Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Дом ангелов - Паскаль Брюкнер на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

У всякой страсти, даже самой темной, извилистый путь. Она идет на убыль и вспыхивает вновь с еще большей силой, когда ее уже считают угасшей. На долгие недели Антонен и думать забыл о своих пагубных замыслах. Сознавая, что спас того, кого хотел убить, он решил остановиться. Тоже мне, варвар-надомник, изверг фанерный. Взамен он принял целый ряд похвальных решений: он поднимется по служебной лестнице, женится на Монике — он не сомневался, что она, подумав, согласится. Он удвоил рвение на работе и в несколько дней рассеял опасения, вызванные его частыми отлучками. В качестве проверки Ариэль поручил ему группу богатых китайских предпринимателей, которые хотели приобрести несколько вилл в западном предместье, а возможно, даже усадьбу или небольшой замок. Он объездил с ними городки Рюэй-Мальмезон, Версаль, Ле-Везине, Сен-Жермен-ан-Ле, показывал им красивые особняки из тесаного камня, наслаждаясь их ритуалами и пытаясь прозреть суть за внешними формами их поведения. Они добрались до Валь-де-Луар и Турени, где осматривали поместья, крепости с башенками и бойницами. Эти места, донельзя старомодные, походили на парки аттракционов, и китайцы намеревались купить три-четыре объекта, чтобы воссоздать средневековье из папье-маше для своих соотечественников. В Шамборе они катались в паланкинах, которые несли их подчиненные, много смеялись и беззастенчиво сплевывали на землю. Возвращаясь из этих поездок, Антонен валился с ног. Ариэль частенько спрашивал его о личной жизни и вызывался поговорить с Моникой, чтобы помирить их. Он был непрочь подольше побыть с ней наедине, выступая адвокатом своего подчиненного.

Но Антонен не исцелился. Стоило ему встретить на улице опустившегося бродягу, как ярость вновь захлестывала его. Тогда, с толстяком на набережной канала Сен-Мартен, на него накатило сострадание. Этот человек во власти Злого Недуга тронул его. Это не должно было повториться. Через месяц после фиаско он возобновил свои блуждания по Парижу. Он выходил на охоту под покровом ночи, наведывался к бесплатным столовым и на видеокамеру с высоким разрешением снимал длинные очереди нищих, ожидавших кормежки. Точно хищник, подбирающийся к стаду, он высматривал самых слабых, истощенных, с трясущимися руками, тех, у кого едва хватало сил хлебать суп. Он давал им клички, анализировал их поведение, а вернувшись домой, устраивал кастинг ужаса, оставляя в списках лишь самых опустившихся. Ему часто вспоминалась фраза из американских детективных фильмов: It’s a dirty job but someone got to do it (Это грязная работа, но кто-то должен ее делать).

И на этот раз ему снова помог случай. Однажды под вечер в пятницу в бесплатной столовой Сент-Эсташ, в квартале Монторгей, в двух шагах от его дома, его внимание привлекла беззубая старуха. Маленькая, сгорбленная, с нечесаными волосами, она говорила пропитым хриплым голосом, словно наглоталась бритвенных лезвий. Ходила она в рваном свитере поверх грязной ночной сорочки, с голыми ногами — и это среди зимы, — в дырявых носках и сандалиях. Опустошив свой котелок, она садилась на ступени церкви и верещала, привлекая внимание, а когда к ней поворачивались головы прохожих, раздвинув ноги, извлекала окровавленную тряпку и вопила еще громче, ни к кому не обращаясь. Она выплевывала ругательства, размахивая своим омерзительным флагом. Что-то в Антонене возмутилось: он не любил невоспитанных женщин. Безобразнее этой твари и представить было нельзя: расплющенный нос торчал посреди сморщенного, с кулачок, лица. Губ не было вовсе, они провалились в рот, превратившийся в узкую щель. Не укладывалось в голове, что этот монстр — женщина. Антонен стоял перед ней как вкопанный, разинув рот.

— Чего смотришь, пидор гнойный, или не видал, что у бабы между ног, мудила?

Старуха поднялась, грозя ему кулаком, и Антонен сразу понял — это будет она. Она заплатит за свое бесстыдство. Сфотографировав ее, он проследил за ней до Форум-де-Аль. Там проходит под землей большая дорожная развязка длиной в несколько километров; туннель соединяет набережные Сены с кварталами правого берега, проходя под садами Форума и разветвляясь в громадный дорожный комплекс. Старуха вошла в него с улицы Тюбиго, где проделаны три отверстия в огромной бетонной плите, растрескавшемся бункере, увитом чахлой растительностью. Она шла, волоча ноги. Выбрав левый вход, с улицы Мондетур, по узкой полосе тротуара она углубилась во мрак, ругаясь вслед редким проезжавшим машинам, слепившим ее фарами. Через сотню метров открыла решетчатую дверь, предназначенную для обслуживающего персонала, в которой кто-то выломал замок, и спустилась вниз по лестнице. Антонен следовал за ней на расстоянии, морщась от зловония. Лестница выходила в коридор, едва освещенный потрескивающей неоновой лампой. Издалека доносился глухой гул, смесь уличного движения и голосов. Должно быть, где-то там было стойбище ее собратьев, к которым она и направлялась неверным шагом. Если бы хватило смелости, он задушил бы ее прямо здесь, воспользовавшись случаем, но веревки у него с собой не оказалось, а прикоснуться к ней голыми руками было противно.

Он колебался.

Перспектива утолить жажду смерти повергла его в панику. Это слишком просто, ему нужно время. Он не тронул ее и вернулся назад, хорошенько все запомнив, чтобы найти дорогу в следующий раз. Теперь он знал, куда она уходила каждый вечер. Он еще не раз видел ее на церковной паперти, отвратительную, злобную; он называл ее Карабос. Поев, она всегда требовала вторую порцию, пинала ногами стоявших за ней, выбивала у них из рук миски. Потом обходила террасы кафе, задирая клиентов, молодых, здоровых, оскорблявших ее своим счастьем. Приподняв юбку, заливалась гадким утробным смехом. Порой ее прогулки между столиками кончались плохо; не довольствуясь одной только бранью, старуха плевала в тарелки, распускала руки. Она раздавала женщинам оплеухи, смахивала со столов напитки, однажды даже раздавила стакан в ладонях и пыталась обрызгать сидевшую рядом брюнетку своей кровью. Никто не смел дать ей отпор. Какая-то священная аура окружала это чудовище, то была извращенная притягательность падали, ее тело являло собой ходячий архив разложения. Порой полиция забирала ее на неделю, но она возвращалась, все такая же, под защитой статуса полусумасшедшей.

Однажды дождливым вечером, повыв со ступенек лестницы на луну, Карабос отправилась, шатаясь, в сторону Нового моста. Она поскользнулась на металлической крышке водосточного люка и упала на дорожке сада, разбитого на месте бывшего Центрального рынка, именуемой теперь аллеей Андре Бретона. Старуха пыталась встать, тяжело опираясь на локоть.

Внезапно Париж опустел.

Они были одни на целом свете.

Она лежала на земле жалкой сломанной куклой, заплутав в лабиринтах своего безумия. Антонен снова ничего с собой не захватил, но он должен был нанести удар. Второй раз такого шанса может не представиться. Он мог бы отломать сук дерева и бить ее. Слишком заметно, слишком грубо. Ему претило пролить кровь, дать выход телесным жидкостям. Большой камень решил бы проблему, но камней в этом подобии сада не нашлось. Какой-то шорох отвлек его внимание: слева надвигалось полчище крыс, казалось, земля заколыхалась. Добрый десяток этих тварей пересекал аллею строем, слаженно, быстро. Промелькнув тенью, они скрылись с шелковистым шуршанием под крышкой водосточного люка. Карабос все еще лежала, протягивая к нему руки и бормоча что-то невнятное. Его прошиб пот, и, вдохнув кислый запах, он осознал свой страх, свое желание. Машинально он взял ее за руку, потянул, помогая встать. Когда она почти поднялась, он отпустил руку. Она упала, тощее тело стукнулось о брусчатку. Он опять потянул ее вверх, силой поставил на ноги и снова толкнул. Еще немного — и она разобьется, ее череп треснет, как яичная скорлупа. Он с наслаждением представлял себе эту картину. Старуха падала, а он бил ее ногой между грудей. Она визжала.

Карга, однако, оказалась хитрее, чем он думал. Поняв стратегию Антонена, она скорчилась на блестящей от дождя брусчатке и спрятала тощие руки между ног. Он еще раз попытался ее поднять. Но она вдруг выхватила из-под своих лохмотьев какой-то блестящий предмет и быстрым движением метнула ему в ногу. Он едва ощутил ожог, увидел опасную бритву, испугался. Умей он драться, выбил бы лезвие из ее руки и добил бы ее ногами. Карабос пришла в себя и уже надвигалась на него ползком, угрожающе сжимая бритву. Она хотела снова его порезать, злобно бормоча ругательства. Ему представилось ржавое лезвие — верный столбняк. Он отступил. Нельзя было недооценивать энергию отбросов общества, ведь их жизнь — борьба за выживание. Он помчался в отделение скорой помощи больницы Отель-Дье, чтобы продезинфицировать порез, сказал, что на него напали, подавать жалобу отказался и согласился на всякий случай на укол. Проклятая ведьма порезала его почти до кости. Еще немного — и он остался бы хромым. Назавтра, несмотря на повязку, он усердно занялся карате, которое на время забросил.

Унижение не давало ему покоя ни днем ни ночью. Когда нога зажила, он поклялся отомстить. У церкви Сент-Эсташ старухи не было, и он побежал к туннелю под Форумом. Оделся он соответственно случаю, спрятал под курткой короткую дубинку, прихватил фонарик и баллончик со слезоточивым газом. Но гордостью его были ботинки, в носки которых он забил обойные гвозди — их головки едва выступали из подошвы, а острия он загнул, чтобы не поранили ноги. В левый ботинок он спрятал маленький нож с выкидным лезвием в кожаном футляре. Одни только приготовления наполнили его злобной радостью; если бы не надо было иметь пристойный вид на работе, он обрился бы наголо, чтобы выглядеть агрессивнее. Говорят, не всяк монах, на ком клобук, но что касается насилия, это именно так. Всю дорогу он насвистывал «Молодую гвардию», песню большевиков, которой научил его отец, и весело думал, что тот был бы рад возрождению коммунистической идеи и конвульсиям финансового капитализма. Чем больше проходило времени, тем ближе он чувствовал себя к этому человеку, жившему в тени слишком сильной супруги. Он нырнул под землю на улице Тюрбиго, щуря глаза от фар встречных автомобилей и закрывая лицо, чтобы не быть узнанным. Повсюду валялись люди на картонках, дыша выхлопными газами. Он нашел решетчатую дверь, спустился по ступенькам и оказался в узком коридоре. Слышался глухой гул вентиляции, где-то капала вода. Струйки пара вырывались из плохо пригнанных стыков труб. Он находился, должно быть, за большим подземным паркингом: с одной стороны сотни машин, с другой — тайный мир с его призраками. В конце коридора оказалась еще одна лестница, уходившая под землю. Пол и стены были исписаны граффити, забрызганы грязью. На площадках валялись матрасы, чьи-то временные ложа, и пустые пивные бутылки, точно дань силам ночи. Вправо и влево уходили короткие галереи, заканчивающиеся запертыми дверями. Неужели он ошибся? Возможно ли, что старая ведьма проделала весь этот путь?

Антонен спустился еще на три или четыре этажа, пока лестница не кончилась; зарешеченные лампочки, дававшие свет, стали реже. Он включил фонарик и вскоре вышел на что-то вроде насыпи. Потянуло тяжелым духом, говорившим о скоплении людей, жара стала удушающей. Запахи ног, пота, никотина отчаянно соперничали друг с другом. Полоска света пробивалась из-под приоткрытой двери, откуда доносились голоса. С бьющимся сердцем он заглянул в щель и увидел что-то вроде дортуара — матрасы на полу, железные койки. Человек десять, все мужчины, пузатые и тощие, расхаживали по комнате, пили и курили. Кто-то готовил еду на газовых плитках. За этой комнатой угадывались другие, целая подземная сеть. Антонен приотворил дверь; большая очередь стояла к коренастому крепышу в майке, длинных трусах и босому, который раздавал матрасы и собирал деньги. Другой субъект, как две капли воды похожий на первого, сидел в шезлонге, скрестив ноги, и наблюдал за его действиями с длинной палкой в руке. Рядом с ним стояли два ящика пива, которое он продавал поштучно. Сходство этих двоих было поразительным: тот же рост, то же телосложение, те же поджатые губы, тот же нос в густой сетке красных прожилок. На продавленной ободранной софе сидели еще мужчины, некоторые в одних трусах, пили, курили, барабанили по картонкам. Успевшие выпить подсчитывали оставшуюся наличность. У иных Антонен заметил мобильные телефоны, у двух-трех даже ноутбуки. Из соседних комнат выходила еще публика, многие были болезненно худы. Висел густой дым, дышать было нечем. Антонен испытал удивление первопроходца перед неизвестным племенем. Стало быть, под поверхностью Парижа есть другой город, где Люди Тьмы отдыхают от своих горестей. Иерархия была проста: те, кто без гроша, спали на лестнице, остальные — на этом импровизированном постоялом дворе.

Он завороженно смотрел, вытаращив глаза, и вдруг оказался внутри: еще один бродяга с перекошенным лицом толкнул его сзади, беззлобно, но сильно. Мол, вставай в очередь, как все. Антонен пристроился в хвост, не зная, что спросит. Зрелище этого хаоса так его ошеломило, что он почти забыл об осторожности. Он пришел убить — а оказался в очереди, как в булочной. Когда он добрался до «портье», тот отвлекся от своего занятия и всмотрелся в него. Он не мог понять, кто перед ним: слишком чистый для маргинала, но одет не как цивильный горожанин. Может быть, легавый, но зачем он здесь?

— Что угодно, мсье?

Антонен замялся.

— Не понял? Стандартный номер или люкс? С душем или с ванной?

Вокруг заржали. Мужчина подмигнул остальным. Гордый своим остроумием, он взял Антонена за подбородок, сдавив ему горло своей лапищей, полунасмешливо, полуустрашающе. Беглым взглядом оценил его платежеспособность, которая явно была куда выше, чем у обычных клиентов.

— Да ты, старина, богач рядом с нами-то. Хочешь девочку?

— Какую девочку?

«Портье» достал из кармана большой школьный свисток и трижды коротко свистнул. Тут же откуда-то вышла молодая женщина, приземистая, белобрысая, остроносая, похожая на обоих парней.

Крепыш сорвал с Антонена шапочку:

— Перед дамами шляпу снимают, мсье.

— Марго, — приказал другой, — постель с обслуживанием.

Замарашка пожала плечами и вздохнула.

— Сделай это для мамочки, пожалуйста, ей надо на лечение.

Он ухватил ее за щеку и ущипнул так, что девушка вскрикнула от боли. Она покосилась на Антонена. Потом устремила на него взгляд, который, казалось, молил:

— Спасите меня из этой тюрьмы.

Что это за «мамочка», Антонен даже задуматься не смел — верно, дела семейные. Даже в самом низу социальной лестницы вместе выживать легче. Из люка, спрятанного под скатанным ковром, тем временем выбирались еще женщины изможденного диковатого вида. Они сбились в кучку, что-то ворча.

— Нет, не интересуюсь.

— Что, не глянулась тебе наша сестра, недостаточно хороша для тебя? Цена сходная, договоримся, хочешь?

— Я не ее ищу.

— А кого же?

— Женщину постарше, маленькую такую, она много кричит и ходит в бесплатную столовую Сент-Эсташ.

Голос его звучал фальшиво. Мужчина, лежавший в шезлонге, привстал.

— Чего тебе от нее надо?

— Я должен ей немного денег, — не задумываясь ответил Антонен.

— Вот как, хорошая новость. Очень кстати, это наша мать. Давай выкладывай, мы ей передадим.

Переварив эту информацию, Антонен понял, в какую западню угодил. Так это чудовище еще и дало потомство?

— А где она? Я хотел бы передать ей лично.

— Не доверяешь нам? А скажи-ка, откуда ты ее знаешь?

Антонен замялся, достал из кармана две банкноты по двадцать евро и протянул их мужчине.

— Это все?

— Ты хочешь сказать, — вмешался второй брат, — что перся в такую даль, только чтобы отдать долг? Редкость в наше время. Святой ты, что ли, парень? А почему в таком прикиде? Это, часом, не ты напал на нашу маму как-то ночью?

Ломая голову, как бы увильнуть от вопроса, Антонен вдруг почувствовал прикосновение шершавой кожи: иссохшая ледяная ладонь легла на его руку. А за этой ладонью показалась и вся Карабос, еще больше, чем прежде, похожая на скелет. Откуда она взялась? К нему обращался череп, из-под черт проступали кости. Он в ужасе отшатнулся — ему показалось, что перед ним реинкарнация старой австриячки.

— Чего тебе надо?

Голос был скрипучий, пронзительный, точно лязг разлаженного механизма. Она нервно хихикала, старая девчонка, прошедшая через все мыслимые мерзости, озиралась, ища внимания окружающих, а кротовый народец пялился на нее, посмеиваясь.

— Чего тебе надо, голубчик? Хочешь надеть колечко мне на пальчик?

Все заржали. А мумия продолжала ораторствовать:

— Надо тебе спросить разрешения у моих сыночков, слышишь? А пока, так и быть, можешь меня поцеловать.

Она потянулась к нему своим беззубым ртом. Подбородок ее трясся. Это ископаемое женского рода, эта хранительница парижских бездн жеманничала.

— Ну что, котик, поцелуешь?

Воспользовавшись тем, что Антонен отвлекся, один из близнецов наклонился и задрал ему штанины: врачи выбрили то место, где бритва разрезала кожу. Если парни увидят розовый шрам, ему конец. Угрожающее кольцо уже сомкнулось вокруг него.

Сознавая свое физическое превосходство — он был на голову выше всех, — Антонен двинул чересчур любопытного сына старухи подбитым гвоздями ботинком в подбородок и, вырвавшись из круга, кинулся к двери. Он успел увидеть, как несколько фигур медленно осели на пол, словно алкоголь тормозил падение. Нищая братия не преследовала его, они только взревели, точно потревоженная нечисть на шабаше, а потом расхохотались. Этот жуткий хохот несся за ним, пока он взбегал по лестнице. И в общем гвалте выделялся высокой нотой смех Карабос — тонкий, скрипучий, дьявольский смех. Все они издевались над ним, и град насмешек несся вслед, пока он поднимался.

Добежав до освещенной площадки, он встретил еще несколько клошаров, которые, пошатываясь, искали пристанища на ночь. Антонен достал из ботинка нож и продолжил восхождение к выходу. Выбравшись наконец на проезжую дорогу и увидев над собой табличку «Улица Лувр», он понял, что спасен. Подземелья ужаса отпустили его. Он перелез через заграждение, рухнул без сил у ступенек Биржи на вытоптанный газончик и заплакал слезами ярости, облегчения, разочарования. Почему этот сброд, вместо того чтобы проучить его, смеялся? Они даже не приняли его всерьез. Это омерзительное, что с виду, что в поступках, отребье хохотало над ним. Быть может, его приглашали таким образом разделить с ними их пойло и их вшей? И вместе, поднимаясь и падая, напиваясь и блюя, они опустятся на самое дно, в последний круг ада, в большую клоаку Парижа.

Часть третья

Встреча с замечательной женщиной

Глава 10

Смена стратегии

У Антонена опустились руки. Он возомнил себя избранным Богом, чтобы очистить землю от скверны. Но Бог отнял у него мандат. Он забросил работу. Свирепствовал кризис, Ариэлю нужны были результаты. Он вбил себе в голову составить конкуренцию крупнейшим агентствам по элитной недвижимости, а еще хотел купить небольшие виноградники в Любероне, Лангедоке, Кагоре и удобрить почвы для лучшего урожая. Он нанял за бешеные деньги некую даму — медицинского консультанта по окружающей среде, в обязанности которой входило выявлять аллергенные субстанции в старых домах. Специалист по эфирным маслам, она также практиковала на досуге ароматерапию. Она прощупывала полы и стены, разбирала квартиры по досточкам в поисках загрязнений и следов асбеста. Нанял Ариэль также двух франтов, из благородных, с дворянскими фамилиями, очень представительных и принадлежавших к миру, до которого он хотел дотянуться. Наконец, он купил помещение, примыкавшее к агентству, хозяйка которого, старая еврейка родом с Украины, как раз умерла. Он оплатил ее похороны и произнес трогательную речь о роли диаспоры из Центральной Европы в швейной промышленности и ее значении для лица квартала Маре. Он даже хотел упомянуть о мерещившихся ему кипах и своей возможной принадлежности к народу Моисееву, но Антонен его отговорил. Никогда еще Ариэль так не тратился, в то время как продажи катастрофически падали. Он требовал многого от всех, не прощал ни малейшей промашки. Поведение Антонена огорчало его: он несколько раз на правах наперсника говорил по телефону с Моникой. Она хотела знать точно: кто заменил ее в сердце бывшего любовника? Ариэль пригласил ее на обед, чтобы успокоить, и теперь в каком-то смысле спрашивал у Антонена разрешения соблазнить его бывшую подругу. Если он так глуп, что упустил женщину столь же восхитительную, сколь и блестящую, так пусть хотя бы даст другому попользоваться. Антонен великодушно разрешил, намекая на свои бурные похождения, хотя его внешний вид отнюдь не свидетельствовал в пользу насыщенной личной жизни. Он приходил на работу небритым, всклокоченным, забывал сменить рубашку, начистить ботинки. Он, всегда за собой следивший, совсем себя запустил. Это больше не был донжуан в расцвете, скорее старый холостяк, не ищущий одобрения зеркала.

Он взял себя в руки, вспомнил, что путь его предначертан. Он все еще надеялся кому-то довериться. Но как открыть такую тайну, не рискуя прослыть преступником? Приходилось придерживаться излюбленной стратегии: скрытность, скрытность и еще раз скрытность. С недавних пор ему снова стали сниться родители, он хотел спросить у них совета, но они по обыкновению ссорились, и докричаться до них было невозможно. Они не обращали никакого внимания на сына, крутившегося рядом.

Он привел себя в порядок, с усердием взялся за работу и возобновил уроки боевых искусств. Провидение даст ему третий шанс, он был в этом уверен. Однажды апрельским вечером на улице Фобур-Сен-Дени он наткнулся на бригаду службы спасения, уговаривающую строптивого бомжа. Ласковый тон женщины-врача и чернокожего социального работника, их бесконечное терпение глубоко тронули Антонена. Бродяга, лежавший под грязным тряпьем, посылал их подальше, а они, сохраняя спокойствие, поили его горячим кофе, кормили супом, предлагали ночлег. Для Антонена это было озарением: он должен, как эти люди, работать в гуманитарной системе. Он позвонил в несколько организаций и записался на собеседования. Приняли его снисходительно, даже недоверчиво. Он репетировал перед зеркалом, отрабатывал мимику, заготовил речь, довольно близкую к истине: он возмущен количеством людей, выброшенных на улицу, и хочет помочь им в меру своих скромных сил. Гнев его был искренним и произвел впечатление. Но одна только бесплатная столовая Сент-Эсташ готова была принять его немедленно, на три вечера в неделю, благо он жил рядом. Работа не оплачивалась, только давала право на бесплатный ужин.

Ему выдали синюю нарукавную повязку и длинный передник, чтобы защитить одежду. «Клиенты» появлялись наплывами, первой приходила трезвая и вполне пристойная публика, много мужчин, несколько женщин, за ними прибывали другие, шатающиеся, увечные. Персонал состоял из самоотверженных молодых людей и девушек, желающих внести лепту в борьбу с нищетой в современном мире. Как стыдился Антонен рядом с ними своих дурных мыслей! Девушки улыбались ему, но быстро пасовали перед его холодностью. Он исподволь навел справки о Карабос. Старуха умерла в конце зимы: ее нашли раздетой, в одной задранной сорочке, на горке в детском садике неподалеку. Переохлаждение, вне всяких сомнений. Антонен пришел в отчаяние. Для очистки совести он сходил и к каналу Сен-Мартен, узнать, что сталось с Марселем Первым. Его место занял уже другой клошар, помоложе и поагрессивнее. Марсель Первый допился до ручки и однажды вечером утонул в канале. Антонен был раздосадован еще пуще: «кто-то» посягнул на его работу!

Ариэль обнаружил однажды, роясь в столе Антонена, — он шпионил за всеми своими сотрудниками, — официальную бумагу, удостоверявшую работу последнего в бесплатной столовой. Это его сильно разочаровало: он мечтал о незаурядной судьбе для своего протеже, а тот скатился до вульгарной благотворительности. Он отправился однажды вечером к церкви Сент-Эсташ, одевшись соответственно случаю, встал в очередь и, оказавшись лицом к лицу с Антоненом, — тот разливал половником густой суп, — презрительно бросил:

— Что, делаем доброе дело, помогаем убогим?

Антонену было досадно, что его разоблачили, но он ничего не отрицал. У него свои убеждения, и он волен делать, что ему вздумается, в свободное от работы время. Широким жестом он наполнил миску Ариэля до краев.

Однажды вечером, в пятницу, около половины десятого, когда кухня уже закрывалась и последние «клиенты» доедали суп, подкатил большой мотоцикл, с которого спрыгнула женщина, вся в черном, и направилась прямо к Антонену, на ходу снимая шлем. Она тряхнула головой, освобождая волосы, достала из кармана куртки фотографию и, даже не поздоровавшись, спросила, видел ли он этого человека. Это был скверный снимок мужчины лет сорока с лицом словно из папье-маше. Мотоциклистка говорила решительным тоном, видно, не привыкла, чтобы ей перечили. Смерив Антонена взглядом, она потребовала старшего и, не поблагодарив, укатила в ночь. Он навел справки — это была директриса небольшого приюта для бездомных под названием «Дом ангелов», расположенного в Пре-Сен-Жерве, на окраине Парижа. Эта женщина, носившая сногсшибательное имя Изольда Деода де Отлюс, была героиней французской гуманитарной среды, почти такой же известной, как аббат Пьер или Бернар Кушнер. Антонен, задетый ее надменностью, набрал имя в Гугле и нашел множество ссылок. «Аристократка», как ее называли, была настоящей пассионарией: она с ранней юности не раз бывала с благотворительными миссиями в Индии, в Бангладеш, но чаще всего в Африке, в зонах военных действий — в Сьерра-Леоне, Либерии, Конго, Руанде. Несколько лет она провела у Матери Терезы в Патне и в Калькутте, была ранена в левую руку в перестрелке во Фритауне и месяц числилась пропавшей без вести.

Антонен читал эти строки и диву давался: он искал информацию, а нашел целый роман. Эта женщина оказалась полной противоположностью всему, что он любил: бурная жизнь против жизни домашней. Изольда де Отлюс была родом из французской семьи, прославившейся при Старом Режиме наравне с Конде и Ларошфуко, затем в наполеоновских войнах и, что более спорно, принадлежностью к коллаборационизму во Вторую мировую. Ее двоюродный дед, Арно де Отлюс, руководил милицией Центрального региона, пока его не скосила автоматная очередь бойцов Сопротивления весной 1944 года. Его легендарная жестокость — каких только зверств ему не приписывали — снискала ему прозвище Людоед из Алье. Его младший брат Эрнест, напротив, ушел в партизаны, дважды предав свой класс — Сопротивление плюс компартия, — но погиб при взрыве гранаты, не дожив до Освобождения. Третий же брат, Жан-Кристоф, дед Изольды, до конца войны работал на правительство Виши в аграрном секторе. Он нанял Эмманюэля Берля, тонкого прозаика-еврея, автора знаменитой фразы «земля не лжет», писать речи для маршала Петена, но последовать за маршалом в Зигмаринген отказался и после Освобождения сдался властям. Явка с повинной и гибель родного брата в бою помогли ему избежать расстрела: он отделался пятью годами заключения. От своих идеалов он не отрекся и передал их детям. Его сын Гаэтан, отец Изольды, в 1961-м, в разгар Алжирской войны, вступил в Париже в ячейку ОАС[11] и взорвал несколько бомб, одну из них в доме Жан-Поля Сартра на бульваре Монпарнас, другую у Андре Мальро — при этом взрыве погибла маленькая девочка. Он также покушался на жизнь Франсуа Мориака, который выступил против пыток, применяемых армией к алжирским партизанам. За ним охотились тайные агенты Де Голля, и он, чудом не прошитый однажды вечером автоматной очередью на улице Жоржа Бизе, бежал в Аргентину, где женился на наследнице богатой немецкой семьи, сочувствующей нацизму, Шарлотте фон Вальдштайн, уроженке Оберстдорфа, что в Альгау. Изольда родилась в середине 1970-х от этого союза — крайне правого отца и матери, чьи братья и кузены служили в Абвере, Люфтваффе, а один даже в СС, и почти все погибли во время штурма Берлина советскими войсками.

Для Антонена эта история была зеркальным отражением истории его отца, внука одного из первых членов-основателей компартии Франции в Туре в 1921-м, который воевал в Испании, погиб в битве за Мадрид и был ярым сторонником Сталина. В шестнадцать лет Изольда, молившаяся на своего дядю Эрнеста, павшего за родину, порвала с семьей. Она исключила из обихода немецкий язык, на котором говорила так же свободно, как на французском и испанском, уехала во Францию учиться медицине и вступила в Революционную коммунистическую лигу, чтобы окончательно отмежеваться от своего проклятого рода. Через два года она бросила и учебу, и троцкизм и с головой ушла в гуманитарную помощь. С детства воспитанная в традициях католичества, она хотела помогать бедным, не дожидаясь гипотетической революции. Она покинула Францию и десять лет провела в Африке и в Азии.

Вернувшись — ей едва исполнилось двадцать восемь, — однажды июльским вечером на станции метро «Брошан» она наткнулась на группу молодых скинхедов, которые схватили спавшего на скамейке беженца-тамила и готовились бросить его на рельсы. Она вмешалась, и они столкнули ее вместе с бродягой с платформы вниз. По счастью, интервалы в этот час большие, и ей удалось выбраться вместе с раненым перед самым носом надвигающегося поезда. Вывихнутая рука, сломанные ребра, разбитая скула — и немеркнущая слава. В этой среде она стала Пассионарией бедных: ее непримиримость столь же раздражала, сколь и воодушевляла. Ксавье Эммануэлли, Жак Ширак, Николя Саркози публично приветствовали ее. Она основала «Дом ангелов», чтобы помогать самым обездоленным, и, будучи в фаворе у властей, особенно левых, с блеском выбивала субсидии.

Волею случая Антонен снова встретил ее две недели спустя, во время акции, организованной на набережной Жеммап группой «Дети Дон Кихота»: они требовали палаток для бездомных, чтобы те не погибли от холода. Префектура полиции была против, равно как и местные жители. На место стянули около сотни рот республиканской безопасности. Присутствовали СМИ, иностранные телеканалы. Демонстранты скандировали лозунги перед полицейскими, готовыми к атаке. Антонен повторял их вполголоса, прикидывая, как бы сбежать, когда начнется заваруха, и тут чья-то рука легла на его плечо. Он вздрогнул. На него с насмешкой смотрела Изольда де Отлюс:

— Что-то вид у вас не очень уверенный. Громче, мой мальчик, надо орать!

Она обошла его, пробившись сквозь толпу, выхватила у кого-то мегафон и обратилась разом и к полиции, и к манифестантам.

— Друзья мои, это, по-вашему, нормально, что сотни бездомных не могут ночевать в палатках зимой?

Дальнейшего Антонен не запомнил, но с первой же фразы его пробрала дрожь. Она дышала надменностью, но пыл ее речи невольно захватывал.

— Я их люблю, этих несчастных, а вы их презираете…

Аплодируя, он отбил ладони. Потом полиция атаковала, снесла палатки, побросав часть в воду. Изольду, в облегающем платье и туфлях на шпильках, забрали: она устроила из этого целое представление, и, когда ее заталкивали в фургон, он поймал себя на том, что громко свистит и улюлюкает, — чего с ним не случалось никогда в жизни.

Глава 11

Новое назначение

Настоящие героини в наши дни — это героини сердца. Секс слишком банален, искусство во многом субъективно. Альтруизм — карьера, открытая всем и не ограниченная никакими условностями. Изольда де Отлюс изобрела новый концепт: милосердие от кутюр на высоких каблуках. Мало кому удавалось в такой степени сочетать экстравагантность с благотворительностью. После митинга на набережной Жеммап ее препроводили в комиссариат X округа на улице Луи-Блан, где она провела ночь и затем была привлечена к суду за неповиновение силам охраны правопорядка и оскорбление действием полицейского при исполнении: она ударила шлемом одного сержанта. Наутро Антонен ждал ее у комиссариата вместе с другими активистами, чтобы устроить торжественную встречу. Она вышла сияющая, босиком — шпильки-стилетто не выдержали. На суде ее защищали лучшие адвокаты, и она была отпущена с миром во имя дорогого сердцу Франции принципа, сформулированного Де Голлем по поводу Жан-Поля Сартра: «Вольтера в Бастилию не посадишь». Да, что бы ни сделала эта женщина, в тюрьму она не сядет никогда.

Через несколько месяцев, возвращаясь под вечер из заброшенной промзоны в 94-м департаменте, которую Ариэль хотел превратить в экуменический центр, Антонен увидел у дверей агентства родстер «ямаха». Не успел он переступить порог, как его вызвали к патрону: перед ним, в кожаном плаще и остроносых сапожках, точно героиня вестерна, сидела Изольда де Отлюс, покуривая сигариллу. У Антонена защемило сердце. Ему стало стыдно, но она показалась ему смешной: этот прикид, лошадиное лицо, рассыпающиеся пряди волос, высокий голос. Ариэль придвинул ему стул и попросил выслушать, что «эта замечательная женщина» имела ему сказать:

— Мсье Дампьер, я наблюдаю за вами с нашей первой встречи, я навела о вас справки. Вы заслуживаете лучшего, чем агентство недвижимости, — извините меня, мсье Ван Хейфнис: раскручивать простаков на дорогие квартиры — это не ваш уровень. Ваш КПД позорно низок. Без долгих разговоров перейду к делу: бросьте эту работу и идите в мою ассоциацию. Хватит охмурять людей, займитесь вместе со мной спасением обездоленных. Я нанимаю вас на полную ставку. Оплата низкая, кормежка скверная, жилищные условия хуже некуда. Но, по крайней мере, вы будете приносить пользу людям. И вы будете со мной, — добавила она, широко улыбаясь. — Не беспокойтесь, с вашим патроном я обо всем договорилась, он согласен.

Ариэль пожирал глазами роскошную мотоциклистку:

— Антонен, я подозревал, что за вашей рассеянностью в последние недели кроется женщина… Я только не ожидал, что это окажется столь… яркая особа.

— Не думаю, что вашего сотрудника интересует пол, именуемый слабым, — оборвала его Изольда. — Его обуревают иные страсти.

— На вашем месте, — продолжал Ариэль, — я бы ни минуты не колебался. Мадам явно вскружила вам голову. Я бы свою давно потерял.

Наглость этого предложения ошеломила Антонена. Эта женщина, с которой он едва знаком, является без предупреждения, беззастенчиво его вербует, сулит кровь и пот и ни секунды не сомневается в его согласии. Она покупала его, как футбольный клуб игрока, только на меньшее жалованье. Он так давно пытался проникнуть в благотворительную среду — и вот среда сама пришла к нему. Он был так шокирован этим предложением, что согласился. В считаные минуты бросил все — карьеру, амбиции — ради женщины, которую едва знал. Ариэль великодушно пожаловал ему немаленькое выходное пособие и обещал взять назад, когда ему «надоест творить добро». Он, похоже, был рад избавиться от него, чтобы продвинуть новых сотрудников. Однако, познакомившись с Изольдой, он смотрел на своего подчиненного по-новому — уважительно.

— Я так и знал, что вы от меня что-то скрываете! Ну вы и стратег! Снимаю шляпу, ваша светлость.

Антонен не возражал, смущенный этим мужским восхвалением.

Спустя неделю, доработав несколько досье, он приехал в «Дом ангелов», расположенный на шоссе Депортасьон в Пре-Сен-Жерве, в 93-м департаменте. Это был небольшой приют для обездоленных, работавший на государственных и частных дотациях. Существенным новшеством, введенным мадам де Отлюс, было самоуправление. Все обитатели приюта участвовали, каждый по мере сил, в собственной реабилитации. Самые серьезные направлялись потом в агентства по трудоустройству. «Дом ангелов» представлял собой сооружение из тесаного камня в два с половиной этажа, затерянное среди строительных площадок, кишевших экскаваторами и бульдозерами. Его окружали засыпанный гравием двор и чахлый садик, где был натянут большой тент и стояли сборные домики. Прежде, когда здесь работал кирпичный завод, это была вилла хозяина. Один из фасадов украшали психоделические узоры — творчество местных художников.

Изольда встретила его в спортивном костюме, осунувшаяся, бледная. То была уже не давешняя горделивая амазонка, но сорокалетняя женщина, выглядевшая на свой возраст. Была в ней эта мерцающая красота зрелости, которая то гаснет, то сияет вновь. Она бывала и блеклой, и лучезарной. Очень высокая, выше метра восьмидесяти, одним своим появлением она заставляла притихнуть. Она представила Антонену команду: Камель, гигант в спецовке с кольцом в ухе, отвечал за порядок, Алиса, сварливая старуха, заведовала столовой: был еще Бастьен, юный студент с лицом Христа, белокурыми волосами и длинной бородой, который постоянно проповедовал, и Бетти, толстушка с пирсингом в губе, явно влюбленная в Изольду. Доктор Лежен, терапевт из больницы Ларибуазьер, приходил трижды в неделю с ассистенткой и психологом. Антонена Изольда назначила своим личным помощником — иначе говоря, мальчиком на побегушках. Ему полагалось быть в ее распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Она отвела ему комнатку на чердаке на случай «перегрева». Для начала они два часа выгружали из грузовика доставленное оборудование и переносили его в подвал. Изольда работала молча, не жалуясь, тяжести таскала под стать грузчику с Центрального рынка.

Антонен не мог поверить, что оказался в эпицентре циклона. На такую удачу он и не надеялся, это компенсировало даже потерю в зарплате (1200 евро в месяц чистыми) и, стало быть, необходимость в скором времени сменить квартиру. Он был воином, а воин должен идти на жертвы. За этот год он приобрел одно ценное качество: терпение. Он выждет и нанесет удар со знанием дела. Оставалось умаслить хозяйку. Изольда была не из доверчивых ветрениц и не из чопорных идеалисток, какими изобилует эта среда. Изольда была личностью по определению. Малейший жест — даже выпить чашку кофе — она возводила на уровень совершенства. Стоило ей открыть рот, как любой собеседник был захвачен ее пылом. Все в ней било через край: не последовать за ней значило устыдиться, остыв до комнатной температуры. Она сметала препятствия, отмахивалась от возражений, и он думал: какую чудесную команду мы могли бы составить, если бы только она согласилась разделить мои взгляды. Но она была от них далека. Все равно что он предложил бы пойти на ограбление шефу полиции! Что ж, он поработает под началом этой бой-бабы с раздутым эго несколько месяцев, пока не обкатает свою стратегию. Потом можно сделать ручкой и вернуться в недвижимость, представлявшую собой лучшее из возможных прикрытий. На первый взгляд работа была проста. Надо было регистрировать вновь прибывших, по большей части мужчин — женщинам была отведена небольшая комнатка, — предоставлять каждому кровать, следить за гардеробом, за работой прачечной, раздавать талоны на еду. У большинства постояльцев не водилось ни документов, ни даже фамилий — только клички и прозвища. Все они здесь были у него под рукой — недоумки, городские сумасшедшие с согбенными плечами, «кроненбургскими пузами» (так на языке этой среды называется пивной животик), ковыляющей походкой. Открывая дверь, все заводили одну и ту же песню:

— Влип я, опять взялся за старое.

Для каждого самым большим успехом в жизни было завязать. Антонен усиленно изображал интерес. Ему рекомендовали держаться «благожелательного нейтралитета», не слишком дистанцироваться, но и не выказывать чрезмерного сочувствия. Он только делал вид, будто сопереживает, а сам украдкой зевал. В этом проблема несчастья: оно не только ужасно — оно скучно. Стоило вновь прибывшему открыть рот, Антонен, глядя на него с широкой улыбкой, думал про себя: «МОЖЕШЬ СДОХНУТЬ, МНЕ НАСРАТЬ».

Из персонала он отдавал предпочтение охраннику Камелю, бывшему вышибале родом из Туниса, который, как никто, умел разруливать конфликты, утихомиривал буйных, успокаивал страдающих дромоманией, которые не могли усидеть на месте и все время, даже ночью, ходили. Антонен спрашивал себя, кто из них, Камель или он, победил бы в честном поединке. Жаловал он также буфетчицу, которой имя Алиса шло, как бриллиант букету чертополоха: она держала постояльцев в ежовых рукавицах и даже стучала на них хозяйке, которую звала «мадам Гордячка». Но сердце у нее при этом было золотое, и она готова была сама не поесть, если на всех не хватало. А вот другие сотрудники ему не нравились: они обращались с постояльцами как с важными господами, но за их угодливостью сквозила плохо одерживаемая ярость. Особенно он невзлюбил Бастьена, христообразного сухаря, теоретизировавшего по поводу любого своего действия, даже если он прочищал раковину. По вечерам на собраниях по мотивации Бастьен твердил:

— Этих людей я не сужу, я говорю им: респект. Если они приходит к нам, я их принимаю, если не хотят, силком тащить не стану. По какому праву я бы их судил?

Все соглашались, только Антонену хотелось заткнуть ему глотку и размозжить череп молотком. Вместо этого он улыбался и кивал. Однажды, когда он употребил в разговоре слово «клошар», Изольда одернула его:

— Антонен, так больше не говорят, «клошар» — нехорошее слово. Надо говорить бомж — без определенного места жительства. Первый термин уничижителен, он не оставляет людям надежды выкарабкаться, второй описателен и даже оптимистичен, потому что от «без» можно перейти к «с».

Антонен сконфузился от этого урока семантики, хоть и уловил в тоне Изольды некую нравоучительную иронию. Зато от нее же он узнал новое слово: «асфальтизация» — состояние самых безнадежных, что уже не в силах подняться с тротуара. На работе он вел двойную бухгалтерию. Его интересовали только необратимые случаи. Он научился отличать подпорченных от пропащих. Когда ему попадался совсем отпетый, он ставил против его имени две звездочки и переписывал в блокнот все его данные. Надо было остерегаться «выплатных попоек» — дней, когда бомжи получали свои социальные пособия и напивались вусмерть, засыпая в конце концов в собственной блевотине. В дни особенно большого наплыва в приюте стоял запах мочи и грязных ног такой густоты, что парфюмер мог бы дистиллировать его по капле. Никто не возмущался — все вели себя так, будто прогуливались среди роз. Это был непрерывно гудящий улей живых мертвецов. Они были либо пьяны, либо с похмелья. В прошлом году голуби склевали ноги одного парня, уснувшего пьяным сном на пустыре: когда он проснулся, у него не было подошв, точно подметки оторвали у ботинок.

Своеобразным талисманом приюта был один кроткий старичок, которого все звали Гвоздиком. «Кореши» когда-то по пьяному делу вбили ему шутки ради гвоздь в макушку. По счастью, острие не повредило никакие жизненные центры, только слегка задело мозжечок, что сказалось на речи, и бедняга с тех пор заикался. Этот чудесно спасенный водил в «Доме ангелов» дружбу со всеми, оказывал мелкие услуги и позволял трогать свою голову — на счастье. Устав «Дома ангелов» гласил: поддерживать со всеми доверительные отношения, уважать их достоинство, облегчать их страдания. Антонену, с его убийственными поползновениями, это удавалось в полной мере. Порой, под хорошее настроение, он встречал постояльцев словами: «Добро пожаловать в „Ритц“, дамы-господа». Шутка действовала. Он им нравился, с его хмурым видом, черным юмором, нервными жестами. Он, по крайней мере, не изображал симпатии, оказывал услуги, и только. Жизнь у этих господ и дам была не сахар: раннее сиротство, побои либо насилие в детстве, безработица, разводы — кругом невезение, все они были одним миром мазаны. Всегда один и тот же душераздирающий рассказ об одних и тех же тяготах. Не имея возможности истребить их из огнемета, он вызывался добровольцем на работу в прачечную, отстирывал их тряпье при температуре 180° с нескрываемым наслаждением. Мысль о паразитах, агонизирующих в этих гигантских машинах под действием энзимов, наполняла его счастьем. Он отмывал помещения с таким усердием, что все только диву давались. Изольда с извращенным удовольствием разводила всюду грязь, провоцируя его. Он не жаловался, мыл и мыл. Многочисленные стажеры ломались через несколько недель, а он держался на бездонной глубине своей ненависти.

Только однажды, один-единственный раз он дал слабину — треснул защитный панцирь. Весь этот день он имел дело с особенно омерзительными существами, в том числе с молодой токсикоманкой, осыпавшей его бранью и угрозами. Вечером, сидя в темной кухне, он дал волю слезам. Хозяйка, проходившая мимо, увидела его и крепко обняла. Уткнувшись лицом в ее левую грудь, огромную и упругую, он выплакался всласть без всякого стыда. От нее хорошо пахло, «Ветивером» для мужчин от «Герлен», она куда-то собиралась. Под черным плащом на ней было вечернее платье, высокие ботинки — видно, намечался благотворительный вечер. Ее длинные волосы падали на плечи шелковым водопадом. Антонен так боялся разочаровать эту восхитительную женщину. Он выдохнул ей в ухо между рыданиями:

— Я не смогу!



Поделиться книгой:

На главную
Назад