Помоги проекту - поделись книгой:
Это было написано буквально за неделю до нового «министерского» кризиса. Вот эта неспособность партнеров по контрреволюции, несмотря на обоюдное желание выйти из революционного кризиса путем решения задач революции сверху, и привела к новому резкому обострению кризиса «верхов». Поскольку иного курса, кроме третьеиюнь- ского, царизм вести не мог, ибо других возможностей в его распоряжении уже не было, каждая новая попытка выйти из заколдованного круга неизбежно выливалась в борьбу
групп, клик, влияний. Усиливался натиск неофициального правительства на правительство официальное и прежде всего на его главу. Второй «министерский» кризис в этом отношении был точной копией первого. Однако Последствия его были значительно серьезнее.
Второй «министерский» кризис. Кризис и на этот раз был развязан Государственным советом, его правым крылом, решившим нанести удар Столыпину.
Поводом для похода против премьера был избран законопроект о западном земстве. Это было сделано отнюдь не случайно. Законопроект был первым совместным выступлением Столыпина с националистами как новой правительственной партией. Поэтому Столыпин придал законопроекту демонстративно-принципиальное значение, связав его по существу с вопросом о доверии к нему со стороны верхов.
Борьбу против Столыпина возглавили лидеры правых в Государственном совете П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов. Объектом нападения они избрали центральный пункт законопроекта — вопрос о национальных куриях. Главное обвинение состояло в том, что такие курии принципиально несовместимы с основными государственными устоями, так как они исходят из идеи, грозящей опасным прецедентом: в Российской империи нерусские национальности могут иметь свои особые выборные представительства, выражающие собствейные интересы, отличные от интересов «русской государственности». На самом деле это было пустым предлогом, так как оба избирательных закона предусматривали выборы в Думу от отдельных национальностей.
Кампания на этот раз велась очень продуманно и скрытно. Столыпин до самого последнего дня не подозревал о грозившей ему опасности, так как считал, что законопроект поддерживался царем. «Он был настолько уверен в успехе,— свидетельствует Коковцов,— что еще за несколько дней до слушания дела... он не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета для усиления своими голосами общего подсчета голосов» [648].
«Редко бывает,-- анализировала в разгар кризиса су- воринская газета,— чтобы какой-нибудь законопроект проходил установленный порядок законодательного рассмотрения столь благоприятно, как этот законопроект о западном земстве. В Г. Думе он получил одобрение. В особой комиссии Г. Совета, образованной для его рассмотрения, значительным большинством голосов он был принят. Наконец, Г. Совет после общих прений большинством двух третей голосов принял переход к постатейному обсуждению, что обыкновенно служит предрешением благоприятной судьбы проекта» [649]
То же писала и столыпинская «Россия». Законопроект собрал большинство в комиссии — факт, «совершенно точно отражающий настроение и соотношение сил общего собрания». «Внушительное большинство» пленарного заседания Государственного совета проголосовало за переход к постатейному чтению. Следовательно, законопроект «потерпел крушение» не потому, что оказался неприемлемым для верхней палаты сам по себе, а «в порядке таких действий и условий, которые, конечно, с государственной точки зрения не заслуживают рассмотрения» [650].
В том же духе писали «Голос Москвы», «Речь» и другие газеты. «Новое время» суммировало общее мнение следующим образом: «Столыпину устроили
ловушку» [651].
Как потом стало известно, Трепов в личной аудиенции с царем добился для членов Государственного совета права голосовать «по совести», т. е. против законопроекта. 4 марта 1911 г. Государственный совет принял поправку, отвергавшую национальные курии. В ответ Столыпин подал в отставку, и в течение нескольких дней вся «большая» пресса писала о том, что отставка принята, называя тут же имена возможных преемников. Однако неожиданно оказалось, что Столыпин остается на своем посту, причем на определенных, выдвинутых им и принятых царем условиях удаления «в отпуск» до 1 января 1912 г. Дурново и Трепова и роспуска обеих палат на три дня, с 12 по 14 марта, с тем чтобы провести законопроект о западном земстве
в его прежнем виде по 87-й статье[652]. Узнав об этом, Государственный совет И марта провалил законопроект в целом. Но Столыпин, с согласия царя, через три дня провел его в чрезвычайном порядке.
Казалось, Столыпин одержал полную победу, однако на самом деле это была пиррова победа. «Столыпин и его прихвостни,—писал по этому поводу Витте,—торжествовали, но для мало-мальски дальновидного человека было ясно, что это торжество накануне его политической гибели» [653]. То же самое писал и Шидловский. Столыпин, указывал он, совершил «акт политического самоубийства»[654]. Сам Столыпин также говорил Коковцову, что его дни, как премьера, сочтены, что до него «добираются со всех сторон» и он.«здесь не надолго»[655].
Помимо заступничества нескольких великих князей, одной из причин временного оставления Столыпина на посту было нежелание верхов создавать «конституционный» прецедент — принятие отставки на базе конфликта исполнительной власти с «представительными учреждениями». Коковцов указывает, что, когда после провала курий Столыпин подал прошение об отставке, царь заявил ему, что он не может «допустить подобный исход под влиянием частичного несогласия Совета. Во что же обратится правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Советом, а завтра с Думою будут сменяться министры?» [656]. Было решено убрать Столыпина потихоньку. «По
литически Столыпин был уже конченым человеком,— говорил значительно позднее (после убийства Распутина) А. В. Кривошеин (министр землеустройства и земледелия при Столыпине) Гучкову.— Отставка его была уже решена; только искали формы и повода для его перемещения на невлиятельный пост» [657].
По одним данным, предполагался перевод Столыпина наместником на Кавказ, по другим — для него намечалось учредить пост восточносибирского наместника[658].
В конце концов выход был найден охранкой, отправившей неудавшегося Бисмарка на тот свет с помощью своего агента Богрова, который смертельно ранил Столыпина 1 сентября 1911 г. О том, что это сделала охранка, свидетельствует ряд хотя и косвенных, но достаточно убедительных данных.
Верхи, правая и либеральная печать одинаково признали, что причиной политической гибели Столыпина был крах его бонапартистской политики. Была бита, констатировал Трепов при обсуждении законопроекта о западном земстве, ставка Витте на крестьянскую Думу, но также бита ставка Столыпина и на III Думу[659].
В статье «В чем кризис?» Меньшиков писал: «Было бы неправдой утверждать, что П. А. Столыпин непопулярен. Напротив, он пользуется общим уважением, но в этом уважении чувствуются как бы ноты некоторого разочарования». «Мы все ждем появления больших людей, очень больших, великих. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его,— общество этого не прощает». «Годы идут, но большого дела что-то не видно». Столыпин «имел счастье дождаться заметного успокоения», но «увы, маятник остановился лишь на одну секунду, и, кажется, мы снова... начинаем катиться влево».
Нет положительной идеи для борьбы с революцией — таков вывод Меньшикова. А «даже гениальные люди — каковы Наполеон и Бисмарк — были бессильны вне всякой идеи». «Кризис не в том,— писал Меньшиков в заключение,— что Гос. Совет разошелся с П. А. Столыпиным, а в том, что последний не в состоянии стать хозяином поло- жения...» [660]. Это был приговор Столыпину.
Такую же оценку положения давала и кадетская «Речь». «От возможного крушения,— писала она,— наш премьер ускользал до сих пор, передвигаясь вправо и подхватывая тот лозунг, которым пробовали воспользоваться против него». Но «эта игра... не могла продолжаться бесконечно». «Вправо поворачивать дальше некуда... Для этой политики услуги П. А. Столыпина больше не нужны... И справа и слева слишком хорошо понимают, что на одной отрицательной программе ,,успокоения“ нельзя же оставаться навек. А ни на что другое присяжные „успо- коители“ не показали себя способными. Мало того, слишком ясно становится теперь, что и самый момент ,,успо- коения“... они не сумели использовать, принявши средство за цель». Эту же мысль «Речь» разъясняла цитатой из одной влиятельной немецкой газеты, которая писала: «Он (Столыпин.—
«Парламентский» кризис. «Парламентский» кризис был вызван трехдневным роспуском палат, которого Столыпин потребовал для проведения законопроекта о западном земстве в порядке 87-й статьи Основных законов. Искусственный перерыв занятий Думы п Государственного совета после четырехлетнего существования третьеиюньской Думы означал полный провал думского бонапартизма Столыпина. «Конституция» предстала перед страной как чистейшая фикция: с «народным представительством» царизм мог так же мало церемониться, как мало церемонился он с каким-нибудь губернским земством.
Выразив свою радость по поводу оставления Столыпина у власти, октябристский официоз далее писал: «Другое дело — обстоятельства, сопровождающие возвращение П. А. Столыпина». «Упрочение данного прецедента на практике может привести к очень опасным последствиям, и, логически рассуждая, таким путем можно и совсем свести на нет значение законодательных учреждений» [662].
Дума ответила на роспуск четырьмя запросами (октябристов, прогрессистов, кадетов и социал-демократов). Гучков в знак протеста сложил с себя председательские полно- мочия.
Государственный совет также сделал запрос. Отвечая на него, Столыпин заявил: «Из-за несогласий между палатами не могут страдать интересы страны. Законодательные учреждения обсуждают и голосуют, а действует и несет ответственность правительство». В том же духе он выступил и в Думе. Октябристская газета справедливо указывала: «Отсюда недалеко до низведения роли законодательных палат к чисто формальному санкционированию правительственных законопроектов без права критики и тем более без права их отклонения». А «отсюда уже один шаг до полного упразднения законодательных учреждений»[663].
Правые и националисты возражали против запросов. Позиция их была очень проста. Граф А. А. Бобринский охотно признал, что «издание высочайшего указа 14 марта 1911 г. о введении земских учреждений в шести западных губерниях не соответствует точному смыслу ст. 87 Осн. Зак.». Но это не имеет ровно никакого значения: «Несоответствие это... не должно бы служить основанием для запроса, ибо самый акт, по поводу которого запрос предъявлен, есть волеизъявление верховной самодержавной власти, являющейся источником закона»[664]. Иначе говоря, царь имеет право в любой момент нарушать и отменять любые законы, в том числе и Основные, потому что он самодержец — «источник закона».
То же самое заявил от имени националистов А. А. Мотовилов. «Мы считаем, — говорил он, — что державный хозяин земли русской имеет всегда не только право, но и святую, искони дарованную ему возможность временно приостанавливать действия того учреждения, которому жизнь он сам дал, а поэтому мы не находим никакой неправильности в действиях председателя Совета Министров...» [665].
Речь Маркова 2-го служит превосходной иллюстрацией к ленинской мысли о том, что вопрос о «конституции» — это вопрос о соотношении классовых сил. «Я, гг.,— начал курский «зубр», насмешливо обращаясь к либералам,— имел в виду с вами побеседовать о конституции». «Гг., уверяю вас, вы достойны жалости; никакой конституции у нас не было, нет и не будет... и нарушать то, чего нет, невоз
можно». «Ведь вы, гг. конституционалисты,— издевался он,— вы не должны забывать, что вы опираетесь только на бумажный закон и за вами нет никакой силы; эти же господа (указывая налево), когда они резко, быть может, даже иногда грубо, нападают на правительство, то за ними есть сила, сила решимости идти на революцию, идти на баррикады, а вы, гг. (обращаясь к центру), на баррикады не пойдете, уверяю вас (смех)... так что же за вами? Вы пугаете вашими картонными мечами, размахиваете вашими бумажками, а вам скажут: уходите прочь,— и вы уйдете и будете трястись от страха. К чему же еще такой грозный тон принимать? Это вам не идет, это вам не к лицу» [666]. Это была уничтожающая и совершенно справедливая оценка октябристско-кадетских «либералов».
Однако в позиции правых и националистов была та существенная разница, что, оправдывая роспуск Думы, правые одновременно резко нападали на. Столыпина. Сделано это было Пуришкевичем. О действиях председателя Совета министров, заявил он, «только один холоп может молчать». Столыпин «низринул авторитет и значение Государственного Совета». Он «позволил себе сосчитаться, крича всюду о закономерности, с председателем правых Государственного Совета П. Н. Дурново...», хотя его заслуги «не могут сравниться в смутные годы с заслугами П. Н. Дурново...» Он потребовал «выдать головой себе своего политического противника, одного из самых выдающихся, сильных, мощных и талантливых людей России». Дальше шло главное. «Я понимаю,— говорил Пуришкевич,— стремление Столыпина попасть в Бисмарки, но для того, чтобы попасть в Бисмарки, нужно отличаться проницательным умом и государственным смыслом; а в этом поступке нет ни проницательного ума, ни государственного смысла..., ибо, говорю я, если Столыпин за все время своего управления говорил об успокоении и не добился успокоения, если он говорил об усилении России и не добился усиления, то он этим шагом достиг и добился одного — добился полного объединения, за малым исключением, всего благомыслящего русского общества в одном: в оппозиции самому себе» [667].
Октябристы, конечно, выступили в защиту попранной «конституции». Но их положение было трудное. Отвечая на упрек своего бывшего соратника Гололобова, справедливо заметившего, что октябристы не имеют никакого морального права для протеста, так как сами сидят в Думе благодаря изданному в нарушение Основных законов третьеиюньскому избирательному закону, барон А. Ф. Мейендорф возразил: «Но... не все ли гг. члены Государственной Думы заседают здесь по акту 3 июня?...» [668]. Таким образом, октябристы лишний раз разоблачили самих себя и Думу в целом.
Кадеты использовали «парламентский» кризис, чтобы вновь предложить октябристам пойти на «левый центр». «Ведь он (Столыпин.—
Но октябристы и на этот раз во всем остались верны себе. Сразу же после роспуска Думы фракцией было «единодушно постановлено»: 1) довести до сведения Столыпина, что проведение законопроекта о западном земстве по 87-й статье фракция считает незакономерным и поэтому будет голосовать против него, когда он попадет в Думу; 2) в случае применения 87-й статьи внести запрос о незакономерных действиях председателя Совета министров; 3) в этом же случае обсудить вопрос о коллективном сложении с себя депутатских полномочий[670]. Накануне заседания, 12 марта, Родзянко, П. В. Каменский и др. посетили Столыпина и сделали ему заявление
в духе принятого постановления[671]. Дальнейшее поведение октябристов красочно описало «Утро России» в статье Н. Лопатина «Герои отступлений». «Они опять отступают,— восклицал автор.— В этом отношении они неисправимы — хоть брось». Можно подумать, что лидер у октябристов не Гучков, а Куропаткин. Сначала решили сложить с себя депутатские полномочия. Пробыли в этом состоянии минут двадцать, «потом скромно потупили глазки и пошли назад». Возникла идея не утверждать бюджет и не дать денег на броненосцы. «Братцы, назад»,— закричал Алексеенко. Было предложено отвергнуть законопроект о западном земстве: «остановились, постояли и опять поползли назад». «Назад, бегом марш!» [672].
Последнее отступление октябристов было связано с выбором нового председателя Думы. Вначале они решили выдвинуть «левого» октябриста Алексеенко. Это означало бы избрание председателя вторым, октябристско-кадетским большинством. Однако прыти хватило ненадолго и победила кандидатура Родзянко. Он и был избран право-октябристским большинством. Газета Гучкова объявила выдвижение Родзянко «ошибочным шагом», заявив, что «левые» октябристы поступили «вполне правильно», голосуя против него[673]. Пикантность этого выступления обнаружилась две недели спустя, когда Родзянко в одном из своих интервью рассказал, что Гучков приезжал к нему домой уговаривать баллотироваться в председатели Думы[674], в то время как публично он объявлял себя сторонником Алексеенко.
В ответ на избрание Родзянко пять членов бюро октябристской фракции вышли из бюро. Некоторые октябристы даже настаивали на выходе из фракции, но их уговорили подождать до осени. Однако бунт «пятерки» длился недолго: через два дня они все вернулись в бюро. Прогрессисты и кадеты расценили избрание Родзянко как полную капитуляцию октябристов. «Выборы Родзянко,—указывала передовая кадетского официоза,— есть примирение со Столыпиным. Точнее говоря, это есть сдача руководства той части Гос. Думы, которая с П. А. Столыпиным и не ссорилась,— и сдача на условиях, из которых исходил П. А. Столыпин: на условиях преобладания националистской половины Думы над октябристской» [675].
Но и кадеты заслуживали того же презрения, что и их соседи справа. Желая во что бы то ни стало приманить октябристов, они решили голосовать за Алексеенко. Более того, они заявили, что если и правые поддержат Алексеенко, то, быть может, вся Дума «вернется к тому единодушию», с которым была встречена кандидатура Хомякова. «Это единодушие показало бы, что вся Дума в целом понимает исключительную важность момента». Приведя эти слова и подчеркнув слово «вся», В. И. Ленин восклицает: итак, «„вся Дума в целом", не более и не менее. Почаще надо бы вспоминать это при выборах в IV Думу!.. Дело ясное,— продолжал В. И. Ленин,— рабочие депутаты и трудовики для кадетов не в счет. Без них, но с правыми, с Марковым 2-м и Пуришкевичем, III Дума есть
Далее В. И. Ленин останавливается на финале кадетских надежд на единодушие «всей Думы». Процитировав слова парламентского обозревателя «Речи» о том, что для «левых» октябристов и кадетов «добрая половина дня прошла в тревоге»: вдруг Родзянко, делавший вид, что отказывается, «возьмет да согласится», В. И. Ленин с уничтожающим сарказмом писал: «Родзянко взял да
согласился. Картина выборов получилась такая, что правые и националисты смеялись весело, хлопали восторженно. „Левые" октябристы и
Подводя итоги второго «министерского» кризиса, В. И. Ленин в специальной статье «О значении кризиса» писал: «Говорят: кризис ставит вопрос о нарушении конституции. На самом же деле кризис ставит вопрос о неправильном представлении октябристов и кадетов относительно конституции, о коренном заблуждении обеих партий на этот счет» [678]. Приведя затем слова из статьи Громобоя «Разрытый муравейник» о неоправдавшихся обещаниях, В. И. Ленин делает следующий исключительно важный вывод:
«„Обещание44, по признанию октябристов, не оправдалось.
Что это значит?
На самом деле политика Столыпина была не обепщ- нием, а политической и экономической реальностью последнего четырехлетия (если не пятилетия) русской жизни. И 3 июня 1907 года и 9 ноября 1906 (14 июня 1910 г.) — не обещания, а реальности. Организованные в национальном масштабе представители дворянского крупного землевладения и верхов торгово-промышленного капитала проводили, осуществляли эту реальность. И если теперь голос октябристского, московского (а, значит, и всероссийского) капитала говорит: „не оправдалось44, то этим подводится итог определенной полосе политической истории, определенной системе попыток „оправдать44 требования эпохи, требования капиталистического развития России посредством III Государственной думы, посредством столыпинской аграрной политики и так далее. Со всей добросовестностью, со всем усердием, не щадя живота, не щадя даже мошны, октябристский капитал помогал этим попыткам и теперь вынужден признать: не оправдалось.
Значит дело вовсе не в нарушении обещаний, не в „нарушении конституции44 — ибо смешно отрывать 14-ое марта 1911 года от 3-го июня 1907 года,— а в неисполнимости требований эпохи путем того, что октябристы и кадеты называют „конституцией44» [679].
Неисполнимость эта была обусловлена тем, что страна переживала не конституционный, а революционный кризис. Процитировав слова Громобоя из той же статьи о том, что для защиты «истины» «не требуется Коперников и Галилеев», В. И. Ленин с ироней замечает: «Иллюзия, г. Гро- мобой! Без „Коперников и Галилеев" не обойдется. У вас „не оправдалось", без этих не обойдется» [680]. Без революции не обойдется — таков итог второго «министерского» и «парламентского» кризисов.
После «парламентского» кризиса акции октябристов еще сильнее покатились вниз. На дополнительных выборах в Москве по второй курии кадет Н. В. Тесленко легко оставил за флагом октябристского кандидата, заместителя председателя ЦК Союза 17 октября профессора К. Линде- мана. А при выборах в IV Думу расплата настигла и самого Гучкова —он был забаллотирован первой московской курией.
На московском торгово-промышленном небосклоне всходила новая звезда — партия прогрессистов, окончательно оформившаяся уже после выборов в IV Думу (в ноябре 1912 г.), во главе с П. П. Рябушинским, Коноваловым и др. Создание партии прогрессистов было, несомненно, реакцией московской буржуазии на крах октябризма.
Однако надежды ее лидеров на то, что новая партия/ явится центром, который объединит весь либерально-буржуазный лагерь, присоединив к себе «левых» октябристов, с одной стороны, кадетов — с другой, не оправдались. Образование партии прогрессистов было шагом вперед на путях политической консолидации буржуазии. В то же время оно свидетельствовало о бессилии буржуазии создать свою единую «деловую» партию.
Спустя год после нового «министерского» кризиса вызванная Ленским расстрелом могучая волна революционного рабочего движения нанесла огромной силы удар всему зданию третьеиюньской монархии и подвела окончательный итог пятилетней деятельности III Думы. То, чего так боялись реакция и веховская контрреволюция, то, чем они пугали друг друга, наступило. «Ленский расстрел,— писал В. И. Ленин,— явился поводом к переходу революционного настроения масс в революционный подъем масс» [681]. Провалились как расчеты Столыпина на длительное «успокоение», так и надежды либералов на победу
ликвидаторства в рабочем движении. Истинные размеры и последствия понесенного помещичье-буржуазной контрреволюцией поражения лучше всего подтверждались выводами, которые были сделаны идейными вождями ее правого и левого флангов.
«Возможность таких событий после пятилетнего существования Третьей Думы,— уныло констатировала „Речь“,— служит лучшим показателем ее работ»[682]. В статье «Самозванная власть» Меньшиков делал очень показательные признания по поводу первомайской демонстрации 1912 г. в Петербурге. «Первое мая в Петербурге,— писал он,— прошло гораздо хуже, чем можно было бы желать». Несмотря на заранее принятые меры, «по чьей- то невидимой команде сотни тысяч рабочих прекратили работу и вышли на улицу». Особенный ужас у автора статьи вызвали высокая дисциплина и организованность стачки. «Именно дисциплинированность,— подчеркивал Меньшиков,— отличает политическое движение от полицейского беспорядка. Очевидно, рабочий пролетариат Петербурга уже сорганизован для некоторых совместных действий. Очевидно, он имеет над собой им признанную какую-то тайную власть, более влиятельную, чем официальное правительство». Общий вывод сводился к тому, что «революционные вожаки уже держат пролетариат в повиновении, в условиях постепенного накапливания сил и целесообразной их траты» [683]. То же констатировал и орган Струве: «вернулось дооктябрьское (1905 г. —А. А.) отношение к власти» [684].
Отныне, как это стало ясным для вождей либерализма, течение политической жизни России будет определяться силами, развязанными Ленской стачкой. «...События развертывались и подтвердили другую сторону формулы министра (А. А. Макарова.—А. А.): „так было, так будет“»,— писала «Речь»[685]. Ей вторила «Русская мысль»: уличные демонстрации в Петербурге были поддержаны массовыми забастовками. Рабочие отвечали Макарову той же фразой: «так было, так будет». «Надежды на органическое развитие,— писал веховец Булгаков,— становятся все слабее».
«Девять десятых русской жизни,— признал полгода спустя другой веховец, Изгоев,— течет вне фарватера Государственной Думы». «Добром это не кончится»,— вещал он, ссылаясь на слова Гучкова, который заявил, что считает внутреннее положение страны с точки зрения контрреволюции «безнадежным» [686].
Особую тревогу внушало кадетам явно обнаружившееся банкротство ликвидаторов, которое они связывали с крахом столыпинской «конституции». Тот же Изгоев был вынужден признать, что «Правда» полностью побивает ликвидаторскую газету «Луч» в смысле влияния в рабочем классе. В связи с этим он ставит главный вопрос: «Каково же ближайшее будущее „ликвидаторства44? Кто победит: большевики или ликвидаторы?» Ответ его был следующим: «В конечном счете победа будет зависеть не столько от сил и талантов борцов, сколько от условий общего политического развития России... Если напору реакции не будет положен предел, если конституционных сил России окажется недостаточно для мирного государственного преобразования, то большевизм несомненно будет победителем и загонит ликвидаторов в задний угол» [687].
Это писалось уже во времена IV Государственной думы, когда всем, в том числе и Изгоеву, было ясно, что надежд на «мирное государственное преобразование» нет никаких, что страна семимильными шагами идет к новой революции.
НАЧАЛО РАСПАДА
ТРЕТЬЕИЮНЬСКОЙ
СИСТЕМЫ
Выборы в IV Думу. Последний акт третьеиюньского фарса царизм разыграл уже с IV Думой. Начался он с избирательной кампании. На этот раз фальсификацпя выборов, основанная на полицейском произволе, сенатских «разъяснениях», кассировании результатов неугодных выборов, фантастических комбинациях с разделением предварительных избирательных съездов по местностям, национальностям и группам, приняла поразительные масштабы и формы.
Славу Крыжановского как «мага и волшебника» по части «делания» выборов в III Думу совершенно затмил его преемник товарищ министра внутренних дел Харузин. Он развернул свою деятельность в духе тех рекомендаций, которые изложил нижегородский губернатор Хвостов на заседании Совета министров совместно с губернаторами, посвященном подготовке к избирательной кампании. Рекомендации эти были таковы, ка'к свидетельствовал позже новый глава правительства, что, будучи произнесены вслух, вызвали неловкое молчание даже у коллег и единомышленников *.
Но дело не ограничилось только этим. Один весьма существенный и новый момент отличал деятельность прави-
В. Н. Коковцов. Из моего прошлого, т. II, стр. 110.
11 А. Я. Аврех
тельства. При выборах в III Думу оно оказало мощную поддержку не только правым, но и октябристам. В частности, выборы Гучкова обеспечивали, по прямому указанию Столыпина, московский градоначальник Рейнбот и известный черносотенный деятель протоиерей Восторгов, которым, помимо всего прочего, выделили для этой цели известную сумму казенных денег. Некоторые Правительственные чиновники даже выступали инициаторами создания местных отделов Союза 17 октября. Теперь же с покровительством октябристам было покончено. Более того, правительственная избирательная машина использовалась против «левых» октябристских кандидатов. По этому поводу вся либеральная пресса подняла неистовый шум, обвиняя правительство в том, что оно хочет получить исключительно право-националистическую Думу и не допускать в нее представителей «общества», т. е. октябристов и кадетов. В доказательство приводился еще один аргумент: невиданная дотоле мобилизация духовенства. Либеральная пресса уверяла читателей, что правительство намеревается послать в Думу не менее 150 священников, которые все как один будут действовать по команде обер-прокурора Сино-, да. Уже в ходе выборов и позже, когда обнаружилось, что выдвинутая версия несостоятельна, та же печать стала доказывать, что, из-за протестов дворян, с одной стороны, и Министерства внутренних дел — с другой, было решено послать в IV Думу столько же священников, сколько их имелось в III Думе, а голоса духовенства использовать для проведения нужных кандидатур из право-националистического лагеря.
Доля истины здесь была, но в целом картина рисовалась неправильная. В действительности правительство не собиралось уничтожать Думу с двумя болыпинствами, о чем свидетельствуют прежде всего итоги выборов. Та же либеральная пресса объясняла их результат как поражение правительства и победу «общественных сил», но на самом деле он и не мог быть иным при сохранении в неизменном виде третьеиюньского избирательного закона, рассчитанного на получение Думы именно с двумя болыпинствами. Нарушить это соотношение, не трогая самого закона, можно было лишь путем избрания в Думу 150—200 священников, от чего правительство решительно отказалось.
Среди правых были сторонники Думы с одним большинством. Так, лидер националистов Балашов в своем письме Столыпину в марте 1911 г. советовал создать Думу с одним большинством путем слияния националистов с правыми октябристами, а в случае несговорчивости Думы «немедленно ее закрыть и приступить к пересмотру и тщательной переработке избирательного закона» [688].
То, что предлагал Балашов, отнюдь не было новостью. Меньшиков на страницах «Нового времени» предлагал это сделать десятки раз. Царю подавались на этот счет многочисленные записки с разными вариантами нового избирательного закона, вплоть до проектов превращения Думы в законосовещательный орган. Но все эти предложения отвергались, так как царизм понимал, что существовать без Думы после революции 1905 г. он уже не может. Тот же Балашов считал абсолютно невозможным управление Россией без Думы, с помощью одной бюрократии.
Но Дума с одним правым большинством была бы ненужной. Как указывал В. И. Ленин, «крики о право-националистическом большинстве были лишь торговлей с запросом». На самом деле, вопреки уверениям либералов, правительству избирательная кампания «удалась», оно «добилось своего», так как «нуждается в обоих болыпинствах»[689], Смысл кампании против части октябристов состоял в том, что правительству, продолжавшему оставаться на позициях думского бонапартизма, так как иного выхода у него не было, необходимо было укрепить «свое», т. е. право-октябристское, большинство, ослабленное к концу полномочий III Думы процессом «левения» буржуазии и раздорами й стане октябристов. Укрепить же его можно было, поддерживая правых октябристов за счет «левых». В то же время поход против октябристов подтвердил, что в третьеиюнь- ской системе, делавшей ставку на помещиков и тузов буржуазии, «оказалась трещина». Несмотря на то, что нельзя было себе представить большей угодливости, чем угодливость октябристов, «глубоко родственная им по натуре старая власть» не смогла с ними ужиться [690].
Общие итоги выборов видны из таблицы, составленной В. И. Лениным [691].
Третья Дума
1903 г.
1912 г.
Четвертая
Дума
Правые
49
46
65
Националисты и умеренноправые
95
102
120
Октябристы
148
120
93
Прогрессисты
25
36
48
Кадеты
53
52
59
Три национальные группы
26
27
Поделиться книгой: