все они охотно бросили баскетбол ради нового развлечения.
Оушен занимал самую верхушку местной пищевой цепи. Блистательный представитель человеческой породы, чье будущее заранее было высечено на скрижалях истории новой колонии, – еще бы, при таком-то семействе. Мама юного Клингсмита заседала в городском совете, а отец ведал распределением водных ресурсов. Каким бы ни оказался новый мир, жизнь Оушена в нем будет усыпана розами (разумеется, без шипов), можете не сомневаться.
– Ты еще больший придурок, чем я думал, – поделился Оушен, увидав Таннерову сумку. – Таскать жратву Босолеям! Да Моренин дедуля даже приземления не переживет! Зачем тратить на него хорошую еду?
Оушен, подобно всем чистоплюям, придерживался философии элитизма. Проще говоря, считал, что выживут лучшие из лучших. Кто не всплыл на поверхность, достоин утонуть, полагали они.
– Знаешь что, – сказал Оушен, перекидывая мяч одному из своих, – забудь про Босолеев. Я тебе продам немного воды за эти овощи.
Таннер слишком хорошо знал Оушена. Он возьмет овощи, обоссыт ему ботинки и скажет: «Вот тебе вода!»
– Спасибо, не надо. – Таннер стал протискиваться сквозь толпу нехорошо ухмыляющихся друзей Оушена.
– Эй, Берджесс, – сказал один из них, – если не моешься, так хотя бы сходи домой, надень радиационный скафандр – только избавь нас от твоей вони!
Таннер припустил почти бегом, стараясь не обращать внимания на их хохот.
Входная дверь оказалась не заперта. Мистера Босолея Таннер нашел на полу – тот плакал и звал на помощь. Шок, но видимых повреждений нет. Таннер кое-как загрузил старика в кресло.
– Завалился по дороге в ванную, – объяснил тот. – На кой черт тебе ноги, если им больше нельзя доверять?
– А где Морена?
– На базаре. Нашла кой-чего в сарае, решила, что можно продать. Я ей говорил, за такое барахло она ничего не выручит, но она и слушать не стала. Господи боже, что это так воняет? Это ты, малыш?
– Извиняюсь. – Таннер живо опустил руки.
– Хватай скорее кувшин с водой и оботрись ради всего святого!
– Да у вас едва на питье хватает, – напомнил ему Таннер. – Немного вони я переживу.
– Ты-то да, а я – нет!
– Ну, не так уж плохо он пахнет, – внезапно донеслось сзади.
Он обернулся к Морене. Ей стукнуло столько же, сколько и ему, – четырнадцать. Как и Таннер, она лишилась обоих родителей. И ее тоже не любили лучшие из лучших.
– Ну, удалось что-нибудь продать? – спросил старик, и Морена покачала головой. – Это все мое поколение виновато. Когда твои родители были детьми, мы столько времени потратили, пытаясь научить их выживанию… а вот состраданию научить забыли.
– Это просто ужас, как они с вами обращаются, – ввернул Таннер. – Вы же последний из тех, самых первых колонистов! Они обязаны вас уважать!
Мистер Босолей помолчал, устремив взгляд на свои морщинистые руки.
– Не все всегда получается, как мы рассчитывали, – сказал он, наконец. – А уж прожить так долго я точно не собирался.
– Я рада, что ты все-таки это сделал, деда. – Морена принесла одеяло и закутала старика. – Спасибо за еду, Таннер. Я пойду что-нибудь нам приготовлю.
После ужина, когда солнечный свет начал меркнуть, они сидели на стальном крылечке и пробовали себе представить, каким он будет, новый мир, до которого оставался всего какой-то месяц. Только вот как представить мир, который загибается вниз, если твой собственный всю жизнь загибался вверх? Учителя в школе показывали фотографии Земли, но совсем чуть-чуть, и многого там все равно не разглядишь.
– Ты думаешь, они должны были дать нам больше? – сказала Морена. – Больше картинок, больше музыки, больше искусства?
– Может, они хотели, чтобы мы создавали свое собственное искусство, – высказал догадку Таннер.
– Или, может, – встрял старый мистер Босолей, – они просто не считали все это важным.
Голос его был печален. В нем звучало сожаление, разгадать которое у Таннера не получилось.
Поделиться книгой: