Да и кто знает, что там, в этой мансарде?

— Сегодня мне здесь нравится, но, наверное, в темный, сырой день здесь может одолеть тоска. Но у вас, конечно, много друзей.

— Да нет, не совсем. Во всяком случае — не в деревне. Знаете, ведь это большое графство.

— Значит, вы здесь одна. Так не годится.

— Нет-нет, все в порядке. Ко мне довольно часто заходит одна очень милая женщина, у меня есть телефон. И потом я люблю быть одна. Не всегда, конечно, но нельзя иметь все.

— А зимой, зимой вы тоже одна?

— На самые плохие месяцы я стараюсь уехать, а потом — ну, все ведь немножко зависит от случая.

— Я вот думал, я знаю в Италии одно место, которое бы вам понравилось. Тихое, красивое.

— По описанию как раз то, что нужно.

— И, как вы думаете, вы бы поехали туда?

— Почему нет? — сказала. Конечно, она могла об этом думать.

С озабоченным видом он ответил:

— Я не смог бы быть с вами все время. Но я приезжал бы туда, как только смог бы вырваться. Но вы знаете, у меня работа. И еще жена.

— Конечно.

— Мы с женой не очень ладим.

— Боже мой, какая жалость.

— Да, мы решили остаться вместе ради детей, пока дети не подрастут. А пока мы не вмешиваемся в дела друг друга.

Казалось, она все это уже слышала раньше, давно, когда все было иначе.

— Хороший договор — по-честному для обеих сторон, — сказала она. — И может быть…

— Вы не знаете моей жены.

— Да.

— Знаете, какая она. — Теперь он начал волноваться. — Несколько месяцев тому назад я был в Нью-Йорке. Я привез ей платье — очень красивое. Я хотел доставить ей удовольствие, но оно висит у нее в шкафу. Она ни разу его не надела.

— Может, оно нехорошо сидит, — сказала она.

— Разумеется, оно хорошо сидит, разумеется. Я бы не сделал такой ошибки. Она не желает его носить из-за того, что это я его купил, и так во всем. Поверьте, она так же хочет развода, как я, но мы договорились, ради детей. И поэтому…

— Я просто пошутила.

— А я вовсе не шучу. Я говорю то, что именно хочу сказать.

— Да, это было бы прекрасно, только совершенно невозможно — я не могу.

— Но почему?

Разумеется, он должен был прекрасно понимать, почему, а если не понимал, то она, конечно, не собирается ему растолковывать. Это огорчало бы ее потом много дней или даже недель. Как мало людей, которые понимают, что она идет по канату и что случится, если она сорвется. Бездна. Отчаяние. Вот что.

В качестве предлога она назвала первое, что ей взбрело в голову.

— Столько возни. Паспорт. И потом — я ненавижу укладываться.

— Я приеду за вами и подвезу. Я могу приехать в октябре. Я умею прекрасно упаковывать. Не будет никаких трудностей, вы сами увидите.

— Вы не представляете, как бы мне этого хотелось. Но это действительно просто невозможно.

Некоторое время он молчал, потом сказал:

— Подумайте об этом хорошенько. Вы мне напишете, если передумаете? Мой адрес у вас есть.

— Я, наверное, буду много думать об этом, но не передумаю.

— В этом никто и никогда не может быть уверен, — ответил он и заговорил о другом. Но когда он пригласил ее пообедать с ним, она была вынуждена отказаться, потому что внезапно почувствовала себя страшно усталой — едва могла пошевелиться, слишком усталой, чтобы много говорить.

— Благодарю вас за встречу и за сегодняшний день, — произнес он в дверях, вновь поклонившись и поцеловав ей руку. — Я буду надеяться, что получу от вас письмо. Желаю приятных бесед с соседними коровами.

— Никогда ничего нельзя знать наверняка, — сказала она.

Перед тем, как сесть в машину, он помахал ей рукой и крикнул:

— Вы меня еще увидите.

— Да-да, это было бы великолепно. Постарайтесь это устроить.

Она вернулась в кухню и закрыла глаза.

— Почему нет? Почему нет? Почему не уйти из этого дома, который так плохо переносит погоду и так скверно построен — для бедных. Четыре крошечных комнатушки и мансарда — только и всего. Как моя жизнь. — Она прикоснулась рукой ко лбу и рассмеялась. — Да и кто знает, что там, в этой мансарде? Только не я. Я бы не осмелилась заглянуть.

Крошечный домик — она задыхалась в нем. Она прошла к двери и, распахнув, подперла, чтобы не захлопнулась. Почему нет? Почему нет? Неужели она забыла свое единственное теперешнее преимущество? Она может делать все, что ей заблагорассудится. Может сделать что-то в тысячу раз глупее, чем поехать отдыхать в Италию — только-то и всего — и знать про это никому не интересно и никому до этого не будет дела. Или вернее, она могла бы сделать так, чтобы никто не узнал. А уж дела до этого никому не будет, наверняка.

— Надеюсь, я не побеспокоил вас, промолвил чей-то голос. — Я увидел, что дверь открыта, и вошел. Я привез это специально для вас.

Она поспешно вытерла глаза.

— Ни капельки не побеспокоили. Я почти что заснула. — Она была счастлива видеть м-ра Синга. Во время шторма — любой порт.

— Что вы мне сегодня покажете? Только дайте я здесь посмотрю.

— Вот что я предназначал для вас. Прекрасный материал, прекрасный. Пощупайте.

— Да. А что это у вас такое оранжевое?

— Это…

Он развернул. Короткая нейлоновая ночная сорочка. Как будто неплохой фасон. Без кружев.

— Красивая, — сказала она.

С несколько удивленным видом, он ловко покрутил сорочку, держа ее у нее под подбородком.

— Этот цвет вам очень идет, — сказал он. — У меня есть еще одна такая же — черная.

Когда он назвал ей цену за обе, она тут же заплатила. Больше он ничего не пытался ей продать и захлопнул чемодан.

Она проводила его до дверей. Поднимался ветер — похолодало. Нечего ждать на завтра ничего хорошего, подумала она.

— До свиданья, мэм, благодарю вас, мэм. Я буду молиться за вас.

— Да, так и сделайте, непременно, — сказала она. И заперла дверь.

1976.