Ледокол «Ермак»

Таким образом, затруднения были отстранены, благодаря как системе водонепроницаемых переборок, так и их действительной водонепроницаемости. Ледокол как в этот, так и в последующие разы, принимал уголь с желобов совершенно свободно.

В это же время шла приемка ледокола комиссией, и здесь уместно сказать о формировании экипажа ледокола «Ермак». Я уже упомянул, что командиром я избрал капитана 2-го ранга Васильева, и он приехал раньше всех, еще в июле месяце и, вместе с наблюдавшим за постройкой господином Янсеном, инспектировал работы по всем частям. Они присутствовали на пробе металлов, пробе котлов, цилиндров и проч., а также они присутствовали на пробе переборок, добросовестно осматривая каждый шов и каждое соединение самым подробным образом.

Штурманов вольных я взял из разных мест. Старшего штурмана г-на Тульского я выписал из Каспийского моря; второго штурмана Николаева[142] взял из петербургских лоцманов и третьего штурмана Эльзенгера – из Мурманского пароходства. Все трое оказались прекрасными людьми, я ими был вполне доволен.

По части механиков и машинной команды я был бы в большом затруднении, если бы мне не помогло Общество пароходства и торговли. Директор этого общества О. Л. Радлов[143] проявил самую широкую помощь, разрешив мне брать механиков и машинистов из его общества, причем сама контора пароходства помогла отыскивать желающих и давала рекомендации. О. Л. Радлов разрешил, чтобы механики и машинисты, поступающие на «Ермак», считались как бы в временной командировке, и что места будут всегда сохранены за ними. Это распоряжение дало широкий простор для выбора, и услуги О. Л. Радлова в тот самый момент, когда в других я встречал противодействие, я никогда не забуду.

Считаю уместным воспользоваться этим случаем и вспомнить, что в минувшую войну с Турцией 1876–77 годов я командовал пароходом «Великий Князь Константин», который был взят от Общества пароходства и торговли и имел их машинную команду. Во все 3 года плавания машина действовала, как часы, и по этой части я не могу себе представить ничего более совершенного. Механики Общества пароходства и торговли воистину золотые люди.

Впоследствии оказалось, что и на «Ермак» они принесли с собою опытность и свою выносливость, и никогда не случалось, чтобы на «Ермаке» был отказ в машинах. Ломка льда требует частой перемены ходов и перевода машин с одного хода на другой. Бывали примеры, что человек, во время вахты, переводил машину несколько сот раз с полного переднего хода на полный задний и никогда никаких недоразумений и неисправностей в машинах не было. Старший механик был Зундберг, и он остался до сентября 1899 г. Младший механик Булыгин принял машину от старшего и держал ее не менее исправно. Место младшего механика заменил Улашевич, который потом сослужил отличную службу при заделке пробоины.

Команду взяли частью из Черного моря, частью из Балтийского. Было несколько человек очень хороших, но были и похуже. Потом понемногу, удалив некоторых, подобрался очень хороший комплект.

Служба на ледоколе «Ермак» имеет свою неприглядную сторону, ибо нет порта, который считался бы для служащих их домом. При этом работа тяжелая и несимпатичная: то уголь приходится грузить, то его жечь; во льдах, при оказывании помощи пароходам, приходится буксиры подавать, якоря завозить и проч. Все эти неудобства, однако же, забываются, и люди привыкают к службе на ледоколе.

Впоследствии пришлось прибавить 1 старшего помощника, 1 младшего механика и 1 трюмного машиниста; сбавить 1 кочегарного старшину и 1 повара. Комплект со 101 человека повысился до 102.

VIII. Первая проба ледокола во льдах. Приход в Кронштадт

20 февраля (4 марта). В этот день я считал себя готовым к выходу в море, хотя на судне была еще почти сотня мастеровых. Было бы, может быть, желательно простоять в Ньюкастеле еще неделю, но зима подходила к концу, а пропустить удобное для испытания время в Балтийском море не хотелось. Я находился в сношениях с Рижским Биржевым комитетом, так что, в случае, если бы льды воспрепятствовали плаванию коммерческих пароходов к Риге, то хотел идти туда и начать работу в Рижском заливе. Телеграммы, приходившие оттуда, извещали меня, что в Рижском заливе льду довольно много, но что пароходы проходят беспрепятственно. С Ревелем я почему-то не сносился, но они сами об «Ермаке» не подумали, а оказалось, что в день моего выхода из Ньюкестля в Кронштадт у них при входе на рейд было затерто льдами 12 пароходов и с ними вместе сам Ревельский ледокол.

Из Нюкастеля ледокол вышел 21 февраля (5 марта). Завод Армстронга послал своим представителям Г. Гольстона, который взял с собой свою супругу. Кроме того, на «Ермаке» пошла с нами супруга командира и капитан английской пехоты Glossop. Господин Смирнов, производивший опыты с противокачательной цистерной, также шел с нами, так что в салоне первого класса было достаточное оживление, в особенности благодаря присутствию дам.

По выходе из Ньюкестля мы сначала пошли под одной кормовой машиной так, чтобы механики и машинисты имели время осмотреться. Потом прибавили две боковые машины и держали 12 узлов ходу.

Переход не отличался ничем особенным, за исключением остановки на 2 дня в Бельте, вследствие тумана. Надо отдать должную справедливость кому следует, что Бельт обставлен чрезвычайно плохо, так что для прохода некоторых мест требуется совершенно ясная погода, чтобы видеть створные знаки на отдаленных берегах. Большинство судов, идущих в порта Балтийского моря, имеют такую осадку, что могут проходить Зундом, и вот почему Бельт находится в запущении. Несколько поворотных баканов могло бы значительно улучшить условия плавания и отстранить задержки в Бельте. Как только удалось пройти узкость и спустить лоцмана, опять нашел туман, и остальную часть пути мы прошли, руководствуясь лишь звуками сирены с маяков.

28 февраля (12 марта). Вечером мы находились далеко от меридиана Ревеля. Увидели первый лед, и вход в него я отложил до утра, велев к этому времени приготовить все четыре машины.

Вечером в этот день, во время поворота у границы льдов, мы наблюдали знаменитый болид, упавший подле Борго. Я был на мостике и заметил первоначально, что стало светлеть. Количество света все увеличивалось и дошло до того, что стало ясно видно все кругом; казалось, светло, как днем. У меня вырвалось восклицание: «что такое?» Затем я повернулся назад и увидел болид при конце его полета. Он исчез, когда был над горизонтом градусов 20.

1(13) марта. Утром мы вошли во льды и пошли по направлению к Кронштадту. Первоначально лед был довольно слабый, и мы шли по 7 узлов; но затем лед усилился, и все-таки ледокол шел прекрасно, и работа его производила приятное впечатление. Перед полднем, находясь недалеко от Гогланда, встретили очень тяжелое ледяное поле, в котором ледокол в первый раз остановился. Дали задний ход, отошли несколько назад и опять ударили в то же место. Ледокол прошел половину своей длины и остановился на этот раз настолько крепко, что не хотел двигаться ни вперед, ни назад, несмотря на то что машины несколько раз переводились на оба хода. Все мы в это время были очень неопытны в деле ломки льда, и, насколько было приятно первое впечатление хода 7 узлов через толстые льды, настолько остановка ледокола произвела на всех тяжелое впечатление. Я был наверху с утра, сильно устал и решил, что надо идти завтракать, приказав в это время трюмному машинисту Перскому накачать воды в носовое отделение, чтобы нос сел ниже и обломил под собою лед, а затем перекачать воду в корму и этим освободить нос.

Вид взломанного льда у борта ледокола

Вид взломанного льда у борта ледокола

Завтрак прошел очень оживленно. Когда после этого мы вышли наверх и дали ход, то ледокол легко тронулся назад. Повернули в сторону от трудного места и опять пошли по 6–7 узлов. Погода была ясная, и все маяки видны. К вечеру обошли Гогланд, подле которого было небольшое пространство открытой воды, а затем вошли в лед, где и остановились ночевать. К вечеру все были порядочно уставшими.

2 (14) марта. Утром первые 30 миль шли очень хорошо, а потом вступили в поле тяжелого сплошного льда, который, видимо, стоял от одного берега Финского залива до другого. Множество рыбаков ловило рыбу, и по всему пути следования до Кронштадта видны были по льду рыбаки, их будки, лошади с санями и вообще полная жизнь; можно сказать, что приблизительно на льду находилось около двух-трех тысяч человек. Большинство из них приходит с южного берега из селения Копорья, но много и финляндцев. Есть также сескарские рыбаки. Это было время Великого поста, когда рыба в большом спросе.

Я решительно не знал, что все ледяное поле Финского залива в этом месте так густо населено; да вероятно и не я один этого не знал, всем нам это был сюрприз. Вспоминаю, что год тому назад в совете Географического общества обсуждался вопрос об изучении ледяного покрова Финского залива, и при этом рассматривались способы, как пробраться на этот лед. Никто, однако, не знал, что есть целые селения по южному берегу Финского залива, которые занимаются рыбным промыслом на льду почти весь Великий пост.

Плавание «Ермака» в этих льдах и прорубка канала по всей длине, по-видимому, их нимало не смущали. Они заявили, что им не придется переправляться через наш канал, а если это и потребуется, то они переправятся сами и перевезут своих лошадей на льдине. Во время остановок некоторые из рыбаков подходили к «Ермаку», мы тоже сходили на лед и беседовали с ними. Многим дали угля для топлива.

В тех местах, где шел ледокол, толпы рыбаков бежали рядом, чтобы подивиться небывалому доселе делу. Многие без устали кричали «ура!» самым добродушным образом, несмотря на то, что «Ермак» не приносил им никакой пользы, а скорее – вред. Некоторые из рыбаков выходили навстречу ледоколу и просили, чтобы он прошел правее или левее, так, чтобы все снасти известной партии оставались по одну сторону нашего канала.

Ледокол прокладывал канал довольно тихо. Местами мы могли двигаться безостановочно, а местами ледокол останавливался, приходилось давать задний ход и пробиваться с набега. Неоднократно ледокол застревал, и в этом случае вода была наготове, чтобы перекачать ее с борта на борт или с кормы на нос.

Картина ледяного поля

Оказалось, однако, что главное средство для того, чтобы тронуть ледокол назад, заключается в завозе ледяного якоря. Это явление очень странное: якорь так мал и натяжение, которое дает лебедка, так незначительно, что, казалось бы, помощь от такого мероприятия должна быть самая несущественная; между тем, на деле выходило не так, и, как только натягивали конец от якоря, так сейчас же ледокол трогался назад. Машины ледокола дают напряжение, равное 100 тоннам, а от ледяного якоря идет трос, который натягивается лишь 10-ю тоннами, и, несмотря на это, каждый раз, как только тянули швартов от якоря, ледокол трогался назад. Впоследствии я еще буду говорить об этом вопросе.

3 (15) марта. Ледокол продолжал пробивать канал во льду со скоростью 2–3 узла и вечером в этот день подошел к Толбухину маяку, где к нам на санях подъехал лоцман из деревни Лебяжье. Мне еще первый раз случилось видеть, что лоцман подъезжает вплотную к борту на лошади. Из Кронштадта уже заметили приближение ледокола, и это произвело большую сенсацию в городе.

Надо сказать, что многие не верили в возможность пробиться зимой до Кронштадта. В феврале начали ходить слухи, что лед в Финском заливе очень тяжел и сильно набит, поэтому сомнения увеличились. За несколько же дней до прихода «Ермака» от лоцманов из Лебяжьего пришли слухи, что лед до такой степени толст, что его разбить совершенно невозможно. Слухи эти проникли в газеты, и многие невольно верили, что «Ермак» до Кронштадта не дойдет. Когда с телеграфа дали знать, что показался дым «Ермака», многие поехали на стенку, чтобы лично в этом убедиться. Зная, что некоторые пожелают встречать ледокол, я из села Лебяжьего телеграфировал главному командиру, что войду в гавань на следующий день в 2 часа дня.

4 (16) марта. День этот будет надолго у меня в памяти. Мы тронулись с места около 9 часов утра, и прежде всего я решился сделать опыт, при каких условиях ледокол легче поворачивается. В Кронштадте предстоит довольно крутой поворот в гавань; весь город соберется на стенку, чтобы видеть вход «Ермака», и нам нужно не ударить лицом в грязь. Обыкновенно, при входе в гавань судна в 8000 тонн, ему помогают полдюжины буксирных пароходов, из которых одни тащат его за нос, другие за корму. При входе «Ермака» его не встретит ни один буксирный пароход, и мы не знаем, будет ли от него лед трескаться по направлению к берегу или нет, возможно ли будет подать конец по льду на берег или изломанный лед будет этому препятствовать. Так же мы не знаем, не бросит ли в воротах ледокол к одной из сторон настолько, что трудно будет отвести его к середине.

Произведенное испытание показало, что ледокол во льду поворачивается очень хорошо, описывая весьма крутую циркуляцию, и что самый крутой поворот влево получается тогда, когда задняя машина и правая работают полным ходом вперед, а левая и передняя средним ходом назад.

Встреча ледокола началась, как только мы прошли Толбухин маяк. Первыми встретили люди промерной партии, которые шли на путь следования «Ермака», но остановились поодаль, не зная, как далеко будут располагаться трещины при проходе ледокола. Вслед за этим к ледоколу бойко подбежала на лыжах рота Каспийского полка с командиром полковником Адлербергом во главе. Мы приняли каспийцев на палубу, и вслед затем к борту стали подходить толпы народа: некоторые или на лошадях, а некоторые пешком и даже на велосипедах. Лед в этих местах был около 2–3 футов, и ледокол взламывал лишь полосу, шириною равную самому себе: с обеих сторон оставался цельный лед, и толпы шли рядом с судном, причем некоторые из смельчаков были так близко, что на них падали брызги от взламывания ледяных глыб.

Около 12 часов я остановил ледокол за бочками, чтобы не войти на рейд раньше назначенного времени. В салоне I класса было битком набито. Все завтракали, кто как мог, я, однако, просил всех удержаться от тостов и поздравлений, пока не войду в гавань. В этом новом деле можно было ждать всяких сюрпризов.

В 1 час мы опять тронулись вперед и все время должны были уменьшать ход: чтобы толпе, сопровождавшей ледокол, не приходилось бежать. Ровно в 2 часа ледокол был у почтовых ворот. Мы своевременно уменьшили ход, положили руль и прошли ворота, не останавливаясь. Как за воротами, так и в воротах проломали лишь полосу, равную своей ширине.

По входе в гавань пришлось дать задний ход, отойти немного назад и затем уже двинуться к назначенному нам месту. Толпа народа стояла кругом, и я сильно боялся, как бы не случилось беды, но все обошлось благополучно, и через десять минут по входе ледокола в ворота он уже был у своего места стоянки, где и ошвартовался.

«Ермак» на Большом кронштадском рейде

Первыми приветствовали ледокол главный командир вице-адмирал Николай Иванович Казнаков[144] и городской голова Аверкий Васильевич Шебунин[145], который от имени городского управления поздравил меня с благополучным прибытием в Кронштадт. Вслед за сим на ледокол хлынула волна народа, и не только верхняя палуба, но и все помещения быстро наполнились желавшими повидать чудовище, которое может справляться с льдами и прокладывать себе путь в таких условиях, в которых прежде никто не отваживался ходить.

Ввиду столь необычайного события, я решился о приходе в Кронштадт телеграфировать лично Государю Императору следующее: «Счастлив донести ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, что сейчас с ледоколом „Ермак“ вошел в гавань в Кронштадт. От Ревеля шел сплошным льдом до Гогланда по 7-ми узлов. У Сескара встретил большие нагромождения, а под Кронштадтом сплошной лед в 2 фута 9 дюймов толщиною». На телеграмму эту в тот же день был осчастливлен следующим высокомилостивым ответом ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА:

«Поздравляю вас с приходом в Кронштадт в это время года, радуюсь вместе с вами блестящему осуществлению вашей мысли».

Также я телеграфировал Великим Князьям Алексею Александровичу и Александру Михайловичу и удостоился получить милостивые ответы. Мною получено было вслед за тем множество приветственных телеграмм от разных высокопоставленных лиц и многих учреждений. Также пришли телеграммы из Сибири, Кавказа и других мест.

Привожу ниже описание входа «Ермака» в Кронштадт, взятое из нашей морской газеты «Котлин».

«4 марта утром был туман, но к 8 часам рассеялся.

Корпус „Ермака“ уже ясно обрисовывался. Видно было, как по льду спешно приближались крестьяне с южного берега длинной вереницей на своих санках по Большому рейду, так как они, вероятно, знали, что дорогу их перережет „Ермак“. Работы на броненосце „Полтава“ начались обычным порядком, и только время от времени кое-кто взбегал на мостик посмотреть на приближавшегося „Ермака“. Скоро стало известным, что „Ермак“ войдет в гавань в 2 часа, как об этом сообщил еще значительно раньше сам инициатор и создатель „Ермака“ вице-адмирал С. О. Макаров. К 12 часам „Ермак“ был уже на Большом рейде и, по-видимому, остановился.

Видно было, как по льду спешили к нему навстречу обыватели города пешком и на извозчиках. Скоро кругом „Ермака“ образовалась темная полоса людей, которая все более и более росла. К 1 часу дня на эскадренный броненосец „Полтава“, стоящий у Лесных ворот, в которые и должен войти „Ермак“, стали съезжаться приглашенные для встречи. Гостям был предложен командиром броненосца в кают-компании чай.

Один из газетных рисунков, изображающий вход «Ермака» на Большой Кронштадский рейд. Некоторые репортеры придумали,что на санях нельзя было обогнать ледокол

Как известно, броненосец находился всю зиму на отоплении и освещении, благодаря чему жизнь на нем шла судовым порядком. Но никому не хотелось спускаться вниз, все напряженно смотрели на ледокол „Ермак“, когда он наконец тронется.

Многочисленное общество собралось на баке и мостике броненосца; кругом всюду разместились матросы, рабочие… Но вот отдаленный рев сирены дал знать, что „Ермак“ дал ход. „Ермак“ быстро приближался.

Подходя к Купеческим воротам, „Ермак“ сталь салютовать… Белые струйки дыма вылетали то с правого, то с левого борта. Тысячная толпа бежала по льду впереди и по бортам „Ермака“.

«Ермак» в гавани подходит к месту стоянки

Тут же рядом на извозчиках ехали встречавшие.

Но вот грянуло „ура!“ у форта Меньшиков. На „Ермаке“ отвечали тем же.

Весь могучий корпус победителя льда стал ясно виден. Его характерные обводы, покатые борта, приподнятый нос, вид его с высокими дымовыми трубами был, действительно, грандиозен.

На эскадренном броненосце „Пересвет“, который стоит у металлического крана, грянул встречный марш.

Но вот „Ермак“ все ближе и ближе. Движение его в массе сплошного льда было поразительно. Все мы знали, что лед на рейде доходить до 1 ¼ аршина толщины, и не верилось своим глазам, как шел „Ермак“, будто бы льду и не было. Незаметно было ни малейшего усилия. „Ермак“ шел с глухим треском, ломая лед и подбивая его под себя. Благодаря удивительно удачно рассчитанным обводам, особенно в носу, ясно было видно, как штевень легко врезался в лед, после чего масса льда покорно уходила под могучий корпус судна. Кругом не образовывалось трещин, и „Ермак“ шел, плотно прикасаясь бортами ко льду. У самого борта иногда показывались толстые льдины, но быстро прятались под корпус; за кормой оставался свободный канал, наполненный льдом, разбитым на многие куски могучими винтами „Ермака“. Сопровождавшая толпа, состоящая, по преимуществу, из матросов и солдат, бежала почти у самого борта. На палубе „Ермака“ находилось много офицеров, артиллерийских и морских, которые встретили его на рейде. Там находились и солдатики, вышедшие навстречу на лыжах. Вот „Ермак“ поравнялся с „Полтавой“, здесь грянуло „ура“ и встречный марш. Встречавшая толпа все более и более наэлектризовывалась. Я думаю, что мало кто в эту минуту отдавал себе ясный отчет о всей важности события, но все единодушно приветствовали новый блестящий факт завоевания человеческого ума и энергии над стихией. Все старались рассмотреть самого творца „Ермака“ С. О. Макарова и скоро увидели его высокую фигуру на верхнем мостике в штатском пальто; за ним был виден командир „Ермака“ капитан 2-го ранга Васильев и старший офицер лейтенант барон Ферзен[146].

Но вот „Ермак“ стал поворачиваться и, несмотря на свою большую длину, свободно вошел в Лесные ворота и пошел по левому борту броненосца „Полтава“. При проходе ледокола в воротах последовал новый взрыв всеобщего восторга и „ура“. Адмирал С. О. Макаров отвечал на приветствие.

В каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских, что из нашей среды нашлись люди, не только способные делать теоретические выводы, но на деле доказать и подтвердить идеи, открывающие новые горизонты.

Многие скептически относились к „Ермаку“, многие не верили в его силу, несмотря на легкость, с которою он преодолевал ледяной покров. Вселяется убеждение, что какой бы толщины, конечно существующей, ни был бы лед, но он больше не будет прекращать торговли, не будет запирать Балтийский флот на 6 месяцев, и мы в Кронштадте будем так же близки к свободному морю, как и прочие государства.

Теперь нет времени перечислить все случаи практического применения „Ермака“, но мы только были свидетелями его победы и шлем свои пожелания счастливой и долгой работы „Ермаку“ на пользу родного флота и на славу его инициатору и тем, которые способствовали его осуществлению.

„Ермак“ уже не мечта, а совершившийся факт.

Пройдя по борту „Полтавы“, „Ермак“ ошвартовился у угольных складов. Все встречавшие его во главе с главным командиром вице-адмиралом Н. И. Казнаковым вскоре вошли на палубу „Ермака“ поздравить вице-адмирала С. О. Макарова с новым мирным завоеванием в области труда и науки.

На баке и юте „Ермака“ развеваются русские торговые флаги, но среди броненосцев и боевых судов Балтийского флота в наших Кронштадтских гаванях, кажется, и нам нужен в составе эскадры такой ключ под Андреевским крестом от зимних ставен окна Петрова, чтобы могли все 12 месяцев отсель грозить надменным соседям. Зрелище было поистине грандиозное, и все присутствующие на всю жизнь сохранят воспоминание».

Высокочтимый отец Иоанн Кронштадтский[147], столь сочувственно относящийся ко всякому доброму начинанию, еще осенью минувшего года благословил меня двумя образами, которые, при освящении ледокола в Ньюкастеле, были поставлены на свои места: один в салоне 1-го класса, другой в моей каюте. По прибытии ледокола в Кронштадт, отец Иоанн изъявил свое желание отслужить у нас молебен, который состоялся в воскресенье 7 (19) марта. На этом молебствии отец Иоанн прочел составленную им молитву, которую я привожу здесь ниже:

«Господи, Творче небеси и земли, создавши сушу, равнины и высоты гор в мериле и холми в весе, такожде моря глубокия и пространным, приемлющия в лоно свое множество рек, якоже жил животворных, распростертых по лицу всея земли. Ты, Владыко всея твари, сотворивый мразы и льды, покрывающие яко корою и бронею твердою некия моря, озера и реки и по верху их, яко по мостам крепким шествие безопасное человекам и животным устроивши. Ты, Всеблагий и Всесильный Господи, умудривши человека пролагати дивные скорые пути по морю и суше, рекам и озерам, силою огня и пара, Ты, Премудрый и Преславный во всех делах, Господи, ныне новый и дивный путь льдами безмерными проходити устроил ecu через cиe судно, движимое огнем и силою пара, умудрив и на cиe дело человека, созданнаго Тобою по образу Твоея безмерныя мудрости Прими ныне от рабов Твоих, предстоящих зде лицу Твоему, и дивное плавание во льдах совершивших благополучно, кроме, всякаго вреда, благодарение всесердечное о милости Твоей, яко умудрил ecu рабов Твоих и создати таковое судно и препроводити досель рукою Твоею крепкою, яко Твоя есть держава, Твое царство и сила, и слава, и мудрость во всех во веки веков. Аминь».

Молитва эта произвела на всех глубокое впечатлите и решено было, при изготовления киота, для присланного от Томского купечества образа, молитву эту награвировать на серебряной доске и поместить ее в самом киоте, что впоследствии и было сделано.

IX. Освобождение затертых у Ревеля пароходов

8 (20) марта. С утра приступили к выгрузке на берег в склад угля, привезенного на ледоколе для своего употребления. Требовалось отгрузить на берег около тысячи тонн для того, чтобы ледокол мог выйти в Петербург. Благодаря любезному содействию главного командира Н. И. Казнакова и капитана над портом П. С. Остелецкого[148], нам предоставлено было воспользоваться складом морского ведомства, у которого мы ошвартовились очень удобно. В 4 часа дня я получил от г. Борнгольда телеграмму, что в Ревеле затерто льдом одиннадцать пароходов и что грузы и люди находятся в опасности. Я срочно телеграфировал об этом министру финансов, прибавив, что, по моему мнению, надо помочь пароходам, бедствующим у Ревеля, и получил от него лаконический ответ: «Конечно, следует сейчас идти». Стали разводить пар, чтобы утром отправиться. Послали в Петербург за компасами, которые были отправлены в компасную мастерскую для некоторых улучшений, и приняли другие меры, вызванные переменой программы. Поздно вечером ко мне явились два мичмана, Развозов[149] и Вырубов[150], и просили, чтобы я их взял с собой, на какую угодно должность. Я охотно согласился на это, назначив их вахтенными начальниками, и был ими очень доволен, так как они всюду поспевали и умели быть полезными.

9 (21) марта. Запоздали со съемкой с якоря, потому что не доставили провизии. Ресторатор привык к более аккуратным поставщикам, которые если скажут: «8 часов», то, значит, действительно, 8 часов. Тут обещали доставить к 8-ми, а оказалось, что к 10 часам едва поспели привезти, и то при нашем участии.

Лед до башни Нерва, на расстоянии от Кронштадта 54 мили, оказался в прежнем состоянии. Сделанный перед тем нами канал сохранил свою форму; разбитый лед в нем слегка смерзся, но не представлял существенного затруднения для следования ледокола. Местами рыбаки сдвинули большие глыбы и образовали из них мосты, по которым переезжали на лошадях. Мы шли приблизительно по 5 узлов, следуя по своему каналу, что представляло большие удобства, ибо погода стояла мрачная и береговых маяков не было видно. У Нервы лед оказался сдвинутым и тяжелым. Остановились для ночевки.

10 (22) марта. Утром пошли далее и имели тяжелый лед до Гогланда на том самом месте, где за неделю перед тем шли свободно по 7 узлов. Вообще я заметил, что ледокол лучше на этом переходе ломает лед, чем на предыдущем, и объясняю это до некоторой степени тем, что в подводной части мы обчистили краску и, вероятно, трением об лед содрали окалину и счистили шероховатости; кроме того, сожгли уголь и имели меньшую осадку. В полдень миновали Гогланд и пошли далее довольно свободно, но густой туман препятствовал распознавать берег, а потому в 4 часа остановились и простояли до утра.

11 (23) марта. Утром, не зная хорошенько своего места, сделали несколько курсов, чтобы определиться по глубинам, но, к сожалению, промер Финского залива так нехорош, что по глубинам невозможно узнать своего места. Есть повсюду отличительные глубины, но не показано границы банок, так что по полученной глубине нельзя сказать, где находишься. Летом одни туманы составляют препятствие к навигации, а зимой, кроме туманов, большое препятствие представляют снега. Часто бывает, что снег падает в течение целого дня, и приходится останавливаться, тогда как, если бы маяки были снабжены сиренами, плавание сделалось бы возможным и во время снега, ибо южные маяки Родгер, Экгольм и Кокшер преглубы и можно идти вплотную к ним.

Большое неудобство зимнего плавания во льдах представляет невозможность вести точное счисление. Курс приходится изменять, чтобы избирать каналы между льдов или вообще легкий лед, а ход меняется в зависимости от того, какой лед приходится ломать. Бывает, что в течение пяти минут ход с 10 узлов уменьшается до 1 узла и опять подымается до 10 узлов.

Около полудня разъяснило, увидали маяки и подошли к Наргену разыскивать затертые льдом пароходы, которые оказались между Наргеном и Суропом. Четыре парохода и ледокол «Штадт Ревель» находились на середине этого пространства, а три парохода были у маяка Суропа. Курс я взял прямо на ревельский ледокол. Сначала «Ермак» шел безостановочно, но потом остановился, и приходилось работать с набега, проходя каждый раз около половины длины судна. Машинистам досталась трудная работа – поминутного перевода машин с одного хода на другой. По временам ледокол застревал во льду, и поэтому ледяной якорь держался наготове, а люди с ним подвигались вперед, по мере следования ледокола. Удивительно, до какой степени помогает тяга якоря ничтожным стальным тросом в 3 дюйма. Сила машин ледокола так велика, что мы обрываем 6-дюймовый стальной трос, крепость которого в 4 раза превосходит крепость 3-дюймового троса. Между тем, 3-дюймовый трос мы никогда не натягивали во всю его крепость, и, тем не менее, благодаря его помощи, ледокол двигается с места. Застряв во льду, мы даем всем машинам самый полный ход назад. Начинаю подозревать, что при остановке судна струя переднего винта недостаточна, чтобы протолкнуть разбитый лед за мидель. Думаю даже, что происходит обратное явление, т. е., что винт получает спереди себя отдельные куски льда и подбивает их под средину судна. Могут сказать, что это показывает ошибку в расчетах, что следовало переднюю машину сделать вдвое сильнее, но я думаю, что никакая сила недостаточна. Если струя винта имеет силу продвигать нижний лед назад, то при заднем ходе, когда работают три машины назад, развивая около 8 тысяч сил, весь разбитый лед должен бы был совершенно переместиться вперед. Между тем этого не происходит, иначе бы судно освободилось и пошло назад. Начинаю немножко сомневаться, в какой мере рассказ американца о чудесном действии переднего винта основателен.

От кромки льда до ревельского ледокола было около 3 миль. Мы вошли в лед в 2 ½ часа и подошли к ледоколу в 5 часов, пробив за эго время канал в очень тяжелом льду. Расспросив командира ледокола о положении судов, я узнал, что из числа затертых во льдах пароходов 4 унесены в море. Огромное ледяное поле, в котором находились эти пароходы, отделилось от остального льда и унесено ветром к финляндскому берегу. Об участи этих пароходов на ревельском ледоколе ничего не знали. Я узнал также, что три парохода у Суропа находятся в опасном положении, ибо они близко к берегу, и что, кроме того, один из них без винта; поэтому мы по каналу вышли задним ходом назад и направились к суропским пароходам. Ледокол «Штадт Ревель» также должен был идти с нами, но он замешкался, а в это время морозом схватило разбитые куски в канале, и ревельский ледокол должен был оставаться ночевать неподалеку от того места, где уж он простоял около двух недель.

Лед под Ревелем в том месте, где застряли пароходы, был набит не только давлением ветра, но и волнением. Набивной лед при таких условиях очень компактен, потому что волнение, двигая куски льда, укладывает их плотно один к другому. Такой лед не имеет угрожающего вида и кажется легким, между тем для ледокола он тяжел.

Есть еще одна особенность, которая влияет на крепость торосистого поля, а именно – температура воздуха в то время, когда происходит образование льда. При низкой температуре воздуха лед и снег находятся в состоянии сильного охлаждения, а потому имеется причина к спайке разбитых кусков между собою, когда они, будучи погружены вниз, придут в плотное соприкосновение один с другим. Вследствие этой причины торосистые поля, образовавшиеся во время мороза, гораздо крепче сформировавшихся во время оттепели.

Набивной лед у входа в Ревель образуется при северных и северо-западных ветрах, тогда как под Гангэ при южных и юго-западных; и так как эти последние теплее первых, то и набивной лед под Ревелем тяжелее, чем лед у Гангэ.

Пробитый канал, при следовании по нему со скоростью 3–4 узла, остается свободен на расстоянии 2–3 длин ледокола, но затем лед заполняет весь канал, и, хотя разбитые куски очень малы и в среднем величиною не больше 1 м, тем не менее, проход для судов тяжел, хотя и не опасен. Судно не может проломиться или сломать винт о ту кашу, которая остается за ледоколом, но сопротивление поверхности подводной части так велико, что слабосильные пароходы в некоторых случаях не могут следовать по каналу, хотя бы даже края его оставались на своих местах и не подвергались сдвиганию.

Затертые у Суропа пароходы находились недалеко от края льда; поэтому я решил взломать весь лед, который отделял их от свободной воды. С этой целью я сделал три круга, взламывая каждый раз огромные глыбы льда. В четвертый раз я пошел вокруг всех пароходов, после чего они совершенно освободились. Это была очень красивая картина, и вся операция продолжалась полчаса. Полагаю, что, может быть, было бы практичнее и скорее, при освобождении остальных пароходов, затертых у Ревеля, поступить таким же образом, разломав весь лед полосами и выпустив его в море. Впоследствии я так и сделал, воспользовавшись SE ветром. Окончив ломку льда, я предложил пароходу «Hansen», который был без винта, свои услуги, чтобы пробуксировать его до Ревеля, прибавив, что за это никакой платы не потребуется; но командир заявил мне, что его будет буксировать пароход их же компании «Nidaros», который стоял рядом с ним.