Кризис «Капитала 2.0». Навстречу новой реальности

Возьмем для примера «информационный ресурс» — формально, так, наверное, можно охарактеризовать любой блог с тремя подписчиками, маленькую районную газету, небольшой тематический сайт или просто любой официальный сайт любой организации (или даже просто частного лица) — все эти «информационные ресурсы», так или иначе, выполняют функцию информирования. Однако же мы предпочитаем использовать данное словосочетание не просто как формальный рубрикатор, а в тех и только тех случаях, когда мы хотим указать на тот факт, что этот ресурс способен оказывать на нас определенное влияние (или не на нас, если мы демонстрируем, как нам кажется, гражданскую стойкость и свободомыслие, а на общественное мнение, например). То есть само понятие ресурса предполагает теперь нечто большее, чем просто сферу и возможность, но так же и силу. Когда мы говорим об «административном ресурсе», мы не пытаемся сказать о том, что имеем дело с чиновником, который выполняет свои обязанности (хотя в этом, по идее, и заключается административный — администрирующий — ресурс), мы указываем на то, что столкнулись с силой, которая реализует какую-то вполне понятную нам (по крайней мере, как нам кажется) задачу.

Итак, концепт «ресурса» необходимо рассматривать именно в этом специфическом смысле — как некую силу, которая в будущем будет влиять на реальность, даже создавать ее. И именно это делает «ресурс» в наших глазах привилегированной ценностью, ведь он, по существу, позволяет нам овладевать будущим, которое мы, по большому счету, даже не представляем (несмотря на то что мы предчувствуем его сейчас, как никогда раньше в истории человечества). Предыдущие поколения или вообще не представляли себе своего будущего (не умели этого делать), или счастливо думали (последние пару веков — все больше по наивности), что могут предположить, каким оно будет, и, следовательно, к нему приготовиться. Мы же теперь хорошо знаем, что будущее способно меняться до неузнаваемости, а потому нет ничего «физического», что могло бы гарантировать нам удовлетворение наших потребностей в этом неизвестном и предстоящем нам будущем: деньги легко обесцениваются или «сгорают», предметы стареют (не ветшают, а именно стареют, как раньше говорили, «морально»), то есть выходят из моды, становятся некрасивыми, нефункциональными, неудобными по сравнению с тем, что все приходит и приходит им на смену. Иными словами, мы стали ощущать потребность не в чем-то конкретном и сейчас (и в обозримой перспективе), что было бы вполне естественно, а в некой силе, которая будет способна удовлетворить наши потребности «завтра» (в неопределенном будущем), — только так можно справиться с этой тревогой, создаваемой в нас теперь предстоящим.

Иными словами, мы более не испытываем потребности в чем-то для своего настоящего (оно, это настоящее, так быстро стареет, утрачивает смысл, что мы теряем к нему интерес прежде, чем успеваем толком захотеть), мы живем предчувствием будущего, но оно не развернуто перед нами ясной (хотя бы и иллюзорной) определенностью, а разверзается зияющей беспросветностью пустотой. Именно «пустота» этого будущего (его непредсказуемость) заставляет нас думать о том, что «время остановилось», «история закончилась», «конец прогресса» и т.д., и т.п. (от Д. Белла — основателя теории постиндустриального общества, через Ф. Фукуяму с его «Последним человеком», до А. К. Секацкого с его «Последним витком») — мы просто не видим туда, словно бы уткнулись лбом в стену, но наши лобные доли миелинизированы, как никогда прежде в истории человечества, поэтому, хотя мы и не видим (нам не видится, не представляется), мы предощущаем — темным валовым чувством, как сказал бы Иван Михайлович Сеченов. Что нам понадобится завтра? Без чего завтра мы не сможем обойтись? Что завтра окажется лимитирующей ценностью? Мы даже не задаем себе эти вопросы, но мы живем в страхе, подспудно изобретая ответы на них.

В конце 90-х мы с Анатолием Николаевичем задумали интернет-сайт, где бы ученые могли формировать апокалипсические сценарии для человечества (ансамбль вероятностей тут невероятный — от глобального потепления и столкновения Земли с метеоритом до эпидемии психических заболеваний), ведь, продумав все варианты, можно, наверное, хоть как-то обезопаситься... Впрочем, тогда эта затея, уже почти пятнадцатилетней давности, не задалась: по дорогам шла эпоха «доверия», стратегия максимального риска и предельной веры в будущее. Теперь же мы подкоркой ощущаем ненадежность нашего будущего, а поэтому отчаянно жаждем его гарантировать и овладеть им (и вот теперь наш сайт был бы кстати). Мы почти инстинктивно ощущаем ценность в том, что в этом гипотетическом будущем позволит нам получить то, что нам окажется нужным там и тогда, то, что обеспечит нам удовлетворение нашей потребности, которой еще нет и которая только появится — тогда и там. Вот именно в этом смысле и следует рассматривать и понимать концепт ресурса, обретающего статус привилегированной ценности — силы, способной к воспроизводству того, что будет необходимо для удовлетворения несуществующей пока потребности.

Кажется, еще совсем недавно Норберт Винер предупреждал почтенную публику, что, мол, информация слишком скоропортящийся продукт, а поэтому нельзя ее накапливать, как накапливают, например, сокровища. Но теперь даже это правило устарело, а дела обстоят куда хуже: нас реально не интересует более предлагаемая нам в чрезвычайном избытке информация — нет, теперь мы невротично ищем место (места), где в предстоящем будущем может появиться информация, которая сможет заинтересовать нас «завтра». Отсюда эта, по существу, невротическая потребность постоянно «подписываться» на новые «интересные» блоги — не читать, а именно подписываться. Подписавшись на очередной «блог», человек испытывает удивительное облечение — уходит какой-то внутренний ажиотаж, интерес тут же угасает. То есть мы подписываемся не для того, чтобы читать, а для того, чтобы, не дай бог, не пропустить нечто важное когда-то в будущем (такая, можно сказать, жижиковская интерпассивность, возведенная в степень — до состояния безостановочно-бессмысленной суеты).

Таким образом, не только настоящее, но и само будущее как наши представления о нем (а мы постоянно, хотя и без особого прогностического успеха продолжаем их формировать) устаревает, еще толком не успев до нас добежать — таково новое время, и к такому будущему бессмысленно готовиться. Но мы не можем не готовиться, потому что испытываем подспудную, все возрастающую тревогу и уже сейчас отчаянно пытаемся заручиться чем-то, что сможет нам в этом будущем ответить взаимностью на какие-то наши потребности. Именно здесь потребность в ресурсе (в том смысле, как мы его здесь понимаем) и становится определяющей. Но можем ли мы ответить на, казалось бы, предельно простой вопрос: что является ресурсом? Идеально было бы, наверное, получить у кого-то полный список и отправиться на охоту... Однако именно в этом месте мы и сталкиваемся с ключевой проблемой — с формальной неопределимостью ресурса. И единственное, что поможет нам справиться с этой проблемой, — хронотоп и критерии ресурса.

Принцип неопределенности ресурса: хронотоп и игра

http://snob.ru/selected/entry/86516

Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В шестой части читайте о том, как на продолжительность жизни ресурса влияют время и место.

Если мы, учитывая сложность организации ресурса как ценности, не можем перечислить конкретные ресурсы, нам необходимо искать критерии, позволяющие определять то, что является ресурсом в каждой конкретной «точке» пространства и времени. По сути, речь идет о своего роде ареале обитания ресурса, который есть, как говорил Алексей Алексеевич Ухтомский, определяя понятие «хронотопа», «закономерная связь пространственно-временных координат». Именно в рамках этого ареала ресурс обретает свойство ценности (т. е. собственно и может называться ресурсом), то есть ценность его всегда связана с определенной локацией отношений и, понятно, имеет временные ограничения — в этом суть «хронотопа». Соответствующее «место» ресурса — это нечто предельно объективное (характеризуемое конкретным, фактическим комплексом отношений взаимосвязи), но наш язык, как правило, не предлагает для таких мест (для таких «подмножеств» А. Бадью) должных, очерчивающих их фактические границы, наименований. В результате чего эти места (подсферы, подмножества) не существуют как отдельные, определяемые факты реальности, они существуют как сама реальность, осмыслить которую должным образом крайне затруднительно (главный принцип нашего познания — «Разделяй и властвуй!» — никто не отменял).

Это чрезвычайно важный аспект, на котором следует остановиться отдельно. Необходимо понять, что в реальности не существует, например, «телевидения вообще» (это в нашей голове есть некая абстрактная идея «телевидения»), оно внутренне разделено на множество взаимосвязанных групп: «каналы-вещатели» («государственные», «коммерческие», «местные», «федеральные», «дециметровые», «спутниковые») и «медиахолдинги», «продакшены» и «телевизионные операторы», «рекламные агентства» и «библиотеки прав», «владельцы форматов», «интертеймент», «инфотеймент», «документалистика» и т. д., и т. п. — список можно продолжать бесконечно долго, но и он будет предельно неадекватным. На самом деле мы должны учитывать огромное количество факторов другого уровня: профессиональные и личностные особенности тех или иных лиц (конкретных людей в такой системе), силу тех или иных групп влияния (поведение каждой из которых определяется их собственной картиной реальности), сложившиеся бизнес-отношения, востребованность тех или иных вкусов, представленных теми или иными продюсерами и креаторами, а также целевые аудитории и фактические предпочтения телезрителей, то есть учесть, в широком смысле, весь объем «человеческого фактора».

Впрочем, среди значительного числа ресурсов, образующих каждое из «мест», какие-то могут являться системообразующими, лимитирующими существование самого этого «места» — как своего рода кощеева игла конкретной сферы (множества), а какие-то — нет и нужны лишь как средовые факторы (фоновые ресурсы). Такой особенный ресурс может обуславливать возникновение той или иной новой системы (то есть без него это место не возникло бы) и/или обеспечивает существование соответствующей системы (то есть она не сможет без него функционировать). Очевидно, что такие мощные и особенные ресурсы могут быть обнаружены, хотя строгих правил тут, наверное, нет. Джон де Мол — человек-легенда телевидения: после того как он создал, развил и продал за пять миллиардов долларов телевизионную компаниюEndemol(которой принадлежит лицензия придуманного де Молом «Большого брата» — первого и самого успешного в истории телевидения реалити), он, играючи, основал компаниюTalpa, которая тут же весело подарила телевидению один из самых успешных музыкальных форматов — «Голос». Понятно, что сам Джон де Мол является мощным системообразующим ресурсом, но надо заметить, что компанияEndemolпродолжает оставаться лидером рынка телевизионных форматов и без де Моля (с другой стороны,Appleоказалась, мягко говоря, не в лучшей форме, когда Стива Джобса из нее уволили, и не сильно пострадала, когда он покинул ее по состоянию здоровья и последующей смерти). То есть любое место — всегда есть игра ресурсов, но бывают ситуации, когда наличие того или иного ресурса — например, лицензия на вещание — является для нее жизненно важным, и само наличие таких ресурсов в системе является риском, который в будущем будет обуславливать возникновение возможных кризисов.

При этом у каждого ресурса в каждом таком месте есть и свой «срок годности» — время, пока «это» и работает в качестве ресурса. Вот почему так важно постоянно помнить о «хронотопе ресурса»: время действия ресурса, как правило, является в этом уравнении («уравнении ресурса») самой существенной и изменчивой неизвестной, влияющей на ценность ресурса как такового. Не так давно наличие эфирной частоты было безусловным ресурсом для той или иной творческой группы или группы влияния, а наличие такой частоты в первой десятке на телевизионных пультах телезрителей автоматически выводило соответствующий канал в лидеры телесмотрения. Смена аналогового способа вещания на цифровое привела к тому, что основные мировые телеканалы потеряли как минимум половину своей аудитории, а в ряде случае — значительно более того. Таким образом, у хронотопа аналоговой частоты (как ресурса в области телевидения) был свой срок годности, который подошел к концу.

Впрочем, процесс отмирания ресурсов (как и появление новых) постоянен: сейчас, например, телевидение, даже будучи цифровым, испытывает трудности с аудиторией, поскольку у потребителя меняется сам способ восприятия информации, то есть набирающий (благодаря этим изменениям в восприятии) силу интернет снижает ценность ресурса телевидения как такового. Убьет ли интернет телевидение — сказать сложно, но очевидно, что ресурсная ценность телевидения постепенно снижается. Думаю, нельзя не отметить здесь и особенность сознания человека, заполучившего ресурс, которое услужливо стремится представить дело так, будто бы это теперь «навсегда» (эффект сугубо психологический, подобно классическому «защитному механизму»), и это самое опасное из заблуждений грядущей экономки «Капитала 3.0», которое так же будет приводить к грядущим кризисам. С точки зрения здравого смысла, пытающегося хотя бы приблизиться к пониманию фактической реальности, всегда следует опираться на следующее правило: в каждой сфере действуют принадлежащие ей ресурсы, которые работают как ресурс лишь какой-то ограниченный период времени, а поскольку продолжительность этого периода зависит, кроме прочего, от процессов, развивающихся в смежных системах (например, интернет и телевидение), мы никогда не можем определить его с точностью.

Мы должны понимать и постоянно держать в голове всю сложность организации пространства фактической реальности. Так, ресурсом того или иного телеканала является не только частота вещания и не только его доступность в сетях доступа к телевидению, но и упомянутая уже нами персоналия, которая его возглавляет, степень политического влияния того человека (или группы людей), которому данный канал принадлежит, имидж и авторитет соответствующего вещателя, история его взаимоотношений с мейджорами, продакшен-компаниями и рекламными агентствами и т. д., и т. п., причем все элементы здесь чрезвычайно взаимосвязаны. В зависимости же от того, насколько велика мощность соответствующих ресурсов, тот или иной телеканал в тот или иной момент времени обретает большую или меньшую ценность. Если ценность телеканала велика, то на него устремляются лучшие специалисты, самые именитые звезды, на проекты этого телеканала затрачивается большее количество финансовых средств и, соответственно, возрастает их качество, все это неизбежно ведет к росту аудитории, а как следствие — к росту рекламных доходов, и дальше по кругу с ростом потенциала на каждом витке. В конце концов маховик телеканала, постоянно пополняемый новыми дополнительными ресурсами-ингредиентами, раскручивается до состояния, когда он и сам по себе становится чрезвычайно мощным ресурсом — увеличивается и степень его влияния на аудиторию, и самостоятельность (с ним приходится считаться), и, понятное дело, ценность.

В упрощенном виде именно так собирается пирамида ресурсов: какие-то ресурсы-ингредиенты делают телеканал ресурсом (метаресурсом), но и он сам, в свою очередь, крайне зависим от тех ресурсов, которые составляют его (утрата политического влияния владельцев, проблема с лидерством в компании, сложности в экономике, сопровождающиеся падением доходов от рекламы и т. д., и т. п. — все это способно существенно снизить ценность такого метаресурса). Впрочем, и эти указанные ресурсы-ингредиенты, в свою очередь, образованы ресурсами, а сам он — этот телеканал — входит в другие системы (метаметаресурсы), для которых он является ресурсом. Однако не следует думать, что все существующие ресурсы, вместе взятые, представляют собой классическую пирамиду евклидового пространства — с единственной вершиной на конце и большим основанием.

Нет, в реальности ситуация куда сложнее: речь скорее должна идти о некоем гиперпространстве, в котором существует это огромное множество пирамид, вложенных друг в друга по принципу матрешки, и заполняющих весь его объем (а поэтому здесь не может быть ни единого основания, ни одной на всех вершины), объем реальности. И если это действительно так, то ошибкой было бы думать, что в этой — общей и обобщенной — системе есть какое-то одно верное направление — от меньшего ресурса к большему, снизу вверх. Будь эта система стабильна, возможно, такое бы направление и существовало, но она, очевидно, существует во времени. И здесь вспоминается всегда умилявшее меня определение яда, согласно которому «все является ядом и все не является им, в зависимости от дозы»; перефразируя его, можно сказать: все является ресурсом и все не является ресурсом, в зависимости от места и времени. Собственно поэтому, прежде чем говорить о том или ином ресурсе, нужно определить его хронотоп.

Указанная взаимозависимость ресурсов, их включенность в некую единую систему (пространство реальности) создает ситуацию, при которой на всех уровнях «производственного процесса» идет постоянный торг, а точнее, обмен ресурсами (обмен — поскольку это не вопрос экономики в привычном для нас понимании, и он не решается только доверием, деньгами, средствами производства или наличием конкретных товаров). Причем этот обмен в большей степени напоминает не физическое перемещение — по схеме баш-на-баш, а нечто вроде перетекания объекта в искривленном пространстве-времени, где важным оказывается не столько изменение самого места (положения) ресурса, сколько изменение его мощности и будущего времени его существования. То есть не происходит так, как если бы данный ресурс просто взял и переместился из одного места в другое, нет: в процессе самого этого перемещения он становится уже другим ресурсом, адекватным новому месту, возможно, даже более мощным, чем прежде, то есть более ценным и значимым (так же возможен и обратный эффект — уменьшение его мощности), тогда как «внешне» он, кстати сказать, может совершенно не измениться.

Возьмем для примера телевизионную программу, которая по определению является ресурсом, включенным в другой ресурс — телеканал (метаресурс): программа собирает телеканалу рейтинги, влияет на его имидж, обладает определенным числом профессионалов, которые на ней работают, и т. д. При этом любая программа может перейти с одного телеканала на другой — и выиграть за счет этого в мощности (как ресурса) или проиграть. Так, у нее есть шанс стать своеобразным рейтинговым локомотивом для телеканала, на который она перешла, когда ее обнаружит и распробует аудитория этого телеканала, плюс подтянется ее «старая» аудитория, а может и растерять весь свой рейтинговый потенциал, потому что аудитория с прежнего канала за ней не последует, а на новом она местным завсегдатаям не приглянется. На ситуацию будет влиять и масса других ресурсов: «обвязка» в программной сетке (рядом с более рейтинговыми программами ее шансы увеличатся, и наоборот), интенсивность и качество внутриканального промо, креативные решения ответственных лиц принимающей стороны, а также то, согласятся ли все сотрудники программы последовать за ней на другой канал, или не появится ли на новом канале каких-то других сотрудников, которые, например, усилят ее рейтинговый потенциал, и т. д. — нюансов огромное множество. При этом, хотя формально программа (если мы говорим о конкретной программе) останется прежней, ее мощность как ресурса изменится, возможно, радикально: у нее есть шанс стать суперпопулярной и ее ценность как ресурса существенно возрастет, а может и, наоборот, быть закрыта из-за низких рейтингов, хотя и перекупили ее «задорого» (то есть все это к тому же не имеет никакого отношения к ее закупочной цене).

Таким образом, хронотоп ресурса не есть нечто раз и навсегда данное, сам хронотоп в каком-то смысле — в каждый момент времени и в каждом каком-то месте реальности — сам находится, по принципу той же матрешки, в каком-то другом, более мощном хронотопе. Изменив свою локацию в таком метахронотопе, ресурс может увеличить или уменьшить продолжительность своего существования, и все это так или иначе скажется на его мощности. Более выгодным движением, соответственно, будет изменение места с усилением мощности и увеличением продолжительности потенциального существования. Именно этим, в значительной степени, и продиктованы движения ресурсов из одной точки пространства реальности в другую — вероятно, они всегда стремятся именно к этому эффекту, который, впрочем, никак не может быть гарантирован. Дело в том (хотя «дело» этим вряд ли исчерпывается), что указанное перетекание ресурса из одного места в другое (с изменением, разумеется, его хронотопа и мощности) влияет на ландшафты реальности в обоих системах (метахронотопах) — как перетекание масс в искривленном пространстве-времени влияет на его кривизну. Это изменение «кривизны», грубо говоря, может повлиять на приток или отток новых ресурсов в данное место, что, в свою уже очередь, опять же повлияет на существование данного (хоть и изменившегося) ресурса, потому что внутри его метахронотопа, благодаря этому притоку или оттоку других ресурсов, произойдут существенные изменения.

Поскольку телевизионная сфера мне близка, я бы мог достаточно долго и подробно рассказывать о том, как в ней работает «Капитал 3.0», но задача, понятно, не в этом. Лучше, если вы представите себе теперь, что речь идет не о «телевидении», но, например, о «геополитике», «образовании», «банковском деле» или «машиностроении», а еще лучше — о той сфере, которая знакома вам не понаслышке, и вы увидите, что понятие ресурса и его игры на соответствующей площадке полностью соответствуют модели, представленной только что на примере телевидения. Состояние любой из сфер социально-экономического свойства от начала и до конца определено работой и обменом существующих в них ресурсов: особых — определяющих, и фоновых — не реализованных (по крайней мере пока) как «ресурс».

Принцип дополнительности ресурса: персонификация и критерии

http://snob.ru/selected/entry/86613

Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В седьмой части читайте о том, как ресурсы определяют развитие событий, например, каким образом семенной материал быков-производителей влияет на прокладку газопроводов и захоронение ядерных отходов.

Ну что ж, настал момент для скучнейших и, что часто в таких случаях бывает, самых важных вещей... Поскольку ресурс как явление в нашей культуре пока еще не формализован (возможно, в недалеком будущем это и случится, но пока — нет), мы не можем указать на него пальцем — вот, мол, смотри, это ресурс! Вообще это особенность нашей психики: чтобы указать на что-то, мы должны иметь оформленное представление об этом «объекте» в своей голове — мысленный образ данного объекта, иначе никак. Если же, с другой стороны, у вашего собеседника нет соответствующего представления уже в его голове, он не сможет понять, что вы имеете в виду, даже если вы указываете в правильном направлении. Имея в голове представление о стуле, вы можете указать на стул, и дать команду: «Это стул, садитесь!», но если ни у вас, ни у него нет в головах представления о «стуле», вы уже не видите стул, вы можете только сказать: «Найдите что-то такое, на чем можно сидеть». Но сидеть можно и на подоконнике, и на полу, и на диване (при желании, думаю, можно даже на люстре взгромоздиться). То есть возникает проблема идентификации, и решается она одним-единственным образом — определением критериев, которые позволят нам, методом исключения, отбросить все то, что точно не является искомым объектом. Так, методом исключения, можно найти в комнате «стул» (если он там, конечно, вообще есть): подоконник — не стул, потому что стул — мебель, пол — не стул, потому что стул имеет трехмерную форму, диван — не стул, потому что стул предназначен для одного человека, стул — не люстра, потому что стул, приделанный к потолку, — это уже арт-объект. Разумеется, я иронизирую, но, по существу, дело обстоит именно таким образом: пытаясь определить «ресурс», указать на него, мы оказываемся в некой новой реальности, которую еще не умеем осознанно различать. Впрочем, поскольку она уже начала себя проявлять, причем со всей определенностью, скоро мы научимся ее видеть и оперировать соответствующими знаниями, а пока — критерии. Но прежде критериев, о которых я скажу чуть ниже, необходимо, насколько это возможно, проговорить другой сущностно важный вопрос, связанный со спецификой самого «стула», то есть, прошу прощения, ресурса.

Мы оказались в новом мире — в экономике ресурсов, в экономике «Капитала 3.0», где принципиально важным является не то, обладаешь ли ты сейчас какими-то ценностями («товаром», «средствами производства», «деньгами» или даже «доверием»), а то, насколько ты влияешь на будущее за счет тех ресурсов-ценностей, которыми ты располагаешь. И это «ты» (фактор персонификации ресурса) является чем-то совершенно уникальным для политэкономии. Оно — это «ты» — зародилось, как ему и положено, на предыдущей фазе, в мире «Капитала 2.0», через капитализацию «доверия», но, если в случае «доверия» это «ты» пассивно: тебе или доверяют или нет, но не ты сам действуешь (принимаешь это решение), то теперь это «ты», напротив, является действующим и определяющим: ни одна ценность до сих пор не была так персонифицирована, как сейчас персонифицирован ресурс — он не может быть ничьим (просто «валяться», как власть, по словам Ленина, валялась в 1917 году), не может физически перейти из рук в руки, оставшись при этом прежним. И вся эта зависимость от «персоны» (актора) принципиально меняет дело и сам наш мир.

Когда технологические гиганты — типаApple,MicrosoftилиGoogle— скупают за баснословные деньги умопомрачительно убыточные компании, наподобиеTwitter,InstagramиWhatsApp, это не вопрос извлечения прибыли, они покупают свое будущее влияние на аудиторию. Грубо говоря, они занимают площадки: будет аудитория, рассуждают они, остальное приложится, а что да как — это вообще сейчас не имеет никакого значения, главное — не пропустить ход. Такова, в самой своей сердцевине, основа психологии экономики ресурса. Примечательно, что Стив Джобс, всю жизнь торговавший исключительно своим ресурсом харизматика, искренне не считал нужным выплачивать акционерамAppleдивиденды: деньги нужны для создания новых технологий и проведения очередных поглощений, направленных на усиление влияния. В этом вся соль, а еще плоть и кровь ресурса. И если в мире «Капитала 2.0» «доверие» продемонстрировало нам удивительную способность мультиплицировать деньги, то теперь нам предстоит завороженно наблюдать за тем, как ресурсы будут мультиплицировать влияние.

Сами по себе деньги больше не являются проблемой: кредиты предоставляются предприятиям под мизерные проценты, схемы их получения отлажены до автоматизма, а центральные банки развитых стран намеренно вынуждают кредитные организации насыщать экономику деньгами. Вопрос исключительно в ресурсе, то есть в возможности влиять на развитие событий. Именно ресурсы являются теперь фактической ценностью современной экономической системы и определяют ее потенциал. Именно ресурсами «торгуют» — пытаются их заполучить, отбить, сформировать, нарастить, пустить в ход. Именно ресурсы формируют конкуренцию мест, усиливая или ослабляя то одно, то другое. При этом густая взвесь из Ротшильдов-Рокфеллеров и иже с ними, некогда определявшая основные тенденции рынка, теперь диффузно распространилась по всему пространству обмена — мы находимся в тотальном пространстве взаимозависимости, где всякий, кто способен осмыслить свой ресурс как ресурс, тут же становится полноценным актором.

Вот, например, история, которая больше, наверное, походит на казус: семенной материал от быков-производителей ограничен количеством соответствующих особей и трудоемок в получении, тогда как производить такой же «продукт» в пробирке методом клонирования (соответствующие технологии разработаны рядом американских компаний) куда проще, быстрее и дешевле. Технология клонирования спермы является несомненным ресурсом, но и «старушка Европа», на которую она устремляется, тоже обладает определенным ресурсом, защищающим ее интересы. Будет война, и кажется, что вопрос стоит так: кто победит — доители быков или лаборанты с клонами-сперматозоидами? Но соответствующее решение, понятное дело, должна принять Еврокомиссия (в схватку будет брошено все: страхи перед «опасными» биотехнологиями, профсоюзы европейских животноводческих гигантов, евродепутаты от «партии зеленых»), а поэтому широта влияния этого вопроса (то есть вовлеченные в это дело сферы и процессы) окажется несопоставимо большей. Возможно, встанет вопрос об отношении Европы к действиям России на Украине, Израиля в секторе Газа, США в Афганистане, а может быть, речь пойдет об уступках в отношении каких-то действий Китая, или о прокладке газопровода, или о захоронении ядерных отходов. То есть мы вообще и принципиально не знаем, что в действительности будет являться предметом торга при обсуждении клонированной спермы североамериканских буйволов!

Собственно, в этом и состоит задача «ресурсного подхода» — определить и измерить фактическую структуру любой подобной ситуации, увидеть (и учесть в расчетах) огромный объем реальности, который до сих пор игнорируется политэкономией. Ресурс — это не просто некий формальный элемент или показатель, а фактическая сила взаимосвязанных отношений, а потому мы не можем более не учитывать широту и охват этих отношений (о том, сколько интересантов окажется в них вовлечено), а так же личностные характеристики конкретных операторов соответствующих ресурсов (активных акторов указанного процесса взаимодействия). Таким актором, впрочем, не всегда является конкретный человек, им может быть и группа людей, в случае если в рамках данного ресурса они выступают единым фронтом (так, например, решение ФРС США принимают, кажется, семь человек, и они вместе составляют один актор). Именно посредствам отношений акторов различных ресурсов соизмеряются потенциалы сторон любого «экономического» взаимодействия, и так определяется победитель — кто-то одерживает верх, а кто-то отступает.

Или вот еще один пример: на два ближайших года фармацевтические компании заморозили создание новых молекул антидепрессантов и нейролептиков — система «административных барьеров» по их верификации, даже при почти неограниченной доступности финансовых средств (посмотрите капитализацию фармацевтических гигантов!), делает эту работу для данных компаний бессмысленной. Однако вопрос здесь вовсе не так прост, как может показаться на первый взгляд. И это опять же не вопрос денег — их тут не теряют, и не выигрывают, однако, те, кто хотел заработать на сертификации соответствующих препаратов, просто-напросто остался без работы (в результате сговора трех-четырех фармакологических гигантов). Кажется, очевидная нелепость, ведь проигрывают (и это так) обе стороны. Но вспомним о том, что ресурс — это способ решить будущие проблемы, а не сейчасные, и эффект вскоре последует: впереди, в очереди на сертификацию — вакцины от гриппа, химиотерапия рака, а также пластыри от мозолей, и можно не сомневаться, что чиновники ВОЗ проявят куда большую сговорчивость. Впрочем, что вполне возможно, к сертификации препаратов вся эта заваруха не будет иметь ровным счетом никакого отношения, а неизбежный выигрыш транснациональных фармацевтов будет состоять в демонстрации угрозы закрытия части производств, чем они надавят на правительства, которые требуют от них соблюдения каких-нибудь экологических стандартов или большей социальной ответственности в отношении работников. Неизвестно, чем все это закончится, но ситуация игровая.

Итак, это война ресурсов: акторы ресурсов очевидно меряются силами, выявляя таким образом, чей ресурс мощнее, кто дольше продержится, кто на какой площадке окажется и больше отвоюет, а кого и вовсе можно убрать со сцены. Но оставим в стороне бычью сперму и нейролептики, посмотрим на нашу любимую нефть, которую мы так привычно называем «ресурсом». В каком-то смысле она действительно ресурс: всем нужна, точно понадобится в будущем (то есть сохранит свойство ценности) и будет в нем производиться (то есть возобновляема). В общем, кажется, вполне себе ресурс. Но что, в таком случае, происходит с ценами на нефть? Да, раньше мы видели известные циклы, как в классической дарвиновской борьбе видов, когда число хищников растет, а травоядных становится меньше, отчего, в свою очередь, и хищников становится меньше, но зато поголовье травоядных идет вверх. Нефть долгие годы жила в этой логике: подъем промышленного производства в мире — нефть дорожает, подорожала нефть — снижается производство, снижается производство — снижаются цены на нефть, снижаются цены на нефть — производство растет, и так далее. Но что-то не так теперь в «нефтяном королевстве», и причина — в персонификации данного ресурса, в превращении нефти в ресурс геополитический — в новом и ином, нежели прежде, качестве.

Если посмотреть, например, публичные доклады Национального разведывательного совета США (название мощное, но, по существу, конечно, одна из тысячи аналитических записок, что впрочем сейчас не так важно), то речь там, конечно, идет о китайской угрозе американскому могуществу, а потому и о нефти, которой в Китае нет, а в России, например, есть, и она — т. е. Россия — под боком. Но, чтобы наша страна увеличила добычу и стала продавать Китаю энергоносители, она должна освоить свои арктические месторождения, а это дорого (очень), следовательно, цена должна упасть — точнее, ее надо уронить. С другой стороны, цена нефти (и газа, соответственно) какое-то время (и как раз в это время ФРС вела политику количественного смягчения, заливая рынок деньгами) должна была быть достаточно высокой, чтобы США успели ввести в строй недешевые технологии добычи сланцевых энергоносителей (впрочем, не настолько высокой, чтобы позволить России осваивать Арктику). Технологии реализовали, но себестоимость по сланцу продолжает оставаться высокой, однако если, например, пересадить на сланцевую нефть Европу, то за счет роста объемов производства ее себестоимость можно снизить. Для проведения этой спецоперации, впрочем, необходимо прекратить поставки в Европу энергоносителей из России, что непросто, потому что европейцам выгоднее покупать дешевые энергоносители у нас, чем дорогие (пока) сланцевые из США, но тут Украина — конфликт, санкции и «кровавая российская нефть». Параллельно в игру вступают Арабские Эмираты, которые роняют цены на нефть ниже планки себестоимости производства сланцевой нефти, и у них свой резон: не позволить США добиться лидерства на рынке энергоносителей и в будущем единолично диктовать на него цены. И цены, вероятно, упали бы еще сильнее, но, поскольку для России низкие цены на нефть смерти подобны, она, в свою очередь, подогревает ядерные амбиции Ирана, из-за которых Иран находится под западными санкциями, а потому его нефть пока не вываливается на рынок в полном объеме и не обваливает его окончательно и бесповоротно.

Короче говоря, мы являемся живыми свидетелями открытой и сложносочиненной борьбы ресурсов, но ресурс этот — не нефть как таковая, а, в первую очередь, сами его акторы — США, Россия, ОАЭ, Иран и т. д. Именно за этой борьбой мы сейчас наблюдаем, и ресурсом в ней являются не просто месторождения нефти или ее разведанные запасы, а то, насколько сильно влияние каждого из игроков на цену нефти. Цена нефти, таким образом, куда больший ресурс, нежели нефть как таковая и сама по себе, потому что будущее зависит именно от того, кто управляет ценой на нефть. В этом собственно, и состоит, как его, наверное, можно было бы назвать, «принцип дополнительности ресурса»: когда мы говорим «ресурс», мы подразумеваем актора, а говоря «актор», подразумеваем ресурс, и они предельно взаимоопределяющи. Видеть и различать этого актора (будь то ФРС, Еврокомиссия, ВОЗ, конкретный властитель или гений) — принципиально важно, в противном случае мы просто не поймем сущность рассматриваемого ресурса.

Давайте, наконец, посмотрим на сами деньги, которые, конечно, просто обязаны быть ресурсом. Но тут тот же фокус: убери из этого уравнения актора — и все развалится. Проведем своего рода мысленный эксперимент... Деньги, при взгляде на них из будущего, нечто неизбежно теряющее в стоимости, а поэтому, для того чтобы деньги являлись ресурсом, это должны быть не просто деньги, а возобновляемые деньги. Грубо говоря, это должны быть не деньги, а печатный станок по производству денег. Причем важно, чтобы печатный станок этот был уникальным: если у каждого участника рынка окажется по своему собственному печатному станку, то, понятно дело, система развалится, а ценность такого ресурса окажется нулевой. Также важно, чтобы воспроизводимые этим уникальным печатным станком деньги были интегрированы в фактическую экономику — производство денег на необитаемом острове, как мы понимаем, лишено всякого смысла. Но и это еще не все. Такие деньги должны восприниматься как ценность, и в этом сила их влияния: долларов, как известно, много, но не все так хороши, как американский (сравните с зимбабвийским и, как говорится, почувствуйте разницу). Теперь посмотрим на это дело сверху и увидим, что мы постоянно крутимся вокруг вопроса о «субъекте» (акторе) — что это за «мистер кто», способный произвести деньги и навязать их в таком качестве другим участникам рынка? Собственно, он и есть остов искомого ресурса, и убери мы этого «мистера кто» — ни для кого его деньги, как «керенки» Временного правительства в 1917 году, больше не будут деньгами.

Собственно, в предыдущем абзаце и были обозначены ключевые критерии ресурса, то есть те признаки, на которые мы должны обращать внимание, пытаясь понять мощность того или иного ресурса:

· во-первых, возобновляемость: ресурс — это не то, что иссякнет завтра, а то, что будет воспроизводиться снова и снова с течением времени;

· во-вторых, уникальность: ресурс — это то, что обладает высокой конкурентоспособностью, то есть одновременно востребовано и ограничено в объеме;

· в-третьих, интегрированность: ресурс — это то, что таким образом включено в существующие системы отношений (производственные процессы, социальные потребности, геополитика и т. д.), что исключение его из соответствующих систем с неизбежностью приведет к необходимости их серьезной перестройки;

· в-четвертых, влиятельность: ресурс — это то, с помощью чего можно влиять на поведение тех или иных агентов, определяя таким образом конфигурацию будущего;

· и наконец, пятый критерий, который, по существу, является необходимой половиной дела — неотчуждаемость (персонифицированность): ресурс — это то, что зиждется на индивидуальном или коллективном акторе и без этого актора не может работать как ресурс.

Иными словами, если некая сила возобновляема, интегрирована в соответствующую сферу и при этом относительно уникальна (то есть способна выдерживать конкуренцию с другими ресурсами), а также существенно влияет на развитие событий (на рисунок будущего), она неизбежно обладает своим актором (принцип неотчуждаемости) и сам этот актор делает соответствующий ресурс ресурсом. При этом, конечно, необходимо помнить, что всякий ресурс обладает своим хронотопом — местом и временем действия, но пока указанные критерии работают, можно не сомневаться, что и место, и время у него (по крайней мере, пока) есть.

Но вернемся к началу: за ресурсом, в отличии от «доверия» (ценности «Капитала 2.0»), всегда стоит что-то фактическое — конкретные люди и мнения, определяющее поведение людей, знания и технологии (включая знания, необходимые для распространения технологий, и технологии, влияющие на мнения людей), природные ископаемые, производство денег и т. д. Но силу данная фактичность (физичность) обретает не сама по себе, как некая самодовлеющая ценность «Капитала 0.0» или «Капитала 1.0», а благодаря акторам, которые используют ее определенным образом в определенной конфигурации отношений, влияя на то, каким будет будущее в будущем. То есть, с одной стороны, мы всегда имеем некий исходный, первичный элемент реальности, с другой стороны, мы — как акторы — всегда (если речь идет именно о ресурсе) определенным образом манипулируем им (причем желаемый эффект может возникать вовсе не в той сфере, где этот исходный элемент реальности расположен). И в этом, возможно, главная особенность ценности «Капитала 3.0» — ресурса: если прежние ценности — «товары», «деньги», «доверие» были призваны обеспечить будущее, то «ресурс» призван изменить его под своего актора. И это, надо признать, принципиально новый способ овладения временем.

Сопоставим еще раз известные нам «Капиталы»: в случае «Капитала 0.0» мы запасались ценностями, которые непосредственно могли удовлетворить наши потребности («товарами»), в случае «Капитала 1.0» мы запасались тем, что могло производить товары (в том числе и деньгами), в случае «Капитала 2.0» мы запасались тем, что позволяло нам рассчитывать на долю в совокупном богатстве, — «доверием», а теперь мы можем запасаться только тем, чем мы сами можем влиять на свое будущее. В шутку я бы сказал так: «Капиталист 0.0» говорит: «У меня что-то есть!», «Капиталист 1.0»: «У меня есть на что!», «Капиталист 2.0»: «У меня нет, но мне доверяют!», а «Капиталист 3.0»: «У меня есть то, почему я необходим!» (ну или «почему вы должны будете принимать меня в расчет...»).

Сейчас мы, всей своей цивилизацией, бодро входим в фазу тестирования самых разных ресурсов. Отдельные государства, авторитарные режимы, национальные автономии, профсоюзы, целые сектора экономики, технологические компании, религиозные объединения, экспортеры и импортеры, террористические организации, средства массовой информации и разного рода концепции масс-мышления (наподобие «глобального потепления» и др.) — все и каждый осмысливают себя как ресурс. И всегда вопрос ставится одним и тем же образом: где, что и как мы можем отжать, для того чтобы изменить расстановку сил в будущем (и их все меньше волнует, какая цена будет заплачена за это сейчас). Причем характерно, что все эти процессы текут в направлении децентрализации — национальные автономии пытаются провести референдумы о независимости, европейские страны грозят выходом из Евросоюза, ООН в принципе перестала играть хоть какую-то роль в мировой политике, союзническая связь США — с ОАЭ, Израилем и той же Европой — трещит по швам. И чем сложнее, чем сложносочиненней система, тем труднее ей в этих условиях удерживать свою цельность. Акторы, распространенные теперь предельно дисперсно, почувствовали свою силу и проверяют, на что ее хватит. На первый взгляд может показаться, что эта тенденция — не более чем попытка разойтись по своим квартирам (словно бы сказалась усталость от переизбытка общения), но в действительности это лишь способ возвысить свой голос, заставить с собой считаться, а проще говоря — отжать ресурс.

Ситуация предельно непростая, чем-то напоминающая физическую сингулярность, но это ведь только усиливает стремление акторов преуспеть в игре... Часть представителей европейской политической элиты считает, например, ресурсом возможность ограничения на въезд для мигрантов. Лидеры ИГИЛ, в свою очередь, изыскивают свой ресурс в радикальной вере и собственной социальной ответственности (говорят, они творят чудеса социальной ответственности в отношении единоверцев). Столкнутся ли эти ресурсы на одном поле? Может быть. Или вот формируемая западным миром «независимость от энергетических ресурсов» — это, безусловно, ресурс воздействия на «страны-изгои», но ведь никто и представить себе не может, к каким последствиям приведет использование данного ресурса, ведь для «стран-изгоев» это подчас единственный ресурс. В конце концов, все наши игры с деньгами касались виртуального, то есть угроза если и существовала, то в действительности виртуальная: мы могли потерять виртуальную уверенность в виртуальной защищенности в виртуальном же будущем, и это могло сильно нас расстроить (многие даже делали в связи с этим разные глупости, подчас большие — вплоть до целых волн самоубийств). Но виртуальные угрозы можно снять таким же виртуальным объявлением об окончании кризиса, с фактической же реальностью, управляемой силой конкурирующих ресурсов, дело явно будет обстоять иначе.

По сути, мы вступаем в период своеобразного полураспада. Никого больше не интересуют ни деньги, ни производство, а только игра, выигрыш в которой — возможность влияния на ситуацию в будущем. Впрочем, никому, кажется, не приходит в голову тот факт, что подобные изменения неизбежно приведут к перенастройке всей системы в целом, а значит, и способы влияния на ситуацию в этом изменившемся будущем уже не будут прежними. И та сила, которая сейчас кажется очевидной и функциональной, в следующей конфигурации может оказаться совершенно бесполезной, что, впрочем, и неудивительно, если учесть, что всякий конкретный хронотоп ресурса встроен в другой, больший по масштабу хронотоп.

Постскриптум: Особый путь России, или «Призрак остановился…»

http://snob.ru/selected/entry/86614

Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В восьмой, заключительной части читайте о том, почему в России либералы — не либералы, коммунисты — не коммунисты, капитализм тоже не совсем то, чем должен быть, а логику экономических отношений определяет власть.

Так случилось, что мне довелось взять у Виктора Степановича Черномырдина последнее в его жизни интервью. Произошло это совершенно случайно: мы просто снимали серию документальных фильмов о том, как изменилась жизнь за последние тогда двадцать лет, и говорили об этом времени с его делателями. Понятно, что Виктор Степанович был в этом смысле фигурой по-настоящему знаковой, поэтому я и обратился к нему с просьбой об интервью, а он не отказался. Только в процессе подготовки к съемке мы узнали, что у Виктора Степановича четвертая стадия рака и счет идет уже на недели, а то и дни. Психологически было непросто, но разговор получился.

Привычно шутливый Виктор Степанович был серьезен и обстоятелен. Казалось, он понимает, что эта беседа что-то вроде его последнего слова, даже завещания. Уже в самом конце, на третьем часу разговора, речь зашла о вере в Бога — о том, как верили в России до революции, о том, как потом уверовали в «светлое будущее» коммунизма, а после перестройки — «были атеисты, неверующие, а так щас колена прикладывают и свечи готовы проглотить, что стыдно на их смотреть!» (© В.С. Черномырдин). Ну, я и спроси Виктора Степановича: мол, а с чего так-то? Он задумался, крепко, стал что-то вспоминать, а потом вдруг закачал головой из стороны в сторону, как медведь, запутавшийся в силках, и говорит в сердцах: «Мы же ничего нового не изобрели! Какие-то придумали, там, бородатые: “Призрак бродит по Европе...” Он везде бродил-бродил, а нигде не остановился, только у нас! Нашлись умники! Вот и сделали, вот и перевернули жизнь! Ну, и чего мы добились этим? Так что много вопросов с этим призраком, вот он и оказался призраком, вот тебе построили...»

В сермяжной правде Виктору Степановичу не откажешь: «бородатые» Маркс и Энгельс обещали свои трансформации окружавшему их капиталистическому миру, а «умники нашлись» почему-то в России, до которой искомый капитализм, прямо скажем, так и не дошел, причем до сих пор. Но, посмотрим правде в глаза, до нас ведь ничего толком не дошло: ни рабовладельчество, ни феодализм, ни капитализм, ни развитой социализм, ни демократия, — всегда это была какая-то, прошу прощения, пародия на явление: не рабовладельчество, а «крепостничество», не феодализм, а «распри между князьями», и дальше по списку — рассвет нашего капитализма случился при «абсолютном самодержавии», социализм родился через «диктатуру», а демократия — в рамках «первичного накопления капитала». Все через одно, прощу прощения, место. Поэтому спорить с утверждением, что у нас был «свой, особый путь», совершенно, на мой взгляд, нелепо. Мы из века в век жили параллельной жизнью с западной цивилизацией, постоянно, правда, в нее заглядывая и потаскивая из нее разного рода идеи — от бритья бород до «мировой революции» — то к месту, то не к месту. Такая, знаете, обезьянка и очки: увидели что-то диковинное, полюбопытствовали совершенно искренне, поигрались (нахлобучили на голову, положили под попу, покрутили туда-сюда) и наскучило — бывай здоров. Ну что с этим поделаешь? Ну, вот так… Не плохо и не хорошо.

С другой стороны, то, чем мы жили всегда — в реальности, в действительности, — был ресурс, к идее которого Европа приходит только сейчас. То, что для них новая реальность, для нас — извечная норма жизни. Отсюда и профанность всех этих бесчисленных, пережитых Россией, «форм общественных отношений», когда «освободители» рабочего класса и крестьянства, испытывая добрейшие, надо полагать, намерения, загоняют его в самое настоящее рабство — с ГУЛАГами, колхозами и продразверстками, а лучшие из «демократов» и «либералов» проводят свои реформы категорически вопреки мнению большинства, причем делают это с волюнтаризмом, которому худшие из диктаторов могли бы, честно говоря, позавидовать. И те, и другие, и третьи всегда были деятелями ресурса, за который они сражались, который они завоевывали и который потом использовали, чтобы реализовать собственное представление о прекрасном — о будущем. То есть называть их всеми этими словами — хоть ставшими теперь «ругательными», хоть кажущимися теперь хвалебными — смешно и нелепо. Наши «коммунисты» никогда таковыми не были, равно как и «либералы» не были либералами. Пора нам уже все это как-то, наконец, увидеть и признать.

Мы всегда и на всех уровнях социальной организации жили и действовали так — поперек всяким «формам общественных отношений», поскольку приматом и главной ценностью в России всегда был и остается ресурс, но не тот ресурс, о котором мы столько сейчас говорили, а ресурс особый — ресурс без времени, «ресурс-здесь-и-сейчас». И это отличие ресурсов — их (со временем) и нашего (без оного) — принципиально важное. Суть вроде бы одна, а вот смыслы — разные. Да, мы всегда жили ресурсом, но так же, как и человек Запада, мы только сейчас освоили время по-настоящему, потому что политэкономическую теорию обмануть можно, а вот работу мозга — нельзя. Способность видеть далеко вперед, заглядывать в будущее и пытаться овладеть им посредством ресурса, который «там и тогда» позволит нам удовлетворить потребности, которые возникнут у нас «тогда и там», — это вовсе не то же самое, что жить здесь и сейчас так, словно бы это навсегда, а ты царь мира сего, потому что у тебя есть ресурс, которого нет у другого, что позволяет тебе делать «все, что твоей душеньке захочется». Вот они — «два мира — две системы», ни больше и ни меньше.

Что ж удивляться тому, что нас постоянно удивляет наше будущее? Мы, как больной с корсаковским синдромом, постоянно обнаруживаем себя в новых обстоятельствах и никак не можем взять в толк, как мы тут очутились — что за помутнение у нас было «до», и что это за муть, окружающая нас «после». Карл Маркс, и потому читать его следует, и именно как методолога, смог предсказать будущее на значительный исторический период — пусть все происходит и не так именно, как было предсказано (другая механика, другие действующие силы), но, по сути своей, государственная модель современной Западной Европы, конечно, социалистическая — в точности как предсказывалось! Мы же всякий раз словно бы разворачиваемся на 180 градусов, чтобы снова оказаться в исходной точке и начать все заново. Парадокс маятника в том, что, хоть он и помогает нам отсчитывать время, сам он ходит по замкнутому кругу, а в круге этом, по определению, времени нет. Мы — как тот маятник — во времени, но без времени. И пока это время не будет нами, наконец, осмыслено, пока оно не появится внутри того, что мы так хорошо, в отличие от просвещенного Запада, знаем как ресурс, толку от наших ресурсов не будет никакого.

Надо ли говорить, что этот наш суверенный и особый российский «ресурс» традиционно называется «властью»? Мы сами зачастую не знаем, что мы называем этим мифологизированным словом. Когда мы говорим — «власть», мы не мыслим ни конкретного человека, ни определенные институты, ни даже сколько-либо внятные функции. «Власть» — и все тут. В действительности же, конечно, речь идет о возможности или невозможности удовлетворения наших потребностей, причем не только сейчас, но и в каком-то будущем, которое мы, впрочем, не слишком себе представляем. Именно поэтому «власть» для нас — несомненная ценность, определяющая всю нашу экономическую реальность и саму логику социально-экономического обмена. Отсюда коррупция, взяточничество, «откаты» и «благодарность» — на всех уровнях социального бытия одна и та же история (лишь масштабы и содержательные элементы меняются). В действительности же, если присмотреться, то мы всегда найдем здесь и актора ресурса (власти), и стоящую за ним реальность (от генерального подряда на госзаказ до личного знакомства с «нужными людьми» в ЖЭКе). Но если с понятием «власти» ничего невозможно поделать — оно слишком самодовлеющее и при этом обтекаемое, — то понятие «ресурса» куда более функциональное.

Возможно, главное отличие концептов «власти» и «ресурса» — это все то же самое время. Всякий «ресурс» неизбежно временен (как запас бензина в топливном баке) — и это осознается, и факт этот никого не смущает, а сам «ресурс» не теряет от осознанности этого факта своей ценности (бак бензина лучше, чем пустой бак). Но если вы пытаетесь помыслить «власть», ограниченную во времени, то она, как по мановению волшебной палочки, тут же теряет в наших глазах львиную долю своей былой ценности. Вся психологическая сила «власти» — в заданности ее «вечности», «неизменности», «несменяемости»: «власть» должна быть «вечной», или она не «власть» (именно поэтому так важна ее перманентная сакрализация). Но, как нам хорошо известно из метафизики времени (спросите хотя бы у Пиамы Павловны Гайденко), «вечное» — это значит «вневременное», а если «вневременное», то неизменное, а если неизменное, то и не развивающееся.

Иными словами, если наше существование определяется концептом «власти», то мы в принципе не способны заглядывать в будущее и не способны овладевать им, а что станется с нашей экономикой при таком подходе — лучше и вовсе не думать. В связи с этим переозначивание, то есть замена в массовом сознании понятия «власти» на понятие «ресурс», вполне может благотворно сказаться на том, как мы понимаем мир, что мы в нем видим, а также на том, как и насколько успешно мы в нем действуем. В конце концов, мы сами по себе (правда, при определенных условиях, о которых читай выше) вполне можем быть ресурсом, но никогда не сможем быть властью (какую бы должность в государстве мы ни занимали), но только под ней, поскольку она по самому своему существу (как метафизический концепт, определяющий наши мысли и поведение) «надличностна» — «вечная» и «сакральная». Очевидно, впрочем, что сила нового, нарождающегося феномена ресурса подточила уже былую сакральность «власти»: децентрализация (за счет увеличения количества акторов), в процессе которой каждый актор «отгрызает» себе какую-то, пусть и малюсенькую, «площадку», приводит к тому, что «верховная власть» может управлять лишь «в ручном режиме», а иначе ее сигналы не проходят (точнее, именно проходят, только вот между местами, где акторы сосредоточивают свои ресурсы).

Соединенные Штаты — так же прошедшие специфический путь развития, отличный от европейского, — другая крайность (и, видимо, неслучайно мы именно по отношению к Штатам испытываем столь сильные и противоречивые чувства — от восторженной зависти до лютой ненависти). Историческая динамика «форм общественных отношений» в США, хоть и по-другому, но все же, как и наша, российская, отличается от классической европейской: «рабство», параллельное «демократии», при этом «рабство» сугубо «капиталистическое» (будущих афроамериканцев приобретали как классическую «рабочую силу», искусственно формируя таким образом «пролетариат»), относительно длительный период, по сути, феодально существующих городов и штатов (отголоски чего наблюдаются и по сей день). И по большому счету, ощущение «ресурса» для Штатов тоже не в новинку, только этим ресурсом для них всегда была метафизика «силы», причем самого разного вида и толка — от способов охраны частной собственности до «силы» как социального успеха, и такая же идеология «силы» в геополитике, бизнесе и финансовом секторе. Но описанная децентрализация сказывается и здесь: если раньше эта сила всегда так или иначе была локализована и находилась в чьих-то руках, то теперь она опять-таки растаскивается отдельными акторами, становится мелкодисперсной и выливается, подобно «темному валовому чувству», в школьные расстрелы и в фергюсоновские события.

Иными словами, мы подошли к новому этапу своего исторического развития с прежними «грехами» и прихватами. При этом мир, в котором мы привыкли действовать так, как мы привыкли, сильно изменился. Осознаем мы это или нет, но мир ресурса — мир «Капитала 3.0» — уже здесь, и эти ресурсы раскручивают маховик новой реальности. Зыбкие пласты, лежавшие в основе прежней организации нашей жизни, смещаются друг относительно друга, нащупывая новую, более устойчивую конфигурацию. Но нащупают, судя по всему, весьма не скоро, гарантируя нам неопределенно длинный период не самого, мягко говоря, приятного времяпрепровождения.