Проклятье на последнем вздохе или Underground

— Господи, за что? — прошептала она.

Вечный вопрос «что делать?» — пытался хоть как — то собрать испуганные мысли.

— Бежать к, дежурившему на площади, милиционеру? Нет, это бесполезно, — зашептал её рассудок. — Он ведь не мог не видеть, как эти ребята вытаскивали кошельки у пассажиров, но он тогда предпочёл отвернуться. Да и Натальи непременно спросят — откуда у неё семечки. А она и сама не знала. Пьяный Александр притащился с мешком с работы, а потом и сам не мог вспомнить, где он его взял.

Наталья поднялась, стащила с головы косынку и вытерла ею слезы обиды. Тяжелая темно — русая коса соскользнула по спине почти до поясницы. Наталья поднялась и, как побитая побрела к себе домой.

— Ни Сашку, ни детям ничего не скажу, — она решительно вытерла слёзы ладонями. — И торговать больше не пойду, пусть лучше ребята зимой семечки пощелкают.

Наталья туго скрутила свою толстую косу в пучок и обвязала его косынкой.

Так и не пришлось ей сегодня ничего отложить в спрятанную от посторонних глаз баночку — копилку на осуществление своей заветной мечты: на строительство собственного дома.

4

На рассвете двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года немецкие самолеты, вероломно нарушив границу, черными, хищными птицами пронеслись над, ещё не проснувшейся, русской землей, неся на своих крыльях огромные разрушения и смерть.

В самую короткую ночь в году началась Великая отечественная война. Она продлиться тысяча четыреста восемнадцать черных дней и ночей. Унесет десятки миллионов человеческих жизней, изломает множество человеческих судеб, причинит значительные разрушения, принесет голод и боль.

В полдень перепуганная Наталья вместе с вдруг притихшими, другими жителями поселка, собравшимися возле клуба, слушала передаваемую по радио трансляцию выступления первого заместителя председателя СНК, наркома иностранных дел СССР Молотова:

— Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких — либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…

От этих страшных слов блекла зелень деревьев парка, серело небо и, мертвел воздух вокруг.

— Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной и Наполеон потерпел поражение… То же самое будет и с зазнавшимся Гитлером…

Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за родину, за честь, за свободу. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Первыми войска агрессора встретили пограничные заставы. Они все держались до последнего патрона. Но силы были не равные.

Вечером политическое руководство СССР, недооценившее военную ситуацию и не поверившее в то, что действительно началась война, которую оно ещё не ожидало, отдало приказ разгромить так вероломно вклинившиеся на нашу землю группировки противника и выдворить врага за территорию советских границ.

А простые люди войну ждали. О ней со страхом шептались почти в каждой семье. Наиболее обеспеченные тайком скупали в магазинах продукты, запасаясь впрок. Молодые комсомольцы пугали своих матерей разговорами о том, как они добровольцами уйдут на фронт и покажут этим фашистам, где раки зимуют. А взрослые мужики, прошедшие гражданскую и, особенно неудачную для нас, финскую войны, больше молчали, скрываясь в сизых клубах табачного дыма.

Маленькая, ещё несмышленая Нюрка как — то сказала удивлённой матери: — Если вдруг немцы к нам придут, я буду ходить с шилом и прокалывать шины у их машин! Я ведь маленькая, на меня не подумают.

— Дурочка ты у меня ещё, — Наталья прижала храбрую дочь к себе, подсознательно понимая, что не в силах защитить её от вселенского зла.

И вот она пришла, эта проклятая война. Но тогда ещё никто не понимал, какой страшной и жестокой она будет.

В тот же день была объявлена всеобщая мобилизация. На фронт ушли молодые коммунисты и комсомольцы. Но хорошо оснащенная немецкая армия, покорившая Европу, быстро теснила наши войска, запросто расстреливая наши устаревшие танки из пулеметов, утюжа все на своем пути сверхмощной бронетехникой.

Почтальоны понесли по домам похоронки — вдовье горе и сиротство детей. А, в передаваемых по радио, сводках Совинформбюро продолжали перечисляться, оставленные нашими войсками за последние сутки, города и населённые пункты и понесённые нашей армией потери.

Ещё не подготовленная к войне, Красная Армия, держась в основном на героизме простых солдат и комсостава, отступала, неся большие потери военной техники и живой силы, которые необходимо было срочно пополнять.

Теперь мобилизации подлежали все, кого можно было поставить в строй. Забрали и немолодого школьного физрука и рыжего Тимофея, в волнении сильно косившего одним глазом.

— А вот интересно: в какие — такие войска косого Тимоху забрали? Никак в артиллерию? — пошутил, было дед Кузьма Пчелинцев, но его шутку никто не поддержал.

Встретившись с Натальей у колонки, заплаканная Тимохина жена Лизавета неожиданно предложила Натальиной семье переехать в их заколоченную половину дома, пустующую после смерти её родителей.

— Оплату положите, сколько сможете. Одна я детей не смогу прокормить, хоть в струнку вытянусь, — слёзно жалилась Лизавета сочувствующей ей Наталье.

Немного подумав, Александр с Натальей на тележке перевезли свои пожитки из своей маленькой комнатушки в просторный дом Тимофея. После их коморки, где они жили как сверчки за печкой, новое жильё казалось им настоящими хоромами. Две комнаты! Даже мебель здесь была царская: железная кровать, платяной шкаф и комод.

Вечером они пригласили Лизавету с детьми на ужин, который устроили по случаю их новоселья.

Во главе стола, накрытого в большой комнате, красовалась огромная сковорода с жаренной картошкой. Из железной миски источали аромат малосольные огурчики. И Александр торжественно поставил на стол бутыль самогона и три граненных стакана.

После второго выпитого стакана Наталья с Лизаветой всплакнули и, к неописуемой радости детей, раздобревшая Наталья достала к чаю припрятанные когда — то карамельки — подушечки.

Это был их первый и последний совместный пир. Дальше уже выживали кто как мог.

5

Страшно грохотали немецкие батареи. Их огонь был сосредоточен на русских позициях. Обстрел продолжался больше получаса. Снаряды били по окопам. От грохота дрожала, взвивающаяся огненными снопами, земля и засыпала солдат возвращавшимися с неба комьями.

У русских целыми оставались всего две пушки, остальные были подбиты. Но кончились орудийные снаряды. Подмоги, как и боеприпасов попросить не представлялось возможным. Телефонной связи не было, её порушил осколок немецкого снаряда.

Тимофей развернул пулемёт: справа, изломанную воронками, линию их окопов обходили немецкие мотоциклисты с автоматчиками. А пулемётная лента была последняя.

Пулемёт задрожал, выплёвывая смертоносный свинец в сторону врага. В предрассветной сырости едкая гарь от него была удушающей. Мотоциклы проскочили зону обстрела, заходя русским в тыл.

В это время, шипя, пронёсся снаряд и ударил поблизости. От грохота взрыва у Тимофея сдавило грудь и заломило в ушах. Рядом застонал раненый осколком боец, а чуть дальше зияла чёрная воронка. По краю окопа, на подсушенной солнцем, земле темнели кровавые пятна, а вдоль него, коченея, навсегда застыла, почти вся рота — невосполнимые людские потери русских.

Свистя, унеслись последние ответные русские снаряды и наши пушки замолчали. Но из окопов ещё били одиночные винтовочные выстрелы.

По корявому полю, дёргаясь во все стороны, прямо на разрушенные окопы двигались мотоциклы. Сидящие позади и в колясках автоматчики выпрыгивали на землю и, пригнувшись, бежали вперёд, строча беспрерывным огнём.

По окопам пронёсся приказ отступать. Десятка два, оставшихся в живых, советских бойцов бросились из окопов к ближайшей лесополосе. Один за другим они вздрагивали на месте и падали замертво, настигнутые очередями немецких автоматчиков.

Бой кончился. Немцы занимали, оставленные русскими позиции.

Тимофей и ещё пятеро бойцов, потеряв от только что пережитого ужаса головы, с ловкостью зайцев перескакивая через кочки и пеньки, бежали вглубь леса. Но он вскоре сильно поредел, перешёл в кустарник и солдаты упёрлись в реку. Не замечая холода воды, держа винтовки над головой, с негромким всплеском, бойцы двигались по грудь в воде, перебираясь на противоположный берег.

— Братцы! — успел крикнуть тот, что был немного левее, попав в омут и скрылся под водой.

На том месте, где только что шёл солдат, из воды пошла муть и пузыри и всплыла винтовка. Возможно, он зацепился за корягу или не умел плавать. Остальные опрометью побежали к берегу. Достигнув его, они пронеслись по лугу и, тяжело дыша, затаились в ближайшем кустарнике. Сейчас они стеснялись встречаться взглядами друг с другом.

Тимофея трясло. Голова гудела и раскалывалась на куски. В ушах всё ещё грохотали взрывы. Посидев немного на корточках, он свалился на спину и закрыл глаза, не в силах переносить бездонную, пугающую голубизну неба над собой. В голове всё поплыло бесконечной каруселью. А потом он лишь на мгновение заснул. Но это был сон.

Немного оклемавшись, солдаты, наконец, огляделись. Кустарник уходил в глубокий овраг и оканчивался лесом.

Из пяти, захваченных ими в окопе, винтовок заряженными оказались только две.

Решили предельно осторожно идти по краю леса, в надежде выйти на какой — нибудь населённый пункт. Шли молча, если разговаривали, то шёпотом. И радовались, что солнце уже стояло в зените и ничто не отбрасывало пугающей тени. Под ногами путался низкорослый кустарник, а над головами перешёптывались листвой кроны высоких, стройных берёз.

Наконец впереди показалась небольшая деревушка.

Солдаты затаились и долго наблюдали. За избами на огородах копошились бабы, подростки и старики. Опасаясь скорых военных действий, они старались успеть выкопать картошку. В пыли улицы копошилась ребетня.

Немцев в деревне не было.

Вскоре подпасок, усердно щёлкая кнутом, пригнал в деревню небольшое стадо коров. Замыкая шествие, брёл старый пастух. Хозяйки встречали бурёнок возле своих плетней и загоняли их в хлев.

Тимофей вздрогнул: у него над ухом громко сглотнул голодную слюну молодой солдат Илюха. Голод чувствовали все. И, когда в крайнем дворе бабка с ведром пошла в хлев, солдаты трусцой пересекли небольшой лужок и подошли к раскрытой двери хлева. От туда послышался звон, ударявшихся о ведро, молочных струй и пахнуло молоком. Голодные желудки вызывали лёгкое головокружение.

Бабка обернулась на шум шагов и вздрогнула. Откликнувшись на испуг хозяйки, дёрнулась корова, едва не опрокинув ведро.

— Мать, дай молочка, — попросил Илюха.

Бабка оглядела усталых, с почерневшими лицами солдат, их мокрую форму и грязные сапоги без особой жалости. Но подвинула ведро к ним поближе.

Тимофей раньше не любил парное молоко, но сейчас вкуснее его не было ничего на свете.

— Нам бы хлеба, — попросил он бабку, передавая ведро с остатками молока другому солдату.

— Нету хлеба! — Бабка зло поджала тонкие губы. — Уходите, неравён час немцы придут, а у меня в избе внуки малые. Родители — то их на фронте! Так, что спрос с меня!

— Извини за беспокойство, хозяйка, — обиженно выдавил из себя Тимофей, выходя из хлева в широкий двор.

— Ладно, обождите, — сжалилась бабка и пошла в избу.

В ближайшем окне тут же показались три грязные детские рожицы.

Бабка вынесла, завёрнутый в полинявшее расшитое полотенце, неполный каравай ржаного хлеба.

— До коле драпать будете, защитники? До войны кричали, что немцев шапками закидаете! — зло глянула она на солдат, подавая хлеб.

— Вот злыдня! — тихонько взвился Илюха, когда солдаты вышли со двора и поспешили к лесу.

— Она права! — осадил его старшина.

— Конечно, права. Только чем мы против пушек и танков воевать должны: незаряженными винтовками? Танк вилами не остановишь! — встрял в нелёгкий разговор солдат Иван.

Все молча с ним согласились, но неприятный осадок от, испытываемого всеми солдатами, унизительного бессилия расстраивал сердце каждого.

Шли долго краем леса, обходя сёла и деревни стороной. Ночью пошёл сильный дождь. От него не спасала даже чаща. Крупные капли стучали по листьям и промокшим пилоткам, холодными дорожками стекали за шиворот. Скоро гимнастёрки промокли и в лучах, вошедшего солнца, парили на спинах, бежавших трусцой, солдат.

Только на следующий день они достигли прифронтовой полосы, о которой возвестила приближающаяся канонада боя. Обойдя этот гул стороной по непроходимым лесным оврагам, Тимофей с товарищами увидел мелькавшие среди дерев фигуры. И тут же раздались выстрелы. Старшина охнул и упал, выронив винтовку.

— Не стреляйте! — громко закричал Илюха, оглядываясь на упавшего старшину. Он был уверен, что они попали к своим, хотя в лучах садившегося впереди, солнца хорошо различимы были только они.

6

Тревожные военные сводки Совинформбюро пугали всё больше. Немцы отчаянно рвались к Москве.

В начале ноября в железнодорожной больнице был развернут военный госпиталь. С приближавшегося к поселку фронта прибывали раненые солдаты, много раненых, в основном тяжёлых, за которыми был нужен постоянный уход. Медперсонала катастрофически не хватало. Врачи и медсестры не выходили из госпиталя по несколько суток.

НКВД решил вопрос радикально, проведя набор санитаров из местного населения. Разговор у них был короткий — отказы не принимались.

У Натальи на днях померла старая бабка, так же тихо, как и жила. Два раза прошаркала ночью по надобности, а утром и не проснулась. И Наталья поняла, что теперь она действительно осиротела.

Скрепя сердцем, Наталья оставляла годовалого Гришутку на попечение Нюрки, а сама спешила на работу. В госпитале она вручную стирала окровавленное, разящее потом и гноем солдатское исподнее. Иногда от этого смрадного запаха боли и беды ей становилось дурно.

На непослушных ногах Наталья выползала во двор больницы и, прислонившись к холодной кирпичной стене, жадно вдыхала сырой, вперемешку с едким печным запахом воздух, подставляя онемевшее лицо студеному, осеннему дождю.

К концу дня руки Натальи деревенели, а всё тело ныло так, словно её переехал трактор. Её душа замирала, когда из послеоперационных палат доносились стоны «тяжелых» больных и невозможно было смотреть, как часто санитары выносили носилки с покойниками.

Кровь, грязь, смерть, холод, голод — иногда казалось, что этому ужасу не будет конца. Даже воздух в палатах, впитавший в себя немыслимые страдания большого количества больных человеческих тел, делался гнетущим и тягостным.

У медперсонала давали нервы. Наталья не раз видела, как многие врачи и медсестры пили разведённый водой медицинский спирт. И он почему — то никогда не кончался. А ещё многие курили, даже те, кто совсем недавно вовсе не переносил табачный дым.

А потом в госпитале поселилась любовь. Раненные солдаты, привезённые обмороженными, прострелянными, с большой потерей крови, едва подававшими признаки жизни, потом, после удачных операций отмытые, накормленные, отогретые печным и женским теплом, инстинктивно тянулись к чистеньким, пахнувшим спиртом для уколов, медсёстрам. А те, позабыв своих женихов и мужей, которых им последнее время заменяли их письма с фронта, отвечали едва знакомым мужикам взаимностью. И было неприятно случайно наблюдать их любовные обжимания в разных укромных местах.

Да ладно бы, если влюблялись молоденькие девчонки, которым, как говорится — сам бог велел, а то и солидных врачих иной раз приходилось разыскивать по всему госпиталю, особенно в их ночные дежурства. Возможно, что любовь была не у всех — у кого — то чистая физиология.

Жившая с мужем Наталья, как ни старалась внушить себе, что хотя и война, но кругом живые люди и ни что человеческое им не чуждо, потихоньку сплёвывала, невольно наблюдая за, примостившимися по углам, парочками.

Но недопонимала ситуацию не только она и сплетен в стенах госпиталя было хоть отбавляй. Не меньше, чем новостей с фронта.

* * *

Седьмого ноября сам, всегда немногословный, главврач зашел в прачечную и пригласил всех в хирургическое отделение на праздничный концерт, посвященный годовщине октябрьской революции.

— Идите, девоньки, идите. Отдохните хоть немного. Вам и так ещё стирать, да стирать.

Его всегда строго сверкающие очки сейчас излучали мягкий отблеск.

Концерт давали старшеклассники местной школы — семилетки. Они с большим старанием пели, плясали, читали стихи, выполняли акробатические поддержки. У многих из них кто — то воевал на фронте и ребят это ко многому обязывало. Да и зрителями были не просто больные, а раненные в боях, геройски сражавшиеся солдаты и офицеры.

Сидячих мест всем не хватило и Наталья дремала, присев на край подоконника. Ей не мешали даже бурные аплодисменты, на которые не скупились благодарные зрители. Но когда включили радио, радостные эмоции переполнили всех.

— Сегодня на Красной площади состоялся военный парад воинских частей Красной Армии в честь годовщины великой октябрьской революции. На трибунах присутствовали члены правительства, высшее партийное руководство и лично товарищ Сталин, — мужественный, сильный голос диктора Левитана, вызывал мурашки, трепет и гордость у радиослушателей всей страны и заставлял их расправить плечи выше поднять свою голову.

Слушавшие сообщение, все, кто могли, теперь аплодировали стоя!

Несмотря на то, что немецкие войска находились почти в тридцати километрах от Москвы, по распоряжению Сталина был проведен парад советских воинских частей в ответ на наглый замысел Гитлера принять в этот день на Красной площади парад немецких войск.

По главной площади нашей страны прошли части Красной Армии и ополченцы. Настроение у участников парада было празднично приподнятое. Солдаты топали так самоотверженно, словно хотели втоптать врага в землю. Воинские части с парада шли прямо на фронт и уже через несколько часов они вступили в бой с ненавистным врагом.

Оживленно обсуждая радостную новость, медперсонал заспешил в приемное отделение. Наверно с фронта опять привезли раненых.

— Сталин в Москве, — радовалась Наталья, идя домой. — Значит Москву не сдадут. Значит не всё так плохо и есть ещё сила у нашей армии!

Она получше запахнула ворот телогрейки. Накануне сильно похолодало. Сковавшую морозом непролазную, грязь припорошило снегом и идти стало ловчее. Но острый ледяной ветер бил в лицо жёсткой снежной крупой. На улице было безлюдно. Лишь свистел ветер, да позади слышался негромкий скрип первого снега под чьими — то ногами.