Серебряный лебедь

— Ты и правда некрасивый, — вставила Мелиор Мэри и тут же добавила: — Мистер Поуп, вы ведь не выгоните его, правда? Все-таки хоть какая-то компания.

Том без лишних слов протянул ей свою шершавую руку, и она почувствовала на себе преданный взгляд голубых глаз. Теперь у нее появился друг на всю жизнь.

Но Джон Уэстон был похож на великана, которому в пятку впилась колючка. Он не задумывался над своей семейной жизнью, пока она не стала серьезно беспокоить его. Перед соседями и друзьями он старательно разыгрывал роль брошенного мужа: сначала не желал ни с кем разговаривать, а потом, стоя под восхищенными взглядами миссис Нельсон и миссис Рэккет, такой высокий и могучий, изливал им душу. С их точки зрения, Джон был самым восхитительным мужчиной на свете, а Елизавета — сущей ведьмой. По их мнению, из Мелиор Мэри не могло получиться ничего хорошего, раз она попала под такое дурное влияние, и обе в один голос советовали ему вернуть ребенка, не откладывая дела в долгий ящик.

— Какая от этого польза, мистер Уэстон? Неизвестно, кем она вырастет.

И все посмотрели на несчастную миссис Рэккет, имевшую общего отца с Поупом, а она отвратительно покраснела под париком устрашающих размеров.

— Я поговорю с ее опекуном, — ответил Джон, имея в виду сэра Уильяма Горинга, державшего одну руку на Библии, а другую на бедре горничной. Где еще найти лучшего кандидата, способного подать пример добродетели безгрешного христианского брака!

Прошла зима, и в первые дни весны расцвели нарциссы. Мелиор Мэри, глядя на маленький табунок первых цветов в крытом саду, думала о замке Саттон и вспоминала золотистый ковер, простиравшийся так далеко, что не окинуть взглядом.

Но это время года, пробуждающее в крови первобытные инстинкты, тревожило Елизавету. Среди своей почты она нашла письмо, подписанное знакомой рукой ее опекуна, и, распечатав его, прочла: «Елизавета,

Мне сообщили обо всем, что вы совершили за последнее время, и я настаиваю на разговоре о воспитании Мелиор Мэри. Проклинать вас может только всевидящий Господь, но все же…»

Пространное послание в таком же духе занимало три страницы, и, дочитав его до конца, она почувствовала себя нехорошо. В обмен на свою свободу Елизавета должна была вернуть Джону Уэстону дочь. Недолго она пожила спокойно.

— Раз моя супруга не ответила на письмо, вы сами должны увидеть ее и потребовать возвращения Мелиор Мэри.

— Конечно, Джон, конечно.

Сэр Уильям Горинг похлопал себя по животу и слегка отрыгнул, надув щеки. Только что он великолепно отобедал с Джоном Уэстоном, который потчевал его различной дичью, вареной говядиной, пирогами с бараниной, фруктовыми желе и взбитыми сливками. Все это завершилось исключительным вином, а в качестве последнего штриха был предложен выдержанный портвейн и первоклассный табак.

Набив ноздри до отказа, он подумал, что никогда в жизни не испытывал такого удовольствия. И дело было не в еде и питье, и даже не в том, что его попросили увидеться с капризной подопечной и вразумить ее, хотя эта миссия была ему по душе — он обожал играть роль строгого судьи. Нет, больше всего Уильяму понравилась служанка — она принесла ему кувшин с горячей водой и позже должна была согреть постель. Именно эта пухленькая малышка с большими темными глазами и ниспадающими черными волосами заставила его погрузиться в приятные мысли. А как она многообещающе подмигнула, когда склонилась в реверансе, выражая свое почтение… Когда Уильям Горинг еще раз взглянул на нее, девушка приняла скромный вид, но он совершенно точно запомнил то, другое выражение ее лица. Единственный раз жена не поехала с ним в Саттон, оставшись дома из-за вздувшихся вен на ногах. Накануне его отъезда она сидела в кровати и читала вслух из Библии, а когда он выходил из комнаты, так гневно скосила на него глаза, что Уильям сжался от страха, как и всегда, когда видел ее.

Но теперь все посторонние эмоции были вытеснены размышлениями о восхитительной служанке.

— …И этот Поуп всех шокировал. Ингфилды и миссис Нельсон больше не заходят к нему. Он не общается даже со своей сестрой.

Сэр Уильям опять сконцентрировался на Джоне.

— Поуп? — переспросил он.

— Да, да, — сказал Джон раздраженно. — Этот чертов карлик, который увез мою жену. Она, вероятно, была не в себе, но факт остается фактом — их видят вместе.

Сэр Уильям сморщил губы в маленькое «о».

— В семье Гейджей не все ладно, Джон. Я думаю, сейчас можно сказать об этом прямо. Недавно произошло нечто очень нехорошее.

— Что?

— Дурной брак. Вмешалась плебейская кровь.

Джон тут же вспомнил историю с собственным дедом.

— Такое случается в большинстве семей, — отрезал он.

— Конечно. Но семья Гейджей на виду. Этот чертов повеса Джозеф, а теперь еще Елизавета изображает из себя распутную девчонку.

— Неприятно звучит, — заметил Джон.

— Правда не бывает приятной. Крепитесь. Уже завтра я объясню вашей жене, какова цена греха.

Он налил себе еще порцию портвейна и с наслаждением выпил ее двумя глотками.

— А теперь — спать. Я буду молиться, Джон, и вы тоже молитесь. Если грех Елизаветы действительно оскверняет святые узы брака, это ужасно.

Он глубоко вздохнул и поднялся со стула. Джон тоже встал, но сэр Уильям остановил его:

— Можете не провожать меня. Посидите немного один в тишине. Спокойной ночи.

Когда он шел через Большую Залу за лакеем, освещавшим путь, его надежды возродились. С одной из галерей за ним подглядывала та соблазнительная служаночка. Уильям Горинг поймал ее взгляд, и она тут же скрылась из виду. Но он не обнаружил ее в спальне, когда наконец пришел туда, и с огорчением увидел, что постель уже разобрана. Настроение сразу упало — он так стремился к ней…

Сэр Уильям со вздохом опустился на кровать, и тут дверь бесшумно открылась. В проеме показалась та самая девушка. Свет снаружи ослепил его, но спустя мгновение он был очень удивлен и возбужден тем, что она стоит перед ним совершенно голая.

— Боже милостивый, девушка! — воскликнул он. — Как тебе не стыдно? Что тебе надо?

— О, сэр, — ответила она. — Я пришла к вам за помощью. На мне лежит тяжкий грех вожделения, а я слышала, что вы хороший человек и регулярно возносите молитвы Господу.

Девушка широко и невинно улыбнулась, но глаза выдавали ее.

— Ты должна уйти, — сказал он. Она подошла ближе.

— О, неужели вы не выслушаете мою исповедь, сэр Уильям? Прошу вас, сэр!

С этими словами она упала перед ним на колени, умоляюще взмахнув руками. Сэр Уильям, как ящерица, провел языком по губам.

— Оставь меня, бесстыжая!

Но глаза девушки загорелись неприятным огнем, и она вкрадчиво произнесла:

— Хотите, я покажу вам, что сделали со мной мужчины? Только такой святой человек, как вы, поймет это. Вы ведь даже не знаете, о чем я говорю.

— Всякий блуд ужасен, — ответствовал сэр Уильям. — Это очень дурно. Но все же есть надежда на спасение твоей души, если, конечно, ты и вправду раскаиваешься.

— Да, сэр, конечно.

— Ну, тогда покажи мне, как плохо с тобой обращались, чтобы я мог помолиться за тебя.

Девушка бросила на сэра Уильяма невиданно развратный взгляд и принялась целовать его белые пухлые колени. Все вокруг превратилось в крики, тяжелое дыхание и капли пота — слишком большой вес и возраст пытались угнаться за молодостью и поразительной распутностью, и сэр Уильям на вершине ужасающего блаженства снова и снова выкрикивал: «Бесстыжая, бесстыжая, бесстыжая…» — а она царапалась до крови.

После неприятной встречи со своим опекуном Елизавета прибегла к столь модным в то время ваннам. По совету Поупа она уехала в малоизвестную деревушку близ Малвернских источников, где можно было успокоиться и привести в порядок мысли.

Поуп приехал за ней как раз в тот момент, когда сэр Уильям Горинг влезал в готовую к отъезду карету. Войдя в дом, он нашел Елизавету не в слезах, а в куда более опасном состоянии. Она, побелев, застыла, на стуле и не могла вымолвить ни слова, поэтому суть дела поведала Клоппер, которая, естественно, все подслушала:

— Я прошу прощения, мистер Поуп, но он назвал ее осквернительницей брака и проституткой и сказал, что Мелиор Мэри должна быть немедленно возвращена отцу.

— А что ответила миссис Уэстон?

— Она сказала, что никогда так не сделает, что это разобьет ей сердце.

— И что ответил сэр Уильям?

— Что при необходимости они с вашим мужем будут действовать силой, потом он вышел, а чуть позже вошли вы.

Только через час Елизавета смогла говорить.

— О, Александр, они не могут отобрать ее!

— Им не позволят. У меня дома лежит незаконченное письмо Джону Кариллу, я добавлю туда post skriptum. Пусть он попытается быть связующим звеном между нами и вашим супругом. Он очень влиятельное лицо.

— Он уже делал это однажды, но мой опекун проигнорировал его. Александр, они грозятся применить силу.

Поэт зашагал по комнате, крайне возбужденный.

— Будь я нормальным мужчиной, я бы вызвал Джона Уэстона на дуэль и положил этому конец раз и навсегда. Ничто не доставило бы мне большего, удовольствия, чем сделать ему дырку между глаз. — Он весь кипел от переполнявших его чувств. В нем накопилось много злых шуток. — Но, увы, при моем росте единственное, что я могу сделать, — воткнуть ему кинжал между ног.

Елизавета засмеялась, а Александр продолжал:

— Тогда я посмотрю на Джона Уэстона. Я убью вас во цвете лет, сэр! И вас, сэр Горинг, и вас, и вас!

Он заплясал по комнате, размахивая в воздухе кулаками и нанося воображаемые удары. С него слетел парик, глаза блестели, как у полевой мыши, на которую он в тот момент был очень похож. Это жалкое маленькое тело буквально излучало широту души и величие намерений.

Спустя два дня они направились в Малверн в сопровождении Джозефа Гейджа, тоже пожелавшего принимать ванны и избавившего их от своего присутствия только по прибытии.

— Я одолжу вам Черномазого, — предложил он, услышав рассказ о требованиях Джона Уэстона. — Он не даст Мелиор Мэри в обиду.

— Но надолго ли, Джозеф? Ты же не можешь отдать мне его навсегда, а они могут потребовать своего в любой момент — на следующей неделе или через год. Ситуация безнадежна.

Джозеф задумался, прислонясь к малиновой обивке сиденья кареты и одной рукой опираясь на трость со сверкающим аквамариновым набалдашником. Было ли это показным аксессуаром или способом вложения капитала — никто не знал. О состоянии Джозефа ходили необычайные легенды. Говорили, что его богатства — дома, земли, драгоценности и тайные спрятанные сокровища — превышали богатства, самой королевы Анны. Но доподлинно это было неизвестно никому, даже членам семьи.

Джозеф был загадкой. По лондонским кафе о нем ходили крайне противоречивые слухи. Если верить сплетням, он был и гомосексуалистом, и большим охотником до женской чести. Завсегдатай игорных домов, он не прикасался к картам и не брал в руки кости. Частенько ужиная на рассвете, он, вообще-то, любил сладко проспать всю ночь. Имея высокопоставленных друзей, не гнушался обществом постояльцев гостиниц. Слыл горьким пьяницей, но употреблял только легкое вино. Повеса, посланник дьявола, вольнодумец, был примерным католиком и мягкосердечным человеком. Никто не знал о нем ничего конкретного, а именно к этому он и стремился. Какая-то скрытая часть души была для Джозефа источником спокойствия, его тайной, уголком, где он мог уединиться, когда нельзя доверять окружающему миру. И все эти мысли таились в голове, всегда украшенной модным париком, под которым на самом деле прятались густые светлые волосы. Зеленые глаза с тяжелыми веками всегда придавали ему сонный вид; он был довольно миниатюрен — не очень высок и не слишком толст, его всегда немного улыбающиеся губы могли очаровать любого, но при определенных обстоятельствах они становились тонкими и жестокими. Таков был Джозеф Гейдж.

Теперь же он спросил:

— Ты не думаешь о разводе, Елизавета?

— Как ты можешь такое говорить, Джозеф? Мы ведь воспитаны в одной вере. Развода быть не может!

Он улыбнулся словам сестры.

— Видно, я плохой пример. Не слушай меня. И все же, по-моему, так не любить Джона и не порвать с ним окончательно — столь же грешно, как избавиться от него.

В разговор вступил Поуп:

— Любой мужчина и любая женщина должны действовать в согласии со своей совестью, Джозеф. Если вера Елизаветы сильнее вашей — это ее право.

— Безусловно, — сказал Джозеф, сонно прикрыв глаза под громыхание кареты. Он задремал, но его рука все еще опиралась на прогулочную трость, усыпанную драгоценностями.

Через час они прибыли к Малвернским источникам — в небольшую деревушку, ничем особенно не примечательную, кроме красоты окрестностей. Это место ни в коей мере не конкурировало с другими модными курортами — небольшой клочок земли, ни на что не претендующий, где было трудно встретить кого-нибудь из света. Потому Поуп и предложил туда поехать. Благодаря его неординарной внешности и головокружительному успеху, поэта было несложно узнать, а этого они с Елизаветой хотели меньше всего, не желая давать пищу сплетням.

Но судьба распорядилась так, что в доме, где могло поместиться самое большее двенадцать человек, жили двое знакомых. Одна из них — маленькая злобная вдова с артистическими наклонностями и игривым голоском; казалось, она постоянно приукрашивает свое прошлое, не задавшееся из-за ее вздорной натуры, и скрывает неумение грамотно говорить под обрывочными фразами; другая — худая и бледная девушка, знавшая Елизавету с детства.

С вдовой они столкнулись на лестнице, когда Клоппер сортировала коробки с багажом. Вдова воскликнула:

— Так это же мистер Александр Поуп! Вы меня не помните? Я… миссис Майр. Мой последний муж знал вашего дорогого отца, а мне всегда очень нравилось ваше творчество, и… я очень интересуюсь поэзией, вы… Честно говоря, я пыталась писать… Может быть, вас заинтересует… За стаканом красного вина… Это такое чудесное место, мистер Поуп! Почти невозможно встретить никого из… Я приехала сюда, чтобы немного похудеть в талии и… Самые стройные женщины в Англии, смею… Вы согласитесь с…

Вдова натянуто засмеялась — от ее холодного взгляда не ускользнуло, что за спиной поэта стоят женщина и ребенок. Она немного понизила голос:

— О, о, мистер Поуп! Я сразу не поняла, что вы…

— У слухов не всегда длинные ноги, — заметил Александр, кланяясь. — Добрый день, миссис Майр. Надеюсь, мы еще увидимся.

Подруга детства Елизаветы была такой тихой и незаметной, что обе женщины не знали, что живут в одном доме, пока через три дня не столкнулись лицом к лицу. Поуп остался в комнате и писал, а Мелиор Мэри гуляла с Клоппер. Елизавета в одиночестве принимала ванну и очень удивилась, услышав чье-то восклицание:

— Елизавета? Елизавета Гейдж?

Она обернулась и увидела необыкновенно красивое и в то же время такое изможденное лицо, что испугалась. Глаза женщины, темные и какие-то потусторонние, от ужасного истощения казались в три раза больше обычного, а белая кожа плотно обтягивала скулы. Не требовалось напрягать воображение, чтобы представить под ней скелет. И все же она притягивала взор угасающим .великолепием умирающей бабочки…

— Амелия? Не может быть! Амелия Фитсховард?

— Может быть, — проговорила женщина, беззвучно смеясь и кладя тонкую белую руку на горло. — Очень даже может быть. Теперь я Амелия Харт. Мой муж умер два года назад. Я вдова. А ты?

— Жена, — напряженно ответила Елизавета. — Неверная жена. Я ушла от мужа.

Амелия улыбнулась, и, казалось, это причинило ей боль — так тяжело она дышала.

— Я здесь из-за болезни, как ты, вероятно, догадалась. Знаешь, тут есть крошечное, но очень милое кафе без названия. У тебя найдется время посидеть со мной?

Просьба не выглядела настойчивой, но по взгляду глубоких глаз Амелии, такому смелому в детстве, было очевидно, что со дня смерти мужа одиночество навалилось на нее всей тяжестью.

— Замечательное предложение, — согласилась Елизавета. — Я здесь с моим другом-поэтом, который больше всего на свете любит ото всех закрываться и писать для потомков, и с дочерью — ей ничто не доставляет большего удовольствия, чем повсюду таскать меня в поисках всяких безделушек.

— У тебя дочь? — оживленно спросила Амелия. — У меня тоже. И сколько ей лет? Моей девочке девять.

— Мелиор Мэри восемь, — ответила Елизавета, и они обнялись, радуясь, что смогли встретиться в этой маленькой деревушке, где весна лечит, и поделиться приятными воспоминаниями веселого детства.

Устроившись в забавном маленьком кафе, которое на самом деле являлось задворками кондитерского магазина, прославившегося своими сладостями, они всматривались друг в дружку.

— Не смотри на меня так пристально, — попросила Амелия. — Я знаю, что от меня остались кожа до кости, хотя и стараюсь есть как можно больше. Но что-то опустошает меня. Эта ужасная болезнь когда-нибудь меня убьет.

И правда, увидев Амелию без мантильи, Елизавета была поражена костлявостью ее фигуры.

— Давно ты в таком состоянии?

— С тех пор как родилась Сибелла. Скорее всего, у меня чахотка.