i e8c15ecf50a4a624

Поначалу все шло очень хорошо. Правые и октябристы совместно предъявили морскому ведомству два запроса: о пожаре на Обуховском казенном заводе и о постройке фирмой «Виккерс» крейсера «Рюрик». В первом случае ведомство обвинялось в нерадении, а во втором — в выдаче важных военных секретов английской фирме, в срыве сро­ков строительства, переплатах и т. д.

Следующим совместным шагом был отказ в ассигнова­нии 11 млн. с лишним рублей, испрашивавшихся тем же морским ведомством для приступа к работам, связанным с постройкой четырех броненосцев. Отказ был обусловлен требованием устранить неполадки, царящие в ведомстве, и начать преобразования. «Реформы необходимы,— вос­кликнул умеренно-правый П. Н. Крупенский,— реформы крупные, а не мелкие», «такие реформы, где [бы] менялись имена и лица перемещались с одного места на другое, это не реформы; ...нужны реформы серьезные, которые изме­нили бы в корне все зло, царившее доныне и приведшее Россию к Цусиме». Так же выступали и крайние правые. Положение таково, заявил Пуришкевич, что мы должны относительно ассигнований на судостроение сказать: «стоп до той поры, пока мы не убедимся, что результаты войны, что тяжелый опыт научил чему-нибудь это ведомство и повел его на путь реформ и улучшений». «Россия второй Цусимы пережить не может... вторая Цусима в России — это революция, это полное уничтожение того строя, на ко­тором мы создались...» Пусть дадут гарантии, что второй Цусимы и второго «Потемкина» со вторым Матюшенко не будет. А «до тех пор, господа, на это дело ни копейки» [453].

Но вся правооктябристская «патриотическая» идиллия кончилась, когда Гучков примерно два месяца спустя, 27 мая 1908 г., выступил в Думе и потребовал ухода из Во­енного министерства нескольких великих князей, которые, пользуясь своим положением, насаждали там вредные по­рядки и порождали атмосферу безответственности и без­началия. Немедленно, в том же заседании, последовал ог­лашенный Пуришкевичем резкий протест крайних правых, которые так недавно рьяно поддерживали Гучкова. «Фрак­ция...,— говорилось в нем,— находит совершенно недопус­тимым обсуждение с этой кафедры вопросов, составляю­щих прерогативы самодержавного вождя русской армии..., считает долгом всячески протестовать против такого пре­цедента, который ведет Государственную Думу по весьма нежелательному и крайне опасному пути». В марте 1909 г. тот же Пуришкевич в ответ на очень осторожную и уме­ренную речь Гучкова по смете Военного министерства под аплодисменты и одобрительные крики правых провозгла­сил: «Александр Иванович, не нужно нам какого-то осо­бого хлопчатобумажного патриотизма. Сохраните нам ста­

рый...». Ни в каких реформах, кроме технических, армйя не нуждается. «Других реформ, других людей „нового по­рядка" в армии нам не нужно...» [454].

Камарилья выступлением Гучкова была взбешена до крайности. Столыпин поспешил отмежеваться от него, за­явив в Государственном совете, что Дума вообще не имела права отказывать в ассигновании. Это был тяжелый удар для октябристов. Важно здесь не то, что Столыпин разо­шелся с Думой, объяснял значение этого выступления туч­ковский официоз, «а то, что, выступая в Совете, он совер­шенно сошел с конституционной почвы и стал отрицать самое право Думы отказывать правительству в ассигновке на броненосцы. Его доводы несравненно прискорбнее его выводов» [455]. Разумеется, Государственный совет восстано­вил сумму, исключенную Думой, из сметы Морского ми­нистерства.

«Министерский» кризис. Кампания против Столыпина была развязана под предлогом покушения правительства и Думы на царские прерогативы в области военного законо­дательства. Сигналом послужила статья английского жур­налиста Диллона, корреспондента «Дейли телеграф» в России, служившего рупором взглядов камарильи. Дума, говорилось в статье, все больше и больше распространяет свою власть и влияние на армию, флот, внешнюю полити­ку, т. е. на те области управления, которые, согласно Ос­новным законам, находятся целиком в ведении царя. Уп­равляется страна кабинетом, «незаметно лишившим коро­ну громадных прерогатив». Речи Гучкова — это речи Сто­лыпина. Сейчас еще можно изменить положение, создав более консервативную Думу и поставив во главе прави­тельства П. Н. Дурново. Потом уже будет поздно: «затруд­нения России вскоре окажутся вне пределов государствен­ной мудрости премьера, парламентских мер и полицейских репрессий» [456].

Поводом к развязыванию «министерского» кризиса явился мелкий законопроект о штатах морского генераль­ного штаба, требовавший ассигнования в несколько десят­ков тысяч рублей. Он был внесен в Думу морским минист­ром и был принят Думой 24 мая 1908 г. Но Государствен­ный совет отклонил его на том основании, что Дума нарушила прерогативы монарха: она, мол, имела прайо ут­вердить только испрашиваемую сумму, но не штаты. П. Н. Дурново, П. X. Шванебах, С. Ю. Витте и др. подня­ли шум об «узурпации» царских прерогатив и «захватных» действиях со стороны Столыпина и октябристов.

В ответ на это Дума 19 декабря 1908 г., признав зако­нопроект спешным, приняла его снова в прежнем виде. 19 марта 1909 г. Государственный совет вторично обсуж­дал его. На этот раз ценой большого нажима Столыпину удалось добиться утверждения законопроекта, правда, очень небольшим большинством. Но эта победа стоила ему дорого. Против него была развязана такая кампания, что он весной 1909 г. очутился на грани отставки.

Одновременно яростным нападкам правой печати под­верглись октябристы и прежде всего Гучков. Они были названы «русскими младотурками», т. е. людьми, стремя­щимися захватить власть с помощью военного переворота. Показательно, что статья Меньшикова в «Новом времени», так и называвшаяся «Наши младотурки», была опублико­вана в тот день, когда настоящие младотурки свергли сул­тана Абдул-Гамида II[457].

Либералы, анализируя ход и итоги кризиса, пришли к самым неутешительным выводам. «То, что называют „ми- нистерским“ кризисом,— писало прогрессистское «Сло­во»,—имеет важное и общественное значение... Одна за другой за эти годы с политической сцены сходили общест­венные группы, но перед исчезновением октябристов не­вольно охнешь и откроешь рот от изумления. Ведь если устанавливающейся системе управления Россией не нуж­ны даже такие лица, как Гучков, оказавший громадную моральную поддержку правительству еще в кровавые дни московского восстания,— то кто же нужен?» [458]. Подводя итоги 1909 г., Милюков уныло констатировал: «Постепен­но уничтожаются все результаты, добытые манифестом 17 октября, возрождается революционное настроение, на­чинавшее уступать место строго-конституционному, и, та­ким образом, увеличивается острота борьбы и опасность столкновений...» [459].

«Министерский» кризис кончился тем* что Столыпин остался у власти ценой полной капитуляции перед правы­ми и камарильей, переориентировки с октябристов на на­ционалистов.

27 апреля 1909 г. царь на имя Столыпина издал реск­рипт, где говорилось, что законопроект о штатах морского генерального штаба он не утверждает. Столыпину, вместе с военным и морским министрами, предписывалось в ме­сячный срок выработать правила, разграничивающие сфе­ру компетенции верховной власти и законодательных уч­реждений в делах военного управления, т. е. дать толко­вание 96-й статье Основных законов, трактующей об этом предмете. Уже сам рескрипт означал нарушение Основных законов, так как всякое толкование закона могло проходить лишь в обычном законодательном порядке — через Думу и Государственный совет. Выработанные «Правила 24 ав­густа» означали новое нарушение Основных законов, оче­редной маленький государственный переворот. «По разъ­яснению „правил",— писал В. И. Ленин,— утвержденных без всякой Думы, статья 96 основных законов оказалась сведенной на нет! Штаты военные и морские оказались по этим „правилам" изъятыми из ведения Думы» [460].

В сентябре 1909 г. Столыпин дал нашумевшее интервью редактору провинциальной газеты «Волга», в котором фи­гурировала известная фраза: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Другим тезисом этого интервью, который привлек наибольшее внимание, было осуждение партийного поли­тиканства, направленного на захват прав верховной власти в пользу Думы. И правые и либералы смысл этого интер­вью расценили совершенно одинаково: как отмежевание от своего октябристского союзника. Произошла, по выраже­нию одной газеты, «смена г. Гучкова г. Балашовым». «Смена Гучкова Балашовым». Параллельно и ов связи с «министерским» кризисом развивался кризис октябрист­ского «центра».

В начале 1909 г. во фракции возник так называемый «гололобовокий инцидент». Октябрист Я. Г. Гололобов вы­ступил в заседании Думы против решения фракции при­нять запрос социал-демократов о преследовании профес­сиональных союзов, открыто и демонстративно нарушив

партийную дисциплину. Два заседания фракции, где об­суждался этот вопрос, превратились в настоящую свалку. Скандал кое-как удалась замять, но ненадолго. Вскоре возник другой конфликт по вероисповедным законопроек­там, в результате которого группа октябристов в 11 чело­век во главе с Гололобовым вышла из фракции и образо­вала фракцию так называемых «правых октябристов» (го- лолобовцев).

Следующий конфликт, возникший в апреле 1909 г., т. е. в разгар «министерского» кризиса, был более серьезным. Поводом послужили разногласия по старообрядческому вопросу, но истинная причина лежала глубже. Несколько октябристов во главе с Н. Г. Черкасовым посетили Столы­пина и представили ему список «надежных» депутатов-ок- тябристов, на которых Столыпин мог положиться. Смысл этого визита состоял в том, чтобы договориться со Столы­пиным об организации «центра» из правых октябристов и умеренно-правых. Брат премьера, А. А. Столыпин, член' ЦК партии октябристов и сотрудник «Нового времени», свидетельствовал, что умеренно-правые рассчитывали от­колоть от Гучкова примерно три четверти фракции. В дру­гой статье с характерным заголовком «Вихрь предательст­ва» тот же А. А. Столыпин, не называя ни одного имени, но прозрачно намекая на Родзянко, писал, что под руко­водством последнего во фракции возник заговор против Гучкова, с тем чтобы свалить его. Родзянко для этой цели вошел в контакт с думскими умеренно-правыми и влия­тельными лицами в «сферах». За кулисами, негодовал ав­тор, возникла «ползучая интрига», «возможным обер- иудам давались партийные посулы до надежды на предсе­дательское место включительно» [461]. Гучков и Родзянко от­ветили на эту статью тем, что оба подали в отставку: один — с поста председателя фракции, другой — с поста товарища председателя. После длительных и сложных пре­пирательств, уговоров и голосований конфликт был внеш­не ликвидирован: оба лидера взяли свои отставки обратно, но всем было ясно, что достигнутое соглашение очень не­прочно.

Расколу у октябристов сопутствовал процесс создания новой партии на базе объединения думских умеренно-пра­вых и националистов.

Первым шагом было образование, помимо фракций, партии умеренно-правых. В начале 1909 г. в Петербурге, как писал Изгоев, «пронеслось ,,веяние“, свидетельствую­щее о крушении одной партии и о восхождении новой» [462]. В начале марта «Слово» констатировало: «Бюрократизиро- вание гг. октябристов и дружба с премьером ни к чему не привели, эту позицию заняли по праву гг. умеренно-пра­вые, а разношерстное октябристское большинство вдруг очутилось при пиковом интересе» [463]. В апреле 1909 г. со­стоялось учредительное собрание, на котором был избран комитет во главе с П. Н. Балашовым. Последний произнес речь, главная мысль которой сводилась к тому, что это предварительный шаг: окончательная цель состоит в объ­единении с националистами. Столыпинская «Россия» сразу же дала понять, что умеренно-правым готовится в Думе роль правительственной партии. В октябре умеренно-пра­вые и националисты объединились в одну фракцию. В кон­це января 1910 г. националисты в лице «Всероссийского национального союза» и умеренно-правые окончательно слились в «Партию русских националистов». Основная за­дача была сформулирована как «отпор инородческому за­силью», т. е. была провозглашена политика воинствующего национализма. Лидером партии и фракции был избран Балашов, очень богатый помещик, владелец многих тысяч десятин земли (его отец был членом Государственного со­вета). Никакими талантами он не обладал и был избран на председательский пост именно из-за своего богатства, за то, что он, по меткому выражению одного правого кре­стьянина, «кормил свою партию компотом», т. е. содержал ее на свой счет. Рядом с октябристским «центром» возник и стал действовать в Думе новый «центр», националисти­ческий.

«Параллельная деятельность». Вместе с октябристским «центром» весьма кислые плоды своей политики пожина­ла и «ответственная оппозиция». Кадетская партия после революции 1905—1907 гг. стала крайне малочисленной. Все демократические элементы, которые, будучи обману­ты вывеской «народной свободы», шли за кадетами во вре­мя революции, покинули партию. Отчет ЦК «Состояние партийных организаций за время с 1 сентября 1908 г. по 1 мая 1909 г.» констатировал «упадок интереса к партии»

й насчитывал к середине 1909 г. всего 22 губернских й 29 уездных партийных групп, влачивших жалкое сущест­вование. За весь третьеиюньский период вплоть до 1916 г. не было созвано ни одного съезда. Вместо съездов ЦК со­зывал регулярные конференции без определения норм представительства с мест, руководствуясь соображениями малочисленности и слабости организаций и желанием скрыть этот факт от широкой публики. В мае 1910 г. один из лидеров партии, Петрункевич, специально отметил в своем докладе, что если в момент выборов в III Думу у партии еще имелись какие-то остатки местных организа­ций, то теперь остались одни обломки. На заседании ЦК в октябре 1911 г. было снова указано на продолжающуюся дезорганизацию на местах. В марте 1912 г. Милюков го­ворил, что в течение минувших пяти лет работала в основ­ном одна парламентская фракция кадетов, а «сама партия составляла более или менее фикцию» [464]. г

В то же время кадетская партия превратилась, по сло­вам В. И. Ленина, «в крепкую, парламентски вышколен­ную партию интеллигентных буржуа, которые являются сознательными врагами социалистического пролетариата и революционной расправы крестьянских масс с гг. крепост­никами» [465]. За годы реакции кадеты круто повернули в сто­рону открытой контрреволюционности, проводя политику «Вех». Но, указывал В. И. Ленин в другом месте, «каде­ты = веховцы с оговорочками» [466]. Основная «створочка», служившая предметом полемики между открытыми «ве­ховцами» и вождями партии, состояла в том, что Струве, Изгоев и др. требовали от кадетов отказаться от своей «де­мократической» вывески, а «реальные политики» — вождь партии Милюков и еопо сторонники — упорно от этого от­крещивались.

Свое требование прекратить заигрывание с массами от­крытые «веховцы» мотивировали опытом революции 1905—1907 гг., доказавшим опасность и несостоятельность расчетов на гегемонию кадетов в общедемократическом движении. По мнению веховцев, страх перед повторением подобного опыта служит главной причиной раздробленно­сти либерального лагеря, объясняет нежелание октябрис­тов и прогрессистов объединиться с кадетами в единую «деловую» партию вне Думы, в единый, действующий не­зависимо от правых, «левый центр» в Думе. Струве пола­гал, что давления одной объединенной буржуазии на ца­ризм окажется достаточным, чтобы заставить его дать тре­буемые «реформы», а нового подъема революционного дви­жения не предвидится еще многие годы. Милюков был обратного мнения: он считал, что буржуазия сама по себе бессильна вырвать у царизма какие-либо уступки, что ее сила — производное от революционных выступлений масс, которые не так далеки, как кажется на первый взгляд. Каждый по-своему был прав, и в этой правоте надо искать причину провалов кадетской политики.

Кадеты пытались сколотить в Думе «левый центр», ис­пользуя для этого так называемое «левение» буржуазии. Это «левение» выражалось в том, что октябристская пе­чать время от времени жаловалась на отсутствие «реформ» и грозила переходом в «оппозицию». Целый ряд предста­вительных организаций крупного капитала также выра­жал недовольство «помещичьей» политикой Думы и пра­вительства. Крупнейшие московские и петербургские тузы устраивали закрытые совещания с кадетскими профессора­ми и писателями вроде Струве, А. А. Мануйлова, А. А. Ки- зеветтера и др., где критиковали экономическую политику царизма и обсуждали возможность создания «деловой» буржуазной партии и т. п. Объясняя это явление, В. И. Ле­нин писал: «„Левение44 буржуазии вызывается именно тем объективным фактом, что, несмотря на столыпинское под­новление царизма, обеспечения буржуазной эволюции не получается» [467].

В одной из своих передовых в мае 1909 г. «Речь» убеж­дала октябристов, что в Думе можно сколотить «левый центр» в 227—237 человек. В другой статье, озаглавленной «Предстоящий октябристский съезд», Кизеветтер 'заявил октябристам, что кадеты откажутся от собственной линии и будут полностью поддерживать «центр», если последний решит занять более самостоятельную позицию но отноше­нию к Столыпину и правым, не останавливаясь перед опас­ностью конфликта с наиболее одиозными элементами внут­ри собственной фракции. С такими же предложениями обратилось к октябристам и прогреосиотское «Слово». Вре- зультате на короткий момент наметилось некоторое сбли­

жение обоих флангов либерализма, но оно было быстро разрушено окриком и угрозами со стороны правых октяб­ристов. Гучков сразу же забил отбой, а предполагаемый съезд был вообще отложен на неопределенное время.

Следующая попытка кадетов носила уже более скром­ный характер. Они внесли в Совет старейшин Думы свой список спешных законопроектов, который содержал основ­ные пожелания либералов. Гучков согласился на включе­ние некоторых из них в думский план работ (рабочие за­конопроекты, о найме и увольнении торгово-промышлен­ных служащих, законопроекты о местном самоуправлении, введении земства в неземских губерниях, свободе совести, неприкосновенности личности и др.), и в итоге был выра­ботан согласованный список, включавший 42 законопро­екта. Та же причина — нажим правых вне и внутри фрак­ции — заставила Гучкова отказаться от своего обещания. Из 42 законопроектов 17 были выкинуты Советом старей­шин как угрожающие острыми прениями, а большинство остальных просто не попали в думскую повестку.

В результате само «Слово» летом 1909 г. прекратило существование, так как, по собственному признанию газе­ты, главная цель, которую она ставила перед собой,— объ­единение всех «либералов», создание единой партии бур­жуазии в настоящее время не имеет никаких шансов на успех.

Заигрывания кадетов с октябристами привели к уси­лению конкурентной борьбы между ними. Наибольшей остроты она достигла в связи с дополнительными выбора­ми в Думу по первой московской курии. Победу одержали кадеты. Московская буржуазия, недовольная политикой Гучкова, забаллотировала октябристского кандидата, вид­ного деятеля Московского биржевого комитета Н. В. Щен- кова, и вместо него выбрала кадета Н. Н. Щепкина.

Не найдя поддержки дома, кадеты отправились искать ее за границей. Летом 1909 г. «парламентская» делегация в составе 15 человек (из них пять членов Государственно­го совета) выехала в Англию, чтобы продемонстрировать там, по замыслу Милюкова и близкого к кадетам ливер­пульского профессора Пэрса, русский «конституционный» строй. От кадетов поехал Милюков в сопровождении наи­более правых кадетов В. А. Маклакова и М. В. Челнокова. Визит предшествовал намеченной поездке царя в Лондон, и главной его целью было обеспечить Николаю II в глазах

английского общественного мнения реноме «конституцион­ного монарха». Английское правительство и буржуазия принимали делегацию весьма торжественно; рабочие и прогрессивная печать встретили ее митингами протеста и разоблачениями русского «парламентаризма». Кадетские «парламентарии» в связи с этим поспешили демонстратив­но выразить самые верноподданнические чувства «своему монарху».

На обеде у лорд-мэра Лондона Милюков выступил с речью, в которой заявил: «Пока в России существует за­конодательная палата, контролирующая бюджет, русская оппозиция останется оппозицией его величества, а не его величеству» [468]. Это заявление об «оппозиции» с родитель­ным падежом вызвало глубокое возмущение всех демокра­тических слоев и полное одобрение реакции. Столыпин­ская «Россия» оценила речь Милюкова как «такую услугу родине, за которую ему простится не мало прежних пре­грешений». В связи с этим В. И. Ленин писал: «Дослужи­лись, гг. кадеты: „Вехи44 вообще и Струве, в частности, одобрен Антонием Волынским, „владыкой44 черносотенных изуверов; вождь партии Милюков одобрен полицейски-про- дажной газеткой. Дослужились!» [469].

Цель выступления Милюкова раскрывается в двух пе­редовых «Речи». Обращаясь к верхам, газета писала: «Престиж официальной России восстановлен, но народные представители взяли на себя ответственность, уверяя ино­странцев, что пропасть между официальной и неофициаль­ной Россией уже засыпана. Поймут ли это?...» [470]. Ва вто­рой передовой говорилось: «Если визиты думской депута­ции выяснили, как высоко ценится в международных — дипломатических и финансовых — отношениях представи­тельный строй в России, то вряд ли оценку эту можно бу­дет объективно реализовать, если прежние несоответствия сохранятся во всей своей силе» [471].

За свое политическое холопство, за выдачу авансом пе­ред заграничным общественным мнением царю, получив­шему в народе кличку «Кровавого», аттестата «конститу­ционного монарха», кадеты требовали «понимания» — осу­ществления обещанных «реформ». Лондонская поездка об­

суждалась на кадетской конференции в ноябре 1909 г. Роб­кие возражения отдельных делегатов с мест были заглу­шены хором восторгов по поводу «блестящей победы», одержанной в Лондоне. Правый кадет Гредескул закончил свою речь призывом к сотрудничеству с октябристами и «более правыми элементами». Другой член ЦК, Колюба- кин, решительно заявил: «радикальные вывески нам не нужны» [472]. Конференция полностью одобрила речь Милю­кова.

На этой же конференции Милюков выступил с такти­ческим докладом, опубликованным затем под названием «Политические партии в стране и в Думе». В. И. Ленин посвятил этому докладу статью «Последнее слово русского либерализма», в которой расценил его как документ ис­ключительной важности, излагающий «официальную плат­форму к.-д. партии»[473]. Квинтэссенция доклада заключа­лась в идее «параллельной деятельности». «Не исключена возможность,— указывал Милюков,— параллельной дея­тельности демократического конституционализма с непос­редственными выражениями желаний народных масс» [474], иначе говоря, с революционным движением. Оценивая эту тактику, В. И. Ленин писал: «Упорядоченный буржуазный конституционализм, с монархией во главе, превосходная вещь, но ее не выходит, ее не выйдет без нового движения масс,— вот итог кадетского „совещания**. Нам ненавистно движение масс, ненавистна „демагогия** „земли и воли**, ненавистны „политические судороги**, но мы реальные по­литики, мы должны считаться с фактами, мы должны на­правлять свою политику так, чтобы идти параллельно с дви­жением масс, раз оно неизбежно. „Не исключена возмож- ность“ успешной борьбы за руководство крестьянскими и городскими (кроме рабочих) массами: попытаемся слова­ми о нашем „радикализме** обеспечить себе местечко в на­родном движении, как словами об оппозиции его величест­ва мы обеспечили себе местечко в Лондоне» [475].

АГРАРНЫЙ ВОПРОС

От крестьянского «цезаризма» к аграрному бонапартизму.

Думский бонапартизм Столыпина был производной от его аграрной политики. Третьеиюньская Дума представляла собой политическую надстройку над знаменитым указом 9 ноября 1906 г., в задачу которой входило увенчать ра­дикальную экономическую реформу серией политических реформ. Эти реформы были поставлены царизмом в пря­мую зависимость от новой аграрной политики, выражен­ной в другой столыпинской формуле: «Сначала гражда­нин, потом гражданственность» — сперва создание мас­совой социальной опоры самодержавия в лице кулачест­ва, а затем уже «гражданские», сиречь либеральные, реформы.

Столыпинская аграрная программа была объявлена «осью внутренней политики». Она рассматривалась как главное и по сути последнее средство спасения от револю­ции. «...Крепкое, проникнутое идеей собственности, бога­тое крестьянство,— говорилось в особом секретном журна­ле Совета министров от 13 июля 1907 г.,— служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия, и если бы прави­тельству удалось проведением в жизнь своих землеустрои­тельных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был бы положен конец». «Но столь же неис­числимы,— подчеркивал журнал,— были бы, по огромной

важности своей, последствия неудачи этой попытки прави­тельства осуществить на сотнях тысячах десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, и окончательно похо­ронила бы все землеустроительные начинания правитель­ства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революцио­неров и страшно поднял бы престиж их среди крестьян» !.

Итак, царизм отдавал себе ясный отчет в том, что сво­им новым аграрным курсом он играет ва-банк. Это пони­мание подчеркивается тем обстоятельством, что новая по­литика представляла собой прямую противоположность прежней политике самодержавия в крестьянском вопросе, принципиальный поворот. Оценивая значение этого пово­рота, В. И. Ленин писал: «Эта перемена не случайность, не колебание курса министерств, не измышление бюрокра­тий. Нет, это глубочайший „сдвиг“ в сторону аграрного бонапартизма, в сторону либеральной (в экономическом смысле слова, т. е. = буржуазной) политики в области крестьянских поземельных отношений» [476][477].

Коренная идея прежней аграрной политики состояла в сохранении и укреплении общины; указ 9 ноября исхо­дил из необходимости ее повсеместного и форсированного разрушения. «Виновником» здесь оказалось крестьянство, которое во время революции выдвинуло требование кон­фискации помещичьих земель и национализации всей зем­ли. До этого самодержавие рассматривало крестьянство как консервативную силу, как свою массовую социальную опору.

Не следует думать, что это была иллюзия, простое за­блуждение. Иллюзия не могла бы продержаться почти пол­века, начиная от реформы 1861 г. Заблуждением нельзя объяснить то исключительное упорство, с которым господ­ствующий класс оберегал общину. Достаточно сослаться на авторитетное в данном вопросе свидетельство Витте, кото­рый руководил особым совещанием, изыскивавшим спосо­бы разрешения крестьянского вопроса (1902—1905 гг.). Во время обсуждения указа 9 ноября в Государственном совете он заявил, что совещание было закрыто сразу же

после того, как оно пришло к выводу, что «надо постарать­ся водворить личную собственность». И вслед за этим «пос­ледовали манифесты..., повелевающие не трогать ни в ка­ком случае земельное общинное владение» [478].

В пореформенный период крестьянство в целом дейст­вительно являлось массовой социальной опорой самодер­жавия. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал этот факт. Когда он, характеризуя бонапартизм, говорил о нем как о лавировании монархии, «потерявшей свою старую, патри­архальную или феодальную, простую и сплошную, опо­ру» [479], он разумел под таковой крестьянство.

На первый взгляд это утверждение противоречит на­шему представлению о революционной природе крестьян­ства, ленинскому тезису о крестьянстве как главном союз­нике пролетариата в демократической революции, его же положению о борьбе двух тенденций в решении аграрного вопроса, которая завязалась еще накануне реформы 1861 г.: прусской, помещичьей, и'крестьянской, революци­онно-демократической. На самом деле противоречия здесь нет, вернее, это было противоречием реальной действитель­ности. Экономическая неразвитость крестьянского хозяйст­ва, его полунатуральный характер являлись той объектив­ной основой, на которой покоились политическая отста­лость крестьянства, его темнота, сословная замкнутость, прочные и длительные царистские иллюзии. С развитием капитализма эта объективная основа размывалась, но это был долгий, мучительный процесс: рост крестьянской ре­волюционности, хотя и неуклонный, шел сперва очень мед­ленно и неравномерно. Таким образом, крестьянство слу­жило опорой царизму в том смысле, что оно было еще недостаточно революционно, что полуфеодальная его природа преобладала еще над фермерской.

На вопрос, насколько далеко зашел процесс разруше­ния патриархально-крестьянской опоры царизма, насколь­ко изменилось настроение крестьянства, могла дать и дала ответ только революция. Но даже в начале революции 1905—1907 гг. крестьянство еще было полно царистских и конституционных иллюзий, с которыми оно расставалось очень трудно и медленно. В. И. Ленин отмечал, что Струве выдвигал в начале революции, в качестве смелого для того времени утверждения, идею о том, что «мужик» подымет­ся до уровня кадета5. Царизм же был уверен, что ему удастся использовать «мужика» как контрреволюционную силу.

Именно этим объясняются два крупных и связанных между собой маневра царизма в отношении крестьян, ко­торые он предпринял в 1905 г. и которые выглядят совер­шенной нелепостью с точки зрения его интересов, если не знать этих расчетов.

Первым таким маневром был проект закона о «прину­дительном отчуждении» части помещичьих земель, разра­ботанный главноуправляющим ведомства землеустройства и земледелия Н. Н. Кутлером. Не кадеты, а кабинет Витте первым выдвинул программу «принудительного отчуждения». Кадеты лишь наследовали ее, когда прави­тельство от нее отказалось. Сам Кутлер после, отставки стал одним из видных кадетских деятелей, признанным авторитетом кадетской партии по аграрному вопросу.

Н. Н. Кутлер отнюдь не был одиноким чудаком. Он от­ражал настроения весьма влиятельных групп класса кре- постников-помещиков. После октябрьско-декабрьских со­бытий знаменитый Тренов и не менее знаменитый адмирал Дубасов настаивали на необходимости как можно скорее провести в жизнь «принудительное отчуждение». «Я сам помещик,— говорил Трепов,— и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собой вторую половину». То же самое заявлял Витте в декабре 1905 г. Дубасов[480]. В письме к царю Витте, оправдывая Кутлера, писал, что он «слышал те же мнения от наиконсервативнейших лю­дей». В подтверждение он ссылался на того же Дубасова и на «многих консервативных помещиков, писавших то же самое» [481].

Основная причина, заставившая дворянство отвергнуть проект Кутлера, коренилась не в самом проекте, а в рево­люционности крестьянства. Главный довод всех дворян­ских записок на имя царя сводился к мысли, что «прину­дительное отчуждение» не остановит крестьян, а приведет к полной ликвидации помещичьего землевладения рево-

люцйойным путем. В одной из таких записок, на которой стояла помета царя: «Это умная записка», говорилось: «...Ясно, что если и возможно ожидать прекращения аграр­ных беспорядков в сельских местностях от дополнитель­ного наделения крестьян, то лишь после раздела всех част­новладельческих земель между крестьянством, т. е. после исчезновения самого объекта, на который направлены эти беспорядки» [482]. Во всеподданнейшем докладе Витте основ­ное возражение министров — противников кутлеровского законопроекта сформулировал следующим образом: «Ука­зывалось, что никакие частные мероприятия по передаче крестьянам частновладельческих земель не приведут к ус­покоению их, так как они всегда будут стремиться, обод­ренные к тому в своих вожделениях, к полному захвату всей земельной собственности» [483].

Опыт I и II Дум полностью подтвердил всю обоснован­ность опасений крепостников-помещиков. Кадеты, играя в этих Думах роль «центра», пытались повести за собой тру­довиков на базе своей аграрной программы. Выступле­ния и аграрные проекты трудовиков полностью развеяли кадетские надежды на возможность примирить кресть­ян с помещиками. «Крестьянская демократия,— писал В. И. Ленин,— не оправдала надежд. Она показала,— в I Государственной думе еще яснее, пожалуй, чем в 1905 году,— что она с 1861 года стала сознательной. При таком крестьянстве кутлеровско-кадетский проект стал бессмыс­лицей: крестьяне не только» не дали бы себя надуть по-ста­рому, но использовали бы даже кадетские местные земель­ные комиссии для организации нового натиска... Граждан­ская война переросла либерально-чиновническое прожек­терство. Классовая борьба бросила прочь мечтания о „со­циальном миреи и поставила вопрос ребром, „либо по-сто­лыпински, либо по-трудовицки“» [484].

Такова была судьба первого маневра.

Второй маневр нашел выражение в избирательном за­коне 11 декабря 1905 г. Главнейший недостаток закона И декабря, писал позднее Витте, это «его, если так можно выразиться, крестьяский характер. Тогда было признано,

Ято Держава может положиться только на крестьянство, которое по традиции верно самодержавию.

Царь и народ!..

Поэтому такие архиконсерваторы, как Победоносцев, Лобко и прочие, все настаивали на преимуществах в вы­борном законе крестьянству» и. О том же писал товарищ министра при Столыпине, автор обоих избирательных за­конов С. Е. Крыжановский [485][486].

Докладчик особой комиссии Государственного совета по указу 9 ноября П. Ф. Красовский говорил: «долгое время считалось, что община есть оплот охранительных начал... Такая идеализация общинных порядков... господствовала в наших правительственных сферах и Ъ обществе до само­го последнего времени. Под влиянием этого розового воз­зрения на общинный строй были составлены декабрьские правила о выборах в Государственную Думу» [487].

В. И. Ленин не раз подчеркивал, что до конца 1905 г. и власть и помещики рассчитывали на консервативность крестьян. На Петергофском совещании 19—26 июля 1905 г., подготовившем булыгинскую Думу, писал он, «столпы будущего Совета объединенного дворянства, А. А. Бобринский, Нарышкин и т. д., были за то, чтобы в Думе дать преобладание крестьянами [488].

Разочарование было весьма жестоким. «Составу первых двух Дум, наполовину почти набранному из крестьян,— указывал тот же Красовский,— суждено было разрушить эти иллюзии. Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представите­лей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты. Тех консервативных начал, охранителем которых счита­лось наше крестьянство, в нем не оказалось. А наряду с этим по всей России запылали герценштейновские иллю­минации, воскресли картины из времен Стеньки Разина и Пугачева» [489].

Оценивая значение ставки царизма на крестьянство, В. И. Ленин писал: «„Кадетский44 проект принудительного отчуждения был проектом министра Кутлера в кабинете Витте, мечтавшего о самодержавии, опирающемся на кре­стьян! Когда крестьянская демократия шла в гору, ее, эту демократию, пытались подкупить, развратить, обмануть проектом „мирного44, „принудительного отчуждения44, „вто­рого освобождения44, проектом чиновнического „принужде­ния крестьян помещиками44... Кадетский аграрный проект есть проект министра при Витте „сыграть44 в крестьянский цезаризм» 16.

На смену несбывшейся мечте пришел реальный расчет. Результатом его был переход от политики «крестьянского цезаризма» к политике аграрного бонапартизма, от Думы с кадетским «центром»— к Думе с «центром» октябрист­ским. Царизм и крепостники-помещики трезво оценили обстановку. Они решили искать в деревне не иллюзорных, а действительных союзников. Все крестьянство как союз­ник, о чем свидетельствовали уроки революции,— фикция, часть крестьянства, кулачество,— надежная опора. Кресть­янский цезаризм оказался заманчивой утопией, аграрный бонапартизм — политика раскола деревни с целью отвле­чения ее от помещичьих земель и создания массового слоя кулачества — имела реальные шансы на успех.

«Почему,— писал В. И. Ленин,— столыпинская аграр­ная политика может пользоваться „относительным успе­хом44? Потому что в крестьянстве нашем уже давно созда­ны капиталистическим развитием враждебные классы кре­стьянской буржуазии и крестьянского пролетариата» 17. Аграрный бонапартизм, писал он в другом месте в ноябре 1908 г., «не мог бы даже родиться, а не то что продержать­ся вот уже два года, если бы сама община в России не раз­вивалась капиталистически, если бы внутри общины не складывалось постоянно элементов, с которыми самодер­жавие могло начать заигрывать, которым оно могло ска­зать: „обогащайтесь!44, „грабь общину, но поддержи

меня!44» 18.

Новая аграрная политика воплотилась в целом ряде ме­роприятий и законодательных актов: политика Крестьян-

в. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 22, стр. 56.

Там же, т. 17, стр. 29. is Там же, стр. 274.

ского банка, переселенческая политика и др. Но централь­ное место среди них занимал указ 9 ноября 1906 г., издан­ный в порядке 87-й статьи Основных законов и начавший претворяться в жизнь с 1 января 1907 г. Указ давал право каждому домохозяину-общиннику требовать укрепления своего надела в личную собственность. Разрешение на вы­дел давал сход простым большинством голосов. Если в те­чение месяца такой приговор не выносился, выдел поста­новлялся земским начальником. Каждый выделившийся домохозяин имел право требовать обмена своей земли на цельный участок в виде хутора или «отруба». Выдел осу­ществляли специальные землеустроительные комиссии под руководством Министерства внутренних дел.

Указ 9 ноября 1906 г. и Дума. Указ 9 ноября попал на по­вестку дня Думы 23 октября 1908 г., т. е. почти через два года после того, как он начал действовать. Обсуждение его длилось в общей сложности шесть с половиной месяцев. Но прошел еще год с лишним, когда он, наконец, принял форму окончательного закона — так называемого закона 14 июня 1910 г. В прениях выступило круглым счетом 500 ораторов. Уже этот факт свидетельствует об огромном интересе к столыпинскому указу, характеризует значение нового правительственного курса в аграрном вопросе.

В. И. Ленин посвятил обсуждению указа специальную статью — «Аграрные прения в III Думе». Анализируя эти прения, он выделил четыре классовые группы. «Четыре группы ораторов,— указывал В. И. Ленин,— выделяются сами собой: правые, кадеты, крестьяне и социал-демокра­ты. Различия между „правыми44 в тесном смысле и октяб­ристами совершенно сглаживаются. Крестьяне выступают безусловно, как одно политическое направление в аграрном вопросе, причем различие правых крестьян и трудовиков является лишь различием оттенков внутри единого направ­ления» [490].

Докладчик земельной комиссии октябрист С. И. Шид- ловский был вынужден признать, что идея конфискации и национализации земли остается и теперь заветным же­ланием подавляющего большинства крестьянства. Пытаясь развенчать ее, Шидловский доказывал, что только личная собственность на землю выведет крестьянина из нужды, превратит его в свободную личность, без которой невоз­

можно создать «правовое» государство. «Если кто действи­тельно желает обращения нашего государства в право­вое,— говорил докладчик,— тот не может высказываться против личной собственности на землю» [491]* Причину мало­земелья Шидловский объяснял обычными для помещиков доводами, которые ничего общего не имели с истиной: ог­раниченностью территории и экстенсивным, рассчитанным на большую площадь, крестьянским хозяйством. Послед­нее же он опять сводил к отсутствию личной собственности крестьян на землю.

Но подлинный мотив его приверженности к личной соб­ственности был иным. Отсутствие таковой, признал Шид­ловский, порождает у крестьян «веру в пространство», т. е. желание отнять у помещиков землю. Эта вера «в нашем народе еще очень сильна..., крестьянство в пространство верит как в единственного целителя всех недугов..., поэто­му уничтожение этой веры в спасительное пространство должно быть приветствовано» [492]. «Среди крестьян популяр­на мысль об экспроприации частновладельческих земель без выкупа. Помимо других соображений,— пугал Шидлов­ский крестьян,— захват чужого имущества неминуемо от­толкнет от крестьянского хозяйства всякого рода капиталы и уничтожит в корне все виды кредита — а это для них гибель». Не надо захватывать помещичью землю, убеждал крестьян Шидловский, «вступать из-за ее захвата в крово­пролитную войну было бы верхом безрассудности» [493].

От имени и по поручению правых их «общее принци­пиальное отношение к общине и к праву выхода из нее на основании закона 9 ноября 1906 г.» высказал епископ Митрофан. Прежде всего он пожалел о том, что община утратила свое прежнее, привлекательное для черносотен­цев значение. Когда-то община была удобна для людей, «являющихся в качестве учителей и руководителей наро­да», т. е. для попов, тем, что давала «им возможность в более широком масштабе развить свое просветительное влияние на народ, так как при ней можно влиять сразу на целые массы». Теперь это «моральное преимущество об­щины» исчезло, а раз так, то да здравствует «индивидуаль­ность личности», создаваемая на базе личной крестьянской собственности на землю. Ибо, объяснял Митрофан, кресть­янин, полюбив свое, «научится ценить и чужое». «Сводя к единству все сказанное,— заключал черносотенный епис­коп,— фракция правых приходит к тому выводу, что закон 9 ноября в высшей степени благодетелен для русского на­рода, и потому нужно желать всяческого его примене­ния» 23.

Граф В. А. Бобринский требовал разрушить общину на том основании, что она полезна революционерам, ибо «слу­жит... необходимым элементом для обострения классовой борьбы». Оправдывая издание указа по 87-й статье, он го­ворил, что закон был нужен срочно: «Крестьянство замета­лось, оно потеряло голову..., народ пошел за врагами отече­ства, и было одно время опасение, что... Россия гибнет. Не­обходимо было найти выход и найти его спешно и немед­ленно, и при этом найти верный выход». Правительство «нашло верный путь, а потому мы заявляем, что не было закона более важного, более спешного, чем указ 9 нояб­ря» 24;

Устами Маркова 2-го правые открыто заявили, что для сохранения помещичьего землевладения они не остановят­ся ни перед какими насилиями над крестьянской массой. «Я нисколько не опасаюсь того,— говорил курский „зубр44,— что часть крестьян при этом неизбежно обеззе­мелеет...» «И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют». Го­ворят, безземельным нечего будет делать. «Как нечего де­лать? Пусть едут в пустыни... Кто бедствует и не желает трудиться, тем место не на свободе, а в тюрьме, или они должны быть вовсе исторгнуты из государства, это — про­пойцы или лодыри...» 25.

Октябристы, как мы видели, защищали указ 9 ноября столь же рьяно и убежденно, как и правые. Отметив, что кадет Шингарев в своей речи тщательно избегал всякого упоминания об аграрной программе своей партии, граф А. А. Уваров с ехидством спрашивал: почему это так?

Ст. от., с. И, ч. 1, стб. 199—204.

Там же, стб. 494, 506.

Там же, стб. 931—933.

··

И отвечал: «Облетели цветы иллюзий кадетских» [494]. Каде­ты сами убедились в том, что их «принудительное отчуж­дение» не достигло цели.

Прогрессисты, в целом стоявшие ближе к кадетам, чем к октябристам, в аграрном вопросе полностью разошлись с ними и примкнули к правым и октябристам. Редактор прогреосистского «Слова» М. М. Федоров в статье, озаглав­ленной «Ложная позиция», писал, что аграрная речь Ми­люкова в Думе — ошибка и что кадетам надо стоять за указ [495]. Речь Н. Н. Львова, главного оратора прогрессистов по указу, была охарактеризована В. И. Лениным как обра­зец дикой ненависти и страха перед революцией [496].

Оценивая речи правых, В. И. Ленин особенно подчерки­вал защиту ими «частной собственности крестьян на зем­лю», защиту, красной нитью проходящую «через все их речи вплоть до обер-попа Митрофанушки... Спрашивается, почему класс помещиков и класс капиталистов так энер­гично защищает и во II ив III Думе частную собствен­ность крестьян на землю? Только потому, что таково „последнее правительственное распоряжение44? Конечно, нет! Это распоряжение подсказано и внушено Советом объ­единенного дворянства. Помещики и капиталисты превос­ходно знают того врага, с которым приходится им бороться, превосходно чувствуют, что революция связала победу по­мещичьих интересов с победой частной собственности на землю вообще, победу крестьянских интересов с уничтоже­нием частной собственности на землю вообще, и поме­щичьей и крестьянской. Сочетание частной собственности на надельные земли с общественной собственностью на экспроприированные помещичьи земли есть плохая вы­думка кадетов и меньшевиков. На деле борьба идет из-за того, помещики ли будут строить новую Россию (это не­возможно иначе, как на основе частной собственности на все роды земель), или крестьянские массы (это невоз­можно в полукрепостнической стране без разрушения частной собственности и на помещичьи и на надельные земли» [497].

Кадеты были противниками указа 9 ноября. Но их борь­ба против него носила не принципиальный, а тактический характер. Они принимали существо указа, но отвергали методы его осуществления. Причиной этого являлась ре­волюционная позиция крестьянства в аграрном вопросе, которую оно целиком сохранило и в третьеиюньский пери­од. Уже на первой сессии думские правые крестьяне внес­ли аграрный законопроект, революционно-демократическое содержание которого не вызывало сомнений. В связи с этим «Речь» опубликовала передовую, в которой суть дела была схвачена в очень точной фразе: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». Сделав на основании этого вы­вода другой правильный вывод, что указ 9 ноября не изле­чит крестьянство от трудовицкого духа, передовая предла­гала: «Только серьезная практическая постановка этого рода реформы (именно: аграрной реформы „на самом ши­роком демократическом базисе44) может излечить населе­ние от утопических попыток».

Приведя эти слова, В. И. Ленин следующим образом расшифровал их: «Читай: ваше превосходительство, г. Сто­лыпин, даже со всеми своими виселицами и третьеиюнь- скими законами вы не „излечили44 население от „утопиче­ского трудовицкого духа44. Дозвольте нам еще разок попро­бовать: мы пообещаем народу самую широкую демократи­ческую реформу, а на деле „излечим44 его посредством по­мещичьего выкупа и помещичьего преобладания в местных земельных учреждениях!» [498].

Речи ряда кадетских ораторов служат замечательной иллюстрацией к этим словам В. И. Ленина.

Еще на первой сессии, выступая по смете Министерст­ва землеустройства и земледелия, Милюков, объясняя суть тактики кадетов в аграрном вопросе в период I Думы, го­ворил: «Я не думал, что наши государственные люди за­будут, что законодательный почин Государственной Думы есть лишь первый шаг, первый приступ. Я не думал, что они не обратят внимания на то, что даже в нашем собст­венном проекте ближайшая стадия решения должна была состоять в серьезном обсуждении на местах этого вопроса. И только после такого, более или менее продолжительного, обсуждения вопрос вернется вновь в Государственную Ду­му. Я не думал, что забудут и то, что в Российском госу­дарстве существует не одна, а две палаты, а над палатами — воля монарха. И что, если захотят затормозить этот за- кон..., то для этого есть законодательный же способ, а не способ нарушения конституции. На всех этих основаниях я полагал, повторяю, что разрешение аграрного вопроса мирным путем не встретит затруднений и что единствен­ным препятствием нам будет — убедить крестьян, что наше решение для них приемлемо... Конфликт, которого мы боя­лись, был конфликт с крестьянами, которые сочли бы наше решение недостаточно защищающим крестьянские интере­сы». «Нам,— продолжал Милюков,— говорили: расширьте ваш проект аграрной реформы — за вас будут крестьяне... Мы этим путем... не пошли, мы предложили свой проект, а проект, подобный которому недавно был внесен в Думу (законопроект правых крестьян.—Л. А.), мы не приняли, мы его отвергли даже без передачи в предварительную ко­миссию. На этом, может быть, мы потеряли свое дело в Думе, но мы шли и идем этим путем и считаем его единст- венно правильным» [499].

Это было ценное признание. С точно таким же призна­нием выступил во время обсуждения указа кадет А. Е. Бе­резовский. Процитировав соответствующие выдержки из его речи, В. И. Ленин констатировал: «Г-н Березовский признал в октябре 1908 г. все, что говорили большевики летом 1906 года о земельном проекте к.^д.! В I Думе каде­ты публично выдвигали вперед демократическую внеш­ность своей реформы, доказывая ее помещичий характер на тайных совещаниях с Треповым и его прихвостнями. В III Думе к.-д. публично выдвигают вперед помещичий характер своей реформы, доказывая демократизм ее на тайных от полиции беседах с теми немногими чудаками, которые способны еще слушать бабушкины сказки. Двули­кий Янус по ветру поворачивает свои „лики“ то в одну, то в другую сторону. „Демократы44 падают до того низко, что перед черносотенными зубрами стараются доказать без­обидность своих действий и программ во время револю­ции!» [500].

Первый кадетский оратор по указу, Шингарев, начал свою речь также с характерного признания: «Этот кошмар­ный аграрный вопрос в России обладает странным свойс-р- вом феникса, вновь возрождающегося из, казалось бы, по­тухшего пепла». «Достигнет ли указ 9 ноября,— ставил он основной вопрос,— ...ценою недоразумений и смут в дерев-

не, ценою трудности его проведения, грозности вопроса соз­дания безземельных, достигнет ли он тех благ, которые он поставил своей целью?». Ответ давался отрицательный: нет, «вы никогда не достигнете именно этой цели,— успо­коения, потому что успокоение может получаться только устранением социальных противоречий...». Надо сохранить рациональное зерно указа: «Я не могу сказать, что надо оставить пустое место на нем, его отклонить». Кадеты за выдел, за личную собственность, но «мы хотим, чтобы этот выдел был обставлен разумными мерами, закономерно, чтобы этот институт проводился не так, как горячие бли­ны, а долгой, трудной, обдуманной законодательной рабо­той» [501],

Еще при обсуждении указа в земельной комиссии Думы Березовский предостерегал правых и октябристов: указ приведет «к образованию сельского пролетариата, который волей-неволей нами этой свободой толкается на грабежи и присвоение чужой собственности, которая нас всех так измучила, и предел которой мы желали бы положить... В будущем нашем постановлении этот обезземеленный на­род в сущности наталкивается на то, чтобы обратиться на те же землевладельческие земли и осуществлять свое пра­во на них явочным порядком» [502],

Его мысль другой кадетский оратор продолжал следую­щим образом: «Куда они пойдут? В город? Но город уже переполнен в избытке таким элементом, они пойдут на за­вод, пойдут на шахты, где прежде имели работу, теперь же нет, и они возвратятся назад и вместо заработка принесут домой только революционные листки и брошюры». Отвечая одному из правых, доказывавших, что указом «образуется класс собственников, который будет противодействовать революции», тот же Березовский говорил: «Ведь мы правой рукой делаем одно, а левой возбуждаем революцию,,,, по­тому что, если правительство, паче чаяния, не удовлетво­рит этих безземельных людей своими землеустроительны­ми мерами, то что же получится? Получатся миллионы обезземеленных людей, которых мы сами бросаем в рево­люцию» [503],

Конкретно кадеты предлагали следующие основные по­правки к указу: 1) срок для выдела, т, е, удовлетворения

подавшего заявление о выходе из общины, установить трехлетний; если в течение этого срока община не испол­нит выдела, заявитель получает право предъявить к ней по суду денежный иск; 2) сохранить наряду с личной соб­ственностью и семейную; 3) разрешить последний передел для общин, не переделявшихся 24 года и более; 4) предо­ставить общине право вместо выдачи земли выплачивать в течение трех лет равноценную денежную компенсацию идр.

Раскрывая смысл речей кадетских ораторов, В. И. Ленин писал:

Предыдущая глава

11

Следующая глава