Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений - Анджела Стент на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

В 1992 году перед Белым домом встала необходимость заново выстроить двусторонние российско-американские отношения, и опыт холодной войны был здесь плохим подспорьем. Администрация Буша повела себя осторожно и реагировала на крах СССР весьма осмотрительно, воздерживаясь от публичной победной риторики. В Вашингтоне понимали, что в этот трудный переходный период к России следует проявлять уважение. Администрация Буша избрала ту же политическую линию, какой придерживалась в ноябре 1998 года, когда рухнула Берлинская стена, и старалась не бередить и без того болезненные чувства россиян в момент, когда перед теми лежала полная неизвестность. На смену знакомому противнику в лице СССР пришли пятнадцать новых государств, по большей части с новой конфигурацией границ, а территория самой России резко сократилась – такой она не была с XVII века. Все эти пятнадцать государств пытались осознать новую реальность и определиться, как им жить дальше. Огромное и страдающее массой проблем общество в один момент отбросило семь десятилетий коммунизма, но в каком направлении дальше двинется вся эта колоссальная конструкция, было неясно. И в Вашингтоне не было единого мнения о том, каковы должны быть цели США в отношении посткоммунистической России. Как отозвался о том периоде один из высокопоставленных сотрудников администрации Буша, «иметь дело с раненым противником не менее сложно, чем с надутым и уверенным в себе»{22}.

Администрация Буша не решилась на кардинальный пересмотр отношений с постсоветской Россией; возможно, свою роль сыграло то, что это был год президентских выборов и на первый план выдвинулись внутренние проблемы. В Белом доме сосредоточили внимание на самых неотложных проблемах – ядерные вооружения и экономическая помощь, – но от слишком смелых инициатив решили воздержаться. В выборном 1992 году было не до новой политики, и глубоко вникать в возможные источники проблем на постсоветском пространстве никто не собирался. Разве что государственный секретарь Джеймс Бейкер настаивал, что важно открыть посольства США в каждом из 12 новообразованных постсоветских государств, дабы подтвердить, что США поддерживают их независимость в долгосрочной перспективе. Большинство сотрудников Европейского бюро Госдепартамента возражали.

Новое российское правительство со всех сторон подвергалось нападкам. Борис Ельцин и его команда младореформаторов столкнулись с ожесточенным противодействием коммунистов и других фракций на Съезде народных депутатов, и последние в конце концов добились отставки новой команды управленцев, которых прозвали «мальчики в розовых штанах»{23}. Первый саммит Буша с Ельциным состоялся в Кэмп-Дэвиде 1 февраля 1992 года. Учитывая скептическое отношение к Ельцину ряда сотрудников администрации, эта встреча имела критически большое значение. Советник Ельцина впоследствии признался, что российский президент два или три дня репетировал, готовясь к тому, что считал для себя «большим экзаменом»{24}. Несомненно, этот экзамен он сдал на ура и сумел-таки убедить скептиков, что он безусловно способен вести вперед новую Россию. Вскоре соратники Буша пришли к заключению, что судьба российских реформ зависит от одного человека – Бориса Ельцина. Как выразился в те дни один из сотрудников администрации, «единственная альтернатива Ельцину – Сталин и авторитарные режимы»{25}.

На протяжении 1990-х годов в Вашингтоне повторяли как мантру, что если не будет Ельцина, к власти снова вернутся коммунисты и это будет катастрофой. В отсутствие устоявшихся стандартов в отношениях между США и новой Россией обеим сторонам приходилось немало импровизировать в плане институционализации двусторонних отношений. Одной из первых таких импровизаций было решение о том, к кому перейдет постоянное место СССР в Совете Безопасности ООН, которое страна получила еще в 1945 году. Российские власти не без трепета обратились за консультацией к американскому профессору права Ричарду Гарднеру, и он дал разъяснение, почему Россия с юридической точки зрения должна быть объявлена преемником Советского Союза. Его мнение послужило решающим доводом, на основании которого Россия унаследовала постоянное место СССР в Совете Безопасности. И все же, поскольку оставалось много сомнений, действительно ли Россия вправе считать себя законной наследницей СССР, передачу места постарались провести тихо, не привлекая внимания, – в выходные дни просто взяли и перевесили табличку: «Россия» вместо «СССР»{26}. Таким образом Россия и стала тогда наследницей Советского Союза и унаследовала его посольства, его министерства – а также его долги.

В 1992 году повестка российско-американских отношений была весьма скудна. Президент Джордж Буш-старший и его ключевые советники – генерал Скоукрофт и госсекретарь Бейкер – были реалистами и в целом рассматривали внешнюю политику скорее через призму интересов США. Сразу после окончания холодной войны экспорт демократии вовсе не числился среди их приоритетов. А кроме того, они понимали, как важно не оскорблять Россию в период, когда она находится в таком ослабленном состоянии.

Как обезопасить ядерное оружие

В 1992 году самой насущной заботой Вашингтона было судьба арсеналов атомного, химического и биологического оружия СССР. Ядерный арсенал начитывал более 11 тыс. единиц стратегического ядерного оружия (способного нанести удар по континентальной территории США) и по меньшей мере 15 тыс. единиц тактического ядерного оружия{27}. Кто унаследует его? Кто может завладеть им? В чьих руках оно в итоге окажется? И против кого может быть применено? У этой проблемы имелось два аспекта: как быть с ядерным оружием самой России и как гарантировать, что остальные постсоветские государства останутся зоной, свободной от ядерного оружия. Ведь на месте одной ядерной державы теперь появилось целых четыре: Россия, Беларусь, Украина и Казахстан. Украина, например, которая была независимым государством всего два кратких периода в истории, в одночасье сделалась третьей в мире ядерной державой.

Больше всего Вашингтон страшился тройной ядерной утечки: того, что оставшиеся не у дел советские ученые-ядерщики будут продавать свои услуги государствам или негосударственным организациям, желающим обзавестись собственным ядерным арсеналом; того, что злоумышленники могут похитить ядерные материалы с кое-как охраняемых советских баз и продать их всем желающим; и наконец незаконной передачи ядерных технологий как таковых в третьи руки.

Сотрудники администрации Буша всеми силами старались ликвидировать эти три угрозы. Что касается первой из них, то следовало добиться, чтобы ядерное оружие осталось только у России. В мае 1992 года госсекретарь Джеймс Бейкер – после трех месяцев неимоверно напряженной дипломатической деятельности – и министры иностранных дел России, Украины, Казахстана и Беларуси подписали так называемый Лиссабонский протокол к Соглашению о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), которое СССР и США подписали в июле 1991 года. Согласно протоколу, три государства – Украина, Казахстан и Беларусь – «в максимально сжатые сроки» должны были избавиться от ядерного оружия и присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Кроме того, Бейкер предложил, чтобы США и Россия взяли на себя обязательства существенно сократить количество стратегических ядерных вооружений.

Следующим крупным достижением администрации Буша стала программа Нанна – Лугара, важность которой так до сих пор и не оценена по достоинству. Эо был прорыв исторического масштаба и редкий пример истинного двустороннего сотрудничества. Один из инициаторов программы, сенатор Ричард Лугар, посвятил себя цели сокращения угрозы ядерной войны еще в бытность мэром Индианаполиса. Тогда, как Лугар рассказывал позже, он впервые осознал, что его город мог бы стать мишенью для ядерного удара СССР по Соединенным Штатам{28}.

В ноябре 1991 года, незадолго до распада СССР, сенаторы Ричард Лугар и Сэм Нанн разработали закон Нанна – Лугара, учреждавший программу совместного сокращения ядерной угрозы, на которую из бюджета Министерства обороны выделялось $1,27 млрд. В декабре 1991 года президент Буш утвердил этот закон. Это была новаторская программа, которая, по словам сенатора Нанна, «была призвана помочь государствам бывшего Советского Союза ответственно обращаться с оружием массового поражения»{29}. Ее главные цели состояли в том, чтобы обеспечить безопасность ядерных материалов за счет оказания помощи бывшим советским государствам в организации мер предосторожности и в уничтожении запасов ядерного, химического и биологического оружия, а также связанных с ними материалов и средств доставки. Кроме того, программа предусматривала переподготовку проживавших в прежде закрытых «ядерных» городках и оставшихся без работы ученых-ядерщиков и членов их семей, чтобы они могли найти достойную работу на новом месте и не начали продавать свои знания государствам, заинтересованным в приобретении ядерных материалов. Эта программа сыграла важную роль в снижении угрозы неподконтрольного ядерного оружия на постсоветском пространстве{30}.

Но главная трудность состояла в том, чтобы сформировать в самой России группу заинтересованных людей, ясно осознающих, что обеспечить безопасность ядерного оружия и ядерных объектов страны выгодно для них самих. Раздосадованные медлительностью, с какой американские правительственные ведомства продвигали эту повестку, сотрудники Белого дома не только поддерживали прямые контакты с российским правительством, но также стимулировали сотрудничество между американскими и российскими ядерными исследовательскими центрами{31}. Одновременно администрация Буша запустила процесс превращения Украины и Казахстана в безъядерные государства.

Экономическая помощь: нет новому плану маршалла

Многие чиновники и сторонние наблюдатели критиковали администрацию Буша-старшего за недостаточную помощь постсоветской России в ее попытках вновь обрести почву под ногами. Егор Гайдар рассказывал, каково было проснуться утром 1 января 1992 года в новой стране: «Вокруг была жуткая, невероятная неразбериха. У нас не было ни денег, ни золота, ни зерна, чтобы дотянуть до следующего урожая. Это все равно что лететь на самолете и, зайдя в кабину пилотов, обнаружить, что за штурвалом никого нет»{32}. Сторонники более обширной помощи ссылались на действия США в период после Второй мировой войны. В январе 1947 года госсекретарь Джордж Маршалл выдвинул план, получивший потом его имя – план Маршалла. В рамках этого плана предполагалось выделить $13 млрд в помощь государствам Западной Европы, отчаянно пытавшимся заново отстроить разрушенные войной национальные экономики после суровой послевоенной зимы. Тогда в Америке опасались, что без такой помощи во Франции, Италии, а возможно, и в других странах к власти могут прийти коммунисты. Помощь, предоставленная в рамках плана Маршалла, сыграла решающую роль в обеспечении последующего благополучия – и политической стабильности – Западной Европы. Теперь, когда дело шло к развалу Советского Союза, его экономическое положение день ото дня становилось все более шатким. В США раздавались голоса, призывавшие американское правительство повторить опыт 1947 года и предоставить России солидный пакет помощи, который гарантировал бы, что страна в своем развитии отступит от коммунизма{33}.

Споры вокруг этой темы стали частью предвыборной кампании. В 1992 году Буш испытывал давление со стороны кандидата в президенты США Билла Клинтона, который в рамках своей кампании предлагал подготовить пакет полноценной помощи для России, чья экономика с трудом оправлялась от коллапса и где в суровый зимний период существовала реальная угроза голода. Экс-президент США Ричард Никсон, вступив в довольно неожиданный альянс с Клинтоном[9], призывал Буша больше делать для России{34}. В марте 1992 года в прессу просочилась «секретная» памятная записка Никсона, озаглавленная «Как проиграть холодную войну», где он предупреждал, что объем американской помощи России является «жалким и неадекватным ответом»{35}. Брент Скоукрофт полагал, что США могли бы предоставить России больше помощи, и объяснял скромный уровень поддержки жесткими бюджетными ограничениями{36}. Ричард Армитедж, первый координатор помощи США бывшему Советскому Союзу, тоже утверждал, что США следовало бы оказывать более щедрую помощь. Однако Конгресс не соглашался выделить больше изначально обещанных $480 млн{37}. В ходе «Операции “Дать надежду”» Соединенные Штаты предоставили 62 городам бывшего СССР гуманитарную помощь в виде продовольствия и медикаментов. Вместе с тем США отклонили идею нового плана Маршалла для России и ограничили ее участие в программах помощи{38}.

Опасения относительно России повлияли и на политику администрации Буша в области продвижения демократии. Армитедж вспоминает, как спросил у кого-то из высокопоставленных немецких чиновников, сколько, по их мнению, России потребуется времени на переход к демократии. Те ответили, что если у ГДР это займет 40 лет, то России потребуются все 70{39}. Даже если в американских правительственных кругах кое-кто и страшился возвращения коммунизма, решимости и желания переделывать российское общество у этих людей не было. Зато очень утешало отсутствие эксцессов: в России не намечалось ни югославского сценария полномасштабной гражданской войны с этническими чистками, ни повального голода, ни экономического краха, ни ядерного конфликта с Украиной. Вашингтон проводил политику сдержанности. В тот выборный год Белый дом занимали совсем иные заботы.

И все же администрация Буша предприняла ряд значительных шагов. В 1992 году была созвана международная конференция по вопросам помощи России, на которой было объявлено о подготовке пакета многосторонней помощи на сумму в $24 млрд. Были проведены еще три конференции доноров. Но многое из обещанного тогда России так и не дошло до нее. Один из ключевых советников Ельцина Анатолий Чубайс утверждал, что если бы те $24 млрд поступили в Россию, они весьма благотворно повлияли бы и на Россию, и на состояние российско-американских отношений: «Печально, что так получилось. Соединенные Штаты упустили шанс»{40}. Конгресс все же утвердил «Закон о поддержке свободы»[10], который предусматривал выделение средств на демократизацию. Кроме того, США создали Совет североатлантического сотрудничества (возглавляемый НАТО форум, куда были включены все постсоветские государства) и выдвинули предложение заключить СНВ-2 (Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений) для дальнейшей ликвидации ядерных арсеналов. Однако о перспективах фундаментальных перемен в России в публичной риторике упоминалось мало и ожидания в отношении глубины этих перемен были весьма скромны.

Осмотрительная российская политика Джорджа Буша-старшего отличалась от политики пришедших ему на смену администраций Билла Клинтона и после – Джорджа Буша-младшего. На словах эти президенты выражали приверженность идее укрепления российско-американских отношений, поддерживали крупные политические инициативы в этой области, что породило надежды на возможность качественных изменений в двусторонних отношениях. Но надежды эти так и не оправдались.

Глава 1

Шоу Билла и Бориса

Незадолго до того, как принести президентскую присягу в январе 1993 года, Билл Клинтон провозгласил, что происходящее в России – «нечто самое фантастическое в истории. Это не просто конец коммунизма или конец холодной войны – это уже прошло, с этим уже покончено. Там начинается что-то, причем что-то новое. Понять, что это, как с этим работать и как нам действовать, чтобы все двигалось в нужном направлении, – вот что от нас требуется»{41}. В самом деле: трудная задача поддерживать трансформацию посткоммунистической России и определять ее новое место на международной арене все восемь лет, что Клинтон занимал президентский пост, требовала от его администрации массы внешнеполитических усилий. Все эти годы интенсивные и временами достаточно бурные личные взаимоотношения американского и российского президентов определяли характер двусторонних отношений США и России.

Администрация Клинтона с самого начала дала повод для радужных надежд на восстановление американо-российских отношений в ходе второй – и более амбициозной по замыслу – перезагрузки со времен краха СССР. Однако к концу второго президентского срока Клинтона стало ясно, что эти ожидания не оправдались. Не исключено, что им и не суждено было оправдаться. Было очевидно, что отношения с Россией в лучшем случае можно назвать выборочным партнерством, в рамках которого уживались сотрудничество и конкуренция, пускай и всякий раз в иных пропорциях. Что бы ни случилось, Россия за это время ни при каких обстоятельствах не превратилась бы в демократию западного образца, а влияние Америки на внутреннее развитие России так и осталось бы ограниченным.

Каркас двусторонних отношений, выстроенный в эти годы, во многих аспектах предопределил характер взаимоотношений между Вашингтоном и Москвой на годы вперед как по процедуре, так и по содержанию. Многие вопросы, по которым Клинтон и Ельцин вели споры, и по сей день не прояснены. И вообще за последние двадцать лет в отношениях между США и Россией наблюдалось гораздо больше преемственности, чем готовы были бы признать республиканцы или демократы. И это потому, что, как выразился один сотрудник президентских администраций Буша-старшего и Буша-младшего, «иметь дело приходится с тем, что тебе досталось от предшественника»{42}.

Итоги политики Клинтона до сих пор остаются предметом жарких споров. Действительно ли администрация Клинтона стала тем решающим фактором, который обусловил приход в Россию демократии и рынка? Или, как утверждали в 2000 году республиканцы (в чем их поддерживают и некоторые левые), администрация Клинтона «подвела российский народ» и смотрела сквозь пальцы, как набирает силу коррупция? Не стоило бы Вашингтону поменьше продвигать «шок» и побольше ставить на «терапию»[11] экономики, как высказался однажды главный специалист по России в администрации Клинтона и бывший заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт? Правильно ли было расширять НАТО на Восток, принимая в его состав бывших союзников СССР по Варшавскому договору и государства Балтии? Не следовало ли США вместо этого выстраивать систему евроатлантической безопасности нового формата, с включением России? И возможно ли это было в принципе?

«Знаток России»

После своего прихода в Белый дом Билл Клинтон сумел воспользоваться уникальной возможностью кардинально изменить ландшафт американо-российских взаимоотношений. Эта перестройка стала одним из лейтмотивов восьмилетнего президентства Клинтона, и хотя двусторонние отношения постоянно наталкивались на препятствия и разногласия, был достигнут существенный прогресс. Как пишет Тэлботт, президент быстро стал «главным знатоком России в правительстве США» и оставался таковым все свои президентские годы{43}. Клинтон учредил группу советников-специалистов по России во главе со своим однокашником, также стипендиатом Родса[12] Строубом Тэлботтом, много знавшим о России и ее культуре. Будущий президент Клинтон подливал ему чаю в их комнате в оксфордском общежитии, пока сам Тэлботт корпел над переводом мемуаров генсека Никиты Хрущева[13]. Именно Тэлботт надоумил Уоррена Кристофера, тогда исполнявшего обязанности госсекретаря, создать отдельное подразделение по делам постсоветских государств (за исключением прибалтийских), чтобы им уделялось надлежащее внимание во внешней политике США. Тэлботт был назначен первым послом по особым поручениям в так называемые новые независимые государства{44}. До этого делами Советского Союза ведало Европейское бюро Государственного департамента.

Кроме того, новая администрация принесла в Белый дом либерально-интернационалистские воззрения на внешнюю политику, согласно которым чем больше демократии, тем более безопасным будет мир. Отсюда следовало, что США должны активно влиять на трансформацию внутреннего облика России. Администрация Клинтона избрала политику гораздо более активного вмешательства в дела России, чем администрация Джорджа Буша-старшего. В команде Клинтона искренне верили, что демократическое преобразование России является предпосылкой для более доброкачественной внешней политики. В 1993 году, выступая в Военно-морской академии США в Аннаполисе, Клинтон обозначил исходное условие отношений с Россией. Он призвал к «стратегическому союзу с российскими реформаторами» и предостерег, что «опасность определенно возникнет, если российские реформы сойдут на нет – если страна вернется к авторитаризму или рассыплется, погрузится в хаос. Мир не может допустить, чтобы югославские раздоры повторились в такой огромной стране, как Россия, раскинувшейся на одиннадцать часовых поясов и обладающей арсеналом ядерного оружия»{45}.

Основополагающая идея политики Клинтона состояла в том, что демократии не воюют друг с другом. Отсюда вытекало непреложное требование для США – прикладывать все усилия, чтобы способствовать развитию российской демократии. Кроме того, учитывая, что экономическая и политическая свобода неразрывно связаны, рыночное общество, основанное на частной собственности, в конечном счете должно было создать более демократический общественный строй. Третье предположение команды Клинтона состояло в том, что Запад должен продвигать американскую, ориентированную на рынок экономическую модель в противовес европейской социально-демократической модели (это мнение находило полное понимание у экономистов-либералов в правительстве Ельцина). То есть России следует немедленно начать приватизацию и как можно больше сократить роль государства. Как считали в администрации Клинтона, главная угроза успешной трансформации России – возвращение к власти коммунистов. Этим и объясняется безоговорочная поддержка Бориса Ельцина при всех особенностях его характера.

Была одна проблема, которая по важности превосходила все прочие. В Белом доме понимали, какую великую опасность представляют гигантские запасы российских ядерных вооружений и материалов для изготовления ОМП, которые не находились под полным контролем центральной власти, могли быть похищены и проданы государствам-изгоям. Поэтому первостепенной задачей Вашингтона было усиление начатых администрацией Буша программ по ядерному нераспространению, а также инициатив Нанна – Лугара. Администрация Клинтона была исполнена решимости поддерживать суверенитет и независимость постсоветских государств и стимулировать постепенный переход России к постимперской внешней политике. Наконец, в администрации Клинтона понимали, что утрата былой роли сверхдержавы болезненна для России и нужно чем-нибудь подсластить эту горькую пилюлю – признание своего ослабшего влияния в международных делах. США уговорили другие страны Запада предложить России некоторые атрибуты великой державы, в том числе ассоциацию с «Большой семеркой» – группой ведущих индустриальных стран мира, – а позже и членство в этой группе, что сделало ее «Большой восьмеркой» (G8), а кроме того, партнерство с НАТО.

И все же не исключено, что Вашингтон переоценил силу влияния США на экономическое развитие России. Экономическая команда Клинтона поддерживала идею, что Россия должна добиться макроэкономической стабилизации посредством шоковой терапии. Такого мнения придерживался также главный советник Ельцина по экономическим вопросам Егор Гайдар и его небольшая команда либералов-реформаторов. Они считали, что в России, где практически все принадлежит государству, поэтапный переход к капитализму невозможен{46}. «У нас не было ни денег, ни золота, ни зерна, чтобы дотянуть до следующего урожая, – объяснял Гайдар. – Это было такое время, когда делаешь все, что в твоих силах, и в самом спешном порядке. Времени на размышления не было»{47}. Но оказалось, что капитализм на российский лад мало чем походит на то, что рассчитывали увидеть американские экономические советники{48}. Пока тянулись 1990-е, становилось все очевиднее, что Россия строит своего рода «Дикий Восток» – уникальную разновидность капитализма, непрозрачную, с таким уровнем коррупции и сращивания бизнеса и власти, какого Вашингтон и предположить не мог. В США некоторые критики винили администрацию Клинтона в том, что она умышленно подталкивала Россию к развитию именно этой формы капитализма, которая довела большинство россиян до нищеты и позволила невероятно обогатиться кучке коррумпированных олигархов{49}. Однако эти обвинения сильно переоценивают силу внешнего влияния на выбор того уникального пути, по которому пошла российская экономика.

В основе философии команды Клинтона лежала вера в возможность крупномасштабной трансформации российского общества. Но сама эта вера противоречила всему ходу российской, а затем советской истории. На протяжении тысячелетия Россией правили не законы, а личности. И личности всегда значили больше, чем институты, а неформальные механизмы – больше, чем официальные структуры. Историки России – как российские, так и иностранные – не зря отмечают, что на протяжении столетий в России существовало авторитарное правление, противоборствующие кланы сменяли друг друга у кормила власти и по традиции смиренно почитали всемогущего властителя – будь то царь или генеральный секретарь, – даже если временами власть правителя была скорее номинальной, чем реальной, и приближенная к нему группировка пользовалась большим влиянием{50}. Царизм – потомственная монархия, где общественное и имущественное положение аристократии находилось в зависимости от благорасположения царя, – сменило советское государство, столь же патримониальное, только теперь роль покровителя взяла на себя КПСС. Ни при одной системе правления в России не только не практиковались, но даже и не признавались уважение к собственности и верховенство закона.

Специалисты по России в команде Клинтона, разумеется, ясно осознавали последствия этих извечных факторов в истории России. Но при этом они полагали, что крах Советского Союза впервые за историю страны открывает возможность для слома этих вековых традиций и модернизации России в демократическом духе. В то же время, если учитывать американские политические циклы, у команды Клинтона был ограниченный временной горизонт – особенно на фоне многовековой российской истории. У них было в лучшем случае восемь лет, чтобы стимулировать начало радикальной трансформации России. Даже если они и понимали, что это наисложнейший вызов, без их дерзости мышления и чрезвычайного упорства они, скорее всего, смогли бы сделать гораздо меньше.

Вашингтон и Москва: новые перспективы

Наибольшие успехи инициированной Клинтоном перезагрузки, если смотреть с американской точки зрения, лежали в области внешней политики: удалось превратить Украину, Беларусь и Казахстан в безъядерные государства, сохранить партнерство с Россией на Балканах (хотя и ценой больших уступок по Косову), преодолеть сопротивление России в вопросе расширения НАТО и интегрировать Россию в «Большую семерку» в качестве заинтересованной стороны. Правда, сохранялось значительное расхождение взглядов по Ирану. Однако все достигнутые успехи касались проблем, по которым Вашингтон убеждал Москву предпринять шаги, чему она изначально противилась.

Один из первых вызовов, с которыми столкнулась администрация Клинтона, – необходимость расширить круг лиц, заинтересованных в отношениях с Россией. Количество таковых со стороны США всегда было весьма ограниченным – по сравнению с теми, кто занимался Китаем, – отчасти потому, что двусторонние экономические отношения России и США были более чем скромными. За два с лишним десятка лет после краха коммунизма редко когда с той или другой стороны появлялась сколько-нибудь значительная группа заинтересованных лиц, систематически настаивавшая на улучшении отношений. Совсем иначе было дело в отношениях России с Западной Европой: здесь круг заинтересованных лиц на протяжении 1990-х годов стремительно расширялся благодаря росшим как на дрожжах экономическим связям.

Еще в начале президентства Клинтона его команда выдвинула идею, как сформировать такую группу заинтересованных в отношениях с Россией людей. В 1993 году была образована двусторонняя комиссия по экономическому сотрудничеству под совместным председательством вице-президента США Эла Гора и премьер-министра России Виктора Черномырдина. Инициатива эта изначально исходила от министра иностранных дел России Андрея Козырева, считавшего, что это хороший способ упорядочить межведомственное сотрудничество с российской стороны{51}. Двусторонняя комиссия, существовавшая вплоть до прихода в Белый дом Джорджа Буша-младшего и впоследствии восстановленная при Бараке Обаме, учредила рабочие группы по ряду вопросов – включая космос, энергетику и экономику, – которые были призваны сформировать сети связей между чиновниками обеих стран. Это гарантировало бы непрерывный диалог между ними и кровную заинтересованность в успехе двусторонних отношений.

Другим вызовом 1990-х годов как для Америки, так и для России стала необходимость совместить их расходящиеся взгляды на судьбу постсоветского пространства. США последовательно поддерживали независимость и суверенитет государств, которые образовались на этой территории, и в первые десять лет собирательно называли их Newly Independent States – «новыми независимыми государствами». США отказывались признавать СНГ – Содружество независимых государств, – рассматривая его как попытку России сохранить за собой чрезмерно сильное влияние на соседние государства. Как только СССР развалился, США, как уже упоминалось, не мешкая начали открывать свои посольства в каждом из новообразованных государств; ни одной другой западной державе не хватило на это ресурсов. А ввиду того что на некоторые из этих новообразованных государств независимость свалилась как снег на голову, они жаждали совета по конституционному строительству и обращались к американцам за помощью{52}. США настаивали, что Россия не должна иметь своей сферы влияния на постсоветском пространстве. В России же еще с начала 1990-х годов настаивали, что эти страны являются частью так называемого ближнего зарубежья, а следовательно, у России есть право на особые отношения с этими ближними соседями. В январе 1993 года первый российский посол в США Владимир Лукин заявил, что отношения между Россией и бывшими советскими республиками «должны считаться идентичными тем, что существуют между Нью-Йорком и Нью-Джерси»{53}.

Но в Вашингтоне сохранялась озабоченность и по поводу того, что может произойти внутри самой России, начиная от судьбы ядерного оружия и перехода к демократии и заканчивая возможностью вооруженных столкновений или голода. Поэтому Клинтон сосредоточил усилия на том, чтобы выстроить отношения с Ельциным. Личные взаимоотношения между российским и американским лидерами всегда имели несоразмерно большое значение с учетом экзистенциальных вызовов перед каждой из двух ядерных сверхдержав и отсутствия сколько-нибудь сильных институциональных связей между ними. Однако взаимоотношения Ельцина и Клинтона были особенно активными и особенно значимыми, отчасти потому, что оба были выдающимися личностями. Тем не менее, если судить по их автобиографиям, у Клинтона к концу президентского срока сложилось более позитивное отношение к его российскому коллеге, а у Ельцина – наоборот. Вероятно, это было неизбежно, учитывая разницу в могуществе и влиянии двух стран. «Ельцин питал неоднозначные чувства к Соединенным Штатам, – отмечает некий высокопоставленный чиновник ельцинской эпохи, – что было следствием советских времен»{54}. Клинтон испытывал «больше доверия к Ельцину» после их первой официальной встречи, состоявшейся в апреле 1993 года в Ванкувере. «Мне он понравился. Он был здоровенный, как медведь, и полон противоречий – учитывая реальные альтернативы, России, можно сказать, повезло, что именно он оказался у руля»{55}.

Человеку, как известно, свойственно истолковывать поведение и мотивы других людей сквозь призму собственного жизненного опыта. Клинтон часто – особенно в самые сложные моменты – общался с Ельциным и объяснял себе его действия, опираясь на опыт общения со своим отчимом-алкоголиком (причем сравнение было в пользу Ельцина){56}. Хотя его готовность относиться к Ельцину с юмором, несомненно, помогла Клинтону избежать нескольких серьезных столкновений, он все же мог недооценивать другие факторы, стоявшие за часто непредсказуемым поведением Ельцина, в том числе давление со стороны внутрироссийских политических сил. Клинтон дает весьма доброжелательную итоговую оценку Ельцину: «При всех его физических проблемах и порой непредсказуемости он всегда был мужественным и прозорливым лидером. Мы доверяли друг другу и вместе добились многого»{57}.

Ельцинская оценка Клинтона не так лестна. «Билл Клинтон – видная фигура в истории США», – пишет Ельцин, признавая, что при первой встрече его «совершенно потряс этот молодой, неизменно улыбчивый человек, энергичный, красивый»{58}. Начальник охраны Ельцина и его друг-собутыльник Александр Коржаков сообщает, что Ельцин воспринимал Клинтона как младшего брата{59}. На конфликт Клинтона с Конгрессом по поводу его интрижки с Моникой Левински и возможный импичмент Ельцин смотрел сквозь призму собственного жесткого противостояния с Думой, которая тоже намеревалась отрешить его от власти. Более того, Ельцин заявляет, что еще в 1996 году его разведка донесла, что республиканцы замыслили внедрить в Белый дом красивую молодую женщину, чтобы она соблазнила Клинтона, а затем раздуть скандал, который позволит сместить его с поста президента. Ельцин уверяет, что решил не делиться этой информацией с Клинтоном. Тем не менее чем сильнее его осаждали дома, тем больше он отдалялся от США. В конце президентства Ельцин пришел к убеждению, что администрация Клинтона предала его; об этом, на его взгляд, говорили развернутые американцами бомбардировки Сербии во время войны в Косове, расширение НАТО и само отношение США к России – как считали в Москве, ее воспринимают скорее как потерпевшую поражение державу, нежели как ровню{60}. Сегодня западные обозреватели нередко считают, что это Владимир Путин внушает своим согражданам, будто США относятся к их стране пренебрежительно и свысока. На самом же деле жалобы эти уходят корнями в ельцинскую эпоху и во многом имеют источником самого Ельцина. Распространяться они стали на излете его президентства.

Как Ельцину помогали удержаться у власти

В 1990-е годы Вашингтон верил, что при всех своих недостатках Ельцин был тем лидером, которого американцам следует поддерживать, чтобы не допустить в России возврата к режиму советского типа, создающему угрозу интересам США и международной стабильности. Не успел новый президент России прийти к власти и дать старт широким рыночным реформам, как тут же оказался под плотным огнем критики со стороны целого спектра оппонентов, включая коммунистов и ультраправых националистов. Первый крупный кризис разразился осенью 1993 года. Между Ельциным и законодательным органом, созданным еще по старой, советской Конституции, возник конфликт по поводу предложенных правительством экономических реформ и новой Конституции России. Ельцин обещал еще более радикальные меры приватизации и созвал Конституционное совещание, чтобы разработать проект постсоветской Конституции. Его политика все больше подвергалась яростным нападкам со стороны вице-президента, ветерана афганской войны Александра Руцкого и председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова. 21 сентября Ельцин бросил прямой вызов противникам и своим указом распустил Верховный совет и Съезд народных депутатов. Верховный Совет и группа народных депутатов не подчинились указу и в ответ объявили о смещении Ельцина с поста президента, назначив вместо него Руцкого. Тем временем сторонники Верховного Совета вооружились и засели в здании парламента (Доме Советов). Исчерпав возможности мирного разрешения конфликта и так и не добившись компромисса с Верховным Советом, Ельцин 3 октября отдал войскам приказ о штурме Дома Советов с применением бронетехники. То была первая и единственная серьезная вспышка насилия в столице страны после распада Советского Союза. В ходе боевых действий погибли как минимум 147 человек.

В конфликте Ельцина со Съездом народных депутатов Соединенные Штаты приняли сторону Ельцина. Когда на улицах Москвы еще продолжалось противостояние, Клинтон заявил репортерам: не может быть никаких сомнений, что Ельцин «в лепешку расшибся», лишь бы только не разрешать конфликт силой. А когда мятежники сдались, Клинтон позвонил президенту России и высказал слова поддержки{61}. Главы европейских государств тоже приняли сторону Ельцина. Для многих россиян – сторонников реформ события октября 1993 года стали отрезвляющим и переломным моментом в пока еще короткой истории посткоммунистической России. «У нас не было другого выхода, кроме как поддержать Ельцина, – говорит Томас Пикеринг, в то время посол США в России, – это были отголоски августовского путча 1991 года, и парламент много раз переходил границы, позволял себе радикальный пересмотр Кконституции ради борьбы с Ельциным»{62}. Иначе смотрели на это либеральные российские критики. Обстрел здания парламента, отмечала в своей книге Лилия Шевцова, «уничтожил табу на применение правительством силы. Ни Горбачев, ни зачинщики переворота 1991 года не осмелились довести дело до такой свирепой конфронтации, опасаясь ее непредсказуемых и непоправимых последствий»{63}.

Двумя месяцами позже случилось новое потрясение – первые в постсоветский период выборы в Думу, на которых 23 % получил малоизвестный политик крайне правого толка Владимир Жириновский и его партия, удручающим образом названная Либерально-демократической (коммунисты получили 12,4 %). Как выразился занимавший в то время пост государственного секретаря Уоррен Кристофер, это «тревожный звоночек», указывающий на риски и реалии ельцинской России. Экономика худо-бедно оправилась после краха СССР, но большинство граждан России находились в крайне тяжелом экономическом и социальном положении. Группа младореформаторов во главе с Анатолием Чубайсом, пытаясь не допустить возвращения к эпохе коммунизма, ввела схему ваучерной приватизации. В рамках приватизации рабочим выдавались ваучеры предприятия, на котором они трудились, и было объявлено, что они вправе продать свой ваучер за наличные деньги. Эта приватизационная модель позволила лишь считаным единицам вступить на путь богатства и никак не способствовала повышению уровня жизни большинства россиян. Вследствие военного вторжения в Чечню – северокавказскую республику, объявившую о независимости от Москвы, – а также непрекращающихся битв между Кремлем и Думой оппозиция Ельцину и его советникам обострялась. Да и пора потрясений еще не миновала. На думских выборах 1995 года коммунисты почти удвоили свою поддержку, получив 22 % голосов, а ЛДПР поддержали 11 % избирателей.

Теперь Ельцина атаковали и слева, и справа. На протяжении 1995 года его физическое состояние постоянно ухудшалось – это было следствием ряда хронических заболеваний, в том числе кардиологических, а также алкоголизма. Перед администрацией Клинтона все яснее маячила перспектива, еще недавно казавшаяся совершенно невероятной, что на президентских выборах 1996 года к власти в России снова придут коммунисты под руководством Геннадия Зюганова. Рейтинг Ельцина упал до нескольких процентов, и ситуация, судя по всему, приобретала угрожающий оборот. Тогда США проявили инициативу и добились от МВФ займа для России в размере $10,2 млрд, чтобы поддержать экономику и правительство Ельцина. Клинтон сказал Строубу Тэлботту: «Мне до боли хочется, чтобы этот парень победил»{64}.

У Ельцина были и другие горячие сторонники, а именно те, кто выгадал от приватизации, – новоиспеченные мультимиллионеры и разбогатевшие на приватизации природных ресурсов миллиардеры, которых обобщенно называли «олигархами». В феврале 1996 года группа богатейших российских олигархов встретилась в кулуарах Всемирного экономического форума, который всегда проходил в Давосе, альпийском горнолыжном курорте. Только что они выслушали обращение лидера российских коммунистов Зюганова к участникам форума; тот называл себя «мирным человеком» и обещал, что если выиграет выборы, то не станет проводить массовой национализации. Российские олигархи с возрастающей тревогой наблюдали, как представители западных СМИ и предпринимательских кругов заигрывают с Зюгановым. Им стало ясно, что возвращение коммунистов к власти означает не только возврат к прошлому, но и катастрофу для них самих – экспроприацию собственности, тюрьму, а может, и что похуже. Они решили, что следует сделать все возможное, чтобы обеспечить Ельцину победу на выборах. В противном случае они рисковали потерять все.

Конечно, у российских олигархов возникали трения по вопросам бизнеса, но здесь ради своего спасения они решили отбросить прочь распри и выступить единой командой. Два самых могущественных олигарха, Борис Березовский и Владимир Гусинский, заключили мир и разработали схему, которая должна была гарантировать Ельцину победу на выборах. Этот так называемый «давосский пакт» – к которому в конечном счете присоединились все главные олигархи России – предусматривал сбор средств на финансирование предвыборной кампании Ельцина. Кроме того, олигархи договорились расширить схему залоговых аукционов, в рамках которых российский бизнес предоставлял Кремлю крупные средства в обмен на право выкупать по бросовой цене стратегические активы в области энергетики и минеральных ресурсов. Активы эти все еще находились в собственности у правительства, и после их продажи в России возник новый класс миллиардеров{65}. Кремль потратил эти средства как непосредственно на предвыборную кампанию, так и на выполнение социальных обязательств, в особенности на погашение задолженности государства по пенсиям и зарплатам. Впоследствии администрация Клинтона схлопотала критику за поддержку этих непрозрачных схем, которые усилили экономическое и политическое могущество олигархов и стимулировали коррупцию в России. Да, администрация Клинтона не участвовала в этих схемах. Тем не менее, как говорит Тэлботт, она «способствовала им. Нам следовало бы приложить больше усилий, плотнее поработать с Ельциным и его ключевыми советниками и отыскать какой-нибудь другой способ добиться его переизбрания, не позволять олигархам так безнаказанно хозяйничать в экономике»{66}. Проект залоговых аукционов был разработан в России и учитывал ее уникальную ситуацию: командные высоты во всех стратегических активах страны все еще находились в руках государства, а внешний мир мог лишь краем глаза увидеть, как работают шестеренки непрозрачной политической системы.

Во время предвыборной кампании группа американских консультантов без ведома вашингтонских политических кругов связалась с политтехнологом Диком Моррисом, который работал на Белый дом во время избирательной кампании Клинтона, и пригласила его в Москву проконсультировать команду Ельцина – прежде всего его дочь и главного советника Татьяну Дьяченко, – как добиться победы на выборах{67}. В 1996 году после настойчивых слухов, что его будто бы уговаривают отменить выборы, Борис Ельцин по рекомендации своих американских советников повел активную и наступательную избирательную кампанию. Он поднял свой рейтинг и выиграл президентские выборы во втором туре, где его соперником был Геннадий Зюганов. Отчасти победой Ельцин был обязан тому, что завербовал в свой стан одного из своих политических противников – генерала Александра Лебедя, а отчасти тому, что россияне в конечном счете сочли его кандидатуру меньшим злом по сравнению с другими. До сих пор не умолкают дебаты о том, насколько свободными и честными были выборы 1996 года, однако администрация Клинтона испустила дружный вздох облегчения, когда победителем на выборах был объявлен Борис Ельцин – невзирая на то, что в период между двумя турами он пережил тяжелый сердечный приступ. Ельцину эта победа далась слишком высокой ценой. Несмотря на усилия сохранить все втайне, известно, что после 1996 года российскому президенту так и не удалось восстановить прежнюю физическую форму. Его внутренняя политика стала еще более непостоянной, эксцентричной и противоречивой. В 1997 году экономика России более или менее восстановилась, но в 1998 году азиатский финансовый кризис со всей силой ударил по российскому послевыборному «экономическому чуду». В августе 1998 года обрушился рубль, что ввергло в жесточайшие экономические трудности и так с трудом боровшихся за существование россиян. Многие в результате лишились всех своих сбережений. И теперь они вспоминают 1990-е годы как время великих бедствий.

Российские контрагенты Вашингтона

Перед новым российским руководством встала серьезнейшая внешнеполитическая задача – определить, каковы же новая идентичность и новые интересы посткоммунистической России, и выработать средства, которые позволили бы успешно добиваться этих новых целей. Команде Ельцина так и не удалось прийти к единому мнению относительно национальной идентичности и национальных интересов России, и она постоянно колебалась между сотрудничеством и конфронтацией с Западом. Вначале создалось впечатление, что сотрудничество возьмет верх. В администрации Клинтона бытовало мнение, что все внешнеполитические решения Ельцин принимает единолично. «Царствую» – такой глагол он любил употреблять{68}. Первый министр иностранных дел в правительстве Ельцина 41-летний Андрей Козырев в прошлом был советским дипломатом. Еще в самом начале он обозначил свои взгляды: «Наш выбор – …прогресс в соответствии с общепринятыми мерками. Их изобрели на Западе, и в этом смысле я западник и есть. Запад богат, и нам надо дружить с ним – это своего рода клуб первых стран мира, к которому Россия должна по праву принадлежать»{69}. Будучи прагматиком, Козырев понимал, что в интересах России – интегрироваться в евроатлантические институты. Его заместителя Георгия Мамедова официальные представители США считали «достойным переговорщиком»{70}. И все же Козырев вскоре стал объектом яростной критики со стороны чиновников и экспертов, придерживавшихся более традиционных взглядов. Они обвиняли Козырева в том, что он не отстаивает перед Западом интересы России.

В 1993 году Россию посетил Ричард Никсон, у которого был опыт переговоров с руководителем СССР Леонидом Брежневым. Никсон спросил Козырева, может ли тот сформулировать, в чем состоят интересы новой России. На что тот отвечал: «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы были слишком зациклены на национальных интересах. Сегодня мы больше задумываемся об универсальных человеческих ценностях». Впрочем, и у Козырева нашелся вопрос для экс-президента Америки: «Буду вам очень признателен, если вы поделитесь со мной своими соображениями о том, как нам подступиться к определению наших национальных интересов». На это он не получил того ответа, какой ожидал. Никсон сказал другое: «Когда я был вице-президентом, а потом президентом, я хотел, чтобы все вокруг знали, что я тот еще сукин сын и всеми силами буду отстаивать американские интересы»{71}.

По мере того как девяностые клонились к закату, все больше россиян начали обвинять Ельцина и его команду в том, что их не назовешь «сукиными сынами», что они безропотно принимают повестку, навязываемую Западом, а она не отражает национальных интересов России. Россияне в своем ослабленном, униженном положении прежде всего добивались уважения со стороны Соединенных Штатов. Многие из них формулировали национальные интересы по принципу «от противного». Они могли и не знать точно, чего хотят, зато четко знали, чего не хотят, и в частности, того, чтобы с ними обращались как с младшим партнером США. «Соединенные Штаты Америки относятся к России как к колонии, а не как к равной им державе» – такой горький вывод сделал советник Министерства иностранных дел{72}. Перечень жалоб на политику, проводимую американцами в 1990-х годах, включает расширение НАТО, необходимость сотрудничать с НАТО в Балканских войнах, а также критику Западом войны в Чечне. После краха СССР российские чиновники болезненно воспринимали необходимость играть роль просителей и чувствовали себя поэтому униженными. В администрации Клинтона утверждали, что стараются вести политику в отношении России достаточно тактично, учитывая, что России непросто приспособиться к снижению своего международного статуса. Но не все с этим согласны. Бывший посол Джек Мэтлок говорит, что Вашингтон не желает поставить себя на место Москвы и выработать политику, которая позволяла бы проявить к России больше сочувствия{73}. Бывший глава президентской администрации при Ельцине Александр Волошин согласен: «Соединенные Штаты ведут себя чрезвычайно эгоистично и не готовы относиться с пониманием к интересам других стран»{74}.

Нарастающая внутри страны критика характера двусторонних отношений России с США вынудила Ельцина в конце 1995 года снять прозападно настроенного Козырева с должности министра иностранных дел. Потакая более националистическим настроениям, Ельцин назначил на освободившийся пост Евгения Примакова. Примаков занимал в советском и российском внешнеполитическом истеблишменте более солидное положение, чем его предшественник. В свое время он был журналистом, возглавлял ведущий научно-исследовательский институт Академии наук по международным отношениям, ИМЭМО, а перед тем как стать министром иностранных дел, руководил Службой внешней разведки. Арабист по образованию, Примаков был специалистом по Ближнему Востоку, поддерживал личные отношения с Саддамом Хусейном и приложил много сил, чтобы предотвратить первую войну в Персидском заливе. Понятно, что симпатий к США в его случае ожидать не приходилось. Примаков олицетворял собой новый внешнеполитический консенсус внутри России. Новый министр, плотно вписанный в круги, близкие к разведке и спецслужбам, уделял гораздо меньше внимания интеграции с Западом и вместо этого озвучил новое, «евразийское» направление для своей страны. Согласно его видению, Россия одновременно есть и европейская, и азиатская страна и ее национальные интересы заключаются в том, чтобы прокладывать свой особенный курс между этими двумя мирами. Примаков выступал за многополярный мир, в котором Россия, Индия и Китай должны держаться вместе, чтобы служить противовесом американской гегемонии. «Россия должна строить свою внешнюю политику на том допущении, что нет постоянных противников, но существуют постоянные национальные интересы», – писал Примаков, подчеркивая, что Россию следует рассматривать как партнера, а не как клиента Запада{75}.

Позиция Примакова, выступавшего за выборочное, прагматическое и «равное» партнерство с Западом и за необходимость уделять больше внимания ближайшим соседям России, отражала нарастающее раздражение внешнеполитическими подходами Запада. «Хорошо разыгрывать слабую карту» – так Строуб Тэлботт описывает стратегию Примакова, который, по его мнению, имея репутацию человека более жесткого, чем его предшественник, должен был быть искуснее в заключении соглашений с США{76}. Но в 1998 году после стремительного взлета Примакова до ранга премьер-министра пост министра иностранных дел занял кадровый дипломат Игорь Иванов.

Ельцин – не единственный глава государства, которому приходилось вступать в единоборство с внутренней оппозицией. Как только республиканцы в 1994 году получили большинство в Конгрессе, политика Клинтона в отношении России стала объектом пристального внимания, и особенно здесь усердствовали те члены Конгресса, кто еще со времен холодной войны питал упорное недоверие к Москве. С их точки зрения, действия России в Боснии, Иране, Чечне и Косове ставили под серьезное сомнение уместность восстановления дружеских отношений между Москвой и Вашингтоном. Самым, пожалуй, наглядным доказательством сдержанного отношения конгрессменов к нормализации отношений с Россией было их нежелание отменять поправку Джексона – Вэника.

Эта поправка была принята в 1974 году и касалась соглашения об американо-советской торговле, которое так и не было реализовано. Поправка оговаривала, что предоставление Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле может произойти только в случае, если тот смягчит свою политику в отношении эмиграции евреев. В результате к моменту распада СССР у США не было нормальных торговых отношений с Россией, и Конгресс должен был ежегодно вводить мораторий на применение поправки к России. Даже несмотря на то что Горбачев снял ограничения в вопросе эмиграции, а после 1992 года более миллиона советских евреев эмигрировали в Израиль и США, Конгресс отказывался окончательно вывести Россию из-под ограничений, налагаемых поправкой Джексона – Вэника. С Украины и других постсоветских государств эти ограничения в конце концов были сняты, но в отношении России аннулирование поправки казалось слишком спорным символическим актом, как будто «вознаграждением» за что-то. И Ельцин, и другие российские лидеры находили унизительным, что Россия должна ежегодно подвергаться «рассмотрению» Конгрессом, словно обе страны вернулись в эпоху холодной войны. Действие поправки Джексона – Вэника было полностью отменено лишь в конце 2012 года – через 21 год после коллапса СССР.

В отсутствие сколько-нибудь определенных представлений о том, как строить новые взаимоотношения с Россией, Клинтон и его администрация начали закладывать базовые элементы институтов будущего сотрудничества. Эта перезагрузка замышлялась как всеобъемлющая, она должна была и стимулировать внутренние перемены в России, и воссоздать на новой основе американо-российские отношения. Ввиду того что при Ельцине Россия еще не окрепла и только-только начинала определять свою новую роль, США во многом несли ответственность за формирование повестки взаимоотношений и создание механизмов взаимодействия. Для многих россиян эта асимметрия в отношениях стала горькой пилюлей, которую им поневоле пришлось проглотить.

Разработка основ двусторонней политики

Ядерное наследие

Что касается политики в отношении России, то самое важное достижение администрации Клинтона состоит в том, что была доведена до конца начатая еще Джорджем Бушем-старшим работа по превращению Украины, Казахстана и Беларуси в безъядерные государства. Советник Буша по национальной безопасности генерал Брент Скоукрофт настаивал на том, чтобы команда его патрона как можно теснее сотрудничала с командой нового президента Клинтона, чтобы избежать непоследовательности в реализации программ нераспространения ядерного оружия{77}. Практически вся основная работа была проделана еще до избрания Клинтона, но оставалось еще подписать и ратифицировать соответствующие соглашения. Тэлботт создал рабочую группу по стратегической стабильности в рамках учрежденной незадолго до того Двусторонней комиссии Гор – Черномырдин. В группе председательствовали сам Тэлботт, а со стороны России – замминистра иностранных дел Георгий Мамедов. Их взаимоотношения во многом отражали перипетии взаимоотношений Клинтона и Ельцина, правда, переменчивости и непредсказуемых поворотов в них было меньше. Личные контакты Тэлботта и Мамедова и их преданность делу во многом оживляли отношения двух стран и определяли успешность американо-российских переговоров по вопросам безопасности.

Для администрации Клинтона главную головную боль представляла не Россия, а Украина. От его команды не ускользнула реплика главы Украины, что пока его страна обладает ядерными боеголовками, США уделяют ей массу внимания. Эти боеголовки и были для Украины главным рычагом давления на Запад в период, когда она с большими трудностями пыталась стать настоящим независимым государством. После многократных попыток договориться и выкручивания рук президент Клинтон в январе 1994 года прилетел в Киев, встретился с президентом Украины Леонидом Кравчуком и вместе с ним полетел в Москву. Президент Ельцин принял их на следующий день, и все трое подписали Трехстороннее соглашение, обязавшее Украину уничтожить все размещенное на ее территории ядерное оружие. После этого украинская Рада ратифицировала Договор СНВ-1. Передача ядерных боеголовок от Украины России должна была завершиться в 1996 году. На той московской встрече оба – и Ельцин, и Кравчук – подписывали соглашение с неохотой: в конце концов, Украину вынуждали отказаться от ядерного арсенала, а Россия вынуждена была обращаться с Украиной как с независимым государством. Клинтон, наоборот, был весь в нетерпении. На нем даже был значок со словами carpe diem – «лови момент»{78}.

Администрация Клинтона также сосредоточила силы на укреплении Программы совместного уменьшения угрозы, сыгравшей ключевую роль в обеспечении безопасности российских ядерных материалов. Конгрессмены-республиканцы поднимали вопрос о том, с какой это стати США должны платить России за то, что она и так предпринимает в собственных интересах. Высказывались также подозрения, что американская финансовая поддержка позволяет русским тратить больше средств на укрепление своей военной силы. Ответ был один: действия администрации Клинтона, вне всяких сомнений, отвечают интересам США.

Так или иначе, Программа шла своим чередом, и администрация Клинтона занялась другими аспектами проблемы нераспространения. Тут главным предметом тревоги был высокообогащенный уран (ВОУ). Дэниел Поунмен, сотрудник Белого дома, специализировавшийся по ядерным проблемам, вспоминает: «Нам надо было предоставить России нечто интересное с коммерческой точки зрения, нечто, не имеющее покровительственного привкуса»{79}. Во время апрельского саммита 1993 года в Ванкувере США и Россия подписали соглашение. Высокообогащенный уран, извлеченный из российских ядерных вооружений, должен был перерабатываться в низкообогащенный уран, пригодный для использования на коммерческих электростанциях. Директор департамента нераспространения и национальной безопасности Министерства энергетики США Роуз Гёттемюллер вспоминает, что «в 1993–1994 годах в России царили нравы Дикого Запада. Ни порядков не было, ни правил. Времена были отчаянно тяжелые, и ситуация крайне переменчивая»{80}. Денег не хватало, зато было вдоволь потенциальных покупателей, готовых скупать как ядерные материалы, так и ноу-хау безработных российских ядерщиков. Чтобы не допустить этого, власти начали целенаправленно укреплять взаимоотношения между американскими и российскими научно-исследовательскими учреждениями и учеными-ядерщиками. Благодаря сотрудничеству профессионалов постепенно сформировалась группа заинтересованных лиц как из правительства, так и из частного сектора, чья совместная работа в течение двух следующих десятилетий скрепляла и поддерживала связи двух стран в ядерной области[14].

При этом у Клинтона не получилось серьезно продвинуться по пути дальнейшего контроля над вооружениями, главным образом потому, что продолжению переговоров препятствовали российские политики и возраставшее в России недовольство политикой США в других областях. В январе 1996 года Сенат США ратифицировал Договор СНВ-2, тот самый, который представил Сенату Джордж Буш-старший незадолго до своего ухода из Белого дома. Согласно договору, уничтожению подлежали две трети российского и американского ядерных арсеналов, а в 1997 году Клинтон и Ельцин договорились о еще более крупных сокращениях. Однако российская Дума так и не ратифицировала СНВ-2, предоставив разбираться с этим последующим правительствам[15]. Как разъяснил министр обороны США Уильям Перри, СНВ-2 «пал жертвой расширения НАТО»{81}. А кроме того, и жертвой борьбы между Кремлем и Думой.

Но никакая область взаимоотношений двух стран не порождала такого количества споров и разногласий, как противоракетная оборона. Начиная с 1960-х годов США в области ядерных вооружений отдавали предпочтение наступательным вооружениям перед оборонительными. Но интерес властей к оборонительным системам неуклонно рос. Выдвинутая Рональдом Рейганом Стратегическая оборонная инициатива – назначение которой было в том, чтобы перехватывать и сбивать ядерные ракеты противника еще в воздухе, – вызвала в Москве огромную озабоченность: Советский Союз не располагал технологиями, которые позволили бы противостоять подобной системе. Предложенная система национальной противоракетной обороны, которая обсуждалась в администрации Клинтона, нарушала американо-советский Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО), подписанный в 1972 году Никсоном и Брежневым. Согласно Договору, каждой из сторон позволялось развернуть всего по две оборонительные системы вокруг своих главных городов[16]. Российская сторона всегда твердо стояла на том, что Договор по ПРО – краеугольный камень американо-российских отношений в ядерной области. Команда Клинтона, пытаясь найти взаимоприемлемый подход к противоракетной обороне, переориентировала внимание на системы ПРО среднего радиуса действия, которые служили защитой от ракет средней дальности, но были бессильны против российских ракет дальнего радиуса действия. Были надежды, что такой подход окажется более продуктивным. Администрация Клинтона проявляла заинтересованность в разработке систем ПРО среднего радиуса действия, что могло бы помочь Вашингтону сохранить в неприкосновенности Договор по ПРО.

Однако республиканцы в Конгрессе твердо настаивали на необходимости создать более мощную систему ПРО, способную защитить страну от ракет дальнего действия. Для Кремля контроль над стратегическими вооружениями и Договор по ПРО были единственными двумя областями, где Россия все еще выступала на равных с США и по-прежнему могла считаться супердержавой. Любой шаг в этих сферах, который мог бы изменить установившееся равновесие, вызывал возмущение Москвы и жалобы, что Вашингтон снова игнорирует ее интересы и старается ослабить ее позиции. Кремль высказал озабоченность, что система ПРО, теоретически разрабатываемая с целью противостоять государствам-изгоям, может при этом представлять угрозу для российских средств сдерживания. Сотрудники администрации Клинтона по-разному объясняют, почему по вопросу ПРО не удалось добиться согласия. Посол США в России Томас Пикеринг сетует, что чиновники его страны ни разу не дали себе труд сесть вместе со своими российскими визави и основательно обсудить, как и те и другие воспринимают свои интересы в сфере безопасности, и уже в рамках этой широкой дискуссии поговорить о противоракетной обороне. Помощник-референт Тэлботта Эрик Эдельман, напротив, утверждает, что Россия никогда не была заинтересована во взаимопонимании по этому вопросу{82}.

Иранская ядерная программа

Одним из источников трений между администрациями Клинтона и Ельцина была также поддержка Россией ядерной программы Ирана. Но чтобы понять все аспекты иранской проблемы, ее необходимо рассматривать в более широком контексте послевоенного устройства мира. История советско-иранских отношений была неоднозначной. Так, в период Второй мировой войны Иран оккупировали британские и советские войска. Однако СССР отказывался вывести войска из северной части Ирана, непосредственно граничившей с советской республикой Азербайджан, и сделал это только под давлением со стороны ООН[17] – это был первый серьезный кризис холодной войны. Москва неодобрительно относилась к режиму шаха Мохаммеда Резы Пехлеви и поддерживала марксистско-ленинскую партию ТУДЕ, что не мешало СССР развивать взаимовыгодные экономические отношения с Ираном. Советское руководство всегда помнило о географической близости Ирана – страны, где проживают миллионы этнических азербайджанцев, – к Азербайджанской ССР, а также о том, что мусульмане персидского и азербайджанского происхождения принадлежат к одной ветви ислама – шиитской.

Не менее противоречиво складывались отношения с Ираном и у США. В 1953 году США и Великобритания открыто сотрудничали с иранской оппозицией, оказали помощь в смещении премьер-министра Ирана Мохаммеда Моссадыка, которого считали просоветской фигурой, и поддержали восстановление в стране шахской власти. США оказывали Ирану содействие в развитии атомной энергетики в ограниченных масштабах, по программе «Атом для мира». Программа была инициирована в 1953 году администрацией президента Дуайта Эйзенхауэра и предполагала, что мирный атом, используемый для сугубо гражданских надобностей, распространится по всей планете. В те времена еще не до конца осознавали, что мирный атом при определенных обстоятельствах может стать «атомом войны» – это стало очевидно в 1974 году, когда Индия объявила о проведении первых успешных ядерных испытаний. В 1975 году ряд западногерманских и французских компаний подписали с Ираном соглашение об оказании помощи в строительстве атомной электростанции на юге страны, в Бушере.

В 1979 году исламские религиозные фундаменталисты и их сторонники свергли проамериканский режим шаха Резы Пехлеви. Они объявили США «большим Сатаной», вторглись на территорию посольства и 444 дня продержали в заложниках американских дипломатов. С тех пор американо-иранские отношения всегда были исполнены взаимной враждебности, а дипломатические отношения не восстановлены и по сей день. Французские и западногерманские компании расторгли свои атомные контракты с Ираном, и Советский Союз начал зондировать почву на предмет взятия на себя этих контрактных обязательств.

В ходе иранской революции были похищены несколько советских дипломатов, однако после 1979 года СССР и Иран продолжали сотрудничать (Россия в глазах фундаменталистов была всего лишь «малым Сатаной»). Со временем в советско-иранских отношениях наметилось улучшение, особенно после вывода советских войск из Афганистана в 1989 году. Главное место в двусторонних отношениях занимали продажа оружия и сотрудничество в области энергетики. В том же 1989 году президент Ирана посетил с визитом Москву и подписал ряд соглашений на общую сумму в $1 млрд, в основном по закупкам оружия. Кроме того, СССР и Иран подписали договор о сотрудничестве в области мирного использования «расщепляющихся материалов и связанных с ними установок»{83}.

После распада Советского Союза Иран проявлял большую осмотрительность в отношениях с посткоммунистической Россией. Чеченские сепаратисты требовали независимости от Москвы, да и в целом российский Северный Кавказ вел себя весьма несговорчивым образом. Иран, вопреки своей официальной цели распространять по миру радикальный ислам, принял решение не оказывать помощь исламистским мятежникам в Чечне и тем самым продемонстрировал, что поддерживает территориальную целостность России. В Москве же прекрасно отдавали себе отчет, что при желании Иран мог бы создать проблемы на территориях, где проживают российские мусульмане, и потому рассматривали добрые отношения с Тегераном как своего рода гарантию невмешательства Ирана во внутренние дела России. Тегеран также оказал Москве поддержку в ее намерении положить конец гражданской войне в Таджикистане, большинство населения которого составляют мусульмане-шииты. В 1990-х годах Иран снова сотрудничал с Россией, оказывая поддержку силам афганского Северного альянса, противостоявших движению «Талибан». Таким образом, у России имелось немало насущных политических забот, как внутренних, так и внешнеполитических, которые требовали сотрудничества с Ираном{84}.

Сотрудничество России с Ираном в атомной области вызывало все больше раздражения у США. В августе 1992 года, в самый разгар экономического кризиса, Россия подписала с Ираном контракт на строительство атомной электростанции в Бушере. Работы по контракту начались в 1994 году. В 1999 году Иран уже угрожал, что если строительство в Бушере не будет завершено в установленный срок, Россия может не рассчитывать на последующие атомные контракты{85}.

В Вашингтоне Иран рассматривали как государство, хорошо обеспеченное нефтью и газом, и потому с самого начала полагали, что упорное желание мулл обзавестись атомной электростанцией было лишь уловкой, позволяющей получить и освоить атомную технологию, а в конечном счете создать собственное ядерное оружие. Администрацию Клинтона очень встревожили и действия российских советников в Иране. Сегодня эксперты сходятся во мнении, что на протяжении 1990-х годов российские предприятия – как государственные, так и частные, – тем или иным образом приложили руку к разработке иранской ядерной программы. Мало того, у команды Клинтона имелись свидетельства, что в российских университетах обучаются иранские специалисты по ракетной технике{86}.

Иранский ядерный вопрос затрагивал самые щекотливые проблемы в отношениях между российским правительством и непрозрачными коммерческими организациями; это было становление новой системы, в рамках которой бизнес-интересы замыкались на выходцев из структур госбезопасности. Тэлботт характеризует Министерство атомной энергетики новой России как «богатый и могущественный осколок советского военно-промышленного комплекса», который, как опасались США, мало что удержит от продажи дорогостоящих технологий другим государствам или группам злоумышленников{87}. Клинтон и его команда подозревали, что часто меняющиеся министры атомной энергетики не подчинялись указаниям Кремля и продолжали продавать Ирану товары двойного назначения, в том числе газовые центрифуги, которые могли быть использованы для производства оружейного урана{88}. В 1995 году премьер-министр Виктор Черномырдин в закрытом письме Элу Гору сообщил, что Россия обязуется ограничить сотрудничество с Ираном строительством первого энергоблока Бушерской АЭС, поставкой топлива для его работы и подготовкой иранских специалистов для его эксплуатации{89}.

Иранская проблема обнажила неоспоримый факт: Россия при всей своей слабости все еще способна подорвать усилия Запада, старающегося не допустить производство в Иране ядерного оружия, угрожающего региональной безопасности. Пока американо-российские переговоры по Ирану мучительно буксовали, официальные лица и эксперты с американской стороны пытались понять, какие мотивы двигают политикой Москвы, и нащупать связь между действиями российского правительства и негосударственными организациями, вовлеченными в разработку гражданской ядерной программы Ирана. Проблема Ирана вскрыла фундаментальные вопросы о том, кто же на самом деле стоит у руля ельцинской России и действительно ли Кремль не подозревает о деятельности сотрудничающих с Ираном «серых» коммерческих структур. А некоторые в США сомневались, что с Россией вообще возможно сотрудничать в деле нераспространения ядерных вооружений. Иран и сам по себе представлял тяжелую проблему внутренней политики США. То был первый и самый наглядный пример того, как Конгресс может потенциально похоронить результаты долгих лет упорных переговоров с подчас крайне неуступчивыми российскими чиновниками. Конгресс, где большинство имели республиканцы, намеревался ввести жесткие санкции против России. Конгрессменов все больше и больше беспокоил тот факт, что российские компании снабжают Иран всем необходимым для производства ядерного оружия, которое впоследствии может быть применено против Израиля – тому Иран отказывал в праве на существование. И в связи с этим давление на США оказывал не только Израиль: ядерные амбиции Ирана беспокоили и ряд арабских государств региона.

На протяжении 1990-х годов российские официальные лица не раз повторяли мантру, что Иран ни в чем не нарушает соглашений, которые подписал с Международным агентством по атомной энергетике (МАГАТЭ), и что его единственное желание – овладеть атомной энергией в гражданских целях. Сколько бы американские чиновники, включая самого президента, ни предоставляли своим российским коллегам доказательства, что российские технологии производства ракет с ядерными боеголовками поставляются Ирану в обход самой же Россией подписанных соглашений, ответом были либо увиливания и отговорки, либо полное отрицание. Бывало, Ельцин обещал, что впредь такого не повторится, но, по имевшейся у США информации, «такое» неизменно повторялось{90}. Кроме того, Кремль возражал, что имеет не меньше прав продавать свои военные технологии, чем США, которые также считались одним из главных экспортеров оружия в мире. Более того, чем отчетливее просматривалась перспектива расширения НАТО, тем настоятельнее становились жалобы России, что после того, как страны Центральной Европы вступят в НАТО, ей будет закрыт доступ на их рынки оружия, где Россия традиционно занимала ведущие позиции. Упрекая США в использовании двойных стандартов, русские указывали, что Россия имеет давние политические и экономические связи с Ираном, и намекали, что США стремятся лишить Россию ее законного права торговать с Ираном и продавать ему технологии, в то время как сами спокойно экспортируют аналогичные технологии в другие страны.

Но самым крупным камнем преткновения между США и Россией было и оставалось положение в Европе. Речь шла о новом стратегическом балансе, который должен был заполнить вакуум, возникший после холодной войны, в течение которой американские и российские войска настороженно наблюдали друг за другом через Фульдский коридор, разделявший Восточную и Западную Германию.

Глава 2

Пересмотр взглядов на евроатлантическую безопасность

Где настоящее место России? Будучи крупнейшим государством мира, две трети территории которого географически относятся к Азии, Россия видит себя одновременно и как европейскую, и как азиатскую страну. Однако по культуре россияне – определенно европейцы, да и с точки зрения самих азиатов они едва ли относятся к народам Азии. Тем не менее Россия воспринимает себя как уникальную евразийскую страну, что порождает постоянную двойственность и метания относительно ее места в Европе. На протяжении двух веков россияне никак не могли найти ответа на вопрос, стоит ли их стране следовать в русле Запада или создавать неповторимую цивилизацию, не западную и не восточную, развивающуюся по своей собственной логике. Таким образом, Россия представляет собой одновременно и часть Европы, и нечто отдельное от нее, а сами россияне неохотно признают себя европейцами{91}. Хотя Европа всегда привлекала правителей России как модель экономического устройства и со времен Петра Первого они пытались повторять европейские технологические достижения, к политической системе Запада они, как правило, относились неприязненно. Ценности европейского Просвещения – права человека, верховенство закона, надлежащее отправление правосудия, права собственности – в России принимала и разделяла лишь малочисленная прослойка либеральной интеллигенции, будь то в царские, советские или постсоветские времена. Такая двойственность в восприятии западных ценностей всегда оказывала мощное влияние на отношения России с европейскими и евроатлантическими структурами.

Место, которое отводится России в Европе, стало одним из самых чувствительных для Москвы аспектов в ее отношениях с Западом. После распада СССР и прекращения Варшавского договора перед США и их союзниками встал вопрос: как должна быть выстроена посткоммунистическая архитектура безопасности в Европе? НАТО – в состав которого теперь входила объединенная Германия – вышла из холодной войны без потерь, а Организация Варшавского договора распалась, и страны к востоку от Германии перестраивали свои вооруженные силы и военный потенциал в одиночку, не входя в состав какого бы то ни было союза. В США, Западной Европе и России некоторые ставили вопрос: для чего нужно сохранять НАТО, когда его главный противник, Советский Союз, более не существует? Сторонники этой позиции выступали за созыв Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). Эта организация, созданная в 1975 году и включавшая все государства Европы и Северной Америки, могла бы стать альтернативой, способной сформировать более ориентированные на сотрудничество и инклюзивные структуры обеспечения безопасности.

После распада СССР небольшая группа российских либерально настроенных реформаторов из окружения Ельцина, поощряемая своими американскими и европейскими партнерами, считала, что главное, к чему должна стремиться Россия, – это «интегрироваться с Западом». В представлении реформаторов это означало присоединиться к экономическим институтам и институтам безопасности Запада. Для этого необходимо было сформировать в России заинтересованные группы, готовые поддерживать международный порядок, опирающийся на нормы и общий консенсус. Администрация Клинтона предложила России членство в «Большой семерке» и особые отношения с НАТО, а кроме того, инициировала переговоры о принятии России во Всемирную торговую организацию (ВТО). Европейские государства согласились на вступление России в Совет Европы – организацию, которая продвигает демократию и права человека, – несмотря на колебания, вызванные событиями чеченской войны. Европейский союз в 1994 году подписал с Россией соглашение о партнерстве и сотрудничестве.

Таким образом, на протяжении 1990-х годов отношения России с ключевыми европейскими и евроатлантическими институтами носили ограниченный характер, отчасти потому, что полное членство в этих клубах России никто не предлагал, но главным образом по той причине, что, как выразился кто-то в администрации Клинтона, этих русских «еще попробуй к чему-нибудь присоединить». Для многих россиян было неприемлемо двойственное положение, когда ты вступаешь в определенные институты и должен мириться с их правилами, не имея возможности определять их. Главная загвоздка состояла в том, что «интеграция» подразумевала необходимость принять выдвинутую Западом повестку. Сторонники той точки зрения, что было ошибкой не предложить России полноправного членства в ЕС или в НАТО, не могут привести убедительных доказательств, что на той стадии Россия сама пожелала бы и смогла бы начать сложный процесс подготовки к этому членству, а также безропотно принять установленные правила. По отношению к евроатлантическим структурам Россия так и оставалась «кандидатом в члены».

Какие обещания Запад дал Горбачеву в период объединения Германии? Этот вопрос больше двадцати лет определяет отношения России и Запада и ставится снова и снова по мере того, как все новые архивные материалы становятся достоянием общественности. Некоторые западные участники процесса объединения Германии настаивают, что США пообещали Горбачеву, что после этого воссоединения НАТО расширяться не будет, и обвиняют Запад в невыполнении данных СССР обязательств{92}. Многие российские официальные лица и эксперты, в числе которых и сам Михаил Горбачев, придерживаются такого же мнения. «В соответствии с соглашениями по формуле “два плюс четыре”, на основании которых происходило объединение Германии, – заявлял Горбачев, – Соединенные Штаты, Германия, Великобритания и Франция обещали нам, что не станут расширять НАТО к востоку от Германии»{93}. Тем не менее, если внимательно вчитаться в текст соглашений, подписанных в 1990 году, когда объединенная Германия присоединилась к НАТО, можно убедиться, что в тексте вопрос о расширении НАТО напрямую не затрагивается. Это сейчас, оглядываясь назад, Горбачев и его советники, видимо, не сомневаются, что американцы дали им такие обещания. Однако документы того времени свидетельствуют, что никто не брал на себя прямых обязательств не расширять НАТО – хотя бы потому, что такой вопрос в принципе не обсуждался{94}. Госсекретарь Джеймс Бейкер говорил Горбачеву в феврале 1990 года (до объединения Германии), что юрисдикция НАТО не будет сдвигаться восточнее ее зоны действия на тот момент, но он имел в виду юрисдикцию НАТО над территорией ГДР, а не возможное расширение НАТО{95}. Иными словами, Бейкер говорил лишь о том, что после 1990 года войска НАТО не будут размещены на территории бывшей Восточной Германии.

Тем не менее неопределенность в вопросе о том, какие именно гарантии были даны Западом Советскому Союзу при окончании холодной войны, превратилась в источник головной боли для администрации Клинтона. Эта неопределенность давала о себе знать всякий раз, когда возникал вопрос, как должен быть устроен мир после холодной войны и в какие структуры евроатлантической безопасности следует интегрировать бывшие коммунистические государства. В США и Европе многие считают расширение НАТО одним из выдающихся достижений президентства Клинтона; другие американцы и европейцы, а также россияне полагают, что это была большая ошибка, испортившая отношения с Россией{96}.

Чтобы осознать всю значимость этой полемики, необходимо обратиться к временам, последовавшим за крахом СССР, и понять, с каких позиций члены и кандидаты в члены НАТО рассматривали бывшие коммунистические режимы Европы. Сразу после падения СССР не могло быть никакой уверенности, что государства Центральной и Восточной Европы успешно перейдут на рельсы демократии и свободного рынка. Трансформация экономики требовала от народов крупных жертв, и после краха коммунистической идеи наряду с демократическими прозападными партиями появились и партии шовинистического и националистического толка. Признаки авторитарного прошлого межвоенной поры продолжали будоражить умы только-только вкусившей свободы Mittleleuropa – как называют в Германии Центральную Европу. Югославия, где распад государства быстро перерос в гражданскую войну с кровавыми этническими чистками, олицетворяла собой наихудший вариант развития событий после снятия всех строгостей коммунистических режимов. В Центральной и Восточной Европе и без того тлело немало этнических и приграничных конфликтов, которые подавлялись на корню, пока СССР занимал здесь доминирующие позиции, но в начале 1990-х годов готовы были разгореться с новой силой.

Власти США и Западной Европы опасались, как бы в основном мирному крушению коммунизма не помешали непредвиденные осложнения в Центральной и Восточной Европе. Министр обороны Германии в своей речи в 1993 году отмечал, что «без демократии, стабильности и экономики свободного рынка этот регион Европы по-прежнему будет подвержен давним проблемам, связанным со взаимными историческими обидами, амбициями, территориальными и этническими спорами. «Нам не спасти реформы в России, если мы подвергнем риску реформы в Центральной и Центрально-Восточной Европе»{97}. Членство в Европейском сообществе стало бы лучшей гарантией демократии, стабильности и надлежащего государственного правления в этих странах. Однако дорога к членству была длинной и сопряжена с масштабной реструктуризацией экономики, к чему Россия едва ли была готова, не говоря уже о сложном процессе присоединения к acquis communautaire – насчитывающему десятки тысяч страниц своду общих нормативно-правовых актов, обязательных для всех стран – членов Евросоюза. С этой точки зрения присоединение к НАТО – процесс гораздо более быстрый и куда менее сложный.

Государства Центральной Европы высказались за свое «возвращение в лоно Европы» после крушения коммунизма, а президент Буш в 1989 году произнес в Майнце знаменательную речь, где поддержал идею «Европы единой и свободной»{98}. Но какой смысл в действительности крылся за этими словами? Перед Соединенными Штатами и их союзниками встали две, по-видимому, противоположные цели. Первая состояла в том, чтобы интегрировать страны Центральной Европы в западные структуры безопасности, тем самым укрепляя евроатлантическую стабильность и безопасность и исключая возможность того, что на смену коммунистам придут радикальные националисты. Второй целью было заверять и убеждать Россию, что и ей отводится своя роль в новой архитектуре евроатлантической безопасности и что стабильность в Европе – в интересах России. Сотрудники Госдепартамента раз за разом старались убедить своих российских визави, что для России гораздо лучше иметь в соседях процветающие демократические государства, состоящие в НАТО, чем допустить, чтобы они были брошены на произвол судьбы и погрузились в хаос.

Русские же весьма скептически реагировали на заверения администрации Клинтона, что эта игра на руку всем. С точки зрения Москвы, это была игра с нулевой суммой, а расширение НАТО по определению угрожало России, сколько бы в НАТО ни повторяли, что больше не рассматривают Россию в качестве противника. К этому прибавлялись несомненные расхождения между риторикой НАТО и реальностью. Официальные представители НАТО провозглашали, что вступление в альянс центральноевропейских государств ни в коем случае не направлено против России. Но подтекст расширения НАТО, по крайней мере для Польши, Венгрии и Чехии, не вызывал сомнений – ясно, что их привлекала статья 5 устава НАТО, которая гарантировала им защиту на случай, если Россия вернет себе былую мощь[18]. И в приватных беседах с Клинтоном Ельцин уверял, что хотя сам он понимает, что НАТО не планирует нападать на Россию с военных баз в Польше, «масса людей, которые проживают в западных районах страны и слушают выступления лидера коммунистов Зюганова, именно так и думают»{99}.

В январе 1994 года НАТО обнародовало свою программу военного сотрудничества Partnership for Peace («Партнерство во имя мира»), к участию в которой приглашались все государства – бывшие участники Варшавского договора, а также входящие в состав СНГ. Россия отреагировала на предложение сотрудничества с НАТО, не обещавшее членства, довольно прохладно. Поскольку каждое государство получило возможность подписать свое отдельное двустороннее соглашение с НАТО – как это сделала Украина в 1994 году, – то, значит, России предлагался точно такой же статус, как и ее бывшим сателлитам. Часть сотрудников в администрациях Буша и Клинтона полагали, что в рамках программы «Партнерство во имя мира» можно было бы сделать гораздо больше полезного, прежде чем бросаться расширять НАТО. Когда глава объединенного комитета начальников штабов генерал Джон Шаликашвили представлял программу «Партнерство во имя мира» президенту Ельцину, тот попросил уточнить, означает ли это «партнерство» или «членство», то есть является ли участие в программе шагом к членству в НАТО или это просто сотрудничество. Ельцину разъяснили, что участие в программе означает именно сотрудничество, никакого членства оно не подразумевает. Но едва программа заработала, как начался процесс расширения НАТО. «Мы не выполнили нашу часть обязательств», – замечает один чиновник. Программа была довольно гибкой, и с ее помощью можно было бы эффективнее привлекать Россию к сотрудничеству{100}.

Решение США о расширении НАТО имело сложную политическую предысторию{101}. Как только было объявлено о программе «Партнерство во имя мира», начались дебаты о расширении НАТО. На Клинтона повлияли аргументы, высказанные лидерами ведущих стран Центральной Европы – и особенно президентом Чехии Вацлавом Гавелом и президентом Польши Лехом Валенсой, – на церемонии открытия музея памяти жертв Холокоста в Вашингтоне. Если мир хочет избежать новой катастрофы в Европе, убеждали они, необходимо интегрировать Восточную Европу в западные структуры и настоять, чтобы в качестве предварительного условия эти страны объявили об отказе от территориальных претензий друг к другу и всячески поддерживали бы национальное примирение.

Брент Скоукрофт утверждает, что администрация Клинтона слишком сосредоточилась на европейских делах и потому не смогла уделить достаточно внимания опасениям России по поводу расширения НАТО. «Администрации Клинтона следовало бы сначала пообщаться с Россией и только потом соглашаться расширять НАТО»{102}. Но Клинтон и его ближайшие советники полагали, что сумеют совместить решение двух задач – расширить НАТО и удержать Россию в рамках близких отношений, предложив русским в качестве поощрения членство в «Большой семерке» и особое соглашение с НАТО – в виде Совместного постоянного совета (СПС) Россия – НАТО. Госсекретарь Мадлен Олбрайт отмечала, что США выстраивали взаимоотношения России с НАТО так, чтобы у нее был в них свой интерес, и что «мы, безусловно, прилагали все старания, чтобы проявлять к России уважение»{103}. Российское правительство в конечном счете подписало соглашение с НАТО, хотя и с неохотой. Одна из сложностей состояла в том, чтобы изобрести особенные рамки для отношений России с НАТО, которые позволили бы России играть уникальную и видную роль.

СПС давал России право голоса – но не право вето – в обсуждении интересующих НАТО вопросов и наметил области перспективного сотрудничества с НАТО, такие как урегулирование кризисов, превентивная дипломатия, совместные операции, поддержание мира, контроль вооружений, нераспространение ядерного оружия и реагирование на стихийные бедствия и катастрофы. В рамках СПС регулярно проводились встречи на уровне послов и ниже. Однако россияне, работавшие в НАТО, убеждались, что карьерные перспективы в этой организации им не светят. Неудивительно, что Совет добился весьма скромных результатов. Более того, не прошло и нескольких недель после начала работы СПС, как стала известна досадная для России новость: НАТО соглашается в 1999 году принять в свой состав в качестве полноправных членов Польшу, Венгрию и Чехию. Представители российской стороны отмечают, что с ними не нашли нужным посоветоваться, прежде чем принимать такое решение. «Наши переговоры с Уорреном Кристофером, – пишет Евгений Примаков, – не оставили сомнений, что они решили не обращать на нас ни малейшего внимания, когда дело касалось расширения НАТО»{104}. По свидетельству главы штаба Ельцина Анатолия Чубайса, «у Соединенных Штатов был уникальный шанс включить Россию в структуры европейской безопасности, но, расширив НАТО, они этот шанс упустили»{105}.

Риторика и действия России отражали ее в корне противоречивое отношение к НАТО: с одной стороны, альянс воспринимался как противник, угрожающий безопасности России, с другой – как организация, с которой у России теперь сложились особые отношения. Это двойственное отношение к НАТО служило источником постоянной неопределенности для представителей российского политического истеблишмента и служб безопасности, причем некоторые из них осознавали преимущества сотрудничества с НАТО, но большинство по-прежнему рассматривали НАТО сквозь призму холодной войны.

Балканы

Самый тяжелый кризис в американо-российских отношениях разгорелся в конце президентства Клинтона в результате кровавого распада Югославии. Крах этого социалистического государства открыл некоторые возможности для американо-российского сотрудничества в Боснии, но поставил их по разные стороны баррикад в ситуации вокруг Косова. Когда республики, входившие в состав Югославии, объявили о своей независимости, авторитарный лидер Сербии Слободан Милошевич поддержал боснийских сербов в развернутой ими войне против населявших Боснию мусульман, в том числе и кровавую резню 1995 года в Сребренице, где были убиты восемь тысяч мусульманских мужчин и мальчиков. Силы ООН были неспособны положить конец этническим чисткам, проводившимся сербами против боснийских мусульман. Возглавляемая США интервенция войск НАТО в 1995 году в конечном счете прекратила конфликт, что было закреплено Дейтонскими соглашениями, подписанными в конце того же года. В 1999 году НАТО снова вмешалось в балканскую политику, на сей раз чтобы прекратить кровопролитие в Косове, области Сербии, где большинство населения составляли мусульмане, желавшие получить независимость от Белграда. В период войн в Боснии и Косове ярко проявилась внутренняя противоречивость позиции России, ее неуверенность в вопросе о том, хочет ли она быть партнером Запада или играть особую роль в балканских конфликтах, несомненно, подрывавшую усилия НАТО по установлению мира в регионе.

На всем протяжении 1990-х годов российские политические деятели и военные часто вспоминали ее исторический союз с сербами, основанный на общей православной вере и традиционных культурных связях. Ельцин поддерживал действия ООН и НАТО на Балканах с крайней неохотой и постоянно напоминал Клинтону, что лично ему, Ельцину, и его администрации поддержка направленных против Милошевича действий дорого обойдется внутри страны. И даже более умеренные прозападно настроенные российские политики с крайней осторожностью относились к борьбе с Милошевичем, опасаясь, что это придаст смелости антиельцинским силам.

Клинтона и самого тревожило, что если США будут слишком сильно опираться на Россию в борьбе с сербами, Ельцин потеряет поддержку россиян в деле реформ{106}.

А поскольку военная кампания против боснийских сербов по времени совпала с началом дискуссий на тему расширения НАТО, а затем НАТО начало систематические бомбардировки Сербии, этот вопрос стал особенно болезненным.

Ричард Холбрук, архитектор Дейтонских соглашений, писал, что «больше всего Россия желает вернуть себе ощущение, хотя бы и символическое, что она еще кое-что значит в мире. В основе наших стараний включить Россию в переговорный процесс по Боснии лежало глубокое убеждение, что категорически необходимо отыскать для России надлежащее место в системе европейской безопасности, что-то подобное той роли, какой она не играла со времен 1914 года»{107}.

Контраст между действиями Москвы в период боснийской и косовской войн отражает, насколько серьезно изменилась внутриполитическая ситуация в России к концу президентства Ельцина. В обоих случаях НАТО прикладывало все усилия, чтобы заручиться поддержкой России в ведении войны. В обоих случаях военные действия были обращены против сербов и на поддержку притесняемых мусульман. В обоих случаях повестку определяли члены НАТО, в особенности США, а России оставалось лишь реагировать на нее. Тем не менее во время боснийской войны сотрудничество шло намного лучше, возможно потому, что, хотя здоровье Ельцина ухудшилось, его сторонники – в частности, министр иностранных дел Андрей Козырев, – искренне желали и дальше придерживаться этого пути, высоко оценивая сотрудничество с США. Но даже при этом Козырев, выслушав объяснения, почему Россия должна поддержать боевые действия против Сербии, заявил Тэлботту: «И без того плохо, что ваши люди сообщают нам, что вы все равно сделаете по-своему, нравится нам это или нет. Так хотя бы не бередите наши раны рассказами, что подчиняться вашим порядкам – якобы в наших интересах»{108}. США включили Россию в состав Контактной группы по Югославии, которая была основана в 1994 году и регулярно собиралась для выработки стратегии действий в отношении Милошевича. Как позже вспоминал Холбрук, «мы понимали, что, несмотря на некоторые попытки ставить палки в колеса, с Москвой будет проще иметь дело, если отвести ей такое же место, как ЕС и США»{109}. Еще до начала переговоров в Дейтоне США и их союзники обсуждали с Россией беспрецедентный план – что когда война кончится, российские войска будут служить под командованием США в составе Сил по выполнению соглашения (IFOR) в Боснии, раз уж русские отказываются служить под командованием НАТО. Несмотря на первоначальные возражения со стороны России, IFOR, по отзывам участников, действовали вполне успешно, и российские офицеры с готовностью сотрудничали со своими американскими коллегами. С точки зрения американо-российских отношений Босния стала успехом, который был завоеван тяжелым трудом, и в конечном счете Россия помогла решить проблему, а не усугубляла ее.



Поделиться книгой:

На главную
Назад