Помоги проекту - поделись книгой:
Совещание Остроградского. Летом 1908 г. министр торговли и промышленности И. П. Шипов внес в Думу законопроекты о страховании рабочих от несчастных случаев и на случай болезни вместе с двумя сопутствующими законопроектами о страховых присутствиях и Совете по делам страхования рабочих. Предварительно все четыре законопроекта были обсуждены в специальном междуведомственном совещании под председательством товарища министра торговли и промышленности Н. А. Остроградского и на заседании Совета министров. Здесь они были подвергнуты изменениям, которые означали фактический отказ от курса, провозглашенного правительством в начале 1905 г., и возврат к прежней полицейской политике. Поправки шли по двум основным линиям: дальнейшие, весьма значительные, уступки промышленникам и резкое усиление влияния и власти Министерства внутренних дел и губернаторов за счет Министерства торговли и промышленности в страховом деле.
Сами представители промышленности в совещании Остроградского признавали, что выторгованные ими уступки были очень существенными. «Из спорных вопросов,—* докладывал Триполитов,— большинство по представлению
промышленности имело успех» п. В частности, правительство отказалось от установления точного размера лечебной повинности предпринимателя путем денежных сборов по числу рабочих. Владельцы предприятий должны были предоставлять первоначальную врачебную помощь и амбулаторное лечение. Что касается больничного лечения, то здесь законопроект предусматривал лишь денежную ответственность перед лечебными заведениями за лечение ими больных рабочих, тогда как по закону 26 августа 1866 г. промышленники должны были строить и содержать собственные больницы в расчете одна койка на 100 рабочих.
Но главное содержание работы совещания Остроградского было в другом. По требованию представителей Министерства внутренних дел был введен ряд статей, устанавливавших жесткий контроль полиции за деятельностью больничных касс. Председателем страхового присутствия становился губернатор, а не старший фабричный инспектор, как предполагалось раньше. Присутствие получило право закрывать кассы и передавать их дела другим, если оно обнаружит в их деятельности «опасность для государственного порядка и общественного спокойствия». Мотивировалась эта статья необходимостью «по возможности охранить... больничные кассы от вредного влияния со стороны социалистов-демократов» [594][595]. Такого же рода поправки были внесены и в законопроект о Совете по, делам страхования рабочих.
Оценивая итоги совещания Остроградского, другой представитель промышленников, Касперович, указывал: «Все эти наслоения... являются результатом вынужденной уступки со стороны Министерства торговли и промышленности... властным требованиям представителей Министерства внутренних дел» [596].
Чем же объясняется такой крутой поворот правительства в рабочем вопросе? Ответ дает доклад представителей Министерства внутренних дел на совещании (во главе с членом Совета министра внутренних дел, редактором газеты «Россия» И. Я. Гурляндом, идеологом и «теоретиком» столыпинского курса) своему шефу Столыпину.
Наибольшей критике в докладе подверглись законопроекты о страховом Совете и страховых присутствиях.
Согласно проекту, говорилось в докладе, Совет по делам страхования, хотя и состоит номинально в Министерстве торговли и промышленности, на самом деле по своему составу является органом междуведомственным, а по правам и характеру деятельности представляет собой независимое учреждение. Представитель Министерства внутренних дел в Совете поставлен в «положение рядового члена», в то время как руководящая роль в нем должна принадлежать именно этому ведомству.
В связи с этим доклад требовал, чтобы страховой Совет был превращен в совещательный орган при Министерстве торговли и промышленности, а представители ведомств имели бы право протеста против принятых Советом решений, которые, в случае недостижения соглашения с министром торговли и промышленности (являющимся председателем страхового Совета), должны рассматриваться Советом министров. «Особенно важным,— говорилось в докладе,— явилось бы предоставление такого права протеста старшему представителю Министерства внутренних дел. Это вытекает уже из одного того, что при устроении страхования рабочих по системе мелких больничных касс в жизнь страны вводится сразу свыше 2000 новых самоуправляющихся организаций, а следовательно, и все вопросы, связанные с деятельностью этих организаций, едва ли могут решаться иначе, как в тесном единении с тем ведомством, на ответственности которого лежит охранение порядка в государстве, руководство общей администрацией и надзор за закономерностью деятельности органов самоуправления и соединств» и.
Министерство торговли и промышленности, отмечалось далее, придерживается «такого воззрения на рабочий вопрос, при котором рабочие составляют определенный общественный класс, со своими особыми классовыми задачами и особыми классовыми правами, настроениями, если угодно — даже капризами, с которыми государство должно более или менее почтительно считаться». Все это вытекает из формулы доверия «к принципу общественной инициативы и общественной самодеятельности», принятому министерством, но в действительности этот принцип сводится «к самоустранению» власти. А суть дела состоит в том, что «едва ли мы можем скрывать от себя, что мы пережи- [597] ваем момент, и момент неслучайный, не такой, который позволительно было бы считать скоропреходящим, когда от власти требуется усиленное доверие к общественной самодеятельности, а эта последняя усиленно воспитывается в сознании своей обязанности относиться к власти не иначе, как к чуждому, почти вредоносному» [598].
В переводе с бюрократического на простой язык эти слова означали признание со стороны полицейского ведомства, что в стране существует и развивается революционный кризис. А в такой обстановке решение рабочего вопроса в духе буржуазно-реформистской политики оказывается невозможным. Иными словами, объективная обстановка исключает путь реформ в направлении к буржуазной монархии и в рабочем вопросе. «Таким образом,— констатировал доклад,— не будет преувеличением сказать, что правительство, приняв данный проект Министерства торговли, решилось бы на опыт, осуществление которого с пользой для дела требовало бы прежде всего веры в то, что полное и радикальное изменение общих наших культурных (т. е. политических—
Особый журнал Совета министров повторял и“развивал взгляды и перечень требований доклада Гурлянда. «При современных условиях государственного и общественного развития нашего отечества,— говорилось в нем,— необходимо, чтобы за органами административного управления обеспечена была возможность ближайшего руководительства рассматриваемым делом и бдительного за ним надзора». «Смута последних лет» показала, что рабочие захватываются «крайними партиями». Поэтому следует предвидеть, что проведение в жизнь страховых законопроектов «послужит толчком к новому пробуждению среди них (рабочих.—
тами создаются сильные рабочие организации, в руках которых будут сосредоточены крупные денежные суммы. Рабочему классу даются, таким образом, организация и деньги» [600].
Перед нами прекрасная иллюстрация к ленинскому тезису о двоякой природе реформ.
Таким образом, царизм совершил определенный принципиальный поворот в рабочей политике по сравнению с программой Коковцова. Помимо сказанного, это обнаруживается также в отказе от программы в целом, намеченной в 1905—1906 гг. Наиболее «профсоюзная» часть программы — законопроекты о продолжительности рабочего дня, об условиях найма и т. п. были сняты с повестки дня, хотя они уже были готовы. Оставление же именно страховой части программы объясняется в значительной мере тем, что ей, в силу самой специфики рабочего страхования, в зависимости от желания можно было придать либо преимущественно полицейско-попечительный, либо «самостоятельный», основанный на соглашении сторон — капиталистов и рабочих — характер.
Этот поворот отнюдь не был поспешным. Ему предшествовали долгие размышления, анализ политического положения в стране и особенно настроения рабочего класса. В этом отношении исключительный интерес представляют письма и проекты известного ренегата Льва Тихомирова, составленные по заданию Столыпина и адресованные непосредственно ему.
В письме Столыпину от 31 октября 1907 г. Тихомиров доказывал, что создание рабочих организаций крайне необходимо, ибо они вызваны «потребностями жизни». «Вывод отсюда тот, что наше государство в настоящее время должно ввести в круг своей мысли и заботы — организацию рабочих», несмотря на «все сложности и опасности этого дела». Но Тихомиров ставил этот вопрос в связь с общей политикой царизма. Здесь есть «одно важное обстоятельство», указывал он: «ни одного социального вопроса нельзя решить хорошо без хорошей общей политик и...»[601].
Этот тезис красной нитью проходит через все письма и записки Тихомирова. Он повторяет и варьирует его на разные лады. В цитированном письме, подчеркивал Тихомиров, он «желал лишь выразить то глубочайшее свое убеждение, что без твердого, соответствующего русским условиям, государственного строя мы не можем иметь твердой политики. А при политике шаткой, колеблющейся... ни одного социального вопроса... провести нельзя, особливо же такого сложного, как рабочий...»[602]. Конкретно его мысль сводилась к следующему: пока у рабочего класса и народа в целом не будет ясного сознания, что власть тверда и что революционным путем добиться от нее удовлетворения каких-либо требований невозможно, до тех пор решить рабочий вопрос в интересах существующего строя нельзя. Только убедившись в том, что власть сильнее его, рабочий класс откажется от мысли о ее революционном ниспровержении и встанет на путь «деловой» политики. Пока же, констатировал Тихомиров, дело обстоит наоборот. Рабочий класс и народ исходят из того, что они могут сразиться с властью и одолеть ее.
Таким образом, и Гурлянд, и Столыпин, и Тихомиров сходились на том, что рабочий класс России и в третье- июньский период был настроен революционно и продолжал считать, что от революции получит все. В таких условиях реализация программы Коковцова и переход на рельсы буржуазной рабочей политики, со свободой рабочих организаций, становились невозможными.
Страховые законопроекты и Дума. Примерно три года понадобилось Думе, чтобы поставить страховые законопроекты на повестку дня. Буржуазия избрала по отношению к ним тактику самого настоящего саботажа, и эту тактику весьма усердно проводили ее представители в Думе. Еще в апреле 1908 г. орган Министерства торговли и промышленности отметил, что промышленники упорно настаивают на несвоевременности страховых законопроектов, мотивируя это «разорением и упадком» отечественной промышленности. «Достойно удивления», писала газета, что об этом заявляет прежде всего текстильная промышленность Северного и Центрального районов, которая «в настоящее время находится в особо благоприятных условиях»[603]. Даже М. М. Федоров, один из лидеров Совета съездов представителей промышленности и торговли, председатель его спе
циальной комиссии, созданной «для выработки объединенного взгляда представителей торговли и промышленности на основные проблемы рабочего законодательства и в частности на страхование от болезней и несчастных случаев», вынужден был признать противодействие промышленников. Нельзя стоять на «узко классовой» позиции, поучал он капиталистов в своей газете. Надо действовать, основываясь «на солидарности интересов всех групп (буржуазии.—
Но петербургские фабриканты были на этот счет другого мнения. Глезмер, отвечая Федорову, заявил, что высказанный им тезис «чем позднее, тем лучше» остается в силе до сих пор [605].
Сразу после начала работы III Думы часть членов обеих палат объединилась в особую группу, именовавшую себя «Совещанием членов Государственного Совета и Государственной Думы, интересующихся работами обеих палат в области промышленности, торговли и финансов». Большинство в ней составляли октябристы и правые. Страховые законопроекты сразу же оказались в центре внимания группы, и она заняла по отношению к ним самую боевую позицию/ совпадающую со взглядами Глез- мера, который, кстати говоря, был одним из ее руководителей.
Другой силой, вставшей на пути страховых законопроектов, явилась комиссия по рабочему вопросу Думы, возглавлявшаяся октябристом бароном Е. Е. Тизенгаузеном, также одним из руководителей группы, директором фабрики Коншина в Серпухове/ Начал он свою деятельность в качестве председателя с того, что в столыпинской газете «Россия» опубликовал статью, в которой доказывал, что страховые законы «служат источником нравственного падения масс, они развращают народную душу»[606]. «Новое время» писало как об общеизвестном факте, что «председателем (рабочей.—
Тизенгаузен и его соратники в комиссии добивались двух целей: всяческой затяжки обсуждения законопроектов и их максимального «улучшения» (в интересах капиталистов). И в том и в другом они преуспели вполне. В феврале 1910 г. Тизенгаузену удалось добиться главного требования буржуазии — принятия поправки, отвергавшей лечение рабочих за счет предпринимателей. В декабре того же года комиссия, наконец, закончила свою работу, а в апреле 1911 г. страховые законопроекты попали на повестку дня Думы.
Но этого мало. В своем докладе на пленуме Думы Тизенгаузен, выражая мнение буржуазии, открыто встал на защиту полицейской стороны законопроектов, одобрил все поправки, принятые в совещании Остроградского, причем (и это главное) по тем же мотивам, по которым на них настаивало Министерство внутренних дел. То, что в 1905 г. буржуазия объявила своим основным расхождением с правительством в рабочем вопросе, теперь она полностью одобрила. «К сожалению,— говорил Тизенгаузен,— практика Запада не дает нам право надеяться на идиллии, и такое чисто техническое учреждение (страховые присутствия.—
Взгляды октябристов и правых, разумеется, совпали с точкой зрения председателя рабочей комиссии. Иной была позиция кадетов. Они выступили против поправок рабочей комиссий и требовали восстановления ряда ста^ тей правительственных законопроектов, особенно статей о лечений рабочих за счет предпринимателей^ Они подвергли также критике и «полицейские новеллы» Министерства внутренних дел. Одновременно кадеты отвергли «бес-
предельные» поправки социал-демократической фракций, направленные на расширение сферы применения страховых законов.
Поведение кадетов определялось страхом перед революцией. Привычку «не обманешь — не продашь», убеждал кадет Щепкин октябристов, «следовало бы давно бросить...» Он призвал Думу решить рабочий вопрос «по государственному», т. е. заменить узкоклассовый подход общеклассовым. В противном случае, говорил кадетский оратор, «вы... заставите идти трудящихся на катаклизмы», и следовательно, «собственные интересы командующего класса... диктуют необходимость заняться положением трудящихся в этой области». «Представьте себе,—пояснял он свою мысль,— что трудящиеся массы вдруг придут к заключению, что им не следует идти за командующим классом..., веДь это небольшая кучка по отношению ко всему 150 000 000-ному народу». Надо уметь «пойти на некоторые жертвы». «И если вы этого minimum’a не дадите сейчас, то вам придется дать значительно больше в будущем». Страховые законопроекты, закончил Щепкин, страдают «цинизмом и близорукостью» и ведут к «непоправимым последствиям» [609].
Трудовики хотя и проявили свою обычную непоследовательность, но в целом заняли революционно-демократическую позицию. Одним из их требований было распространение страхования на сельскохозяйственных рабочих. Крестьянин-трудовик Петров 3-й заявил, что страхование должно осуществляться государством за счет прогрессивного налога с капиталистов. В оглашенном им заявлении трудовой группы говорилось, что «законопроекты не отвечают самым основным условиям, которым должно удовлетворять обязательное страхование рабочих...» [610].
Социал-демократическая фракция использовала страховые законопроекты для разоблачения антирабочей по литики думского большинства, включая и кадетов. Критика законопроектов носила принципиальный характер. Для фракции, сразу же заявил Покровский, «важны не практические результаты, не осуществление данных законов правительством, для нас в данную минуту важно принципиальное сужденйе по Данному вопросу». Фракцйй пользуется настоящим случаем, чтобы «высказать принципиальное суждение рабочего класса по данному вопросу и высказать нашу социалистическую точку зрения» [611].
Показывая ублюдочность страховых законопроектов, объявив их «простым обманом» рабочих, Покровский изложил основные пункты программы социал-демократии по государственному страхованию: распространение страхования на все виды наемного труда, введение страхования по старости и инвалидности, безработице, беременности, страхование вдов и сирот, единая страховая организация, территориальный тип больничных касс, а не производственный, делавший хозяином кассы предпринимателя, полное самоуправление касс, увеличение пенсий до размеров заработка и др. Закончил он свою речь следующими словами: «Мы прямо горячие, убежденные и последовательные противники этих законопроектов и будем голосовать против них... в той надежде, что рабочий класс в самом ближайшем времени соберет свои силы и завоюет себе условия для свободной классовой борьбы, а тогда все вопросы социального законодательства могут быть, должны и будут поставлены на надлежащую здоровую почву» [612].
Однако под «условиями свободной классовой борьбы» имелось в виду не завоевание республики, а пресловутая «свобода коалиций». «...Право коалиций..,— заявил А. Я. Предкальн,— в данный момент является первейшей и существеннейшей необходимостью в законодательной области по отношению к рабочему классу и только после осуществления этого права можно говорить об улучшении положения рабочего класса путем социальных реформ... Следовательно, если нам в настоящее время задают вопрос, как мы относимся к задачам рабочего законодательства в России, то мы отвечаем: мы требуем прежде всего законодательного осуществления прав коалиций для рабочих» [613].
Хотя меньшевистское влияние во фракции с каждым годом падало, рецидивы его все время давали себя знать. В целом же фракция справилась со своей задачей,* о чем свидетельствует довольно отчетливо прозвучавшая в выступлениях социал-демократических ораторов, включая
и некоторых меньшевиков, антикадетская нота. «Все здесь существующие в Думе политические партии, исключая разве только трудовиков,— подчеркивал Г. С. Кузнецов,— будете голосовать против наши* поправок». Ка-> деты, говорил он далее, «являются так же, как и октябристы и как партия правых, противниками единого страхования» [614].
Постатейное обсуждение законопроектов было перенесено на осень 1911 г. Все. 162 поправки социал-демократической фракции были отвергнуты. Та же участь постигла и поправки трудовиков. Были провалены и все сколько- нибудь значительные поправки кадетов. Но право-октябристскому большинству пришлось поступиться поправкой рабочей комиссии, возлагавшей лечение рабочих на больничные кассы. По требованию председателя Совета министров Коковцова и министра торговли и промышленности С. И. Тимашева была восстановлена правительственная редакция соответствующей статьи, возлагавшая расходы за лечение на предпринимателей. Это требование было в значительной мере связано с возвратом царизма к своей традиционной полицейско-попечительной политике и боязнью раздраяшть рабочих.
В январе 1912 г. страховые законопроекты были прицд- ты Думп1лмреданы л Государстве^ были утверждены иҐ,.&.23 июня 1912 г. стали: законами.
Что же представляли собой эти законы?
Закон о страховании рабочих от несчастных случаев был некоторым видоизменением уже действовавшего закона от 2 июня 1903 г. Он предусматривал страхование рабочих, занятых на предприятиях фабрично-заводской, горной и горнозаводской промышленности, общей численностью в 2,5 млн. человек, что составляло лишь шестую часть всего рабочего класса России. Из сферы действия закона были исключены строительные рабочие, особенно подверженные массовому травматизму и увечьям, сельскохозяйственные рабочие, прислуга, ремесленники и многие другие категории лиц наемного труда. Размер пособия пострадавшим на время лечения, так же как и пенсии при потере трудоспособности от несчастного случая, устанавливался в 2/з заработка. Пенсии семьям погибших от несчастных случаев были такие же, как и <в законе 2 июня.
Основное отличие нового закона от закона 2 июня 1903 г. заключалось в замене личной ответственности предпринимателя коллективной. Выгоды, получаемые рабочими от этого изменения, были ничтожно малы по сравнению с теми выгодами, которые приобретали от него владельцы предприятий. Раньше рабочий в случае увечья имел дело непосредственно со своим нанимателем, который, разумеется, всеми доступными ему способами, особенно угрозой увольнения и судебной волокитой, старался уменьшить причитающееся пострадавшему рабочему пособие. В случае, если предприятие ликвидировалось, рабочий оставался ни с чем. Теперь же пособие должно было выплачивать страховое товарищество, в которое объединялись владельцы предприятий определенного района. Всего было создано 12 таких товариществ. Капиталисты получили мощную организацию со штатом служащих, специалистов страхового дела,, врачей и пр., которая становилась действенным оружием, направленным против рабочих. Пострадавший рабочий избавлялся от страха потерять пособие в случае закрытия предприятия, но зато он оставался один на один с организацией, которая располагала всеми возможностями либо вовсе лишить его вознаграждения, либо свести его к ничтожной сумме. Практика применения закона 2 июня показала, что в большинстве случаев рабочие вообще не заявляли о своем увечье, боясь увольнения. По той же причине они, как правило, соглашались на уменьшенное вознаграждение. Теперь же к этому прибавлялся страх не найти работу на всей территории действия страхового товарищества, так как объединяемые им предприниматели получали возможность обмена черными списками увечных. Могущественным средством воздействия на рабочих со стороны товарищества являлись также судебная волокита, право принудительного лечения пострадавшего рабочего своими врачами, которые, как показала германская практика, «лечили» так, что больные немедленно объявляли себя «здоровыми», и многое другое. Никаких же организаций, которые могли бы противостоять страховым товариществам, у рабочих не было.
Помимо всего прочего, капиталисты добились еще одного существенного изменения в свою пользу по сравнению с законом 2 июня. Последний требовал, чтобы предприниматель начинал лечить пострадавшего рабочего с первого же дня после несчастного случая. Новый закон отодвигал
этот срок на 13 недель; в течение этого времени лечить его должны были больничные кассы. Практика фабричной медицины показывает, что этот срок, как правило, был достаточным для лечения последствий несчастных случаев.
Законопроект о страховании от болезней не имел аналога в действующем законодательстве. Суть его состояла в принудительности страхования для рабочих данного предприятия, объединяемых для этой цели в фабричные больничные кассы. В обязанности кассы входила выдача денежных пособий заболевшим членам кассы в течение определенного периода. Средства кассы составлялись из обязательных взносов рабочих и владельцев предприятий. Количество и категории страхуемых рабочих предусматривались те же, что и в законопроекте о страховании от несчастных случаев. Размер пособий для семейных рабочих устанавливался от V2 до 2/з заработка, для холостых — от V4 до V2. Срок выдачи пособий равнялся шести месяцам, при повторных заболеваниях общая продолжительность выдачи пособия в течение одного года не должна была превышать 30 недель. Работницы должны были получать пособие от 7г до 2/з своего заработка в течение четырех недель после родов. В случае смерти члена кассы семья получала на погребение сумму в размере его 20—30-кратного дневного заработка. Взносы рабочих в кассу составляли 1—2% от заработка. Владелец предприятия вносил в кассу 2/3 от суммы взносов рабочих. Туда же шли и штрафные капиталы. Минимальное число участников фабричной кассы устанавливалось в 200 человек. Предприятия с меньшим числом рабочих объединялись в одну кассу. Фактическим хозяином кассы был владелец предприятия. Средства кассы находились у него (чтобы на случай забастовки они не были использованы как стачечный фонд). Общее собрание всех членов кассы не допускалось. Оно заменялось собранием уполномоченных, не превышающим 100 человек, на котором председательствовал владелец предприятия или уполномоченное им лицо. Правление кассы должно было состоять из нечетного числа членов с перевесом числа рабочих над представителями хозяина в один голос. При этом рабочие могли выбирать в правление только членов кассы, а предприниматель мог посылать в него любого, кого хотел. Закрытого голосования законопроект не предусматривал. Таким образом, владелец предприятия
был явным хозяином положения, получая все возможности давления на правление и собрание уполномоченных, не говоря уже о том, что все выборное делопроизводство кассы представлялось на утверждение губернатора.
Все дело страхования находилось под жестким контролем правительства. Губернские присутствия получили широкие права по надзору за страхованием в пределах губернии. Совет по делам страхования представлял собой всероссийский контрольный орган, объединявший и направлявший деятельность присутствий, больничных касс и страховых товариществ. О характере этих учреждений можно судить по их составу. Помимо председателя-губер- натора членами губернских присутствий были начальник жандармского управления, прокурор окружного суда, управляющий казенной палатой, врачебный инспектор, старший фабричный инспектор, окружной горный инженер. Кроме того, в них входили по одному представителю от губернского земства и городской думы и по два представителя от предпринимателей и больничных касс. Состав Совета был еще более показателен: председатель — министр торговли и промышленности, члены по назначению — два товарища министра, два непременных члена министерства, директор горного департамента, управляющий отделом промышленности, его помощник и управляющий отделом торговли того же министерства, три представителя от Министерства внутренних дел, по одному от министерств финансов, юстиции, путей сообщений и землеустройства и земледелия. Членов по выбору должно было быть 8 человек: по одному от Петербургской городской думы и Петербургского губернского земского собрания и по три — от промышленников и застрахованных.
Таким образом, законы о страховании до предела ограничивали круг страхуемых и носили крайне реакционный характер. Они касались всего двух видов страхования, охватывали лишь часть рабочего класса, устанавливали нищенские размеры пособий, лишали страховые учреждения всякой самостоятельности, отдавая их под власть чиновников, полиции и хозяев.
В 1912—1914 гг. в связи с введением страховых законов в жизнь и выборами представителей рабочих в Страховой совет и страховые присутствия рабочий класс, руководимый большевиками, развернул широкую борьбу против антирабочей политики правительства, вошедшую в исто
рию под названием «страховой кампании». Вместе с тем страховые законы в конечном итоге способствовали углублению противоречий между царизмом и буржуазией.
В декабре 1910 г., комментируя результаты деятельности рабочей комиссии по страховым законопроектам, «Новое время» опубликовало две статьи некоего Наумова. Первая статья, называвшаяся «Законодательная обструкция», делала следующий вывод: труды комиссии «можно резюмировать весьма кратко: гг. промышленники окончательно оправились от испуга. В 1905 г. фабриканты готовы были выполнить три четверти социалистической (!) программы. Теперь они резонно соображают: благо в данную минуту нет угрозы массовых забастовок, нельзя ли отделаться копеечной подачкой? Более того, в расчете спрятаться в случае чего опять за спину правительства, архи- либеральные во всех прочих отношениях промышленники считают себя даже оскорбленными, если так можно выразиться, до глубины кармана предложениями того же правительства понести известные жертвы ради улучшения быта рабочего класса». Отметив, что еще задолго до внесения законопроектов в Думу «промышленники выторговали себе ряд чрезвычайно существенных уступок, которые в переводе на деньги оцениваются десятками миллионов рублей», автор продолжал: «Дальнейшие обстоятельства законодательной процедуры складываются для промышленников не менее благоприятно. Дело страхования рабочих, если можно назвать так жалкие остатки задуманной системы, находится теперь в более чем надежных руках тех же гг. Глез- мера и Триполитова в Г. Совете и бар. Тизенгаузена в Думе». Законопроекты «встречают... упорную тактику противодействия со стороны обеих комиссий». В том же духе была написана и другая статья[615].
Статьи вызвали ответ Глезмера, носивший довольно жалкий характер. Многие статьи в журнале Совета съездов представителей промышленности и торговли были наполнены жалобами на «несправедливые» упреки в адрес промышленников, на несочувствие к ним «общественного мнения» и Думы. Торгово-промышленный класс, говорилось в одной из таких статей, «слабо представлен в Думе». «Не секрет проявленное Госуд. Думой безразличное и в общем неблагосклонное отношение к интересам торговли и про-
мышленности. И вдруг по рабочему вопросу Госуд. Дума творит беспрекословную волю промышленников!»[616]
В другой статье журнал жаловался на то, что стоило только «Утру России» указать на странное запрещение обсуждать на XXXVI съезде горнопромышленников юга России вопрос о страховании рабочих, как «Новое время» обрушилось с резкой статьей на «официальный орган красных банкиров и дисконтеров» и «шкурно заинтересованный буржуазный парламент, заседающий под скромным названием Съезда представителей промышленности и торговли»[617].
Весьма чувствительный удар нанес буржуазии Витте. Дело было не в новизне фактов, которые он приводил, а в том, что бывший министр финансов был признанным авторитетом в области этих фактов. Выступая 18 апреля 1912 г. в Государственном совете с одобрением страховых законопроектов, Витте подчеркнул, что русская промышленность по сравнению с промышленностью европейских стран получает большую прибыль «под действием двух живительных влияний»: протекционизма и аграрного перенаселения. «Нигде в европейских странах промышленность не имеет столь дешевых рабочих рук, как у нас в России»,— заявил он, приведя соответствующие цифры[618].
Во второй речи, опровергая дутые цифры промышленников, согласно которым германская промышленность была якобы прибыльнее русской, Витте поставил весьма простой, но решающий вопрос: если это так, то почему иностранный капитал идет в Россию, а не наоборот? Тогда, иронизировал он, «мы завоевали бы мирным путем Германию, Францию, Англию и т. д.»[619]
Выступая третий раз с возражениями Триполитову, Крестовникову и др., Витте отверг их довод, будто иностранный капитал идет только в немногие доходные отрасли. Сославшись на кризис 1900—1901 гг., он показал, что тогда больше всего пострадали именно иностранные капиталы. Не выдерживает критики, по его мнению, и другое соображение промышленников, согласно которому русские капиталы не идут за границу только потому, что их просто нет. «Но позвольте, господа, припомнить,— резонно
ответил Витте,— сколько капиталов русских было переведено за границу в 1904 и 1905 гг. накануне революции. Сотни и сотни миллионов. Когда нужно было уходить от революции, тогда нашлись капиталы и отправлялись за границу. И они оставались бы там и пошли бы в промышленность, если бы это было выгодно. Но как только у нас все успокоилось, понятно, что и капиталы пришли обратно для помещения их здесь более выгодного. Наконец, если вам угодно будет обратиться к отчетам банков и к различным капиталам, которые в этих банках лежат непроизводительно, то вы увидите, какая у нас масса своих капиталов» [620]. Убедительно разоблачив несостоятельность жалоб промышленников на обременительность для них расходов, предусматриваемых страховыми законопроектами, Витте назвал все их расчеты и доводы «финансовой ересью».
Выступления Витте имели большой резонанс, и все попытки промышленных заправил сгладить произведенное ими впечатление оказались неудачными. В ответной статье, озаглавленной словами Витте «Финансовая ересь», автор ее, барон Майдель, вынужден был признать, что «речь несомненно послужила к укреплению ошибочных взглядов, столь прочно установившихся в образованной части общества на положение нашей промышленности» и в этом заключается «идейный грех бывшего насадителя крупной индустрии в нашем отечестве»[621].
Ленский расстрел еще более обострил противоречия между помещиками и буржуазией. При обсуждении запросов о ленских событиях Марков 2-й, Замысловский и др. негодовали по поводу ненасытных аппетитов промышленников. Правда, основная вина за ленскую трагедию была возложена на капиталистов-евреев, но тем не менее кампания велась против буржуазии в целом. «Новое время» пестрело заголовками и выражениями вроде «Зарвавшиеся монополисты», «Круговая кабала», «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, создающих им колоссальное богатство». Одновременно выражалось всяческое сочувствие рабочим: «несчастные рабочие», «каторжный труд», «жертвы биржи» и т. п.[622] Помимо
демагогии и желания свалить вину с правительства на капиталистов, здесь еще имело место стремление вернуться к старой, открыто полицейской политике в рабочем вопросе.
Провал рабочей политики и Ленский расстрел, в связи с общим провалом третьеиюньского курса, привели к усилению противоречий в самом правительственном лагере, разочарованию в союзе с буржуазией. Весьма симптоматичной была в этом отношении статья Меньшикова под заголовком «Экзамен В, Н, Коковцова», опубликованная спустя три дня после Ленского расстрела. Она была посвящена речам Коковцова и Крестовникова, которыми они обменялись в Московском биржевом комитете, «Обе речи,— писал Меньшиков,— явились как бы громкими декларациями двух союзных лагерей перед новой парламентской кампанией: правительства и капитала,,,» «Как все это, согласитесь,—сетовал автор,—не похоже на добрые старые времена торжественных выездов начальства в Москву! Невольно спрашиваешь, куда девалось господствующее сословие в России — дворянство?» «Купцы решительно выступают в роли древних дворян, они требуют себе привилегий во имя бесспорных государственных и всенародных интересов, А дворянство,., добровольно обрекает себя на чисто служебную, наемническую роль,,,» Коковцов выдержал экзамен у биржевиков «на двенадцать баллов»[623].
Итак, царизм не сумел решить рабочий вопрос в третье- июньский период. Причиной этого была общая революционная ситуация, углублявшаяся с каждым днем. Тем не менее оказалась к этому способна русская буржуазия, у которой всегда узкоклассовый, корыстный интерес превалировал над ее общеклассовыми интересами.
ВТОРОЙ
«МИНИСТЕРСКИЙ» КРИЗИС
Обострение противоречий внутри третьеиюньского блока.
Обострение противоречий между царизмом и буржуазией во второй половине существования III Думы целиком определялось начавшимся в стране новым революционным подъемом. Отражением безостановочного левения страны был усилившийся процесс «левения» буржуазии, в том числе и октябристской, самой трусливой и косной.
Накануне открытия третьей сессии орган октябристов писал: «Момент[624] серьезен... слово теперь за правительством...» Перечислив первоочередные «реформы», которые все еще ждали своего осуществления, газета вопрошала: «Готово ли на это правительство?... Скоро, наконец, выяснится окончательно: ...будет ли обновляющая деятельность Г. Думы идти в сотрудничестве с правительством или вопреки ему?»1
Всячески распинаясь перед Столыпиным и по-прежнему связывая с ним свою судьбу и надежды, октябристы в то же время стали все чаще выражать недовольство премьером за его перманентную капитуляцию перед «темными силами» — камарильей и правыми Государственного совета. «И в Думе и вне Думы,—говорилось в передовой,
озаглавленной «Попутчики?»,— представители Союза 17 октября, отдавая должное личным качествам П. А. Столыпина, неуклонно указывали на многие ошибки правительственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью». Причина этого кроется «в чрезмерной подверженности закулисным влияниям» [625].
Однако основным объектом своей критики октябристы сделали Государственный совет. Деятельность его оценивалась как «систематическое отрицание всего принятого Думой курса». «Мы должны, конечно, признать,— говори лось в другой передовой,— что общий итог законодательной работы за истекшие 27г года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает систематическое противодействие в Г. Совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние» [626].
Оппозиционные ноты зазвучали явно сильнее, по сравнению с прежними годами, при обсуждении сметы Министерства внутренних дел на третьей сессии. Центральным моментом явилась речь Маклакова, выразившая тревогу всего либерально-буржуазного лагеря.
Если революция, заявил Маклаков, «экзамен обществу, то реакция экзамен правительству». Общество, осудил по-веховски революцию Маклаков, экзамена не выдержало. Но не выдержала экзамена и реакция. Одно время «явилась надежда, что перед нами дальновидное правительство, правительство, которое, подобно историческим усмирителям революции, понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в революции...». В этой надежде, делал дальше оратор весьма ценное признание, «общество» наградило правительство «такой моральной поддержкой, таким доверием, таким сочувствием, которыми... ни одного представителя власти не наделяло» [627]. Но вместо того чтобы сотрудничать с «новым строем», правительство ведет себя как «худший враг» этого «нового строя». «Почему,— с недоумением задавал вопрос Маклаков,— оно ведет себя так, что при его управлении новый государственный строй становится не источником силы, а источником слабости для государства?» Правительство должно понимать, что «при такой системе управления оно на свою голову допускает существование и представительного строя и представительных учреждений». «Трагизм заключается в том, что при той системе управления, которой следует министерство, для этой системы управления новый строй, Дума, есть источник слабости, а не силы». Причем Дума, которая делала и делает все, что от нее требует правительство. «Ведь третья Государственная Дума,— говорил кадетский оратор,— пришла дать правительству все то, что от нее требовали. Оно требовало осуждения террора — она осудила террор, не затронувши ни одним словом террора правительственного; от нее требовали утверждения аграрных законов — она утвердила; она принялась за воссоздание военной мощи России — как раз то, чего тоже от нее требовало правительство» [628].
В том же духе выступил и прогрессист Н. Н. Львов. Правительство, заявил он, отказавшись от осуществления манифеста 17 октября, «восстановило всех против себя и не имеет никого на своей стороне». Его политика пагубно отразилась и на авторитете Думы: «Дума падает в своем авторитете... Правительство, преследуя и угнетая общество, сокрушает и Государственную Думу». В результате «начинается скрытая, затаенная гражданская война, война, которая делает непримиримыми отношения к правительству... Рождается вновь та неумолимая ненависть, которая составляет весь ужас нашего положения, и я боюсь, что, идя таким путем, мы вновь придем, мы вновь вернемся к тому кровавому кошмару, который погубит будущее России» [629].
Позиция «центра» была изложена Гучковым. Уже самый факт его выступления, по мысли октябристов, должен был подчеркнуть как серьезность наступившего момента, так и серьезность заявления, делаемого их лидером. Гучков начал с ценного признания: «Мы (октябристы.—
Ясный и точный ответ октябристско-кадетские либералы получили от Маркова 2-го, предпочитавшего всегда ставить точку над «Ь>. «Возражать,—издевался он над «оппозиционерами»,—против пожеланий благих не следует: отчего не выражать из года в год своих пожеланий, хотя все-таки из этих пожеланий в общем никакого практического результата не получается». «...Желания Думы не могут и не должны быть обязательны для правительства». На основной вопрос — наступило «успокоение» или нет — Марков отвечал следующим образом. Нас уверяют, что в стране наступило «успокоение». Это ошибка: политические «метеорологи» судят «по чисто внешним признакам». Конечно, теперь «сушь и тишь», но не надо забывать, что «сушь и тишь бывает обыкновенно перед бурей». Сейчас не стреляют, но между стрельбой и полным благополучием «есть целый ряд градационных положений. Вот мы и находимся в одном из таких переходных положений», когда «русскому государству угрожают большие опасности», и поэтому «охранять государство необходимо так, как это и делает теперешнее правительство» [631]. Эти слова Маркова служат великолепной иллюстрацией к ленинскому положению, что страна и в годы столыпинской реакции переживала не конституционный, а революционный кризис, сохранялась объективная революционная ситуация.
О мере «оппозиционной» решимости думских либералов можно судить хотя бы по тому, что не только октябристы, но и прогрессисты проголосовали за смету Министерства внутренних дел. Только кадеты проголосовали против, как они это сделали еще в прошлом году. Но поставить вопрос об отвержении бюджета в целом кадеты не помышляли.
Очередным оппозиционным выпадом октябристов была речь Гучкова по избрании его председателем Думы в марте
1910 г. Ее пафос заключался в следующих словах: «Мы часто жалуемся,— говорил октябристский лидер,— на различные внешние препятствия, тормозящие нашу работу или искажающие ее конечные результаты. Мы не должны закрывать на них глаза; с ними нам приходится считаться, а может, придется и сосчитаться» [632]. Таким образом, терпеливое «мы ждем» было заменено угрозой «сосчитаться». Всю очевидную смехотворность этой угрозы немедленно разоблачила газета Рябушинского. «Сосчитаться — прекрасно! — иронически восклицала газета. — Но с кем и когда? А главное, какими средствами?» [633][634].
И действительно, к концу года жалкий финал угрозы Гучкова был констатирован его же собственной газетой в передовой, озаглавленной «В тупике». Будучи избран председателем Думы, Гучков заявил о необходимости «сосчитаться». С тех пор «прошел год. Положение не только не улучшилось, но запутывалось все более и в настоящее время представляется почти безнадежным» п.
При обсуждении сметы Министерства внутренних дел на четвертой сессии знакомые нам октябристские жалобы и претензии изложил Шидловский, причем в самой благонамеренной и предельно скромной форме, что было сделано специально: для того чтобы подчеркнуть лояльность и готовность «центра», несмотря ни «а что, продолжать сотрудничать с правительством, если последнее хоть в какой-то степени изъявит готовность внять голосу «общества».
Но и демонстрация смирения дала тот же результат, что и пустые угрозы. Отвечая на речь Шидловского, передовая столыпинской «России» с нескрываемым пренебрежением указывала: «Мы напомнили бы, что правительство никогда не примежевывалось ни к какой политической партии, так что, очевидно, никакая политическая партия не может и заявлять, что с того или иного момента она отмежевывается от правительства». Что же касается упрека, что Министерство внутренних дел превратилось главным образом в полицейское ведомство, газета писала: «...Допустим, что так оно и есть в действительности. Какой следует вывод? Не тот, надеемся, что правительство не
понимает разницы между административной и полицейской деятельностью или что оно занимается этой последней из любви к искусству. Остается последнее: следовательно, страна переживает момент, когда приходится уделять полицейской деятельности больше внимания, чем того, быть может, хотело бы само правительство» [635]. Это было признание в духе Маркова 2-го, но сделанное уже правительственным официозом.
Страх перед приближением революции охватил весь контрреволюционный лагерь. «Недовольны,— говорил Маклаков, вторя Шидловскому,— в настоящее время центральные элементы страны, которые более всего хотят мира, прочного мира, которые боятся новой вспышки революционной войны... Тот лозунг, гг., который мы видим в России, один: все говорят, что если мы будем идти дальше по тому пути, по которому нас ведут, то нас приведут ко второй революции, и это сознание живо, несмотря на то, что внешние условия как будто сложились благополучно (т. е. хотя внешне пока все выглядит спокойно.—
Не меньшую тревогу испытывали «верхи» и правые. Отражая их настроения, Меньшиков в статье с характерным заголовком «Кто у власти?» писал: «Судя по бумагам, у власти находятся П. А. Столыпин и „объединенное пра- вительство“». Но «к т о же тут (в государственной жизни.—А.
Другой нововременский публицист И. А. Гофштеттер, в статье «А воз и ныне там» очень убедительно развенчивал основной тезис либералов, доказывавших, что виновника
ми всех «конституционных» бед являются лица, строящие козни, вроде правых Государственного совета и непосредственного окружения царя, а не объективные факторы. «Но можно ли серьезно утверждать,— резонно спрашивал автор,— что во всех наших конституционных неудачах виноваты определенные лица?» Ведь «что-то такое делает их (министров—«убежденных конституционалистов».—
Ту же идею развивал и Меньшиков. «Событий много,— писал он в статье «Общая неудача»,— но над всеми ими веет невидимое присутствие одной тревоги: неудача с парламентом». Кадеты все время твердят, что необходимо дать «конституцию» и тогда все будет в порядке. Но уже столь частые повторения говорят о негодности рецепта: «Когда дождевая туча нависла над полем, нечего служить молебны о дожде: он сам хлещет. Именно то, что полный парламентаризм не дан, доказывает, что для него нет условий...»[639].
Весьма сильное воздействие на общее настроение контрреволюционного лагеря оказали события конца 1910— начала 1911 г., связанные со смертью председателя I Думы
С. А. Муромцева и Льва Толстого и избиениями политических заключенных в вологодской и зерентуйской катор
жных тюрьмах. В первой тюрьме было высечено 100 заключенных, во второй, в знак протеста против телесных наказаний, покончил самоубийством Егор Сазонов, убийца Плеве [640]. Все это послужило толчком к широкому студенческому движению. В ряде университетских городов начались забастовки студентов. В подробном обзоре, сделанном в департаменте полиции, констатировалось, что это движение, начавшись как аппозиционное, в скором времени приобрело ярко выраженный революционно-демократический характер. Дело шло к всероссийской студенческой забастовке [641].
Правительство решило разгромить забастовку в самом начале, не останавливаясь ни перед какими средствами. Применены были поистине драконовские меры, выразившиеся прежде всего в массовых исключениях студентов. За учиненный разгром университетов и высших учебных заведений министр просвещения Кассо получил одобрение со стороны «объединенных дворян». В частности, ему было послано письмо, в котором говорилось: VIII съезд уполномоченных дворянских обществ (март 1912 г.) «единогласно постановил выразить горячее сочувствие Вашей неутомимой и высокополезной деятельности и уверенность, что все чинимые Вам препятствия не остановят Вас на избранном пути». Кассо в свою очередь прислал ответ, в котором благодарил съезд за поддержку [642].
Студенческое движение вызвало у реакции ассоциации с кануном 1905 г. Оно испугало ее не само по себе, а как повод, искра, могущая зажечь всеобщий пожар. В статье «Хирургическая мера» Меньшиков, полностью одобряя меры, принятые правительством, уверял, что в противном случае дело кончилось бы новой революцией[643].
В другой статье Меньшиков ставил вопрос еще более определенно: «Вероятна ли теперь в России всеобщая забастовка? — спросит иной утонченно-слабый читатель. Другими словами: стоит ли тревожиться и не лучше ли перевернуться на другой бок, ничего не делая? Мне кажется, всеобщая забастовка вероятна, ибо она понемногу уже начинается». Доказательством служат забастовки в высших учебных заведениях: именно с них «началась и так называемая революция 1905 года»[644].
Это мнение было отнюдь не личным. Оно отражало настроение всего правого лагеря. 3 декабря 1910 г. председатель Постоянного совета объединенного дворянства граф А. А. Бобринский записал в своем дневнике: «...революция делает свое... и дворянство готовится бороться вновь с „иллюминациями44 усадеб при дегенератном попустительстве правительства». Спустя два дня он записал: «То, что происходит теперь, не ясно. По-видимому, зачинается заря 2-ой революции»[645]. Это писалось не для публики.
Кадетская оценка полностью совпадала с оценкой правых. «Пять лет спустя после манифеста 17 октября,— констатировала «Речь»,— мы очутились перед картиной, близко напоминающей дооктябрьские времена» [646].
Но если правые считали, что единственный способ приостановить процесс — это быстрые и жестокие репрессии, то либеральная буржуазия, наоборот, полагала, что такой путь лишь приближает революцию, приводит ко всеобщему озлоблению и ненависти против существующего строя. Наиболее крупным проявлением подобного беспокойства было известное письмо 66 московских капиталистов, опубликованное в газете «Утро России». В письме, в частности, говорилось: «Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы с студенческими забастовками...» Однако протесты студентов — это результат последних мероприятий правительства. О них нельзя молчать, так как молчание может быть воспринято как поддержка и одобрение «страны» [647]. Письмо было подписано в основном представителями «прогрессистской» буржуазии: Рябушинскими, А. И. Коноваловым, С. И. Четвериковым, И. Д. Морозовым, С. Н. Третьяковым и др. Оно вызвало многочисленные нападки правых и октябристов, одобрение и сочувствие либералов.
В замечательной статье «Заметки. Меньшиков, Громовой, Изгоев» В. И. Ленин очень ярко охарактеризовал состояние растерянности и тревоги, охватившее весь
контрреволюционный лагерь. Приведя слова Меньшикова, упрекавшего либеральную буржуазию, в частности 66 московских тузов, за то, что она «подзуживает» революцию, не понимая, что станет первой Же ее жертвой, В. И. Ленин писал: «Наверно нет ни единой страны в Европе, где бы в течение XIX века сотни раз не раздавался этот призыв ,,старой государственной власти”, а также дворянства и реакционной публицистики, адресуемый к либеральной буржуазии, призыв ,,не подзуживать”... И никогда призывы не помогали, хотя „ либеральная буржуазия” не только
Поделиться книгой: