Наблюдатели

Впрочем, история знает и гораздо более курьезные примеры, когда насморк, головная боль или понос послужили причинами проигранных сражений, падений царств, государственных переворотов.

С того самого момента, как Жан начал говорить, меня мучила элементарная необходимость высморкаться, я думал только об этом: казалось, как только я открою рот и произнесу хотя бы слово, как все содержимое моего носа окажется на столе. Поэтому, и только поэтому, я выслушал его речь до конца, не вспылил, не погасил пламенного молодого человека энергичным тычком ладони в сторону его лица, как я люблю делать на совещаниях, м-да… Эти несколько минут и остудили меня. Почему, собственно, и нет? Мне предлагают, конечно, мошенничество, но ведь и ничего больше мошенничества – не воровство, не убийство. Да и цель (хоть она и никогда не оправдывает средства) лежит не в плоскости обогащения, а, скорее, в области выживания.

Я встал, прошелся в дальний угол комнаты, размышляя, отвернулся к окну, украдкой выковырял из носа увесистую, жирную козюльку, спрятал ее, незаметно размазав по краю пустой кофейной чашки, прямо по золотой каемочке, погасив алчный сусальный блеск, и лишь тогда впервые подал голос.

– Эта идея мне по душе, – просто сказал я, будто бы речь шла о загородной прогулке и заурядной выпивке.

На обсуждение деталей ушел почти час. Все оказалось просто: от меня требуется лишь подписать накладные на получение взрослых курей вместо юных цыплят, и подписать накладные на отгрузку юных цыплят вместо взрослых курей, разумеется, тщательно проследив за погрузкой-выгрузкой.

Вечер закончился довольно весело: у нас с Жаном, как это часто случается в кругах по ту сторону закона, спонтанно родился как бы некий пароль.

– Курица не птица, – сказали мы друг другу на прощанье, хотя кому как не мне, в сущности, лучше кого бы то ни было знать, что курица – это птица?

35

Я ненавижу людей, ненавижу людей.

О, если бы было можно бросить тело и к чертовой матери улететь отсюда нахуй! Навсегда забыть этот жуткий мир мужчин и женщин, мир похоти, телесных устремлений, бесконечной жратвы и бесконечного сранья, бессмысленного деления клеток, продолжения рода, когда дети выходят из родителей, чтобы из века в век делать то же самое: жрать, срать, совокупляться, слушать так называемую музыку, читать так называемые книги, потрясая ими в воздухе: дескать, вот, мы тут не только, блять, жрем, нежимся, оргазмируем, мы вот еще и книги читаем, мы, знаете ли, мир познаем научно, мы еще и молимся порой. Как будто все это не одно и то же, как будто у всех этих действий, нарочито разделяемых на духовные и телесные, не одна подоплека – наслаждение. Все что тебе нужно, человек – это бесконечное наслаждение, физическое ли, духовное, все равно: низменна сама природа наслаждения, в какие бы одежды оно не рядилось.

Одни обжираются до икоты, ебутся до потери сознания, насилуют свое тело, превращая его в гору мышц, другие, считающие себя неизмеримо выше первых, – самозабвенно читают стихи и молитвы, барабанят по клавишам, плачут от естественных красот планеты и искусственных, такими же людьми созданных красот, но суть всего этого одна – наслаждения, только для этого и существуют как люди, так и животные, с той лишь разницей, что последние не умеют лгать.

Человек называет другого животным, когда хочет оскорбить и унизить, не представляя даже, что в абсолютном смысле это слово звучит не иначе, как комплимент.

Подумать только, что всего миллион лет назад на этой планете не было людей, и она всецело принадлежала животным. Это был идиллический, вполне гармоничный мир: животные не разрушали, но строили свою планету, они существовали по самым простым законам, они населяли планету четкими, строго разграниченными слоями, и лишь с появлением человека (чье происхождение, кстати, пока что совершенно необъяснимо) во всех без исключения слоях биосферы воцарился хаос.

Последнее время меня все больше привлекают куры. Куры – это птицы. Снаружи они покрыты слоем теплых, пушистых перьев. Вся жизнь курей протекает спокойно, размеренно, она как бы движется по идеальной прямой от точки рождения до точки смерти. Несмотря на то, что куры, как и люди, разделяются по половому признаку, они не ку…

36

Я еще живой пока. Вот моя рука, я могу сжать пальцы в кулак. Раскрыть ладонь снова. На ладони, как ни странно, пусто.

37

Хорошим летним утром идешь по улице, и навстречу девушка, и ты улыбаешься ей по-прежнему, загадочно блестя глазами, а тебе в ответ, вместо полновесной солнечной улыбки – рыбья морда… И ты понимаешь, что тебе уж далеко за тридцать, что далеко уж даже и за сорок, а скоро будет – за пятьдесят.

38

Не могу найти ее дискету: пока она дома, у меня нет возможности обыскать ее вещи, когда ее нет дома, дискеты также нет. Вероятно, она носит дискету с собой, в своей дамской сумочке, или же запрятала ее куда-нибудь слишком хитро.

Если рассуждать с ее точки зрения, то – куда?

Не получается рассуждать с ее точки зрения.

Есть два пути спрятать вещь: очень далеко и очень близко, как у Эдгара По. Разумеется, я потратил часы на то, чтобы просмотреть содержимое всех моих старых дискет, среди которых она могла небрежно бросить свою. Я дошел уже до того, что проверил металлические банки с крупами, коробки стирального порошка и те-де и те-пе. Нашел только какую-то дурацкую детскую куколку, которую она почему-то прячет от меня… Мне даже пришла бредовая мысль, что она подвешивает дискету в водонепроницаемом пластиковом пакете среди мокрого белья на балконе…

Я сойду с ума.

Хочется нанять каких-нибудь бомжей или пивняков, чтобы организовали нападение на улице, отобрали ее сумочку, пусть, кстати, намнут ей немножко бока…

Ужасная мысль.

39

Странный мне снится сон, ощущение такое, что уже был точно такой же, я знаю: это галлюцинация, во сне же и приходящая, и единственный способ проверить это – записать. Что я и делаю.

Я вижу планету. Ее поверхность почти ровная, покрытая густой сетью удивительных рек, многие из них столь огромны, что противоположные берега не видны за горизонтом. Их течение медленно и плавно, они разбиваются на протоки, рукава, образуют обширные дельты, растекаясь в гигантские озера, сравнимые с нашими морями, из которых опять вытекают реки, и все это сверху похоже на кровеносную систему какого-то огромного существа.

Безбрежные лесные дали открываются с невысоких холмов. Горизонт невообразимо далек, потому что планета раза в полтора больше Земли, воздух чист и прозрачен, как поцелуй ребенка, он принадлежит птицам.

Я медленно лечу над холмами. Я кого-то ищу. Этот кто-то – недосягаем…

40

Сегодня день рожденья моей дочки, сегодня ровно восемь лет, как ее не стало.

Иногда, если пристально об этом думать, я во всей полноте понимаю – что ты сделал со мной, Микров!

Я не хотела делать аборт, а ты – как ты говорил, как аргументировал! Ты предлагал повременить, не бросать институт, утвердиться в жизни, и лишь тогда…

Да, я окончила институт, я получила диплом биолога, чтобы бросить его в стол и навсегда забыть о биологии, а может быть, моя истинная профессия и состояла в том, чтобы быть матерью? Ребеночка моего ласкать, щекой прижиматься к его щеке…

Но все это было после, а сначала я твердо решила: рожать. И что это была за наказанье Божье? Когда все кончилось, и я попросила показать, мне не показали его, моего ребенка, а унесли от меня куда-то, и только потом, на другой день я увидела его…

Лучше бы я не видела его!

Это от тебя, Микров, это твое гадкое семя породило чудовище, но даже и это чудовище я хотела оставить, ведь это была моя дочка, я хотела кормить ее грудью, пока она не умрет, но ты настоял, а я была слишком слаба и напугана, чтобы возражать, ведь я чувствовала себя так виноватой, ведь только теперь я понимаю, что это не моя, а твоя доля создала чудовище…

Потом мы оба подписали отказ от ребенка и ехали домой из роддома, были первые желтые листья на тополях…

Потом ты сказал, что используешь свои связи и будешь следить за нашей маленькой уродицей… Потому что простым ведь родителям, которые отказались, этого нельзя.

Потом ты пришел хмурый и сказал, что она умерла…

Когда же я забеременела во второй раз, ты напугал меня, что и во второй раз может не получиться, вернее, получиться то же, что и в первый…

Я пошла у тебя на поводу, меня выпотрошили, мне было больно, и ты убил не одного ребенка – ты убил всех моих будущих детей, ты обесплодил меня.

Помнишь, как цинично, как гадко ты сказал, явно любуясь собственными словами, будто слетевшими с экрана коммерческого кино:

– У нас будет ребенок, – робко и нежно сказала я тогда.

– У нас будет аборт, – сухо и коротко ответил ты тогда.

Ты же не любишь детей, ты не в состоянии стать отцом, поэтому ты и вовсе не достоин любви женщины, Микров.

Слишком поздно я поняла, что никогда не смогу уйти от тебя, потому что кому я теперь нужна, пустая, бесплодная, как засохшее дерево? Вот каким изуверским способом ты привязал меня к себе!

Чтобы изо дня в день издеваться надо мной, чтобы унижать меня, чтобы бить меня.

И в этом весь ужас положения: я оставляла за собой право полюбить другого мужчину, но разве я могла, любя его, обмануть его, скрыть, что я теперь половина человека, уродина, засохшая древесина?

И вот теперь это свершилось: я полюбила, и есть человек, который может, наконец, взять меня от тебя, и я должна бы быть счастлива, но я испытываю лишь муку, тоску и муку, муку и тоску.

Quando paramucho mi amore defelice corazon.

Mundo paparazzi mi amore chicka ferdy parasol.

Cuesto obrigado tanta mucho que can eat it carousel.

41

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу людей. Я метаюсь, я бьюсь в этом теле, натыкаясь изнутри на его стены, мне хочется прогрызть в нем дыру и вырваться наружу.

Еще немного, и я успокоюсь.

Да, я успокоился.

Сейчас это тело примет еще одну таблетку снотворного, и уснет. Я ненавижу это тело, этот разбалансированный организм.

Человек тем более омерзителен, что может производно оперировать понятиями тело и душа, он может делать это сколь угодно долго и по любому поводу.

Такое удобное разделение придумано на ранних этапах цивилизации и обусловлено, опять же, двойственной природой человеческого сознания.

Можно было бы сказать, человек не виноват в том, что он так устроен, не виноват как биологический вид, подобно тому, как хищник не виноват перед своей жертвой. Если бы человек сплошь и рядом не пользовался собственным несовершенством, а искренне пытался его преодолеть.

И все же человек вызывает жалость и сострадание, не как вид на общем фоне биосферы планеты, а именно один, отдельно взятый человечек, взаимодействующий не с природой, а лишь с себе подобными существами.

42

Люди делятся на мужчин и женщин отнюдь не по наличию или отсутствию каких-то там органов. Женское и мужское начала есть в каждой человеческой особи в произвольных пропорциях: большинство людей – это женщины-мужчины и мужчины-женщины, и сравнительно редко встречаются женщины-женщины и мужчины-мужчины.

Лично во мне процентов на двадцать женщины, и примерно столько же мужчины – в моей жонке. Может быть, именно по этому принципу и составляются пары, чтобы в сумме получить сто на сто. И может быть, именно потому муж и жена всегда внешне чем-то похожи друг на друга. Именно эта похожесть супругов и есть признак того, что данный брак совершенен, что эти двое действительно нашли друг друга, как мифические инь и ян. Но с моей Ленкой у меня нет ровным счетом ничего общего…

Мужчина должен быть главой семьи, заботится о семье, кормить ее.

Ну, а что если он на две трети женщина?

Скажем, этот молодой человек, этот Полянский Жан, столь недавно и неожиданно вошедший в мою жизнь? Женское начало в нем явно превалирует над мужским, иногда мне кажется, будто я вижу эту маленькую женщину внутри него, которая карабкается, подтягиваясь за ключицы, выглядывая из прорезей глаз.

Сестра его, наоборот, несет внутри что-то сильное, мужское… И вместе с тем, снаружи – это милая, маленькая, удивительно красивая женщина.

Рыженькая… Сестра его…

Есть ли у нее в Москве кто-нибудь – хотел бы я знать? Могу ли я закрутить с ней тайный роман?

Вчера я должен был передать Жану куриные накладные и бланки доверенностей. Жан уезжал за товаром и прислал на встречу сестру. Мы проговорили всего несколько минут, для приличия, чтобы не походить на шпионов, которые пересеклись у метро только для того, чтобы молча передать друг другу пакет.

Я ехал обратно и мечтал о ней. Увы, вряд ли я даже имею право мечтать о такой женщине, такие женщины никогда не принимали всерьез мне подобных, они играют только с сильными, с богатыми, ибо слишком хорошо знают себе цену.

Ночью я почувствовал ужасное, воистину фантастическое возбуждение и пришел к моей жонке. Странно, но мое состояние овладело и ее телом: моя куколка, совершенно размагнитив мозги, полностью расплавилась и растеклась, визжала, как свинья, звала мамочку, шептала бессвязные слова…

В такие, моменты, вопреки всякой научной логике, думаешь, что действительно могут существовать какие-то телепатические волны.

Я был тоже хорош: сделал куннилингус и многие другие непотребства. Если бы моя дурочка понимала, что в эти минуты ее и вовсе не было, так как я ее выключил, представляя на ее месте другую…

43

Мое небольшое открытие переворачивает многие догмы, предлагает по-новому взглянуть на казалось бы банальные истины, например, доказывает полную абсурдность феминизма: за какие права бороться, и чьи, если мы даже не сможем определить наверняка, какого пола существо, стоящее перед нами?

Что если еще дальше, как это всегда требует научный метод познания, развить эту доморощенную теорию? Например, по аналогии, если не каждый мужчина – мужчина, то, может быть, и не каждый человек – человек?

Допустим, на тридцать процентов он человек, а на семьдесят – животное. Как и в первом случае, здесь нет, и не может быть выделенного в чистом виде вещества, чистой истины.

44

Возвращаясь домой после обычной короткой встречи с Жаном и еще благоухая им, я спокойно и прямо смотрю в глаза своему мужу, хотя я должна чувствовать если не вину, то хотя бы стыд. Нет, и близко нет никаких таких чувств, только почему-то хочется размахнуться далеко-далеко и шмякнуть Микрова по морде, насколько хватит силы…

А профессор в последнее время стал каким-то бешеным в чопорной супружеской постели, видимо, так действует на него золотая осень: вылитый Пушкин… Я ловлю себя на том, что мне уже совершенно не мучителен этот суровый обряд: я ощущаю Жана и никого больше, и никакого Микрова в этой постели нет.

Было бы забавно, если бы и мой куровед в минуты близости отдавался каким-то своим фантазиям. В таком случае, не законные супруги занимаются здесь любовью, а какие-то совсем другие существа…

И все же я испытываю и угрызения совести, и стыд, но не перед Микровым, а перед самой собой. Сегодня я поделилась этими сомнениями с Жаном, и он сказал:

– Ты думаешь, крошечка, что Микров тебе не изменяет?

Я рассмеялась: настолько нелепой кажется даже сама мысль об этом.

– Если и изменяет, – остроумно заметила я, – то, пожалуй, лишь только со своими курями. Трахает их в клоаки целыми куриными стаями за раз.

– Курица не птица, – задумчиво пробормотал Жан.

Меня укололо какой-то странной и глупой ревностью, я ревновала любовника к мужу, не в том смысле, естественно, а просто обидно было, что за моей спиной творятся у них какие-то таинственные дела.

– Скажи мне, пожалуйста, что происходит? Что за странные у вас контакты, хотела бы я знать?

– Куры, – многозначительно ответил Жан.

– Знаю, что куры, – сказала я, даже немного раздражаясь. – Расскажи мне, наконец, все.

– О, это долгая история, – сказал Жан, залезая под кровать, где спрятался его розовый носочек: я увидела яйца, сморщенные, только что опустошенные в меня, выпитые мной.

– Профессор, – начал Жан, усевшись на край кровати, – занимается, как всем известно, курями. Грубо говоря, он – простой птичник, руководящий мелкой фермой, на которой он проводит свои сомнительные эксперименты. Эта деятельность санкционирована правительством, поскольку ее конечным результатом является возможность продления человеческой жизни. Надежды на успех, конечно, мало, но почему бы не попробовать, если это не столь дорого стоит? Зато ожидаемый результат заманчив: сильные мира сего могли бы жить в три-четыре раза дольше обычных людей, что вообще изменило бы мир до неузнаваемости. Пока что наш птичник научился превращать взрослых кур обратно в цыплят, прикармливая их замечательным веществом собственного приготовления, вот и все. Цыплята в конечном итоге гибнут. Вот я и придумал: вместо этого извращенческого цикла провести нормальный, то есть, просто вырастить курей из цыплят, продать этих курей, продать лишних цыплят, продать их пресловутый корм, только и всего.

– И сколько же он заработает?

– Твой муж получит около трех тысяч баксов, остальные – значительно меньше. Ну, и я кое-что заработаю. Словом, все будут довольны.

Боже мой, Микров! Сколько лет ты возишься с этими курями, а такая простая мысль не могла прийти тебе в голову. Кто же из вас профессор – ты или Жан, мальчик, университетов не кончавший? Ведь он все предусмотрел, даже пресловутый корм – и то умудрился где-то пристроить!