В году 1238 от Рождества Христова

В один из дней, когда в направлении Новигорода уходили отряды, чтобы наконец найти удобные пути следования всего войска, Джихангир повелел явиться к нему Бурундаю. Он объявил ему свою волю:

– Ты просил, чтобы я позволил тебе наказать того дерзкого урусутского коназа, который вырезал отряд твоего тысячника? Что ж дух Сульде благоволит тебе. Наш поход на Новигород задерживается, все дороги превратились в непроходимое болото и идти туда сейчас никак нельзя. Потому, я позволяю тебе с твоим туменом идти и наказать того коназа. Думаю, ты накажешь его как подобает, в назидании другим. Его голова, так же как и голова главного орысского коназа Гюрги должна быть приторочена к твоему седлу. Все должны знать, что никому не дозволено безнаказанно вырезать наших воинов, потому что мы непобедимы…

В этот поход Бурундай взял с собой сотника Алтана с несколькими уцелевшими воинами из отряда Мансура. Они должны были исполнять обязанности проводников. Бурундай понимал, что перемещение такого большого войска вряд ли останется незамеченным, но делал все, чтобы продвигаться как можно более скрытно. Но когда тумен дошел до места засады, где была уничтожена большая часть отряда Мансура… Здесь уже о маскировки пришлось забыть, так как надо было собирать застывшие в таявшем снегу и частично объеденные зверьем трупы. Их сложили прямо на дороге и сделали погребальный костер. Воины смотрели на костер и клялись жестоко отомстить орысам. Понимая, что Милован уже наверняка знает о приближении его тумена, Бурундай уже не спешил. Неподалеку от места засады устроили большой привал. Сам темник сидел в своем шатре и внимательно слушал Алтана.

– Вход в селение перегораживает деревянная стена из толстых бревен. В стене ворота. Но даже если выбить эти ворота тараном, конным там не пройти, сразу за воротами деревья навалены. Обойти стену нельзя, в лесу снег глубокий, лошадям по грудь. Пешим в лесу тоже трудно идти без дороги по снегу, в него легко попасть стрелой, а орысы метко стреляют из луков. И в снегу они не проваливаются, а очень быстро бегают на деревянных палках загнутых спереди, – Алтан говорил, словно оправдывался, обнародуя причины по которым Мансур, а потом и он были здесь разгромлены.

– В обход ходили? – спросил Бурундай, глядя на кусок выделанной кожи, на которой Алтан нарисовал примерный план села и его окрестностей.

– Да, Мансур посылал сотни в обход и справа и слева по дорогам. Справа оказалось непроходимое болото, а те кто влево пошли уперлись в овраг, дно которого орысы утыкали кольями и наставили капканов, а сами с другой стороны оврага засели с луками. Здесь тоже людей потеряли и назад вернулись, – Алтан показал на плане и этот неудачный маневр.

– Так-так… и еще ты говорил, что от горящих стрел орысские дома так и не загорелись?

– Нет, не загорелись… На крышах снег лежал, а там где его не было солома сырой наверное оказалась. Чтобы те дома зажечь, надо не горящими стрелами стрелять, а к самим домам с факелом подойти.

– А почему не подошли и не подожгли? – с явной издевкой спросил Бурундай.

– Так не смогли. В обход не прошли, в лоб тоже, людей много положили, и орысов много оказалось, больше чем мы думали. Это сейчас у нас целый тумен. Если ворота разобьем, деревья за ними раскидаем да на конях ворвемся, – теперь Алтан явно намекал, что было бы у нас людей как у тебя в тумене, то и мы бы тут справились.

– Зачем в лоб? Опять много своих воинов положим. И так вы с Мансуром уже сколько их загубили…

У Бурундая уже родился план предстоящего боя, но Алтана в него посвящать он не собирался. Одно дело учить молодого и способного ученика. А учить сорокалетнего сотника, который уже больше половины своей жизни провел в походах и сражениях, но так и не проявил полководческого дарования, а сотню получил не за умелое командования, а «за выслугу лет»… Нет, учить такого дело бесперспективное. Когда-то и Бурундая, тогда еще совсем молодого сотника заметил и стал продвигать сам Субудэй-богатур. Но сейчас Субудэю уже семьдесят лет, он слишком стар, чтобы самому командовать туменами, преодолевать верхом многоверстные переходы. Потому умный Субудэй заранее подготовил Бурундая, увидя в нем достойного преемника. К тому же хоть Субудэй и чистокровный монгол, но тоже не потомственный найон, он всего лишь сын кузнеца. Найоном его сделал Чингисхан, по достоинству оценив его полководческие заслуги, причем найоном полноценным, дав ему во владение стада скота, ну и все что полагается найону, пастухов с их семьями, захваченных в походах рабов. И Бурундай хотел стать таким же как Субудэй, что бы и его наградили, возвели в полноценные найоны.

И все вроде бы к тому шло, да вот беда, невзлюбил его сам Бату-хан. За что? Потому что он полукровка? Но в этом есть и свои преимущества: рядовые воины и монголы и кипчаки, все считают его своим. Потому они так верны и послушны ему, и готовы по его приказу не раздумывая идти на смерть, не из страха наказания – они ему верят. Видимо и за эту любовь к своему темнику простых воинов его так невзлюбили спесивые потомственные найоны. Ну и конечно завидуют его удачливости, его таланту. Да это ладно, пусть завидуют, плохо то, что скорее всего его таланту завидует и сам Джихангир.

Бурундай, находясь еще относительно далеко от цели своего похода, уже утвердился в окончательном решении на предстоящую битву и отдавал приказы своим верным тысячникам и сотникам. Одному из них он ставил такую задачу:

– Ты подведешь свою тысячу вот сюда, здесь будет овраг с кольями и капканами. В этот овраг не ходите и штурмовать его не пытайтесь. Одну сотню спешиваешь и пусть прячась за деревьями завяжут перестрелку с орысами, стоящими на другом краю оврага. Еще одну сотню спешиваешь и разбив на четверки посылаешь по снегу в обход оврага. Старшим четверок строго-настрого запрети приходить на помощь тем четверкам, которые наткнутся на орысов. Кто наткнутся пусть вступают в бой, а следующим за ними четверкам в бой не вступать, а обойти это место и идти дальше к селению. Так, я думаю, самое малое с десяток четверок сумеет пройти. Мы же здесь на дороге начнем лобовой штурм, и почти все орысы будут защищать свою деревянную стену. В это время просочившиеся в село четверки должны зажечь дома орысов.

План Бурундая был прост. Увидев за своими спинами горящее село, защитники деревянной стены, в первую очередь смерды побегут тушить свои дома, спасать семьи и ослабят оборону стены и коназу с его немногочисленной дружиной на ней никак не удержаться и этот главный рубеж будет преодолен с небольшими потерями. Бурундай не верил, что противостоящему ему коназу удалось создать войско с крепкой дисциплиной. Он сам видел в битве на льду Сити насколько непрочно такого рода наспех собранное войско, как оно подвержено возникновению паники, при которой сразу покидает поле боя.

12

Известие, что татары жгут погребальный костер на месте засады у Рыжей Гривы, в Киверичи принес охотник, промышлявший в тем местах малую дичь. Минуло всего полторы недели после венчаний и прошедших затем свадебных пиров. Семейная жизнь, особенно у людей не относящихся к низшим сословиям, это чаще всего жизнь в удовольствие, конечно если супруги женятся по любви. Простолюдинки, что выходили замуж в тот же день, что и Голуба, не могли ей не завидовать, не столько тому, что она выходит за потомка племенных князей, а более конкретно и приземлено. Завидовали тому, что Голубе не надо через день после свадьбы уже встать ни свет, ни заря и бежать с деревянной бадьей доить корову, потом топить печь, готовить еду… угождать свекрови и прочей мужней родне. У Голубы не было ни свекрови, ни какой другой родни со стороны мужа, она пришла в княжий дом не просто хозяйкой, она пришла госпожой, даже со своими дворовыми девками.

В тот день, как и все дни после свадьбы, Милован с Голубой спали долго. Милован не привык так долго валяться в неге, да и к слишком для него мягкой перине, что в качестве приданного принесла с собой Голуба, не мог обвыкнуться. Тем не менее, он с удовольствием подчинялся своей молодой супруге, которая просто из озорства, не отпускала его из постели. Конечно, Милован мог настоять и встать как обычно спозаранок, но он, предчувствуя, что таким образом нежиться им с Голубой, возможно, придется недолго, и потому уступал, отдаваясь во власть любовных ласк. Когда князя позвали к прибежавшему с Рыжей Гривы охотнику, Голуба не сразу осознала надвигавшуюся опасность. Она продолжала томно-лениво потягиваться на перине, желая как можно скорей вновь ощущать тело любимого. Вернувшись из сеней в горницу, Милован тут же начал одевать бранное облачение. В опочивальню он зашел уже в доспехах только без оружия:

– Голуба, татары идут, вставай родная, одевайся и готовься вместе со всеми на болота уходить.

Ошеломленная Голуба села на своей «приданной» перине, одеяло сползло, распущенные волосы рассыпались по спине, плечам, груди. Она в своей наготе смотрелась такой нежной, прекрасной… и беззащитной. Милован замер и невольно подумал: пошлет ли Бог ему еще это счастье, вдыхать ее запах, ощущать мягкое как пух, податливое тело, в котором, казалось, совсем не было костей, все то, чем он наслаждался эти дни после свадьбы… Милован усилием воли сбросил созерцательное оцепенение, наклонился и укрыл ее ярко-красным атласным одеялом:

– Ладно, полежи еще, а мне идти надо людей собирать, к брани готовиться. Не бойся, мы их били и еще побьем.

Но Голубу слова мужа не успокоили, ее охватил страх. Она обхватила Милована за шею и не обращая внимания, что одеяло вновь с нее сползло, прижалась грудью к его холодной кольчуге, стала целовать его щеки, лоб, губы, не чувствуя, что на ее нежной коже остаются ссадины от кольчужных пластин и зазубрин в тех местах куда приходились удары татарских стрел и сабель…

Милован вместе со Жданом осмотрели готовность к бою тына, сходили к оврагу… Защищать село вышло все способное носить оружие мужское население Киверичей включая беженцев. Всего набиралось даже больше чем в предыдущем бою – свыше четырехсот человек и уже все они были вооружены если не своим, так добытым у татар оружием, и облачены в снятые с них доспехи. Но, опять же, полностью положиться можно было не более чем на сто-стопятьдесят человек старых оружников и ополченцев, хорошо проявивших себя при отражении первого удара татар и в бою на Рыжей Гриве.

В тот день татары так и не появились. Вперед выслали дальний дозор, а на тыне не смыкая глаз, постоянно дежурили караульные. Большую часть людей на ночь отпустили по домам. Пришел домой и Милован, но пробыл там недолго, лишь слегка перекусил. На предложение Голубы пойти в опочивальню отдохнуть… с виноватой улыбкой отказался и вновь ушел.

Татары объявились перед рассветом. Об их приближении возвестил примчавшийся во весь опор дальний дозор. Подняли тревогу, и когда сотня татар приблизилась к тыну, ее встретили стрелами. Татары поняв, что их ждали, развернулись и, закрыв спины щитами, в полном порядке отступили.

Рассвело. Милован, стоя на верхней площадке тына сквозь легкую хмарь, всматриваясь в группу татар, стоявших на недосягаемом для лучников расстоянии и по-всему о чем-то совещавшихся. Среди них выделялся рослый сутулый всадник в шлеме украшенным конским хвостом. Милован велел привести толмача-булгарина.

– Кто это, знаешь? – указывая на приметного всадника, спросил Милован.

Булгарин недолго всматривался, прежде чем лицо его приняло печальное выражение:

– Плохо князь, это сам Бурундай, лучший татарский военачальник. Он никогда не проигрывает битв.

– С каким войском он может прийти? – слова толмача о непобедимости Бурундая не произвели на Милована никакого впечатления.

– Бурундай темник, это значит что с ним не меньше тумена, но может быть и больше. В походе на реку Сить под его началом было четыре тумена, – пояснял толмач.

– Четыре тумена это они против Великого князя посылали. Против нас, думаю, не больше одного пришло. Значит их здесь где-то около десяти тысяч, так? – Милован вопросительно смотрел на толмача.

– Да, князь, скорее всего Бурундай пришел с одним своим туменом. И хоть десяти тысяч там нет, но это лучший тумен во всем монгольском войске. Поверь князь, их победить даже в равном бою почти невозможно, а здесь их во много раз больше чем твоих людей. Помнишь, я тебе говорил, что ты очень сильно обидел Бурундая? – теперь на лице толмача имела место гримаса искреннего сострадания.

– Ну, а у нас говорят, на обиженных воду возят, – усмехнулся Милован, но усмешка получилась совсем невеселая.

– Уводи князь свой народ, уводи быстрее. Я слышал, у вас есть место, где можно всех спрятать? – поспешил дать совет булгарин.

– Уведем… но и посмотрим, на зуб попробуем этот лучший тумен, – Милован повернулся, собираясь сойти с тына.

– Князь… если решил биться, то и мне дай оружие. Если татары возьмут село, мне все одно не жить, а с собой на болото вы меня не возьмете, здесь оставите. Уж если суждено мне умереть, то лучше с оружием в руках, – раздалась неожиданная просьба толмача вслед князю.

– Неужто биться с ними будешь… ты же служил им? – Милован остановился и повернулся, удивленно глядя на булгарина.

– Служил я не по доброй воле. Два года назад у меня все было, был отец – богатый купец, были мать, сестра, невеста… Все это у меня отняли монголы с кипчаками, которых вы татарами зовете. Сейчас у меня ничего нет. Отца убили, мать, сестру, невесту их сделали наложницами, и я не знаю, что с ними. Мне не за чем жить. Но я хочу отомстить хот как-то им перед смертью. Дай оружие князь, во имя Аллаха. А народ свой уведи, жену свою молодую уведи. Я видел ее. Если она попадет к ним, с ней будет то же, что с моими, – по щетине на щеках толмача текли слезы.

– Саблей татарской умеешь биться? – слова толмача явно тронули Милована.

– Умею, я ею лучше, чем вашим мечом могу управляться, – воспрял духом толмач.

– Дайте ему саблю, кольчугу, шлем… и поставьте в строй, – Милован повернулся и сбежал с тына.

Начались сборы и отправка всех кто не мог держать оружие по гати через болото на «остров», небольшую возвышенность где-то с полверсты в длину и не более двухсот сажен в ширину, окруженную со всех сторон топями. Там всегда вырастали высокие и сочные травы, даже в самые засушливые годы. Когда в незапамятные времена сюда пришли темноволосые, долговязые кривичи, там коренастые светло и рыжеволосые меряне также прятали от них своих женщин и детей, спасали от чрезмерно буйных новых соседей. С тех пор прошло четыре века. Кривичи и меряне сжились, перемешались. А луга посреди болот стали местом княжеского сенокоса. Здесь же срубили несколько сараев, в которых то сено и хранили. Конечно, всех киверичан да еще с беженцами и жителями окрестных деревень в те сараи никак не поселить. Надо было рыть землянки и ставить шалаши в больших количествах. Хоть весна и наступала, а до теплых дней еще далеко.

Милован и без совета толмача отлично понимал, что надо немедленно уводить людей. Но по узкой гати быстро никак всех не вывести, да еще с поклажей. Необходимо принять бой, чтобы задержать татар. За это время и женщин с детьми удастся увести и еще припасы переправить. А потом, Бог даст, может, и большая часть мужиков успеет туда же перебежать. Отдав распоряжение с собой брать только, что можно унести в руках, Милован попросил отца Амвросия помочь сельскому старосте организовать этот исход.

После первой атаки, когда татары отступили, так и не доехав до тына, они повели себя на первый взгляд странно. Всадники с криками и гиканьем вновь вроде бы поскакали в атаку, но шагов за сто до тына развернулись и поскакали назад. Сотня сменяла сотню, но ни одна так до тына и не доскакала. В то же время выстроившиеся в линию татарские лучники, стали засыпать тын стрелами из своих дальнобойных луков. Вскоре ими был утыкан весь тын. Милован догадался, что это всего лишь отвлекающие маневры и послал полста человек во главе со Жданом к оврагу укрепить оборону там. Вскоре от Ждана прибыл гонец с известием, что через овраг происходит перестрелка лучников, а сам овраг татары, похоже, штурмовать не собираются. Что задумал Бурундай? У Милована не было времени разгадывать его хитрости, его больше заботило, сколько женщин с детьми успели покинуть село…

Несмотря на все усилия отца Амвросия и старосты эвакуация шла медленно. Хозяева изб в первую очередь справные смерды, вернее оставшиеся в домах смердки и старики буквально забивали своим скарбом сани, надеясь довезти его до гати, а потом на руках перенести по ней, так как лошади по той гати никак не пройти. Кто все это понесет, если почти все мужики бьются с татарами? Этого большинство женщин просто не понимало.

От Ждана прибыл очередной гонец с известием, что пешие татары мелкими группами пытаются обойти овраг. Групп тех много и отбить все сил никак не хватит. Милован тут же отправил к оврагу небольшое подкрепление, но особо не обеспокоился – ну прорвутся две три группы к селу. Есть резерв, чтобы их там встретить, да и пешие татары это уже не те татары. Главное удержать тын не дать ворваться через ворота страшной конной лаве татар. Отдавая распоряжения, краем глаза Милован заметил, что и в этот раз неподалеку в полном боевом облачении, опоясанная мечом, стоит Бояна.

– Чего она тут? Поди узнай, – Милован отправил неотлучно находящегося при нем Любима, хоть и догадывался зачем здесь племянница Ждана.

Оружник пошел, поговорил и вскоре вернулся:

– Она, князь, хочет, чтобы ты ее до брани допустил, или поручение какое дал. Она готова и твои поручения куда угодно доносить, у нее для этого и снегоступы готовы.

– Какие еще поручения. Пусть вон баб с ребятами подгоняет, чтобы сбирались быстрее, да через гать уходили, – раздраженно отреагировал, было, Милован… но тут же передумал. – Бояна поди сюда.

Бояна подбежала в уверенности, что князь уважит ее просьбу.

– Слушай, такое у меня тебе поручение. Сейчас же ступай в церковь. Там моя Голуба с семейством своим… с твоим семейством. Они утварь церковную к увозу собирают. Ты там будешь за охрану. Если татары в село ворвутся до того как они на гать уйдут, ты должна их оборонить и дать по гати уйти. Всё поняла!?

Совсем не такого поручение ожидала Бояна, но Милован говорил таким тоном, что она не посмела спорить. Опустив голову, оглядываясь на прячущихся от татарских стрел за бревнами тына защитников села, она медленно пошла по направлению к церкви.

В церкви собрались все дворовые, как из княжьего, так и из поповского домов, вернее женская часть дворни, княжьих дворовых сюда пригнала Голуба. Они занимались переноской церковной утвари на двое саней, запряженные лошадьми, чтобы везти ее к гати. Со стен церкви спешно снимали иконы, подсвечники, тут же заворачивали в холстину и выносили. В отсутствии отца Амвросия здесь распоряжался отец Андрей, тот самый священник-беженец, который венчал Милована с Голубой. Все ценное из княжьего дома уместилось на одни сани, которые стояли здесь же возле церкви, чтобы вместе с церковным имуществом везти его к гати. Как-то само-собой получилось, что вчерашняя семнадцатилетняя поповна, а нынешняя княгиня решительно отстранила отца Андрея и сборами стала командовать она. Видя, что отец Андрей, как бы остался не у дел, и не очень этим доволен, Веселина поспешила его успокоить:

– Батюшка, отец Андрей, не гневайся, Голуба наша с малых лет всю церковь излазила, она лучше всех знает, что и где лежит.

Молодой священник с пониманием посмотрел на старшую дочь местного батюшки и пошел… пошел таскать, снимать, заворачивать… выполнять распоряжения юной княгини, которую совсем недавно венчал. Всю эту суету и застала Бояна, когда вошла в церковь и по привычке хотела перекреститься, но не увидела на прежних местах икон…

– Тебя князь прислал… передал чего? – сразу подскочила к ней Голуба, ждавшая любой вести от мужа.

– Да, прислал… тебя вот и всех тут оборонять, – нехотя пояснила Бояна цель своего прибытия.

– Нечего нас тут оборонять. Давай вон холстины в узлы связывай и выноси, на сани грузи. А то у нас тут бабы одни, а у тебя сила как у мужика, вот за него и будешь, – Голуба с усмешкой смотрела на воительницу, которую так и не допустили до настоящей брани.

Наконец татары кончили «шутки шутить» и начали настоящий штурм. Сотни спешившихся всадников под прикрытием линии щитов двинулись к тыну. Причем шли не только по дороге, но и по снегу в прилегающих с обоих сторон лесах. Это позволила сделать уменьшившаяся глубина каждодневно таявшего снега. За первым рядом шли «тараньщики» и «лесничиники», тащившие сразу три таранных бревна, и несколько средних размеров лестниц. Чтобы остановить тех татар кто шли не в центре по дороге, а по бокам по снегу, Миловану пришлось и против них выделить отряды лучников, дабы они не обошли тын. Град стрел не остановил штурмующих, почти все они застревали в щитах. Лишь когда штурмующие полезли на тын, появилась возможность их эффективно поражать. Закипела сеча. Татар сверху били рогатинами, мечами, саблями, стрелами, бросали камни, лили кипяток и горячую смолу… Тем временем три тарана почти без помех стали разбивать ворота. Но это были уже не те сосновые ворота, что разбивали воины Мансура. На этот раз ворота сколотили и крепко-накрепко сшили-связали из толстых березовых бревен. Тараны долго не могли причинить им какого-либо вреда. Видя, что ворота быстро не разбить к татарам подошло подкрепление и теперь уже не менее тысячи штурмующих по лестницам и просто так карабкались на тын, где пошла страшная сеча. Милован отправил гонца к Ждану с просьбой, если у оврага обстановка не очень напряженная, снять сколько можно людей и прислать к тыну, ибо его защитники держались из последних сил…

У церкви утварью и обиходными вещами нагружали уже вторые сани. Первые отправили к гати с несколькими женщинами, которые должны были немедля начинать носить поклажу по гати через болото. Как это получиться у не очень-то привычных к тяжелому труду дворовых баб и девок? Этот вопрос отцу Амвросию задала матушка-попадья и священник тут же пробежавшись по селу организовал на разгрузку церковных саней у гати с последующей переноской несколько крепких девок-смердок из сбегов. У большинства сбегов своей поклажы было не много, и они в основном помогали хозяевам тех изб и сараев где их приютили. У церкви продолжали грузить сани, постоянно оглядываясь в сторону тына. Несмотря на почти двухсотсаженное расстояние оттуда отчетливо доносились: лязг клинков, крики, вопли, удары таранов… Все инстинктивно ощущали опасность именно оттуда. Но оная пришла совсем с другой стороны, не от тына, а со стороны леса, откуда вдруг появилось четыре татарина, в малахаях и коротких овчинных шубах с луками в руках и кривыми саблями у пояса. То была первая группа, из посланных Бурундаем с заданием просочиться в село и поджечь его. Они вышли к церкви самому высокому и заметному зданию в селе. Первым делом подстрелили сидящего в голове грузящихся саней возницу, немощного старика. Тот сразу же вывалился из саней головой в снег со стрелой в горле.

– Поганые!.. Поганые в селе! – закричали женщины таскавшие утварь, они бросив поклажу побежали назад в церковь и попытались закрыть за собой входную дверь в притвор.

Но один из татар не дал этого сделать, напротив широко ее распахнув. Женщины побежали в глубь храма неистово крича:

– Поганые, поганые!!

Два татарина, тараща глаза после дневного света в церковном полумраке, увидели десятка полтора женщин охваченных ужасом. Женщины явно не походили на смердок, они были в основном округлы и не уработаны. Но и среди них выделялись две, выделялись не только статью, но и богатой одеждой. Один из татар, старший в этой четверке обратился к своему товарищу:

– Смотри какие… а говорили что здесь одни смердки и добычи нам не будет. А здесь все жирные мягкие утки. А эти две… Одна старая, но самая изо всех жирная, а вторая, такая каких наш темник любит и нежная цапля и жирная утка в одном теле… Преподнесу ее ему, а он меня за это наградит. Может десятником сделает, а то и сразу сотником…

Говорили по-кипчакски, и хоть никто из женщин не понял ни слова из скоротечного диалога татар, намерения их были ясны.

– Не тронь окаянный, это княжья жена и моя дочь! – видя, что татарин с горящими глазами двинулся к Голубе, перед ней встала, защищая, матушка Марфа.

– О, самая жирная утка сама к нам просится. Не спеши успеешь, и на твоем пупе полежим, – с этими словами первый татарин подхватил попадью под мышки и резким рывком отбросил ее за себя в направлении второго татарина. Сам же вплотную подошел к обомлевшей Голубе.

Женщины в страхе жались к стенам церкви, Голуба же стояла, ни жива, ни мертва. Татарин похотливо вглядывался в свою добычу. Он уже не хотел отдавать ее темнику… Посланный пробраться в село с заданием зажечь его, старший четверки татар, увидев в «доме орысского бога» таких притягательных женщин, он забыл о своем задании. Прежде всего, пересилило желание обладать этой юной красавицей явно не смердского вида. Он схватил ее поперк тела, но поднять вскинуть на руки не успел, вынужденный тут же ее отпустить…

Бояна вместе с отцом Андреем и Веселиной находилась в кладовке храма, собирая и укладывая в небольшой переносной сундук церковные книги. Они не сразу поняли, что происходит в главном помещении храма. Но отчаянный крик матушки-попадьи они услышали. Бояна тут же обнажила меч и побежала на крик. В главном притворе она увидела следующее: один татарин повалил матушку Марфу и жадно мял ее пышные грудь и бедра, пытался разорвать на ней одежду, а второй видимо собирался то же самое делать с Голубой. Ближе был тот, что лапал матушку. Последняя отбивалась, но чрезмерная полнота и отсутствие ввиду многолетней легкой жизни достаточной физической силы, не позволяли делать это быстро и резко. И все же в какой-то момент матушке удалось ногой оттолкнуть татарина, и тот на мгновение выпрямился. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Бояна махнула мечом…

Именно звук врезающейся в тело стали, заставил первого татарина оставить Голубу и обернуться… Безголовое тело его товарища лежало на деревянном полу, фонтанируя кровью из среза шеи. С криком ужаса отползала в сторону пожилая «жирная утка», а рядом с телом стоял, сжимая в руках окровавленный меч, совсем молодой орысский воин в кольчуге и шлеме. Татарин тут же с возмущенным криком выхватил саблю и бросился вперед. Сталь ударилась о сталь, сабля о меч. Татарин не сомневался, что легко и быстро одолеет этого мальчишку и не стал звать на помощь, оставшихся на улице товарищей. Но у этого молодого орыса был не обычный тяжелый меч, а облегченный и он им так ловко орудовал, что успевал отбивать все удары. К тому же он был без зимней одежды, в то время как татарина сковывало наличие на нем овчинной шубы.

Редкий мужчина, прежде всего молодой, какой бы нации он не был, неосознанно, инстинктивно не любит покрасоваться, прежде всего перед женщинами. И татарин, не подозревая, что бьется с девушкой, сам того не осознавая, начал выкобениваться перед наблюдающими за поединком «орысками», а прежде всего перед молодой «цаплей-уткой», которую он даже не успел по хорошему помять, ощутить в своих руках. Все его движения и позы были продиктованы не столько складывающимся поединком, сколько «игрой на публику». Бояна же впервые в жизни вела настоящий смертельный поединок и меньше всего думала, как она смотрится со стороны, стремясь как можно скорее поразить противника. Татарин, тем не менее, своими красивыми обманными движениями и выпадами пару раз коснулся кольчуги Бояны, но не плотно вскользь, не пробив ее. Бояна инстинктивно в тот момент, когда татарин вторично «красиво» достал ее не отступила, а тоже сделала выпад, ткнув противника острием меча. Меч пробил шубу, но не поддетую под нее кольчугу. Татарин сразу стал осторожнее. Однако шуба ему сильно мешала, он стал потеть и уставать. Осознав, что в одиночку ему с этим «орысом» справиться будет нелегко, татарин стал звать своих товарищей. Но раньше на помощь Бояне пришел отец Андрей, размахивая какой-то дубиной, видимо, что подвернулась ему под руку. Татарин не мог на него не отвлечься, чем и воспользовалась Бояна, сделав глубокий выпад, она на этот раз пробила не только шубу, но и кольчугу. Татарин взвыл, схватившись рукой за кровоточащую грудь, и следующий удар меча сверху, в который Бояна вложила все свое умение и силу, разрубил уже шлем и частично голову…

На крик прибежал еще один татарин, но и он с улицы не сразу обвыкся к церковному полумраку. И времени на адаптацию у него не оказалось. Бояна, извлекшая свой меч из головы второго татарина, не мешкая повторила то же движение, которым срубила голову первому. Эффект получился тот же и уже три трупа лежали на полу церкви, двое без голов и один с полуразрубленной… Большинство, и монголов, и кипчаков в тумене Бурундая были закаленные бесстрашные воины. Но в любом войске найдутся и те, кто всячески избегает боестолкновений, если есть такая возможность. Четвертый татарин оказался одним из таких. Когда он увидел, что из церкви выбежал молодой «орысский» воин с окровавленным мечом, он понял, что его более храбрые товарищи порублены именно этим мечом… и он не захотел, чтобы на том мече оказалась и его кровь, он просто убежал.

Бояне было некогда преследовать убегавшего татарина. Она тут же вернулась в церковь, оглашая ее криками:

– Быстрее все выходите, татары в селе, быстрее к гати!!

Едва оправившись от охватившего их ужаса, с опасением обходя кровоточащие трупы, женщины спешно покидали церковь. Голуба, впервые в жизни столкнувшись со столь бесцеремонным с ней обращением со стороны мужчины, никак не могла прийти в себя, и уже была не в состоянии распоряжаться, примерно так же себя чувствовала и матушка-попадья. Как-то растерялся и отец Андрей и «бразды правления» взяла на себя Бояна:

– Отец Андрей, там возницу убили, садитесь в сани, берите вожжи и гоните их к гати!

Молодой священник с готовностью исполнил распоряжение, не забыв, впрочем, захватить с собой сундучок с книгами. А на улице мимо церкви уже бежали женщины с детьми, изо всех сил ковыляли старики и старухи, а на окраине села загорелось несколько изб – это проникшие из леса татарские «четверки» делали свое дело. Девки под руки вывели из церкви Голубу, Веселина помогла идти матери. Видя, что в таком состоянии, ни Голуба, ни чрезмерно дородная матушка Марфа ни как не смогут сами дойти до гати, Бояна тут же распорядилась посадить их на сани поверх церковной утвари, после чего отец Андрей хлестанул лошадь вожжами. Бояна бежала сзади всех, постоянно тревожно оглядываясь в сторону тына, где по-прежнему шла жестокая сеча и уже трещали под ударами таранов ворота.

13

Милован с десятком опытных оружников бегал по верхней площадке тына по всей его длине, вступая в бой на тех участках, где намечалась опасность, перевес татар. Хорошо еще, что обойти тын по снегу у татар не получалось. В перестрелке лучников в лесу они, даже имея численное преимущество, несли куда большие потери, чем лучники Милована – охотники привыкшие с луком охотится именно в лесу. Куда напряженнее было на самом тыне. Татары шли на приступ волнами, сменяя друг друга, уставших сменяли свежие и напор не ослабевал. Тут еще три десятка ополченцев пришлось срочно отправить в село для борьбы против просочившихся лесом татарских поджигателей. Защитники тына все больше уставали, начали сказываться и потери, убитые и раненые, которых уже некем было заменить – весь резерв был брошен в бой. Слава Богу, прибежавший отец Амвросий сообщил, что по крайней мере все женщины и дети покинули село и ушли к гати и там уже вовсю идет переход и переправа имущества. Но вздохнуть с облегчением не пришлось, к татарам подходили все новые сотни. Милован воспользовавшись кратковременной передышкой, отправил гонца к Ждану с приказом бросать овраг и на снегоступах, что есть силы всем прибыть к тыну – надо было еще хоть немного продержаться. Ждан всегда с полуслова понимал Милована. И здесь он, поставив своих людей на снегоступы, вскоре уже был у тына, а татары от оврага в глубоком снегу не могли за ними поспеть.

Именно с помощью Ждана и его людей удалось отбить очередной приступ. Татары отхлынули и стали перегруппировываться, готовя новую атаку. Милован понимал, что если продолжать удерживать тын до последнего на нем придется положить всех мужчин. Понимал это и Ждан.

– Уходи Мил… забирай всех и уходи. Как только сюда дойдут те, которые от оврага по нашему следу идут, тогда тут нам всем пропасть! – громко, чтобы слышали все, кричал Ждан.

Милован колебался. Долг чести призывал именно его остаться во главе людей прикрывающих общий отход. И на этот раз Ждан понял Милована без слов:

– Мил… не смей здесь остаться! Уходи. Веди мужиков к гати, я с оружниками останусь, задержу поганых, иначе все поляжем. Иди скорей, ради Христа. Без тебя весь народ наш загинет… И племянницу мою, Боянку не забудь… помоги ей, если что…

Милован, конечно, понимал, что Ждан абсолютно прав, и хоть ему было совестно, не по себе, он скрепя сердце скомандовал:

– Всем мужикам-смердам вниз…

По гати непрерывным потоком шли люди, с поклажей и без оной, все движение застопоривалось, когда кто-то оступался и падал, самых немощных вели под руки. Идти, вроде, не так уж далеко, всего двести с небольшим сажен до твердой земли. Но гать была зыбкой, скользкой и узкой. Организованные старостой молодые и средних лет смердки, худощавые, крепкорукие, скорые на ногу, переносили поклажу с саней и тут же возвращались назад и брали следующую – большинству русских женщин всегда приходилось надрывно работать во все времена. Таким образом, перенесли имущество и из церкви и из княжьего и поповского домов. Далеко не так сильны и сноровисты были дворовые княжьи и поповские женщины. Но тяжелее всех пришлось матушке Марфе. Для нее даже езда от церкви до гати на санях далась с трудом. А по гати дородную попадью повели под руки две крепкие девки-смердки. Нелегко пришлось и хрупкой Веселине, но она все же без посторонней помощи пошла по гати, украдкой поглядывая на отца Андрея, который шел, не выпуская из рук все тот же сундучок с книгами. Голуба во время езды на санях до гати немного пришла в себя… но пройдя по гати совсем немного у нее вдруг закружилась голова и она упала, неловко подвернув ногу. Ей попытались помочь находящиеся рядом дворовые девки, но Голуба вообще не могла наступить на ногу, и ее даже вести под руки как матушку Марфу было невозможно. Движение застопорилось на этот раз из-за княгини. Крепких смердок способных нести столь тяжелую ношу, не говоря уж о мужиках, рядом не оказалось. Бояна, шедшая позади всех, спросила, почему встали. Ей ответили, что княгиня Голуба упала и ее не могут поднять. Бояна протолкалась к месту «затора» и увидела, как дворовые девки безуспешно пытаются приподнять стонущую Голубу…