Борьба с безумием

Джек Фергюсон внимательно выслушал мои научные возражения.

- Видите ли, как у нас обстояло дело, - сказал он. - В больнице было порядочное число пациентов, которые не показали улучшения после лоботомии. Мы перевели этих больных с неудавшейся лоботомией на лечение серпазилом, который быстро их успокоил, и черт меня дери, если некоторые из них не поправились настолько, что мы смогли отпустить их домой.

Но тут Джек снова попал в беду.

- Образовалась уже довольно большая группа боль­ных, хорошо поправлявшихся на комбинированном лоботомия-серпазиловом лечении, - говорит Джек, - и я почув­ствовал вдруг, что мы должны сделать что-то большее для этих больных. Мы должны обращаться с ними как-то бо­лее по-человечески.

Это, казалось бы незначительное, замечание будет по­нятно только тем читателям, которые знают, что творится в старомодных домах для умалишенных...

К этому времени под наблюдением Джека, кроме сотен лоботомированных больных, состояли также палаты беспо­койных хроников, включая две «буйные» женские палаты с таким тяжелым составом больных, что Джек называл их «отбросами человечества». Эти палаты были построены в форме буквы Т с толстыми железными решетками, кото­рые отгораживали концы этого Т от его центральной части.

- Я чувствовал, что с этими больными тоже надо обра­щаться по-человечески, - сказал Джек, - поэтому я снял решетки.

И тут словно потолок обрушился на голову Джека Фергюсона.

- Я столкнулся с такой бурной вспышкой человеческой боязливости (вежливая замена слова «страх»), какой ни­когда не видал, - продолжал Джек. - Надзиратели побе­жали с жалобой к директору больницы и заявили, что все они уйдут, если меня не отстранят от работы и не поставят решетки на место.

Директор больницы вызвал Джека и предложил ему прежде всего извиниться перед надзирателями, в против­ном случае...

- Я был уверен в своей правоте. Нужно было во что бы то ни стало улучшить отношение к этим больным, - рассказывал Джек. - Но бросить сейчас эту работу было для меня равносильно смерти. И я смирился...

Но тут вступает в игру Джек-соблазнитель, Джек-Зла­тоуст.

- Да, смирился, - продолжал он. - Я принес извине­ние каждому надзирателю, но в то же время уговорил каж­дого из них согласиться со мной в отношении решеток... Да­вайте сделаем это только так, в виде небольшого опыта...

Удвоив человеческое внимание к несчастным узницам этих страшных палат, они в скором времени могли уже приводить целую палату в обеденный зал к общему столу. Некоторые больные выходили в столовую впервые за много лет. Это было нечто неслыханное. Фергюсон со своими над­зирателями противопоставляли себя всей больнице.

- Когда в первый раз наступило время вести больных к обеду, я увидел чудесное зрелище, - вспоминает Джек. - Те самые надзиратели, которые требовали моего увольне­ния, выстроились на всем пути от палаты до столовой. Тут решался вопрос жизни и смерти идей Фергюсона.

- В обеденном зале наши пациентки вели себя как знатные леди. А девчонки из открытых палат, наоборот, затевали ссоры и драки.

Джек весь сиял, вспоминая этот день.

- Это был первый знак начинавшегося прогресса, - сказал Джек. - Это укрепило мою уверенность в том, что безнадежным психически больным тоже можно помочь. Но как? Я сам выбрался из-за таких же железных дверей. Я знал, что они тоже могут это сделать с такой же по­мощью, какую получил я.

Но тут стряслась уж настоящая беда. Кончился серпазил - не было никаких средств на покупку серпазила. Из самых тяжелых больных он мог отбирать только единицы для нескольких дозволенных еще лоботомий. Полный крах...

Но Джек не вспомнил о барбитуратах. Он начал вы­сматривать себе новое место, где б он мог работать, мог де­лать лоботомий, комбинировать их с раувольфией и присо­единять к этому лечение нежной, любовной заботой. Он по­ехал в Траверз-Сити, где находилась окружная психиатри­ческая больница штата Мичиган, и предложил свои услу­ги. Без особых трудностей он получил место врача-резиден­та в больнице Траверз-Сити.

И вот наступило последнее испытание для таламуса са­мого Джека, для проверки его эмоциональной устойчивости.

Подошел срок его месячного отпуска, и перед тем, как навсегда расстаться с Логэнспортом, Джек подал просьбу 06 увольнении, а сам вместе с Мэри отправился порыбачить в Северную Канаду. По возвращении в Логэнспорт Джек и Мэри обнаружили, что все замки на их квартире смене­ны и они не могут взять даже свои вещи. Грузовик, кото­рый должен был отвезти их на следующий день, почему-то не явился. В то же время контора больницы настойчиво те­ребила Джека с отъездом, поскольку директор распорядил­ся, чтобы преемник Джека был водворен в его квартиру не­медленно. В конторе больницы Джек обнаружил, что все его личные записи и отчеты исчезли.

Он не стал скандалить.

У Джека крепко засела в голове мысль о том, что следу­ет делать, если не можешь больше делать то, что делаешь. Все, что ему теперь было нужно, - это свобода исследова­ния. Когда он рассказывал мне эту маленькую грустную ис­торию последних дней в Логэнспорте, его голос звучал ти­хо, твердо и совершенно бесстрастно. Вообще при наших многочисленных встречах поведение Джека всегда было корректным, разумным и спокойным - выше всяких похвал.

Личные обиды уж не могли вывести его из равновесия. Начав свою новую жизнь, он стал исключительно любез­ным и внимательным ко всем. Наконец-то Джек Фергюсон нашел свое мокси. А ему понадобится, как вы увидите, большой запас мокси для новой работы в больнице Тра­верз-Сити.

Глава 8

Меня несколько смущает то признание, которое я дол­жен сделать, повествуя об этом критическом моменте в жиз­ни Джека Фергюсона. Прошел всего год со времени его прибытия в больницу Траверз-Сити, а газеты уже превоз­носили его имя, создавая ему солидное положение в науке. Я задумываюсь над тем, как мне все это рассказать, чтобы вы мне поверили. События, о которых пойдет речь, прав­дивы и точны, как сама истина. Но, помня все ужасы прош­лой жизни Джека, вспоминая о его слабости и неустой­чивости, вы вправе спросить, как мог человек, так низко павший всего четыре года назад, - как мог он так высоко подняться? Как мог Джек так быстро и так успешно ис­править свое умственное здоровье? Должен признаться, что временами я и сам только наполовину верю в те не­обычайные дела, которые творятся в сумасшедшем доме Траверз-Сити, не говоря уж об их грандиозных планах на будущее. И все же описываемые события ни на шаг не отступают от истины, а те надежды, которые они несут с собой темным и слабоумным представителям челове­чества, - абсолютно верные надежды. Но где же тогда мое собственное мокси, если я так нерешительно при­ступаю к рассказу о том, что происходит в действитель­ности?

Почему мне трудно писать с такой же правдивостью и убежденностью о хорошем Джеке Фергюсоне, как я писал о дурном?

Конечно, Джек Фергюсон не первый боец из тех, кото­рые, получив нокаут, вскакивают на ноги при счете «девять», снова бросаются в бой и побеждают. И я снова вспоминаю старого средневекового Мейстера Экхарта, ко­торый редко встречал людей, совершавших великие дела без того, чтобы сперва не сбиться с пути и не наделать глупостей. Был также поэт Джон Драйден, который сказал, что «высокий ум безумию сосед». А разве Ван-Гог не создал свои бессмертные полотна, будучи сумасшедшим? С Фергюсоном произошло как раз обратное: он сейчас работает с неожиданной для него, новой, трезвой и здоровой психи­кой. Но и это не так уж редко встречается.

В сточной канаве, куда попал Джек, он пережил глубокий духовный сдвиг, и в этом он нисколько не отли­чается от многих тысяч членов общества «Анонимные алкоголики», которые выбирались из канавы с более силь­ным характером, чем у многих так называемых нормаль­ных людей.

Вспомним также Федора Достоевского. Ему, как и Дже­ку Фергюсону, определенно повезло. У Достоевского была своя Анна, которая вырвала его из темных глубин игорно­го дома, чтобы он мог дописать свое великое произведение «Братья Карамазовы». У Джека Фергюсона была своя Мэри.

- Когда мы с Мэри приехали знакомиться с больницей Траверз-Сити, - рассказывает Джек, - мы первым делом пошли осматривать ее территорию. Повсюду была чистота, больничные корпуса были выкрашены и, видимо, хорошо содержались.

Поднявшись на холм, они увидели перед собой серо-голубые волны большого канала Траверз, катившиеся в синий простор озера Мичиган.

- Вот где неплохо порыбачить, - сказал Джек. - Обя­зательно поедем, как только немного разгружусь.

Старые чистые кирпичные здания с остроконечны­ми крышами обступали их со всех сторон. В них поме­щалось более 3000 обиженных судьбою душевнобольных людей.

- Кучка больных работала на лужайке, - рассказывал Джек, - мы наблюдали за ними из-за кустов. То один, то другой из них делал что-нибудь не так или не делал того, что нужно. Интересно было видеть, как надзиратель под­ходил к каждому в отдельности, но не ругался и не кричал, а только молча помогал ему. Надзиратель не знал, что за ним наблюдают, - подчеркнул Джек, - так что это была, очевидно, обычная манера обращения с больными.

В корпусах, которые они осматривали, была исключи­тельная чистота.

- Всего восемь часов назад, - сказал Джек, - мы уеха­ли из обстановки, которая была полной противоположно­стью тому, что мы увидели здесь.

Джек сказал, что их решение остаться в Траверз-Сити сразу определилось, как только они вступили на террито­рию больницы. Они осматривали палаты для самых беспо­койных, палаты, которым полагается быть грязными, но они не были грязными. Пациенты выглядели опрятными и чистыми, и все они были одеты по-разному. А в Логэнспорте Джек видел только монотонную картину больничных па­лат, где все пациенты были одеты в одинаковую форменную одежду, как каторжники.

Беседуя с директором больницы доктором Шитсом, Джек чувствовал, что попал в совершенно новый мир. Он видел, что доктор Шитс переживает за своих больных, включая и самых тяжелых, как будто это были не безумцы, а только несчастные люди, сбившиеся с пути. В нем совер­шенно не чувствовалось того раздражения, которое часто внушают нам сумасшедшие, опустившиеся до положения животных, - раздражения, которое естественно возникает из-за их ужасного поведения. Доктор Шитс извиняющимся тоном сказал, что в его больнице не применяется большая те­рапия, которая могла бы разгрузить учреждение или хотя бы основательно сократить его населенность. Он сказал Джеку, что, к сожалению, бюджет больницы не позволяет пользоваться новыми успокоительными лекарствами, как тиразин и серпазил, которые тогда только начинали будо­ражить умы психиатров. Но Джек может сколько угодно за­ниматься лоботомиями - тут есть сотни хроников, возбу­жденных и безнадежных, среди которых он найдет немало больных для оперативного лечения.

- Доктор Шитс - это доктор для докторов, - говорит Джек, - благороднейший джентльмен. После беседы с ним мы с Мэри почувствовали, что наполовину уже устроены в Траверз-Сити.

Что-то особое было в атмосфере этой больницы, что от­личало ее от других психиатрических больниц, в которых Джек бывал как наблюдатель или как пациент. Безумие бушевало в каждом ее уголке, но обитатели выглядели такими опрятными, такими чистыми.

Каким же способом это достигалось? Джек настойчиво расспрашивал об этом сестер-надзирательниц, и они сами по себе могли быть ответом на вопрос. Это была их личная мораль. Они не применяли никаких чудодейственных лекарств. То, что они давали этим диким, грязным, опасным несчастливцам, не было наукой. То, что они могли им дать, было какой-то отрицательной величиной. Они не злились и не проклинали судьбу, когда больные становились агрес­сивными; они не сердились, когда больные обгаживались еще и еще раз; они не раздражались оттого, что снова и снова приходилось одевать больных, срывавших с себя одежду. Их терпение было «не от мира сего».

Вот что лежало в основе поведения сестер-надзиратель­ниц: они всегда помнили, что имеют дело не со здоровыми, а с больными людьми. «Может быть, эти сестры тоже иску­пают свои грехи?» - думал Джек.

Сестры-надзирательницы следили за Джеком, когда он обходил больницу; каким-то путем до них дошли сведения, что Джек известный психохирург, с корнем удаляющий безумие у больных, которые до этого считались безна­дежными.

- У меня было такое чувство, что сестры молчаливо просят, умоляют нас приехать в Траверз-Сити и поскорее взяться за дело, - сказал Джек.

Итак, в благоприятной атмосфере желтых кирпичных зданий, расположенных на живописных холмах и обращен­ных фасадами к чистым синим водам озера Мичиган, все было подготовлено для Джека-Давида, чтобы тот мог на­чать боевые действия против Голиафа-безумия. И тут же с первого шага перед ним встала дилемма. Она была рож­дена его честностью.

С одной стороны, он стоял на верном пути, когда после­довал совету видного Гарвардского нейропсихиатра доктора Гарвея Кушинг, который сказал: «Задача психиатров - вернуться в дома умалишенных и в лаборатории, которые они гордо называют пройденным для себя этапом». Совер­шенно верно. Эта больница и есть его лаборатория. У мно­гих тяжелых психотиков он может за пять минут иссечь безумие, которое годами не удавалось ликвидировать пу­тем уговоров на кушетке докторского кабинета.

С другой стороны, существовало зловещее мнение, вы­сказанное столь же крупным чикагским нейропсихиатром доктором Персиваль Бэйли: «Великая нейрохирургическая революция (лоботомия) оказалась безрезультатной: она не разгрузила больниц нашего штата».

Опять-таки верно. Еще в Логэнспорте, как вы припоми­наете, у Джека зародилось сомнение, что у ледового топо­рика нет будущего в лечении шизофрении. Крошечные пи­люли серпазила обладали силой прояснять головы, которые после лоботомии оставались туманными. Это был как бы особый вид химической лоботомии, временного вмешатель­ства, тогда как операция ледовым топориком навсегда раз­рушала мозговую ткань, которую уж невозможно восста­новить.

Вот какая дилемма встала перед Джеком: специалист по лоботомии, он в душе стал уже химиком-клиницистом. А тут пришли вести из Франции о новом, еще более силь­ном успокоительном средстве, чем серпазил, с которым Джек работал.

Химическая его формула звучит страшновато: «10-(3-диметил-аминопропил)-2-хлорфенотиазин». Это вещество было синтезировано мудрыми химиками фирмы Рона-Пу-лэнк в Париже. Профессор Дж. Е. Стеглин из Базельской психиатрической клиники в Швейцарии сообщил, что с по­мощью этого средства удалось выписать из больницы по­ловину больных. С применением правил химической сте­нографии оно было названо хлорпромазином. Средство это было освоено и выпущено в Америке под торговой мар­кой «торазин» фармацевтической фирмой Смит-Клайн-Фрэнч.

Как раз в то время сотни канадских и американских вра­чей проводили клинические испытания серпазила и торазина в надежде, что то или другое из чудодейственных снадо­бий - а еще лучше при совместном их употреблении - нач­нет опустошать наши сумасшедшие дома.

Но Джеку Фергюсону, уединившемуся на берегу боль­шого канала Траверз, - где ему было достать серпазил, где достать торазин? Кто из фармацевтической фирмы Сиба, выпускающей серпазил, или из фирмы Смит-Клайн-Фрэнч, вырабатывающей торазин, - кто слышал когда-нибудь о докторе медицины Джоне Т. Фергюсоне, замкнувшемся и своей далекой северной крепости? Никто.

И где взять денег на покупку пилюль для психобольни­цы Траверз-Сити? Их не было совсем. Как же нашему хи­мику-клиницисту Джеку Фергюсону приступить к испыта­нию этих могучих пилюль, которых он не имел?

- Занимаясь отбором больных для лоботомии, в ожи­дании заказанного оборудования и инструментов для про­изводства лоботомии, - рассказывает Джек, - я случайно разыскал в больничной аптеке небольшой запас серпазила и торазина.

Флаконы с таблетками лежали, обрастая пылью, на ап­течной полке; Джек, конечно, немедленно их реквизировал и пустил в ход.

- Затем я узнал, что у каждого из больничных врачей хранился небольшой запас образцов. Их мне тоже удалось выманить. А тут стали поступать пополнения от агентов Сиба и Смит-Клайн-Фрэнч. И дело закипело, - продол­жает Джек, улыбаясь.

Джек не рассказывал мне, приглашал ли он кого-либо из товарищей врачей принять участие в его сомнительной затее с химическим лечением. Возможно, что и нет, может быть, следовало это сделать, но Джек был ученым-одиноч­кой. Работая один, он по крайней мере был избавлен от не­обходимости отстаивать свой метод. Его химическая затея действительно выглядела сомнительно, потому что он на­чал испытывать новые успокоительные лекарства только на самых тяжелых, самых безнадежных, окончательно потеряв­ших разум больных. Наперекор всякому здравому смыслу он пытался именно их вернуть к ясному сознанию. Но по­чему же?

Пусть Джек сам ответит на этот вопрос. Вот его рассу­ждения. Ранние, мягко протекающие формы сумасшествия - неподходящий материал для лечебных опытов. Они не да­ют достаточно сильного контраста между «до» и «после». Этот контраст будет малозаметен, если у человека со слабо расстроенной психикой вы добьетесь некоторого улучшения. Эффект лечения определится гораздо вернее у тяжелого хроника, если вам удастся вывести его из глубокого психо­тического состояния и добиться явного улучшения. Вот почему так легко обмануться при лечении ранних, не запу­щенных случаев болезни. Давайте послушаем, что говорит по этому поводу не менее ярый критик доктор Д. О. Гебб из Монреаля. Он ставит вопрос о том, как определить ре­зультативность лечения. Дело это нелегкое. «Потому что, - пишет доктор Гебб, - среднее число психических больных, выздоравливающих без всякого лечения, составляет 30, 35 и до 40 -процентов всех больных... Эти цифры широко варьируются от одной серии пациентов к другой».

Откуда же вы узнаете, что данный случай выздоровле­ния после пилюль - не более как простая случайность? Вы можете это узнать с большей достоверностью - к этому-то и сводится теория Джека, - если будете испытывать новое лечение только на самых тяжелых, самых безнадежных хрониках, потому что эти больные никогда не выздоравли­вают самостоятельно.

Так рассуждал Джек, а, кроме того, я подозреваю, у него где-то еще таилась мысль, что люди, считая его затею заранее обреченной на неудачу, оставят его в покое с эти­ми «дурацкими выдумками». Это было похоже на Джека, одинокого волка.

И вот осенью 1954 года доктор Джон Т. Фергюсон на­чал испытывать действие серпазила и торазина на плохое поведение самых тяжелых, самых неисправимых хроников из 1003 умалишенных женщин, находившихся под его наб­людением в больнице Траверз-Сити. Не было у него ни ре­зидента, ни интерна, никакого другого врача, чтобы помочь ему в этом деле. Он имел только 107 сестер-надзиратель­ниц, которые были его руками, его ушами, его глазами. Они работали изумительно, говорит Джек, потому что, не буду­чи ни врачами, ни психологами, ни психиатрами, «все они имели высшее образование или равноценное ему».

И они действительно прекрасно работали - эти сестры, потому что годами жили со своими больными, заботились о них и, несмотря ни на что, нежно любили их - вопящих, грязных, удрученных горем, оцепенелых или внезапно разбушевавшихся, замышлявших покончить жизнь само­убийством или убить кого-нибудь. Эти 107 женщин-на­дзирательниц знали все повадки и причуды, страхи и внутренние муки своих больных, когда их ненормальное поведение разгоралось или ослабевало день ото дня, с часу на час.

Все это они отмечали на картах «профиля поведения», когда-то придуманных Джеком для лоботомированных больных в Логэнспорте. Три раза в день сестры-надзира­тельницы давали больным глотать в своем присутствии назначенные лекарства и отмечали принятые ими дозы с точностью до одного миллиграмма. Три раза в день они клали лекарства в пищу больным, которые отказывались глотать пилюли, и следили за тем, чтобы пища была съе­дена.

А Джек Фергюсон очарованным взглядом наблюдал мягкое, успокаивающее (чуть-чуть угнетающее) действие серпазила и торазина, которые его остроглазые и предан­ные сестры-надзирательницы раздавали все новым и новым сотням неизлечимых больных. На этой стадии своего экс­перимента Джек придерживался больше серпазила, чем то­разина. Сельский доктор в Джеке боялся, может быть, и без особых оснований, вредного побочного действия то­разина.

Ну конечно же, оба эти лекарства - прекрасные успо­коители, действующие мягко и верно. Особенно хорошо усмиряют они больных, которые ведут себя сверхактивно, буйно, злобно, агрессивно. Они успокаивают даже худших из них - тех, чье неистовое поведение вынуждает иногда прибегать к помощи специально вызванного отряда надзи­рателей-мужчин.

Под влиянием лекарств многие из них делаются крот­кими ягнятами, и буйные палаты больницы иногда кажут­ся спокойными, как церковь, и тихими, как собрания ква­керов. Все это, конечно, было не новостью, поскольку о действии серпазила сообщил уже доктор А. А. Саинз из Иова-Сити и доктор Натан С. Клайн из Роклэндской боль­ницы в Нью-Йорке и доктора Ноце, Уильяме и Рапопорт из Модесто в Калифорнии; а действие торазина было уже отмечено многими европейскими психиатрами, а также американцами, начиная с доктора Г. Е. Лэмана в Мон­реале.

Но вот, когда лечение успокоительными средствами так заметно изменило атмосферу в больнице Траверз-Сити, что-то зловещее, что-то печальное стало проявляться в дей­ствии серпазила (и торазина тоже), вызывая беспокой­ство у Джека Фергюсона и его сестер-надзирательниц.

Серпазил был безвредным средством, - во всяком слу­чае, казался таким. Джек убедился, что его можно при­менять в огромных дозах без какой-либо серьезной реак­ции для успокоения самых буйных, самых неукротимых психотиков. Но по мере того, как Джек все более и более удлинял периоды лечения, серпазил стал уж не только успокаивать больных, а проявлять более глубокое дей­ствие.

Многих он погружал в дремотное, летаргическое состо­яние. Это был не тот негативизм у некоторых психотиков, которые «отшатываются» от всякого лечения. Интересную форму сна вызывает длительное употребление серпазила. Это достаточно глубокий сон. Однако больных легко раз­будить и привлечь их внимание. Но если их оставить в по­кое, они вновь засыпают. Джек был в отчаянии. Пока не наступала эта сонливость, серпазил и торазин так хорошо рассеивали фантазии и галлюцинации больных, так хо­рошо их успокаивали. Когда Джек прекращал лечение, больные быстро просыпались, но тут же возвращалось их безумие.

Однако это было еще не самое худшее. Некоторым больным Джек продолжал давать серпазил, невзирая на летаргию, в надежде, что это временное явление, которое само собой пройдет.

Вскоре эти чрезмерно успокоенные страдальцы погру­зились в черную депрессию, в меланхолию. У них появи­лось дрожание головы и рук, как при болезни Паркинсона, потом они совсем оцепенели, стали пускать слюну и нести всякий вздор.

И еще одно неприятное явление заметил Джек при испытании серпазила и торазина: они давали успокоитель­ный эффект только у возбужденных, агрессивных, сверх­активных психотиков, но нисколько не помогали больным, которые находились в депрессивном, меланхолическом со­стоянии; наоборот, они еще глубже погружали их в унылое настроение.

Джек и его сестры-надзирательницы совсем пали духом, когда через пару месяцев сонливость и уныние стали широко распространяться среди пятисот больных, которых они начали было успокаивать с такими добрыми надеждами.

Что же это за лекарства против безумия, если они внутренне опустошают людей при попытках смягчить их безмерное возбуждение, и чем же они лучше бромидов или фенобарбитала? Неужели для того, чтобы сделать больницу Траверз-Сити приятным и тихим учреждением, надо превратить ее в дом летаргии? Нет, это не те лекар­ства которые можно давать больным в больших дозах, а потом предоставить их самим себе. Они довели уж этим угнетающим лечением некоторых несчастных до попыток са­моубийства...

И еще один вывод сделал Джек: эти лекарства отнюдь не излечивали хроников с далеко зашедшими формами безумия. Унылое настроение, наступавшее вслед за перио­дом удивительного спокойствия, - эти явления депрессии почти всегда исчезали с прекращением лекарств.

После этого больные испытывали блаженное спокой­ствие, а их ясное сознание, казалось, одерживало верх. Но часто случалось, что после отмены успокоительных средств больные впадали в дикое и буйное состояние. Они били стекла и ломали мебель. Они пытались убивать друг друга или сестер-надзирательниц.

Не лучше ли Джеку поторопить начальство с получе­нием лоботомического оборудования и зарядиться энер­гией для производства пятисот операций?

Все эти неприятности и огорчения только еще начина­лись, когда доктор Франк Моор, клинический консультант фармацевтической фирмы Сиба, прибыл в больницу Тра­верз-Сити, но вовсе не для того, чтобы повидаться с док­тором Джоном Т. Фергюсоном. Он никогда и не слышал о Фергюсоне. Он приехал к ученому фармакологу боль­ницы доктору Уильяму Г. Фандербарку, который любезно пригласил Джека познакомиться с доктором Моором. Это была рука судьбы. Или, как любит выражаться Джек, «должно быть, всевышний опять положил руку мне на плечо».

Доктор Моор показал Фандербарку и Фергюсону ки­нофильм, заснятый парочкой невоспетых киногениев, док­тором Эрлем и мистером Вольфом из лабораторий Сиба в Соммите. В фильме была показана обезьяна макакус ре­зус, одно из самых злых лабораторных животных. Слу­житель осторожно держал ее в длинных, толстых, укусо-устойчивых и когтеустойчивых рукавицах. В вену этого опасного зверька вводится один шприц серпазила. Менее чем через час наступает трансформация, полная метамор­фоза в поведении животного. На глазах у зрителя про­исходит коренное изменение врожденных инстинктов обе­зьяны. Она становится кроткой и смирной. Она ласкается к служителю и прижимается к нему, как щенок. Она по­хожа на милого ребенка. Она совершенно спокойна, но в то же время быстро реагирует на окружающую обста­новку. Это было бы очаровательное комнатное животное, если бы можно было все время держать его под серпазилом. К сожалению, это невозможно. Но как бы то ни было, обезьянка своим поведением вызывает представление о гря­дущем золотом веке, когда, символически выражаясь, лев будет лежать рядом с ягненком. Хорошо было бы разработать технику введения этого умиротворяющего средства гнусной кучке агрессоров в нашем мире...

Этот фильм, который я смотрел с восхищением несколь­ко лет назад, на Джека Фергюсона произвел иное впечат­ление. Не то чтобы Джек не оценил по достоинству его замечательную научную ценность. Фильм, конечно, помо­жет фирме продать гору серпазила. Но что касается самого Джека Фергюсона, то ведь он уж наблюдал действие этих успокоителей на собственной орде опасных больных. Все ли показал доктор Моор в своем обезьяньем представлении? В палатах больницы это чудесное снадобье чересчур уж успокаивало больных, вплоть до жестокой хандры, до пар-кинсоновской тряски, до попыток самоубийства.

Где же тот фильм, который покажет ему, как в таких случаях нужно поступать?

И неожиданно громко для его низкого, ровного голоса, с извиняющейся улыбкой Джек рассказал доктору Моору о своих огорчениях с серпазилом.

Вот «профили поведения» его больных. Когда серпазил делает их спокойными, близкими к выздоровлению, а затем погружает в глубочайшую депрессию, что может сделать здесь доктор Фергюсон? Что может предложить ему Сиба?

Джек объяснил доктору Моору, что он пытался побе­дить серпазиловую депрессию крепким кофе, чистым кофеином, амфетаминами - бензедрином и бекседрином, - ксиэфедрином и другими известными ему лекарствам», которые без вреда для больного могут стимулировать ослабевший мозг. Но действие этих лекарств оказывалось либо чересчур грубым, либо слишком слабым, чтобы вывести больных из серпазиловой меланхолии и вернуть к актив­ному но спокойному уравновешенному поведению.

Франк Моор молча и внимательно слушал, не спуская глаз со скромного больничного врача. Под внешним обли­ком краснощекого, круглолицего, добродушного и улыба­ющегося Джека Фергюсона Франк Моор угадал яростный порыв к действию, неугасимое желание найти что-нибудь такое, что могло бы сделать прекрасное успокоительное средство действительно практичным, получить химический стимулятор, который мог бы взаимодействовать с серпа­зилом. Чтобы больные не оставались глупо, печально спо­койными. Чтобы возбудитель и серпазил, работая совмест­но, могли сделать больных активно-спокойными, может быть, даже вернуть им человеческий облик и ясное со­знание, с которым большинство из них сможет уйти домой, в свою семью. Если только семья захочет их при­нять...

«Что ж мы можем ему предложить?» - думал про себя строгий и спокойный доктор Франк Моор.

Так-то и случилось, что поздней осенью 1954 года док­тор Джон Т. Фергюсон начал работать в содружестве с фирмой Сиба. Теперь он мог иметь сколько угодно сер­пазила для укрощения своих сверхактивных пациентов. И теперь он стал настоящим клиницистом-химиком. Сиба прислала ему два химических препарата, и ему, Джеку Фергюсону, предстояло быть первым в мире исследовате­лем, испытывающим действие этих возбудителей на мозг умалишенных, и проверить, не облегчают ли эти средства меланхолическое состояние. И особенно важно было выяс­нить, смогут ли они противодействовать серпазиловой де­прессии.

Джек приступил к своим клиническим исследованиям и начал с неудачи. Препарат БА-14469 был синтезирован большими учеными фирмы Сиба в Базеле, в Швейцарии. Он показал сильное стимулирующее действие, напомина­ющее действие декседрина, может быть, еще более силь­ное на лабораторных животных. БА-14469 должен был так же действовать на людей. Очень осторожно Джек стал скармливать его нескольким шизофреникам, находив­шимся в кататоническом оцепенении. Эффект был потря­сающий! Казалось прямо сверхъестественным, как быстро пробуждал он этих несчастных, проводивших свои дни лежа на полу.

- БА-14469 действительно поднимал их с пола, это верно, - рассказывал Джек, - но, увы, скоро нам пришлось стаскивать их с потолка.

Через неделю они стали, правда, весело попрыгивать. А через девять дней после того, как Джек отменил БА-14469, двое больных, которые показывали такое при­ятное оживление, начали дергаться в зловещем танце, напоминавшем пляску св. Витта. Таково было боевое кре­щение Джека, клинициста-химика.

- По-человечески я был очень встревожен, - сказал Джек. - Я уже видел перед собой неизбежную смерть больных, унижение, судебный процесс...

Но оставался еще химический компаньон БА-14469 - препарат БА-4311, значительно менее активный возбуди­тель мозговой деятельности у животных. Он был облада­телем громкого химического названия «фенил (альфа-пиперидил) уксуснокислый метиловый эфир», а для краткости его называли «метилфенидилацетат». Хоть он не завоевал еще себе популярности в клинической практике, фирма Сиба присвоила ему торговую марку «риталин». Стиму­лирующее действие риталина оказалось настолько слабым по сравнению с БА-14469, что ученые фирмы Сиба вооб­ще не возлагали на него особых надежд. Такого же мнения придерживался и Джек, который с осторожностью сель­ского врача, боящегося причинить вред самому скромному пациенту, все же приступил к испытанию нового препа­рата на группе вялых и подавленных больных. По правде говоря, напуганный неприятностями с БА-14469, Джек почти и забыл о том, что начал испытание риталина.

Риталин имел свою любопытную лабораторную преды­сторию. Он был синтезирован доктором Чарльзом Гофма­ном в Базеле лет шесть назад. Ученые фирмы Сиба Р. Мейер, Ф. Гросс и Дж. Трипод сообщили, что риталин оказывает возбуждающее действие на собак, крыс, мышей и даже на кроликов и после некоторого периода метания по клетке они становятся как бы утомленными. В об­щем же риталин - исключительно безвредное средство.

Действие огромных доз риталина сказывается лишь в том, что, попрыгав как следует, животные кажутся приятно расслабленными и усталыми.

Джек нашел в литературе только одно сообщение об опыте с риталином на людях, не психотиках, а нормальных людях. Ученые фирмы Сиба А. Драссдо и М. Шмидт устроили занятный эксперимент с риталином. Они накачали группу добровольцев фенобарбиталом до такой степени, что те потеряли способность производить простые арифметические вычисления. Но через несколько дней, когда им стали давать фенобарбитал вместе с риталином, они поразительно быстро и точно производили свои мате­матические расчеты.

Это был единственный опубликованный опыт с дей­ствием риталина на человеке, и в этом сообщении еще ука­зывалось, что у 70% из шестидесяти подопытных людей наблюдалось чувство «приятного возбуждения». Важно было то, что риталин не вызывал у этих людей «перевоз­буждения». «Что ж это за опыт? - думал Джек Фергюсон. - Накачать людей барбитуратом только для того, чтобы при помощи риталина восстановить их математические способности». Джек улыбнулся. До чего академично мыслят эти лабораторные ученые! Однако постойте...

Надо все же посмотреть на своих риталинированных психотиков, хотя сестры ему еще ничего не сообщили. Лучше уж самому взглянуть на них, думал Джек, вспо­миная страшные времена в Гэмлете, когда он, оглушенный барбитуратами, опрокинул на себя кастрюлю с горячим кофе - крепким кофе, которым он пытался вывести себя из барбитуратовой депрессии.

Так Джек Фергюсон пришел к своему дню из дней, первому дню открытия, хотя открытый им факт казался чрезвычайно скромным и малозначащим.