Что такое государство Израиль?

Их признание – иллюстрация того, что, «как и все революции, сионизм тоже хотел “разрушить до основания”, а затем опустить занавес над всем, что имело несчастье ему предшествовать»[206]. Как и эта пара, многие израильтяне, воспитанные по принципу «разрушим до основания, а затем…», тяготятся своим отчуждением от иудейства, «обвиняя» в этом, с весьма очевидной горечью, своих бабушек и дедушек – первопроходцев сионизма. Тем не менее смелости вновь вернуться к Торе они в себе также не находят.

Эта встреча на свадьбе напомнила мне о замечании, сделанном столетие назад видным знатоком Талмуда раввином Хаимом Соловейчиком (1853–1918): «Сионисты не отрывают евреев от Торы, чтобы построить государство. Им нужно государство, чтобы оторвать евреев от Торы»[207]. Атеисты, основавшие государство, сами прекрасно осознавали данный факт. Даже сейчас, в начале XXI века, они продолжают чинить препятствия молодежным религиозным и несионистским организациям, отказывая им в финансировании из фондов поддержки молодежи. Прежде всего Израилю нужны молодые люди, преданные государству, а не Торе[208].

И. Лейбович, критикуя сионизм, замечает, что появление и существование евреев, лишенных признаков иудейства, – а сегодня они составляют большинство, – явно указывает на разрыв с прошлыми веками. Эти евреи стремятся обрести национальное самосознание, так как у них больше нет никаких конкретных, эмпирически наблюдаемых признаков иудейства. Для Лейбовича «…опасность представляет превращение [национального самосознания] в поклонение перед государством, в жажду власти, в национальное самосознание в понимании Муссолини… Часть людей – пусть и меньшинство, но значительное, – до настоящего времени считавшихся еврейским народом, старается сохранить историческое и религиозное наследие и отвергает национальное самосознание и его символы. Неожиданно становится ясно, что понятие “еврейского национального самосознания” сегодня имеет два различных, более того, противоречащих друг другу значения»[209].

Израильтянин-атеист обычно не воспринимает отсутствие связи с иудейством как недостаток. Модель его жизни не слишком оригинальна: он живет в Израиле, говорит на иврите, служит в Армии обороны Израиля и считает, что прав называться евреем у него куда больше, чем у бородачей в черных кафтанах, встречающихся иногда на улицах.

«Новый еврей» стал полной противоположностью образу, заложенному в Торе. «Все, что требуется от еврея, – это национальные чувства. Тот, кто дает шекель [символический взнос на сионистскую деятельность] и поет “А-тикву” [гимн сионистского движения, ставший официальным гимном государства], свободен от всех заповедей Торы»[210].

Тем не менее раввин Кук все же надеялся, что поселение в Земле Израилевой вернет новых евреев-безбожников в лоно иудейства. Вопреки распространенному мнению, он не слишком хорошо относился к идеологии основателей сионизма и утверждал, что “распространение сионизма повлечет за собой уничтожение веры и религии”»[211].

Ныне, почти столетие спустя, надежды Кука трудно назвать оправданными. Нет ни единого признака того, что земля духовно повлияла на большинство жителей Израиля. Ни иврит, ни Земля Израиля, по всей видимости, сами по себе не наделяют израильтян иудейским самосознанием. Более того, именно в Израиле, судя по многим наблюдениям, лучше, чем где-либо, осуществляется наиболее глубокая «деиудаизация». Президент Еврейского университета Иегуда Магнес (1877–1948), проживший несколько десятилетий в Палестине, с горечью заметил: «Трудно быть евреем. Но еще труднее быть евреем, верным духу Израиля, среди этих новомодных израильтян»[212]. Раввин Адин Штейнзальц, лауреат премии Израиля, мыслитель и выдающийся переводчик Талмуда, считает, что израильтяне утратили собственно еврейские качества. «Появилась нация, лишенная подлинной сердцевины нашего народа. … По своему образу жизни, по своему мышлению она стала гораздо более нееврейской, чем, может быть, какая бы то ни было нееврейская нация».[213]

Подмена традиционного еврейского самосознания израильским ставит вопрос о смысле сохранения еврея, потерявшего связь с иудейством, в качестве члена «национальной» общности. Автор книги по психоистории сионизма подтверждает, что отречение от Бога устраняет единственную характерную черту еврейства[214]. А поскольку новому еврейскому самосознанию необходимо было найти новую общую основу, ею, как в Израиле, так и в других странах, стало вечное беспокойство о безопасности Государства Израиль.

Так, любавичские* хасиды, из всех групп наиболее близкие к русской культуре, заняли по отношению к сионизму непримиримую позицию именно потому, что сионистские идеи увлекали в первую очередь российских евреев. В начале ХХ века раввин Шалом Дов Бер Шнеерсон, пятый любавичский ребе*, чье влияние в России простиралось далеко за пределы хасидского сообщества, обвинял сионистов во внедрении еврейского самосознания, лишенного всякой связи с Торой. Его обличения были направлены в основном против националистических толкований самой Торы, распространяемых сионистами[215].

Вклад российского еврейства

В XIX веке евреи России жили в основном в пределах черты оседлости* под управлением бездушного и продажного бюрократического аппарата. Ограничения и преследования со стороны властей вызывали у большинства из них гнев и нетерпение. Царское правительство неоднократно издавало законы, направленные на вовлечение евреев в жизнь страны, но большинство обременительных и оскорбительных ограничений продолжали действовать. В то же время параллельно русификации появились новые возможности для получения образования: к 1880-му году число евреев среди студентов российских университетов превышало число воспитанников ешив[216]. Однако в 1881 году со смертью царя Александра II от рук террористов закончилась и эпоха либерализма. По Российской империи впервые за многие годы прокатилась волна погромов.

Царский режим держал большинство евреев в черте оседлости, в стороне от манящих центров русской культуры, поэтому секуляризация русских иудеев не сопровождалась массовой ассимиляцией. Отказавшись от приверженности Торе, это отошедшее от религии еврейство выработало «протонациональный характер и национальное сознание»[217], ибо обладали по крайней мере двумя атрибутами «нормальной» нации: общая территория (черта оседлости) и общий язык (идиш). Сионизм был одним из движений национального возрождения, схожим с течениями, возникающими по всей Европе – например, среди финнов, литовцев, поляков и чехов. В конце XIX века, когда евреев России захлестнула волна секуляризации, успеху сионизма также способствовал возникший тогда расовый антисемитизм, трагические последствия которого наложили свой отпечаток на отношение евреев к идее построения нового общества в Палестине. Развивавшийся в такой тяжелой атмосфере сионизм был далек от идеалов, вдохновивших отцов-основателей. Журналисты лондонской газеты «Джуиш Кроникл» («Jewish Chronicle»), с осторожностью приветствовавшие планы колонизации Палестины, писали: «…в Святую землю нас приведет не процветание, а гонение»[218].

Хотя в период с 1881 по 1914 годы из Российской империи в Палестину отправилось лишь 55 000 эмигрантов-евреев (против 2 217 000, уехавших в Северную Америку)[219], именно они составили костяк сионистского актива. Несмотря на решимость отречься от прошлого, деятели-сионисты не смогли оставить своих корней и воспроизвели в новой стране культурные и политические реалии Восточной Европы.

Основной движущей силой сионизма в России были «маскилим»* – последователи Хаскалы. Нередко это были бывшие студенты ешив. Они имели определенные представления о европейской культуре, но, как правило, не получили систематического европейского образования. Некоторые из маскилим выучили иврит и стали свысока смотреть на родной идиш. В отличие от западных евреев, они живо интересовались преобразованием общества, обличали экономическую несправедливость и резко критиковали еврейские общинные учреждения своего времени. В первые десятилетия существования сионизма в нем преобладали идеи радикального идеализма. Немало поспособствовали обращению еврейской молодежи к идеям этнического национализма и погромы конца XIX века.

Российские евреи отреагировали на погромы по-разному. Верные традиции евреи, озабоченные судьбой своих семей, искали выход в эмиграции в Соединенные Штаты. Однако многие обрусевшие евреи, проникшиеся европейскими идеями, не могли удовлетвориться индивидуальным решением; вслед за царским правительством они заговорили о всеобщем «еврейском вопросе» и, подобно Герцлю и Марксу, искали его широкомасштабного решения.

Шок, гнев и разочарование, вызванные погромами, привели многих евреев в ряды общероссийских радикальных партий, члены которых не гнушались применять насилие[220]. Одновременно создавались и еврейские радикальные партии (в том числе социалистический Бунд*, группы самообороны и разные сионистские партии). На фоне захлестнувших революционные круги в России во второй половине XIX века[221] и ставших господствующими идей нигилизма и пренебрежения человеческой жизнью прокатилась волна террористических актов, последствия которых ощущаются и по сей день.

В то время как другие еврейские общины мира оставались верными принципу отказа от насилия и даже не помышляли о каких-либо вооруженных действиях против населения стран, где они проживали, в России этот принцип ослабевал по мере того, как все большее число евреев открывало для себя возможность бороться за свои идеи с оружием в руках. Многие российские евреи поддерживали радикальные политические партии, по определению незаконные. Революционное насилие было логичным выбором в ситуации, когда евреи оставались в основном вне общества, а любая политическая деятельность – по крайней мере, до революции 1905 года, – была запрещена. Самодержавие просто подталкивало евреев к политическому экстремизму – во всяком случае, тех, кто, в отличие от своих отцов, не воспринимали испытания как стимул к моральному самосовершенствованию.

Среди еврейского населения Российской империи, пережившего погромы, возникло острое чувство незащищенности. Страх насильственной смерти резко усилился после волнений 1881 года, а затем, поколение спустя (после Кишиневской бойни в 1903 году), появился безотчетный страх перед соседом-христианином, который в любой момент мог стать убийцей, насильником или грабителем. В отличие от реакции на более жестокие и кровавые погромы на Украине в середине XVII века, насилие, которому подверглись евреи в конце «столетия прогресса», не имело никакого религиозного значения для растущего слоя отошедших от иудейства евреев. Евреи, порвавшие связи с Торой, отреагировали на погромы совершенно иначе. Вместо того чтобы бежать от насилия, пересмотреть свое поведение и предаться покаянию, как того требовала еврейская традиция, они заявляли о попранной гордости и призывали к сопротивлению. В черте оседлости стали появляться отряды самообороны, состоявшие в основном из членов рабочего движения «Бунд».

Сионизм «вырос» из чувства стыда и оскорбленного достоинства. Сионист русского происхождения признавался: «Неприятие Изгнания… трансформировалось в ненависть! Я ненавижу его, как ненавидят стыдное физическое уродство, ради избавления от которого можно пожертвовать даже жизнью»[222]. Мотив гордости обрел новое звучание. В то время как иудейство, подобно другим религиям, видит в гордости порок, светские евреи стремились обрести ее любой ценой. Героическая романтика, столь чуждая традиционному еврейскому мироощущению, быстро нашла благодатную почву в кругах этих «новых евреев». Примером такого увлечения можно считать идею Герцля о легализации в предвиденном им еврейском государстве дуэли – высшего проявления чести и благородства. Для вдохновлённых европейскими примерами сионистов респектабельность означала политическую независимость и наличие собственной армии. Сионизм подпитывался не страданиями евреев от погромов, а унижением отвергнутого претендента – того, чьи надежды вписаться в российское общество эти погромы повергли в прах.

Русско-еврейские интеллигенты – даже Ахад Ха-Ам, ранее выражавший сомнения по поводу использования силы против коренных народов Палестины, – ныне призвали евреев к самозащите. Ахад Ха-Ам четко различал ненависть к евреям в Восточной Европе и сопротивление действиям сионистов со стороны палестинских арабов. Особенно гневно взывал к возмездию и ответному насилию Хаим Нахман Бялик. В стихотворении, написанном вскоре после Кишиневского погрома, он осуждает выживших, презирает их и призывает к бунту не только против мучителей, но и против иудейства. Бялик стыдит обывателей, которые прячутся в зловонные ямы, в то время как погромщики насилуют их жен и дочерей.

Гнев, охвативший множество евреев, заставляет Бялика, некогда учившегося в ешиве, перевернуть всю иудейскую систему ценностей с ног на голову. Он открыто издевается над традицией, связывающей все несчастья с прегрешениями самих евреев: «Да рушится трон ее в бездну! // Пусть небо сгниет и в проклятии канет!»[223] Бялик решительно порывает с иудейством и бросает смелый лозунг: «Самооборона или гибель!»

Поэт Бреннер, происходивший из семьи благочестивых российских евреев, тоже восстает против традиции. Он переиначивает самый известный стих Писания, вошедший в еврейскую молитву: «Слушай, Израиль, Господь, Бог наш, Господь един» – первый стих, который еврей учит в детстве, и последние слова, которые он произносит перед смертью. В преобразованном виде этот стих становится таким: «Слушай Израиль! Не око за око – два ока за око, все их зубы за каждое унижение!» Бреннер полностью извратил значение библейского выражения «око за око», которое в иудейском праве означает всего лишь обязательство выплачивать причитающуюся за увечья денежную компенсацию. Поэт погиб во время стычек с местными арабами в Яффе в 1920 году.

Европейский национализм оказал такое влияние на еврейскую молодежь русского происхождения потому, что эта будущая элита сионизма была не слишком хорошо образована и не блистала ни знанием Талмуда, ни культурой европейского образца[224]. Например, идеи Арона Давида Гордона (1856–1922), сыгравшие важную роль в становлении сионистской идеологии, оформились в его бытность управляющим поместьем в России.

Многие иудейские мыслители протестовали против выделения сионистами национальной составляющей еврейского самосознания, исторически подчиненного религиозным канонам. Иудейское понимание народа строится на приверженности Торе, а не на принадлежности к этнической группе или территории. Однако в нем присутствует и объективная составляющая, не характерная для западного понимания религии: человек, рожденный матерью-еврейкой, остается евреем, даже если его верность Торе оставляет желать лучшего. По мнению раввинов, сионистская версия еврейского самосознания «полностью перевернула традиционные ценности: то, что раньше считалось лишь средством, стало целью, а то, что раньше было целью, превратилось в средство»[225]. Однако сионизм продолжает находить последователей. Большинство из них – выходцы из бывшего Советского Союза, чуждые еврейской традиции, но ощущающие себя частью «еврейской национальности», ставшей столпом израильского самосознания.

Переворот во взглядах многих российских евреев в конце XIX века был, без сомнения, гораздо более значимым, чем реальные возможности еврейской самообороны. Понимание истории среди молодежи радикально изменилось, и новое поколение жаждало специфически еврейской деятельности нового типа. Переосмыслив свою историю и исключив особые отношения между Богом и Его избранниками, эти евреи стали для самих себя жертвами исторической несправедливости. Такой взгляд на историю является мощной побудительной силой. Следует отметить, что некоторые основатели вооруженных еврейских частей в России и Палестине признавали значение применения силы в деле отрыва евреев от их иудейского прошлого.

Утверждение попранной национальной гордости евреев было важным мотивом деятельности Жаботинского. Во время Первой мировой войны он как основатель Еврейского легиона восхвалял самый убедительный путь утверждения этой гордости, а именно – применение силы. Если верить его биографу, «Еврейский легион стал лелеемой легендой и вдохновляющим прецедентом»[226]. Милитаризм был характерной чертой многих националистических движений ХХ века. Сионизм и здесь не стал исключением.

Воплощением романтического героизма в сионистском пантеоне стал потерявший руку на Русско-японской войне 1904–1905 годов. Иосиф Трумпельдор. Даже в японском плену Трумпельдор сумел организовать сионистскую ячейку, которую признали лидеры движения. Он был убит в Палестине во время перестрелки с местными арабами, и его последние слова, по преданию, звучали так: «Хорошо умереть за Родину». Эта фраза – вариант латинского выражения «Dulce et decorum est pro patria mori», – наряду с клятвой бойцов Масады, стала одним из символов решимости новых евреев, взявшихся за оружие.

В сионистской версии стремление к Святой земле выразилось в сведении еврейской истории к непрерывной череде страданий, Избавление от которых могло прийти лишь через автоэмансипацию и самоопределение евреев как «свободного народа на своей земле». В Израиле часто можно услышать выражение «эйн брера»* («нет выбора»), которое означает, что у евреев нет другого места в этом мире, кроме Израиля. Другое его значение – отсутствие альтернатив применению силы – является тезисом, который Израиль регулярно подтверждает все более жестокими военными действиями.

Российские евреи отличались от своих собратьев в других странах тем, что среди них было значительное число сторонников применения силы. В других еврейских общинах мира не было ни необходимости в вооруженном сопротивлении, ни даже помыслов об этом. Следы русского культурного влияния заметны и в израильской военной истории: Моше Даян, Эзер Вейцман, Ицхак Рабин, Рехавам Зееви, Рафаэль Эйтан и Ариэль Шарон – потомки российских евреев. Степень их готовности использовать силу соответствовала степени их отчужденности от еврейской традиции. Только полностью отвергнув иудейство с его культом смирения, российские евреи смогли обрести уверенность в собственных силах и способности отвоевать и защитить Израиль.

Российское влияние в сионизме трудно переоценить. Одним из красноречивых показателей стал состав Кнессета через двенадцать лет после основания государства. Несмотря на почти полный запрет на эмиграцию из Советского Союза на протяжении более четырех десятилетий, свыше 70 % политической элиты были уроженцами России, а еще 13 % родились в Палестине/Израиле от родителей-выходцев из Российской империи. Руководство американских сионистов, чья поддержка была жизненно важна для успеха проекта в Израиле, также состояло в основном из евреев российского происхождения[227]. Поворот в общественном мнении евреев США относительно сионизма связан с тем, что немецких евреев в руководстве основных еврейских организаций страны сменили выходцы из России. На преимущественно российский характер сионизма указывают его понятия, методы и та поддержка, которую он получил от наиболее влиятельной общины мира – американской. В Голландии русские студенты приобщили к сионизму Якоба де Хаана (1881–1924), журналиста и адвоката, который после двухлетнего путешествия по России стал сионистом. Даже в Марокко сионистские идеи и мероприятия внедрялись почти исключительно российскими евреями[228]. Неудивительно, что Израиль называют иногда «еврейским осколком русского революционного движения»[229].

По результатам исследования, проведенного каналом BBC в 2011 году, в России относятся к Государству Израиль куда лучше, чем в большинстве других индустриальных стран[230]. Российская пресса освещает в основном точку зрения правых израильских националистов. Однако журналисты еженедельника «Московские новости» отметили, что взаимная симпатия между Россией и Израилем на рубеже XX–XXI веков основана на общности жестокого отношения к чеченцам и палестинцам соответственно. «Не Россия Достоевского прозрела и полюбила евреев, а наши будановы и шамановы почувствовали родство с их шаронами»[231]. Безусловно, израильская практика применения силы вызывает восхищение не только в России: правые партии многих европейских стран вдохновляются примером сионистского государства.

Евреи русского происхождения составляют ядро израильского «правого» электората. «Русским естественно быть в Израиле “правыми”: этот лагерь воспитан на идеологическом наследии великих лидеров сионизма Жаботинского и [Менахема] Бегина (1913–1992) – выходцев из Российской империи», – говорит израильский активист русского происхождения[232]. Русское влияние на сионизм лишний раз подтверждается существованием правой партии «Наш дом – Израиль», созданной относительно недавними иммигрантами из России. Ее лидера Авигдора Либермана – выходца из СССР, заместителя Премьер-министра Израиля и министра иностранных дел, – в прессе часто называют фашистом. Еще более радикальные внепарламентские объединения поддерживают связи с крайне правыми организациями многих стран, прежде всего – России[233].

Влияние иммигрантов из стран бывшего СССР, по крайней мере треть из которых не является галахическими (т. е. по иудейским законам) евреями, ощутимо способствует правому повороту в израильской политике. Острословы из стана новых русскоговорящих израильтян, перефразировав слова русского поэта XIX века Николая Некрасова «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», придумали злободневный лозунг: «Евреем можешь ты не быть, но сионистом быть обязан». И в самом деле, иммигранты из стран бывшего Советского Союза, привыкшие к понятию еврейской национальности, прекрасно вписываются в образ светского сиониста – столпа и причины существования Государства Израиль, созданного в свое время в основном российскими евреями. В начале 2012 года русские евреи-сионисты объединились в рамках «Всемирного форума русскоязычного еврейства», открывшего отделения во многих странах, в частности в Израиле, России, США и Канаде[234]. Израильское правительство доверило ему ключевую роль в улучшении имиджа Израиля по всему миру, в особенности в странах бывшего СССР.

Нацистский геноцид: память и уроки

Планомерное уничтожение миллионов евреев во время Второй мировой войны – один из важнейших аргументов в пользу сионизма. Некоторые сионисты, например Жаботинский, предсказали эту страшную трагедию и еще в 30-е годы призывали к массовой эмиграции в Палестину. Для подавляющего большинства сионистов геноцид евреев в Европе – это решающее доказательство угрозы, висящей над евреями всего мира. По их мнению, это дает Государству Израиль полную и неоспоримую легитимность. Сразу после Второй мировой войны сионистское движение представило свой политический проект как ответ на массовое убийство евреев, и спустя всего два года после того, как потухли печи крематориев, сумело убедить ООН в необходимости создания еврейского государства. По этой же логике для предотвращения нового геноцида необходимо военное преимущество, которое с самого начала обрел и продолжает укреплять Израиль. Но, как мы увидим ниже, многие евреи извлекли из этой трагедии совсем иные уроки.

Позиция, которой придерживались сионисты во время Второй мировой войны, была несколько двусмысленной. Те, кто работал в западных странах (особенно в промежутке между мировыми войнами), подчеркивали роль Палестины как убежища для преследуемых евреев. Такой подход объяснялся тем, что политические амбиции движения, в частности идея создания еврейского государства, отнюдь не пользовались единодушной поддержкой со стороны евреев Соединенных Штатов и других стран, где сионисты собирали больше всего средств. Однако во внутренних дискуссиях подчеркивалось, что сионизм – прежде всего идеологически направленное движение за самоопределение, а не практическая программа спасения страдающих евреев, не «еврейский Красный крест»[235]. Выходцу из России и будущему первому президенту Израиля Хаиму Вейцману приписывают такие слова: «Необычайно лицемерно и глубоко ошибочно было бы считать, что причиной возникновения сионизма были страдания евреев в России. Основным фактором была и остается неистребимая воля нации обрести национальный центр»[236].

Несмотря на ограничения, наложенные Англией на иммиграцию в Палестину, сионистские организации препятствовали попыткам организовать прием евреев в других странах. В свое время такую политику сионистов осудили многие реформистские и ортодоксальные раввины, а впоследствии и израильские историки, обвиняя сионистское руководство в том, что его неизмеримо больше волновало создание государства, нежели судьба обреченных евреев Европы. В результате несколько планов спасения евреев (из Венгрии и ряда других стран) столкнулись с сопротивлением со стороны сионистского руководства. Даже до войны – например, во время Эвианской конференции 1938 года, – сионисты активно тормозили дипломатическое решение о создании убежища для евреев[237]. Один сионистский деятель в ответ на призыв помочь евреям Европы высказался следующим образом: «Одна корова в Палестине важнее, чем все евреи Польши»[238]. Другой деятель, подчеркивая важность создания государства после окончания войны, говорил: «Если не будет достаточно жертв, у нас не будет никакого права требовать себе государство… Нагло и постыдно собирать деньги для врага, чтобы спасти свою кровь, ибо только кровью мы сможем заслужить государство»[239]. Одним из первых, кто выразил мысль о необходимости жертвы, был Хехлер, вдохновитель Герцля и христианский сионист, который в 1931 году в разговоре с еврейским сионистским деятелем сказал: «…придется пожертвовать частью европейского иудейства ради возрождения вашей библейской родины»[240]. Однако не стоит забывать, что нацисты, уничтожив миллионы в основном ашкеназских евреев[241], лишили будущее сионистское государство потенциального населения.

В 1938 году – после «Хрустальной ночи», положившей начало физическому насилию против евреев Германии, – Бен-Гурион, как сообщают, сказал: «Если бы мне предложили спасти всех еврейских детей, отправив их в Англию, или лишь половину – в Палестину, я бы выбрал второй вариант, ведь на карте не только судьба детей, но и историческая судьба еврейского народа»[242]. В то же время сионистские лидеры открыто заявляли о необходимости «…в первую очередь спасать детей – лучший материал для ишува [сионистской колонизации]. Необходимо сохранить подготовленную молодежь, способную реализовать планы сионизма»[243].

Верный своим идеям, Бен-Гурион «был против… создания сильного, крупного и компетентного официального агентства, располагающего необходимыми ресурсами для спасательных операций, а также против использования для таких операций средств, собранных сионистскими организациями. Он также отказался обратиться к американским евреям за помощью в сборе значительных средств для осуществления этой цели»[244]. Такое отношение сионистов отражало их убежденность в том, что «сионизм – это операция по спасению всей нации, а не каждого еврея в отдельности»[245].

Раввины-реформисты, равно как и харедим, обвиняли идеологов сионизма в саботаже любых усилий по спасению евреев Европы, в том числе принятого президентом США Рузвельтом еще в самом начале войны решения найти страны, которые предложили бы евреям убежище[246].

Моррис Эрнст (1888–1976), активист движения за гражданские права, имевший прямой контакт с Рузвельтом, решил проверить истинность этих обвинений – понаблюдать за тем, как отнесутся его друзья-сионисты к идее о предоставлении убежища для европейских евреев. Когда он рассказал об инициативе Белого дома, «…друзья вышвырнули меня из дома… Они сказали совершенно откровенно: “Моррис, это предательство, ты подрываешь основы сионистского движения”. Может быть. Но мне гораздо важнее найти убежище для полумиллиона или миллиона людей, которых притесняют по всему миру». Редактор «Нью-Йорк Таймс» также возмущался: «Ради Бога, почему судьба всех этих несчастных людей менее важна, чем чей-то призыв к созданию государства?»[247]

Некоторые источники обвиняют сионистское движение в применении политики «селекции», то есть приема в Палестину лишь тех, кто был способен внести значительный политический или экономический вклад в строительство сионизма. Термин «селекция» имел в данном случае особенно зловещее звучание: ведь когда евреи выходили из вагонов по прибытии в лагеря уничтожения, эсэсовцы проводили «селекцию», отбирая тех, кто какое-то время мог приносить пользу экономике рейха на принудительных работах. Остальных же немедленно отправляли в газовые камеры. Вейцман однажды сказал: «Старики исчезнут, такова их судьба. Они не имеют никакого экономического или нравственного значения. Старики должны смириться со своей судьбой». Такое отношение Вейцмана не ускользнуло от внимания западной прессы. Вскоре после войны активист движения за права человека писал: «Кто знает, сколько тысяч еврейских жизней могли мы спасти из когтей Гитлера, если бы не было этого антиеврейского давления со стороны [других] евреев?»[248]

Многие израильские историки склонны поддержать обвинения, выдвигаемые против сионистского движения как харедим, так и раввинами-реформистами. Они, хоть и другими словами, подтверждают, что Бен-Гурион и его окружение препятствовали попыткам спасти еврейские общины Европы от уничтожения. Сионистское руководство, по их утверждению, сделало все для того, чтобы усилия по спасению оказались подчинены главной цели их собственного движения, то есть созданию «нового еврея» и еврейского государства. Сионисты, подобно другим европейским националистам, видели в людях лишь «человеческий материал», рассматривая вопрос жизни и смерти миллионов лишь с позиции политической целесообразности[249].

Для противников сионизма вывод очевиден: «В двадцатом столетии кровь шести миллионов евреев – мужчин, женщин, детей и стариков – была отдана основателями и вождями движения в обмен на государство. Какой нормальный человек может вообразить такую чудовищность?»[250] Сионистское руководство обвиняют в том, что оно отвернулось от европейского еврейства и «блокировало планы эмиграции европейских евреев в другие страны мира с целью заставить их перебраться в Палестину»[251].

Эти наблюдения, сделанные израильскими историками в конце ХХ века, подтверждают то, о чем давно говорили бородатые раввины в черных лапсердаках, которых в еврейском истеблишменте никто не принимал всерьез. Правда, эти столь серьезные обвинения игнорировались и тогда, когда они исходили от по моде одетых реформистских евреев, вполне вписавшихся в американскую культуру.

Представитель американского реформистского иудейства раввин Моррис Лазарон (1888–1979) после своей поездки по еврейским общинам Европы, состоявшейся накануне Второй мировой войны, выступил с протестом против исключительного финансирования сионистского предприятия в Палестине в ущерб усилиям по спасению евреев Европы, над которыми тогда нависла непосредственная угроза со стороны нацистов. Он также отвергал сионистский тезис, что лишь Палестина может стать безопасным убежищем для евреев. Лазарон обрушился на сионистских пропагандистов, пытавшихся убедить евреев в том, что весь мир все равно отвергнет их только потому, что они евреи. По его мнению, не было причины подрывать доверие американских евреев к эмансипации из-за антисемитской политики Германии[252]. И действительно, многие евреи сохранили верность идеалам равенства вопреки нацистскому геноциду, а порой и вследствие этой трагедии.

Суть того, в чем обвиняют сионистов их религиозные недруги, легче понять в свете следующего наблюдения видного израильского ученого:

«С точки зрения отцов-основателей [Израиля], еврейские общины, разбросанные по Центральной и Восточной Европе, имели значение лишь в качестве источника новобранцев. Никакой ценности сами по себе они не представляли. Даже в разгар Второй мировой войны не произошло никакой смены приоритетов: для Берла Каценельсона на первом месте стояло не спасение евреев как таковых, а организация сионистского движения в Европе… Таким образом, каждое событие в жизни народа следовало оценивать в соответствии с единственным критерием: его вкладом в дело сионистского движения»[253].

Эта позиция объясняет безразличие к страданиям евреев, в котором и историки, и раввины обвиняют сионистов. Постигшая евреев Европы трагедия не только укрепляла решимость сионистского руководства создать еврейское государство – она давала им аргумент невиданной силы.

В каком-то смысле между сионистами и национал-социалистами существовало идейное сходство: и те и другие считали евреев чуждым народом, не верили в возможность их ассимиляции в западном обществе и считали, что в Европе им места нет. Раввин Иоахим Принц (1902–1988), деятель немецкого сионизма, в своей книге «Мы евреи», изданной в Берлине в 1934 году, приветствовал воцарение нацистов в Германии и провозглашал «конец либерализма»[254]. В 1937 году он заметил, что нацисты относятся к сионистам как к «любимчикам»[255] среди евреев. Эмигрировав в США, Принц продолжал совмещать обязанности раввина с участием в сионистском движении и в 60-х годах являлся председателем нескольких еврейских организаций.

Чтобы заручиться поддержкой нацистского руководства, немецкие сионисты демонстрировали приверженность своим националистическим идеям. Курт Тухлер, член исполкома Федерации сионистов Германии, уговаривал высокого чина СС барона Леопольда фон Мильденштейна написать в нацистской прессе про-сионистскую статью. Барон согласился на том условии, что сможет воочию увидеть сионистские поселения. Вскоре после прихода Гитлера к власти сионист и нацист вместе со своими женами отправились в Палестину. Барон сдержал слово и осенью 1934 года написал серию из двенадцати статей для ежедневной газеты «Angriff» («Атака»), созданной Йозефом Геббельсом в 1927 году и сыгравшей важную роль в приходе национал-социалистов к власти (ее перестали издавать только в мае 1945 года, когда советские танки уже были в Берлине). В память о поездке была вычеканена медаль-сувенир, с одной стороны которой изображена свастика, а с другой – шестиконечная звезда[256]. Сионисты также смогли выторговать согласие гитлеровского правительства на выезд десятков тысяч евреев с их капиталом в Палестину, что послужило для остального мира предлогом и аргументом для снятия санкций экономического бойкота против нацистской Германии[257].

Хотя во время Второй мировой войны сионисты не сразу осознали масштаб нацистского геноцида, они извлекли из него однозначный урок: нужно любой ценой создавать свое государство и укреплять его, переселив туда как можно больше евреев. Только в этом случае появится возможность противостоять любым нападкам со стороны арабов. По словам израильского историка Моше Циммермана:

«Катастрофа – это орудие, которым пользуются очень часто. Если быть циничным, можно сказать, что факт массового уничтожения евреев стал одним из самых полезных средств для манипуляции общественным мнением, в особенности еврейским – причем как в Израиле, так и за его пределами. В израильской политике из этой трагедии делают вывод, что “еврей без оружия равноценен еврею мертвому”»[258].

Но этот вывод отнюдь не единственный. Из нацистского геноцида следует и совершенно иной урок: нужно опасаться сильного государства, объявляющего себя стоящим выше обычной морали, практикующего расовую дискриминацию и совершающего преступления против человечности. Роль нацистского геноцида в становлении сионистского еврейского государства общепризнана. Основатели Израиля смогли убедить большинство государств – членов ООН, что единственным возможным воздаянием за геноцид евреев и в то же время однозначным решением «еврейского вопроса» будет создание отдельного государства. Они подчеркивали, что евреям опасно жить в этом мире, и лишь собственное государство сможет их защитить. Сионисты проводят прямую связь между уничтожением европейского еврейства и Государством Израиль, считая появление последнего символом возрождения. Сионистское толкование этого трагического события четко отражается в том, как его отмечают в Израиле.

Для увековечения памяти об этой трагедии израильское правительство ввело «Йом а-шоа» («День Катастрофы»). Изначально этот день носил название «Йом а-шоа ве-а-гевура» («День Катастрофы и героизма») – словно «достойная» смерть одних искупала «постыдную» смерть других[259]. Чтобы подчеркнуть связь между двумя важнейшими событиями в современной еврейской истории, было решено отдавать дань памяти уничтоженным фашистами евреям за несколько дней до Дня независимости. Стремление руководителей тогда еще совсем молодого государства разбавить тему презираемого сионистами «пассивного страдания» мотивом сопротивления побудило их остановить свой выбор на дате, связанной с восстанием в Варшавском гетто в 1943 году.

В послевоенные годы в израильской прессе описывались исключительно подвиги и героизм сражавшихся евреев. Истории «просто оставшихся в живых», которые в общественном мнении, формируемом сионистами, считались «овцами, шедшими на бойню», публиковались за счет авторов или землячествами переживших геноцид евреев[260]. Первое время в годовщину восстания в Варшавском гетто сионисты «забывали» почтить память шести миллионов жертв геноцида[261]. Церемонии поминовения, которые в те годы устраивали в Израиле пережившие геноцид евреи, некоторые историки называют «полуподпольными»[262]. Вместе с тем израильская пресса охотнее писала о деятелях сионистского сопротивления, чем, например, о его участниках-членах организации Бунд, создавая таким образом впечатление, что с нацизмом боролись лишь сионисты [263]. Только во время процесса над Адольфом Эйхманом в 1961 году свидетельства переживших геноцид евреев и объяснения причин отсутствия сопротивления с их стороны стали доступны широкой израильской общественности[264].

В канун Дня Катастрофы проводится торжественная церемония в мемориальном музее «Яд Ва-Шем» в Иерусалиме. Утром звучит сирена, призывающая всех израильтян к двухминутному молчанию. В течение всего дня устраиваются приуроченные к этому событию беседы и лекции, а по радио и телевидению идут специальные передачи. Основная тема памятного дня прозрачна: нового геноцида не будет, ибо у нас есть свое государство, которое нас защищает. Сионисты часто утверждают, что, если бы Государство Израиль существовало перед Второй мировой войной, никакого геноцида бы не произошло.

Согласно брошюре, предназначенной для политработников израильской армии, «Йом а-шоа» должен воспитывать в солдатах чувство принадлежности к еврейскому народу и верность своему государству:

«Создание Государства Израиль сионистами должно было стать решением проблемы существования еврейского народа в свете того, что другие усилия не принесли успеха. Катастрофа в Европе, со всеми ее ужасами, доказала, что и в ХХ веке выживание евреев ничем не гарантировано, пока они не являются хозяевами своей судьбы и лишены мощи, необходимой для самозащиты»[265].

Официальный текст также гласит, что израильская армия продолжает дело тех, кто воевал в отрядах сопротивления во время войны. Уже в 1947 году память о геноциде использовали как средство мобилизации сионистов для захвата Палестины и оправдание сопутствующих ему этнических чисток: «…мы отомстили за вашу горькую и одинокую смерть ударами наших кулаков – тяжелых и горячих»[266].

Использование памяти о геноциде евреев в качестве орудия воспитания израильского патриотизма не только не ослабевает, но и продолжает усиливаться. В 69-ю годовщину освобождения Освенцима советскими войсками в лагерь приехала половина депутатов израильского парламента. Они прошли через ворота лагеря смерти, гордо неся над собой израильский флаг[267]. За несколько лет до этого после воздушного парада в Польше, несмотря на протесты дирекции музея в Освенциме, три израильских истребителя F-15 со звездами Давида, пилотируемые потомками евреев, спасшихся от уничтожения в оккупированной фашистами Польше, пролетели над бывшим нацистским лагерем. За полетом из соседнего Биркенау наблюдали двести израильских солдат. Один из пилотов, комментируя это событие, не преминул подчеркнуть свою веру в израильскую армию: «Для нас это триумф. Шестьдесят лет назад у нас не было ничего. Ни страны, ни армии, ничего. Теперь мы прилетаем сюда на собственных самолетах…»[268]

Посещение мест геноцида евреев стало важнейшей частью израильского армейского воспитания. Однако эти поездки лишь укрепляют знания, заложенные в государственных школах: на изучение истории геноцида отведено более 15 % программы по современной еврейской истории. Примерно половина учеников и преподавателей считают эту катастрофу важнейшим событием XX века. Даже среди учеников-евреев арабского, турецкого или иранского происхождения, чьи предки не знали нацистской оккупации, 83 % считают, что их семьи «пережили Катастрофу». Такой же процент молодых израильтян боится уничтожения Государства Израиль, а треть из них считает, что возможность нового геноцида по-прежнему велика[269].

Символично, что первый израильский космонавт Илан Рамон, потомок евреев, переживших войну, взял на борт американского космического корабля рисунок лунного ландшафта, выполненный ребенком в концлагере Терезин.

Официальные церемонии в память о геноциде евреев являются средством укрепления этих чувств. Начальник израильского Генштаба, стоя у подножия памятника бойцам Варшавского гетто, сказал: «Если вы хотите узнать, в чем источник силы и мощи израильской армии, обратитесь к святым мученикам Катастрофы и героям восстания… Катастрофа… это корень и оправдание нашего дела»[270].

Впрочем, связать историю восстания в Варшавском гетто с сионизмом не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Дочь еврея-бойца, павшего во время восстания, задает болезненные вопросы:

«Пока израильтяне ставят к стенке палестинцев не сотнями, а лишь по одному в день, свободны ли мы, евреи, от заботы о морали и справедливости? Не стал ли нацизм единственной нормой, по которой евреи судят о зле, и все, что не является его точной копией, считают морально приемлемым? Что же эта Катастрофа сделала с еврейским чувством нравственности?»[271]

Марек Эдельман (1919–2009), ветеран восстания, поддерживал палестинское сопротивление и находил в нем немалое сходство с борьбой против нацистов. «Ничто так не раздражает сионистов, как высказывания еврея-антисиониста с таким отважным и принципиальным прошлым»[272]. Неудивительно, что его мемуары, опубликованные в Польше в 1945 году, вышли в свет в Израиле лишь четверть века спустя.

Для сравнения, книга Ханны Арендт (1907–1995) – крупнейшего политического мыслителя ХХ в., еврейки, бежавшей из Германии в США, а в прошлом активистки сионистского движения, – о процессе Эйхмана[273] была издана на иврите лишь через тридцать семь лет после написания. Подрывая один из основополагающих мифов сионизма, что антисемитизм – сила вечная, постоянная и мистическая, Арендт не считала Эйхмана «виновным в преступлениях против еврейского народа», несмотря на постановление трибунала. Она видела в нем образец «банальности зла» – случай практически бессознательного изменения человеческого поведения под влиянием неумолимой бюрократической машины. Выводы Арендт не распространяются исключительно на Германию и должны послужить предупреждением любому государству, ведущему политику дискриминации. В конце века в Израиле прошла конференция, посвященная ее интеллектуальному и моральному наследию, а труды конференции были изданы под названием «Арендт в Иерусалиме»[274].

Одного события, даже такого чудовищного, как нацистский геноцид, недостаточно для долгосрочного оправдания сионизма. Поэтому идеологи этого движения вынуждены постоянно подчеркивать принципиальную угрозу существованию евреев вне Израиля. Бывший израильский министр просвещения – один из идеологов национал-иудаизма – выразил эту мысль вполне отчетливо: «Нацистский геноцид – это не безумие нации, которое случилось однажды и прошло. Это идеология, которая вовсе не исчезла. Даже теперь мир может смотреть сквозь пальцы на преступления против нас»[275]. Логичным продолжением этой мысли является тот факт, что лишь 4 % израильских учеников выносит из истории нацистского геноцида урок общечеловеческого значения (необходимость бороться с дискриминацией, расизмом и т. д.)[276].

Израиль воспринимается как последний оплот, в котором каждый еврей может найти защиту от любой грядущей опасности. Вот почему поддержка Израиля со стороны евреев мира зачастую воспринимается как нечто вроде страхового полиса. Однако среди ортодоксальных раввинов – даже среди тех, кто в той или иной степени разделяет идеи национал-иудаизма, – на этот счет остаются сомнения. Например, раввин Моше Собер (1955–2006) не верит в способность Израиля прийти на помощь американским евреям в случае, если американскому правительству придет в голову их преследовать. Он находит эту идею смешной и, цитируя Талмуд, заключает: «Ваш гарант сам нуждается в гарантии! Это все равно что страховать свою жизнь в компании, которая обанкротится в день твоей смерти»[277].

С иудейской точки зрения, разделяемой большинством религиозных евреев[278], трагедия призывает самым тщательным образом проверить собственное поведение во имя индивидуального или коллективного раскаяния. Это не повод обвинять палача, приписывая его поступки политическим, идеологическим или социальным факторам. Палач – будь то фараон, Амалек или Гитлер, – является лишь орудием Божественного наказания, указывающим евреям на необходимость покаяния[279].

Следуя той же логике, лишь Провидением можно и должно объяснять бедствия, обрушивающиеся на евреев. Об этом рассуждал, например, Эльхонан Вассерман (1875–1941), влиятельный раввин литовского направления, ученик и духовный наследник Хофец Хаима. Он родился в Литве, входившей в состав Российской империи, и обучался под началом видных раввинов, в частности в так называемой бриской талмудической школе в Брест-Литовске. Раввин Вассерман возглавлял многие ешивы, самая известная из которых – ешива «Новардок» в белорусском городе Новогрудок, принадлежавшем тогда Польше. Находясь в США и занимаясь сбором пожертвований для ешивы, Вассерман узнал о нападении нацистов на Польшу. Осознавая опасность, которую представляли нацисты для евреев, но не желая бросать своих учеников, Вассерман вернулся в Европу. В 1941 году он был схвачен и убит литовскими коллаборационистами. Сохранились его последние слова: «По-видимому, Небеса сочли нас праведниками, так как наши тела избраны для искупления еврейского народа. Поэтому мы должны покаяться сейчас же… раскаявшись, станем лучшей жертвой. Тем самым мы спасем жизни наших братьев за океаном. Да не проникнет в наши мысли ничего недостойного, что сделало бы нашу жертву непригодной»[280].

Помимо множества работ, в которых содержится глубокий анализ талмудических текстов, раввин Вассерман написал несколько книг о современных ему событиях. Его сочинение «Иквета де-Мешиха» («Мессианская эпоха») до сих пор остается одним из основных источников иудейской критики сионизма[281]. Вассерман написал ее в конце жизни, полностью отдавая себе отчет в том, насколько опасен для евреев национал-социализм в Германии, но при этом не считая движение каким-либо исключением из Божественного миропорядка.

Его современник из Германии раввин Шимон Шваб видел в геноциде призыв к раскаянью: «Бог зовет их, но они не отвечают»[282]. Даже ужасы нацистского преследования не подтолкнули людей к массовому обращению к еврейскому духовному наследию. Исключение евреев Германии из всех сфер общественной и культурной жизни привело к бурному расцвету еврейской общинной жизни, но возвращение к религиозной практике наблюдалось крайне редко. Раввин Шваб, глядя на Германию 1934 года, сокрушался:

«Они создавали спортивные ассоциации и даже “культурную лигу”, лишь бы, Боже упаси, “не вернуться в гетто”… Да, нас притесняют, но мы не раскаиваемся. Мы унижены, но нет в нас смирения, особенно перед Господом… А если так, остаемся ли мы по-прежнему народом Божьим?»[283]

Всего через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти раввин Шваб предсказал, что божественное провидение покарает евреев за грехи «мера за меру» – и наказанием им будет истребление части народа. Эти слова сохранились в английском издании книги, которая вышла в США спустя десятилетия после геноцида.

Для Вассермана нацистские преследования, жертвой которых он вскоре стал, были прямым следствием сионизма. Из всех «-измов», которым Вассерман был свидетелем, его больше всего беспокоил сионизм: именно еврейских националистов он обвинял в развязывании войны между евреями и Небесным царством. По его мнению, целью еврейского национализма было Изгнание Бога из сердец сынов Израилевых. Пока сионистские вожди отказываются отречься от своих действий и покаяться в своих грехах, не может быть никакого Избавления. Враждебно относясь и к социализму, во многом вдохновившему деятельность сионистов в Палестине, Вассерман видел Божественную справедливость – мера за меру – в том, что наводящий ужас на евреев Европы национал-социализм являлся порождением национализма и социализма, то есть идолов, обожествляемых восточноевропейскими сионистами:

«Ныне евреи избрали двух “идолов”, которым они приносят свои жертвы. Это социализм и национализм… Эти две формы идолопоклонства отравили умы и сердца еврейской молодежи. У каждого из них – свое племя лжепророков в образе писателей и ораторов, которые мастерски делают свою работу. Случилось чудо: на Небесах эти два вида идолопоклонства слились в одно – национал-социализм. Из него был создан ужасный бич гнева, поражающий евреев во всех уголках Земли. Мерзости, которым мы поклонялись, обернулись против нас самих»[284].

Вассерман был убежден, что геноцид, размах которого он предчувствовал, являлся наказанием за отход от Торы, столь долго поощряемый и практикуемый сионистами. В соответствии с этой логикой, пока сохраняется и продолжает существовать сионистский строй, евреи будут расплачиваться человеческими жизнями за преступления, которые составляют неотъемлемую часть сионизма. Насилие, от которого население Земли Израиля страдает вот уже более столетия, с этой точки зрения, является продолжающимся наказанием за сионистскую деятельность, влекущую за собой нарушение приведенных в Талмуде (и объясненных выше) клятв не заселять эту землю в массовом порядке до прихода Мессии.

Противники сионизма в Иерусалиме высказываются еще резче: «Если бы не грехи сионистов, не произошло бы и трагедии в Европе». Они решительно отвергают предположение, распространенное среди сторонников сионизма, что, если бы Государство Израиль существовало в 1930-х годах, оно могло бы принять всех евреев Европы: «Это сущая ересь. Я повторяю: массовое уничтожение было воздаянием за грехи сионистов»[285].

Такого категоричного мнения придерживался раввин Амрам Блой (1894–1974). Он родился в Иерусалиме среди харедим и быстро стал видным антисионистским деятелем, вступив в ряды движения Агудат Исраэль*, созданного в Европе в 1912 году для противостояния сионизму, а немногим позднее работал редактором журнала «Коль Исраэль». Разочарованный наладившимся сотрудничеством Агудат Исраэль с сионистами, в 1937 году Блой основал движение Нетурей Карта*. Он тесно работал со многими известными личностями – например, с признанным лидером харедим середины XX века раввином Авраамом Йешаягу Карелицем (1878–1953), более известным как Хазон Иш. Неоднократно арестованный за акции протеста против политики сионистского государства (например, против призыва женщин в армию), раввин Блой стал символом сопротивления харедим сионизму. Его позиция оставалась твердой на протяжении всей жизни: необходимо восстановить справедливость и вернуть политический контроль над Святой землей палестинцам. Блой считал, что евреи при арабском правительстве будут в большей безопасности, чем в сионистском государстве, а причиной палестинской агрессии являлись исключительно действия сионистов. «Если тебя выгоняют из дома и, распоряжаясь в нем, как хозяева, забирают у тебя все, что имеешь, ты отреагируешь иначе?» Обличая обыденную жестокость сионистов, он не понимал, чем жизнь в стране с палестинским правительством была бы для евреев хуже жизни «в Швейцарии или Америке».

В 1965 году раввин Блой женился на Рут Бен-Давид (1920–2000), урожденной Мадлен Феррай, ранее католичке. Во время нацистской оккупации Франции она состояла в движении Сопротивления, где получила первый опыт работы в подполье. Приняв в 1951 году иудейство, Бен-Давид вошла в общину харедим во французском городке Экс-ле-Бен. Еще до вступления в брак с раввином Блоем она снискала славу бесстрашного борца с сионизмом и приняла участие во многих акциях в Израиле и за его пределами[286].

Другой лидер харедим, раввин Иосиф Цви Душинский (1868–1948), выступая в 1947 году от имени традиционной ашкеназской общины в ООН, заявил, что сионизм стал главной причиной насилия и трений с арабским населением, в результате чего британские власти, начиная с 1930 года, были вынуждены ограничить иммиграцию евреев в Палестину. Таким образом, сионистское руководство обвиняют в том, что оно воспрепятствовало спасению миллионов евреев: «Колоссальное истребление миллионов наших братьев от рук нацистов во время Второй мировой войны могло быть предотвращено. Многие из них могли бы мирно жить в Святой земле»[287]. Другими словами, он утверждал, что, если бы во главе еврейских общин в Палестине стояли лидеры, следующие традиции и лишенные националистических амбиций, давние мирные отношения с арабами позволили бы открыть ворота страны для преследуемых евреев Европы.

Эта точка зрения была высказана значительно раньше начала истребления евреев в Европе. Еще в 1937 году, реагируя на рекомендации Королевской комиссии по вопросам Палестины относительно раздела территории страны, президент Еврейского университета в Иерусалиме раввин Иегуда Магнес писал в «Нью-Йорк Таймс»: «Арабы могут разрешить нам привезти в арабские страны [из Европы] сотни тысяч евреев… Но без их разрешения даже те 400 000 евреев, живущие в Палестине сейчас, окажутся в опасности, несмотря на временную защиту британских штыков. Раздел [Палестины на два государства: арабское и еврейское] превратит наш регион в новые Балканы»[288]. Лидеры еврейских организаций в свое время не отреагировали на эти слова, и с тех пор о них практически забыли.

Сионисты-воспитатели используют самые разные способы, чтобы укрепить среди израильтян и молодых евреев других стран мнение, что само существование Государства Израиль представляет собой своего рода воздаяние за геноцид. Одним из самых эффективных официальных мероприятий остается «Марш живых», впервые проведенный в 1988 году. Еврейскую молодежь из разных стран возят по местам массовых убийств евреев в Польше (например, в Освенцим), а заканчивается поездка в Израиле, накануне Дня независимости. Эмоциональное воздействие такого путешествия велико: от смерти – к жизни; от сумрачных бараков Освенцима – на залитые солнцем улицы израильских городов, украшенные бело-голубыми флагами в честь Дня независимости. Израильская часть марша задумана идеологами кибуцев. Эти идеологи осознают масштаб кризиса самосознания, поразившего израильскую нерелигиозную молодежь. Однако те же идеологи противятся возведению синагог в светских кибуцах даже для приезжающих туристов[289].

Примеров политической манипуляции памятью о нацистском геноциде немало. Только желанием дискредитировать палестинских лидеров можно объяснить то, что в «Энциклопедии Катастрофы», опубликованной в Израиле, больше внимания уделено палестинцу Амину аль-Хусейни (1893–1974) – довольно мелкому коллаборационисту нацистов, – нежели Гиммлеру, Геббельсу и Герингу[290]. И это далеко не единственный случай правки истории геноцида в политических интересах. Катастрофа, постигшая европейское еврейство, не только оправдывает существование Израиля. Она оказалась эффективным рычагом добывания разного рода помощи Израилю. Как заявляет один израильский политик: «Даже лучшие друзья евреев не предложили никакой существенной помощи европейскому еврейству и отвернулись от дымящих труб лагерей уничтожения… поэтому весь свободный мир, особенно сегодня, должен продемонстрировать свое раскаяние… предоставляя Израилю дипломатическую, оборонную и экономическую помощь»[291]. Эта цитата, взятая не из полемического источника, а из политического анализа, проведенного учеными, принадлежащими к лагерю национал-иудаизма, довольно показательна: идеологическое и политическое использование памяти геноцида (в том числе и манипуляция коллективным чувством вины) стало обыденностью.

Чувство вины европейцев за нацистский период истории позволило Государству Израиль получить значительные репарации от Германии, а позже и от других стран. Израиль стал законным «наследником» миллионов уничтоженных евреев, хотя сами они никогда его таковым не считали и считать не могли.

Ссылки на геноцид евреев Европы служат для отражения критики Израиля и возбуждения сочувствия к по-прежнему «окруженным врагами» евреям Израиля, представляющего себя душеприказчиком шести миллионов уничтоженных в Европе. Однако такие доводы постепенно утрачивают силу. Поколение, пережившее войну, более не стоит у власти в Европе. Все чаще слышится ропот, что Израиль злоупотребляет памятью геноцида. Израильский писатель Амос Оз осуждает профанацию памяти шести миллионов человек с немалой долей сарказма:

«Наши страдания дали нам свидетельство о неприкосновенности – своего рода моральный карт-бланш. После всего, что грязные гои сделали с нами, никто из них не может читать нам мораль. Мы же, со своей стороны, можем делать все что хотим, потому что были жертвами и так много пережили. Став жертвой, мы остаемся ею навсегда, а статус жертвы предоставляет его обладателю моральную индульгенцию»[292].

Израильские политологи опасаются, что злоупотребление памятью о геноциде может породить поведение, которое оттолкнет от Израиля даже его союзников: «Ссылки на священную память о геноциде… позволяют объяснить поведение Израиля, которое кажется иррациональным не только многим его друзьям, но и некоторым гражданам»[293]. Для наглядности стоит привести цитату из письма, отправленного премьер-министром Менахемом Бегином президенту США Рональду Рейгану во время израильского вторжения в Ливан в 1982 году. Бегин писал, что ощущает себя человеком, ведущим «бесстрашную армию на Берлин, чтобы уничтожить Гитлера в его бункере»[294]. С точки зрения некоторых сионистов, иранский президент, палестинцы, да и мусульмане вообще – это «новые нацисты». Забывая о решающей роли советской армии в победе над нацизмом, многие американцы считают США силами добра, которые победили во Второй мировой войне и освободили евреев от нацистской угрозы. «С тех пор США и Израиль едины в необходимости найти нового Гитлера и уничтожить его»[295].

Израильские политики используют трагедию европейского еврейства без зазрения совести. Так, накануне убийства Ицхака Рабина (1922–1995) сторонником национал-иудаизма в стране распространялись смонтированные изображения премьер-министра в форме СС. Односторонняя эвакуация поселений из сектора Газа, объявленная премьер-министром Ариэлем Шароном в 2005 году, вызвала настоящий вал сравнений с нацистским геноцидом. Противники эвакуации называли ее «депортацией», попыткой создать пространство «jüdenrein» («очищенное от евреев»), а вдобавок раздавали листовки с надписью «Шарон = Гитлер». С другой стороны, философ Йешаягу Лейбович говорил о возникновении «иудеонацистской» идеологии среди поселенцев на занятых Израилем в 1967 году территориях,[296] а также назвал нацистским решение Верховного суда Израиля разрешить в отдельных случаях пытки заключенных.[297]

Однако в целом набожные евреи, к которым относился и профессор Лейбович, видят нацистский геноцид в Европе в рамках своей многовековой традиции. Всякий раз, когда евреев постигает беда, они мысленно обращаются к трагедии разрушения Иерусалимского Храма и именно сквозь призму этого события воспринимают все прочие трагедии, выпавшие на долю евреев. Традиционное высказывание «Все в руках Небес, кроме страха перед Небесами» означает, что каждое человеческое существо наделено свободой воли. Однако неправильное использование этого дара может вызвать гнев Бога. Часто проводят различие между трагедией, посланной Богом (например, разрушение Содома и Гоморры), и несчастьем, произошедшим вследствие устранения Божественного Провидения. Когда наказывает непосредственно Всевышний, кара постигает лишь виновных; но когда Он устраняется («прячет лик Свой»), и орудием наказания становятся люди, могут пострадать и невинные. В Талмуде есть следующее предупреждение: «Когда дается Разрушителю дозволение [наказывать], он не различает между праведниками и злодеями»[298]. Там же сказано об ответственности евреев друг за друга: Бог может покарать одного еврея за преступления другого[299].

Как сионисты, так и их противники согласны, что враждебность, с которой евреи сталкивались на протяжении столетий, превышает всякие рамки. Однако если сионисты привычно объясняют это явление политической и военной беспомощностью, набожные евреи видят корень всех бед в тягости грехов, совершенных их собратьями:

«Когда в ходе истории еврей утрачивает сознание своего наследия и своего предназначения в жизни, необходимо, чтобы враги пробудили его и вернули ему владение своими членами. Величие самих врагов и суровость методов, которые они применяют для пробуждения еврея, зависит исключительно от глубины его сна. Можно привести такую аналогию: человек спит в горящем доме. Если сон его не крепок, легкого прикосновения достаточно, чтобы он осознал нависшую опасность; если же сон глубок, возможно, придется сильно ударить человека, чтобы спасти ему жизнь. Именно так, когда еврейский народ в общем и целом сохраняет сознание своего еврейства, антисемитизм наносит лишь мелкие уколы, которых достаточно, чтобы евреи не забыли о своем предназначении. Но когда еврей полностью игнорирует Завет, заключенный Богом с его предками, и желает жить, как все другие народы на земле, орды антисемитов нападают на него с силой и яростью, как это происходит в наши дни»[300].

Вассерман напоминает, что любое отступление от Торы заслуживает соответствующего наказания, цель которого – вернуть человека на путь истинный: «Причина нашего нынешнего беспрецедентного для еврейской истории бедственного положения – отход от изучения Торы»[301]. Религиозной литературы, в которой представлена такая точка зрения на геноцид евреев, довольно много (при этом основа ее – классические источники, а написана она была задолго до создания Освенцима). Важнейшей причиной считается грех сионистов, состоящий в объяснении Изгнания политическими и военными факторами. Поскольку преступления сионистов были коллективными, наказание также должно быть всеобщим.

Рут Бен-Давид, вдова раввина Блоя, указывала на причинную связь между сионизмом и массовым убийством евреев. Вспоминая, как Теодор Герцль и его соратник Макс Нордау внушали европейским лидерам идею, что «евреи составляют чуждый, разрушительный элемент для стран, в которых они живут», она приводит слова австрийского министра времен императора Франца-Иосифа: «Если зловредная пропаганда, выставляющая евреев революционерами и угрозой миру, будет продолжаться, итогом ее станет не образование еврейского государства, а уничтожение евреев в Европе». В заключение вдова раввина Блоя добавляет: «Не прошло и пятидесяти лет, как Гитлер, к несчастью, воплотил в жизнь опасения австрийского министра»[302].

В свою очередь, раввин Вассерман заметил, что вследствие незнания Торы и отказа от веры евреи стали «самыми несчастными людьми»: «Они не понимают причины своих страданий; им не к кому обратиться в минуту бедствий. Кто может представить себе масштабы их отчаяния и разочарования?»[303] Он утверждал, что у сионистов, чурающихся духовного подхода к пониманию происходящих с ними несчастий, не остается иного выбора, кроме как применять насилие по отношению к другим и даже к самим себе. В итоге большинство евреев, отвергнув традиционное мировоззрение, утратили способность разглядеть духовный смысл в безумной резне, устроенной нацистами и их сподвижниками.

Известно, что после войны в применение силы уверовали многие евреи. Усомниться в легитимности или эффективности силы в сионистских кругах равносильно измене. Когда новое еврейское сознание сталкивается с традиционным, видящим во всем происходящем, включая действия нацистов, десницу Божью, это вызывает у современных евреев замешательство и неловкость.

В сборнике трогательных историй, рассказанных хасидами, пережившими Катастрофу, содержится немало примеров нерушимой веры в Бога и Его Провидение. В одном из таких повествований можно найти рассказ о женщинах в гетто, которых эсэсовцы вели на смерть. Эти еврейки попросили перед смертью окунуться в «микву» – бассейн для ритуального очищения – и получили разрешение на это. Когда немецкий офицер спросил одну из них, почему эта странная просьба исходит от «грязной расы, рассадника всякой заразы и нечисти в Европе», она ответила: «Господь привел наши чистые души в этот мир, в чистые дома наших родителей, и мы хотим вернуть души в чистоте нашему Отцу Небесному»[304].

Именно упование на Бога дало хасидскому ребе мужество потребовать от начальника лагеря Берген-Бельзен муку, чтобы приготовить на Пасху мацу. Читая и обсуждая «Агаду» за праздничным столом, он уверял хасидов, что окружавший их ужас – это «начало нашего Избавления». Возвращаясь в бараки, хасиды были «уверены, что звук шагов Мессии эхом отдавался в их собственных шагах по пропитанной кровью земле Берген-Бельзена»[305].