Прорывая мрак времён

— Доча, ты где? — голос отца принес облегчение.

Значит всё в порядке! Выходцева шумно выдохнула. Только училась понимать интуицию, незамедлительно выполняя её советы — она через импульсы в голове сообщала о беде. В эти моменты чутьё говорило, что нужно делать. Под ложечкой сосало, а в висках продолжало стучать кровь — боль, боль, боль…

— Я жива, — Катя всхлипнула. — Просто хотела извиниться, что грубила, а ещё убедиться, что с вами…

— Всё отлич… — Душераздирающий женский крик заглушил слова отца.

Мамка… Катя вскочила так резко, будто ударил разряд тока. До скрипа сжала трубку в руках.

— Катька, не смей возвращаться, — твёрдо и решительно пригрозил отец и в тот же момент на другом конце захрипело. Глухой удар… упало тяжёлое… Звонкий стук — пластик ударился об стену, и повисло шипение, царапающее мозг.

Катя очнулась от шока:

— Па… па… Папа. Па-па! — закричала не своим голосом.

Новый звук — злобно-клокотавший, гортанный остановил истерику. Выходцева перестала дышать. Прислушалась, впитывая и запоминая тональность — найти и отомстить, даже если на это уйдут оставшиеся жизни. Волосы зашевелились, мурашки волнами побежали вверх.

— Катя, Катя… — раздался скрипучий, с явной усмешкой тянущий слова мужской голос. — Ты виновата! — бросил невинно обвинение и тотчас ожесточился: — Если не хочешь ещё жертв, приезжай. Я тебя жду.

Раздался глухой удар, и повис хрипящий звук… Перед глазами застыла чёрная пустота.

* * *

Выходцева просыпается, ударившись лбом о прохладную поверхность. Дремоту как рукой снимает. Нехотя открывает глаза. Стекло! Чёрт, уснула! Машину трясёт, носит по дороге, словно пьяную. Впечатление, что водила специально собирает ямы и выбоины. Катя глубоко вздыхает, трёт ушибленное место и откидывается на спинку.

— В деревню везти не надо, — нарушает молчание. — Там на трассе остановка. На ней тормозните.

Таксист кивает — улыбка расплывается шире:

— Такой красивая, один едет. Не боится?

— Нет, — огрызаюсь возмущенно. — У меня есть пара кольев в кармане. Если не произвело впечатления, то… ещё чёрный пояс по «рукопашке». Зубы вобью в глотку, пластика не поможет. — Понятно, что хамка, но подобных типов теперь не могу. Пока бегала от ламий, натыкалась на разных личностей. Вот и научилась дерзить раньше времени. Так их желание приставать быстрее отпадает.

Лицо водилы блекнет:

— Какой грубая…

Проглотив ответную фразу, Катя опять закрывает глаза. Таксист приставать не будет. Не решится — кишка тонка.

Нужно обдумать дальнейшее. Чёрт! Глупостей натворила, как всегда! Примчаться на зов убийцы — дурость! Бегала, бегала, а позвали, сразу же явилась!

Что ж… Теперь, главное, осторожность! Ламия ждёт, своего не упустит. А если не один? Плевать… Добраться до него, а там уже всё равно…

Давящая, жгучая боль расползается по макушке, точно липкая паутина. Дыхание обрывается. Чутьё вновь не даёт покоя. Стиснув руками виски, Катя зажмуривается — сноп искр проносится фейерверком.

— Э… — далёкий голос таксиста нехотя прорезается сквозь пробки в ушах. — Ты чего?.. Наркоманьё всякий…

Выходцева, сглотнув пересохшим горлом, разлепляет тяжёлые веки — боль отпускает, остаётся глухой стук в голове, похожий на топот.

— Всё нормально, — отвечает хрипло. — Тормози, выйду здесь.

— Недалеко осталось…

— Тормози, говорю! — срывается на крик. — Мне здесь ближе.

Водила сворачивает на обочину — машина, завизжав колодками, останавливается.

Катя, торопливо расплатившись, выходит. Копейка, «пропердевшись», круто разворачивается и уезжает, оставив едкий выхлоп газа. Выходцева поправляет рюкзак и перебегает дорогу. Чувства обострены — каждый шорох, звук отдаются в голове. Ветер играет в кронах деревьев, шелестит листвой. Белка гулко перепрыгивает с ветки на ветку, останавливается и грызёт шишку. Мелодичная птичья трель стихает в вышине. Недалеко дятел отстукивает ритм.

Глубоко вдохнув, Катя втягивает голову в плечи. Прячет руки в карманы, спешно двигается по знакомой просёлочной тропке: извилистой, ухабистой и по шаткому деревянному мосту через приток Дона — Койсуг.

Как в песне: «И у чёрта, и у бога, на одном видать, счёту. Ты российская дорога — семь загибов на версту».

На небе ни облачка. Погода не балует дождями, земля иссохла и потрескалась от зноя — пыль клубится, забивая нос. Как назло, по пути ни тенечка, ни колонки.

Изнывая от духоты, Выходцева упорно идёт в деревню — плевать на всё. Нужно домой! Войдя в Сноёвку, оглядывается — ничего не изменилось, словно не уезжала. Море зелени: раскидистые яблони, груши, вишни, сливы; сор-трава, полынь… Собаки, как по команде, поднимают лай, от дома к дому — одноэтажных, деревянных: часть — ветхих, державшихся на честном слове и заросших диким виноградом. С прохудившимися стенами, обвалившимися крышами, зияющими дырами вместо окон и дверей.

Со всех сторон раздаётся кудахтанье, блеянье коз. Негодование подкатывает волной — всё будто вопит: «Глядите! Катька приехала!»

Слава богу, соседей не видно. Время обеденное. Аборигены сидят дома, прячась от солнцепёка. Есть ещё дачники, как её семья, но такие появляются на выходные с вечера пятницы до воскресенья, а сегодня понедельник.

Хорошо. Меньше глаз — меньше вопросов.

Ноги становятся тяжелее. Каждый метр, приближающий к дому, даётся с трудом. Точно одерживает очередную победу на олимпийских играх, с надрывом и треском в жилах. Глубоко вздохнув, Выходцева замирает. Светло-бежевый дом с бордовыми ставнями и крышей пустой, безликий. Пристроенный гараж затворен, но без замка. Цветочные клумбы — гордость матери: роскошная красочная палитра покрывает палисадник, но сейчас кажется, что растения, предчувствуя недоброе, склоняют бутоны.

Милиции не маячит, беготни, суеты нет, значит, никто не хватился Выходцевых. Что ж, криков соседи могли и не услышать.

Озноб пробирает до костей. Перетерпев спазмы в груди Катя медленно ступает дальше. Принюхивается — живых нет, трупный смрад — есть. Запах ламии нестойкий — рассеивающийся. Значит, тварь ушла. Хотя, возможно, поблизости затаилась.

Дрожащей рукой открывает металлическую калитку — она протестующе скрипит в ответ. Катя испуганно прислушивается к напряженной тишине… Проходя мимо палисадника, рывком отдирает покосившуюся деревянную палку. Пригодится — вместо кола, вон даже с одной стороны заострена. Ударом об колено ломает пополам. Снимает с плеч рюкзак, оставляет у дома и осторожно двигается дальше. Прислоняется к входной двери. Нащупав холодную ручку, неспешно тянет. Закрыто.

Скользит рукой в щель под козырьком и достаёт запасной ключ. Щелчок…

Сжимая в руках по колу, двигается в сторону достроенной комнаты и в ужасе замирает. Будто в фильмах ужасов вся кухня залита кровью. Разводы на полу. Куски, ошметки… Отпечатки рук на светлых стенах, с длинными полосами от пальцев, точно жертву тащили, а она тщетно пыталась уцепиться хоть за поверхность. Чёртов спецэффект мелькает заезженным кадром: кровь, кровь, кровь… Словно не ламия, а потрошитель поработал! Большой кухонный нож и оторванная телефонная трубка, разбитая на мелкие осколки, валяются заляпанные красными сгустками на полу.

Позади раздаётся стук. Трупная вонь касается носа. Обдаёт холодом, кожа покрывается мурашками. Чутье кричит, срывая голос: «Бей!»

Выходцева, крепче стискивая колья, с разворота втыкает в возникшего из ниоткуда кровопийцу. Тварь лёгким движением, — схватив одновременно за оба запястья, — отражает нападение. Сдавливает с такой силой, что Катя непроизвольно разжимает пальцы. Оружие со стуком падает и откатывается в стороны. Рядом вжикает воздух — кулак ламии обжигает скулу. От удара сносит назад — перед глазами проносится сноп искр. Выходцева, отлетев, гулко бьётся затылком о стену и обессиленно сползает на пол. Голова трещит. Звон в ушах не смолкает — кровопийца безжалостно тянет за волосы вверх. Ахнув, Катя вцепляется в руки мучителя, а тело будто само живёт — жилы трещат, кожа растягивается. С гибкостью кошки заставляет извернуться, чиркнуть когтями по ламии и лягнуть на «авось». Хрусту ломаемых костей противника вторит его истошный вой, но вскочить Выходцева не успевает. Кровопийца хоть и отпускает, но вмиг очухивается — ожесточённо пинает, сбив с ног: Катя сжимается в комок, прикрывает голову, гася удары.

— Дрянь полукровная, — распалившись, хрипит ламия. Хватает стул и шибает им по спине — он с треском разлетелся. Выходцева жалобно всхлипывает. В руках кровопийцы остаются обломанные палки. Недобро оскалившись, бьёт ими так, что невозможно уследить за движениями. Каждое соприкосновение отдаётся в теле волнами жгучей боли. Слёзы разъедают глаза. Прикрыв голову, Катя опять сворачивается в позу эмбриона. На губах — солоновато-сладкий привкус, слегка отдающий металлом.

Чувствительность притупляется. Сознание меркнет. Подступает темнота…

Запал ламии угасает, побои прекращаются. Катя через не могу разлепляет опухшие веки. Карусель звёзд на фоне красной пелены затмевает взор. Окровавленный пол… Нож метрах в трёх… Взгляд скользит мимо. Один кол — далеко, а вот другой… под ногами кровопийцы. Катя поднимает голову. Ламия скалится — клыки удлиняются, чёрные бездонные глаза сверкают лютой злобой. Отшвырнув палки, приседает на корточки:

— Не мечтал, что приедешь, — неожиданно мягкий голос обволакивает, проникает в сознание точно слова опытного гипнотизёра. Неопределенно встряхивает головой: — Оказывается, нужно просто вежливо пригласить.

— Где… — Катя заходится кашлем — боль пронзает от каждого содрогания.

— О! — наигранно радуется кровопийца. — Счастливая семья?.. — вскидывает брови. — Нам было весело!

Мысли ускользают, язык не слушается, тело сотрясается от беззвучных рыданий. Упершись руками в пол, Выходцева садится и утирает лицо от жгучих слёз. Смачный плевок шмякается рядом, но Катя и бровью не ведёт. Еле выдавливает:

— Где их тела…

Ламия вскакивает с такой прытью, что глаза улавливают лишь момент, когда тварь оказывается совсем рядом — вновь, схватив за волосы, тащит:

— Лучше расскажу, как всё было…

Катя едва не утыкается лицом в пол, успевает перевернуться на спину. Давясь очередной порцией слёз, скользя по возмущенно скрипящему линолеуму, выискивает ближайшее оружие. Онемевшими пальцами зацепляет кол, судорожно стискивает. Шанс — единственный и последний. Покалывание бежит по телу, как мороз по коже — силы возвращаются.

— Вот здесь… — кровопийца дёргает к себе, опаляя шею ледяным дыханием. Катя, закричав, подаётся наверх, но ловко извернувшись, всаживает в ламию древко. Лицо монстра искажается гримасой боли и недоумения. Вцепляется скрюченными пальцами в плечи Выходцевой, словно клешнями. С алых, подрагивающих губ слетает посмертный хрип. Катя из последних сил рывком вдавливает торчащее древко глубже. Ламия качнувшись, падает, как подкошенный. Выходцева отступает. Упершись спиной в стену, сползает на пол. Дыхание вырывается с клокотом, в горле пересыхает. Янтарное пламя охватывает обездвиженное тело ламии и, испепелив, угасает, так же, как появилось — извне.

Чутьё замолкает, будто понимая ужас произошедшего и позволяя свыкнуться с горькой мыслью; затыкается, давая время прийти в себя. Тварь убила маму и папу. Глупо, конечно, но до последнего надеялась… что это не так. Ведь, если настолько нужна королеве Ламии, могли родителей взять в заложники. Для шантажа!

Но убивать?! Зачем? Почему…

А-а-а, лучше бы сама сдохла… Как пережить смерть родителей? Их нет!.. Их смерть — виной останется до конца жизни! А зачем она вообще нужна… эта жизнь? Собственное паскудство рано или поздно сгнобит, совесть выест брешь. Умереть — единственный выход. И умереть нужно окончательно, найти способ — покончить с мучениями.

Звенящая тишина поглощает. Катя глядит в одну точку — ни мыслей, ни боли. Пустота обволакивает точно покрывалом.

Тонкий, словно писк комара звук свербит в голове. Усиливается вонзается в мозг. Острый импульс пронзает виски — нужно идти! Застывшее тело реагирует будто часы. Катя вскакивает. Подхватывает рюкзак возле двери и идёт на выход точно робот. Боль стремительно проходит. Чутьё, не переставая, шепчет — двигайся, двигайся…

Зачем? Куда? Смысла нет. Вокруг чернота. Полная и беспросветная. Остаётся лишь сдаться кровопийцам и будь что будет. Ничего другого не придумать, а так проще. Желания, стремления, воля — отмирают.

Виски сдавливает. Назойливый голос не отпускает: «Хватит ныть! Вперёд! Двигайся…» Противиться — значит, получить новую порцию адских ощущений. Катя стискивает зубы и, скрепя сердце, выходит на улицу.

Смеркается. Воздух легчает. Облако мошкары, жужжа, так и норовит попасть в глаза. Головная боль усиливается, мозг раз за разом выдает кровавые картинки — пол и стены в багровых пятнаяе, красные сгустки на ноже и осколках телефонной трубки.

Не сразу придя в себя, Выходцева двигается вперёд, повинуясь интуиции. На секунду замирает возле темнеющей кромки леса…

Лес? Катя ошеломлённо оглядывается — ни родного дома, ни деревни, — небольшая поляна. Что ж, остаётся повиноваться чутью. Ему лучше знать, зачем, куда, когда и как, а ещё оно право: лучше наказание — жизнь! Но не просто жизнь, а существование с отменной памятью!

Поправив рюкзак, не мешкая идёт дальше. Зелёные долгожители-великаны со скрипом и шелестом смыкают раскидистые ветви, отгораживая от мира живых — пути назад нет. Тропинка, едва различимая даже кошке, притягивает. Повинуясь чутью, Выходцева продирается сквозь кусты и колючие заросли малинников, ежевичников. Переползает через упавшие деревья, спускается по оврагам, поднимается на высокие холмы. Не обращая внимания на царапины и ссадины, идёт, не теряя невидимую нить, тянущую в неизвестность. Всё глубже и дальше. В незаметно подкравшуюся темноту и внезапно наступившую тишину.

* * *

Выскочив из лесных зарослей, Выходцева останавливается перед широким болотом. Куда меня нелёгкая занесла? Сдержав приступ тошноты, сосредоточенно вглядывается в сумрак — посреди благоухающего торфяника высится избушка. Покошенная, угловатая. На сваях, уходящих глубоко в ил.

Как держится?.. Почему крепежи не сгнили? Тонкие, длинные будто спицы…

Плевать, мир давно перевернулся с ног на голову.

Чутьё командует: «Вперёд». Зачем?.. Резкий импульс в голову заставляет мысль испариться. Только боль утихает, Катя смахивает с лица прилипшую прядь, спешно заплетает косу. Оторвав кусок от футболки, перевязывает тугим узлом. Закрепляет потуже рюкзак и решительно шагает. В груди гулко отбивается дробь: сейчас… ухнет, но нога вместо мякоти, упирается в твердь. Рвано выдохнув, Выходцева переступает дальше. Прислушиваясь к едва слышному такту сердца, встаёт ровно и на миг замирает. Интуитивно взмывает, а приземлившись, нелепо теряет опору — ахнув, машет руками, стараясь удержаться. Уф!.. Получается! Нервы на пределе, пульс зашкаливает. Катя застывает, просчитывая следующий ход. Полтора шага вперёд… Прыжок. Скачок в сторону, опять прыжок, приземление на кочку. Быстрая, размашистая пробежка, кувырок в воздухе… и останавливается на твёрдой земле, под тонкими деревянными сваями. Изумлённо вскидывает голову:

— Чёрт!

Они выше, чем издали. Взбирается по столбу, словно кошка. Обхватив ногами, цепляется пальцами за выпирающий край нижнего бревна дома и зависает. Со скрежетом когтей двигается к центру. Останавливается под дверью, кое-как стучит… Минуту ждёт, но в ответ лишь глухое молчание. Болтаясь на одной руке, ударяет кулаком сильнее. Нос улавливает терпкий запах старения, ароматы трав. Тишину пробивают едва слышные размеренные удары сердца.

— Хочу знать ответы! — прорезав ночь, звучит неестественно громко. Кому и что говорит? Без понятия, ведь неизвестно, кто здесь живёт. С чего взяла, что хозяин подскажет?

Приближается сопение и шарканье по полу. Катя ждёт, цепляясь из последних сил.

— Кацы ответы? — раздаётся скрипучий старческий голос. Бабка или дед? Не разобраться, но хозяин явно недоволен.

— Кто я? И что происходит? — Когти будто выдирают с мясом. Ахнув, Выходцева зависает на одной руке — кончики пальцев горят огнём. Наплевав на боль, с размаху опять вонзается в бревно.

Дверь отворяется с лёгким скрипом. Хозяина не видно, но в проёме показывается в приглашающем жесте расплывчатое очертание ладони из-под широкого рукава. Хм, лестницы не предлагается. Делать нечего — Катя раскачивается, как гимнастка на брусьях. Взмывает и, сделав крутое сальто назад, с кошачьей грацией приземляется уже на пороге.

В избе темно. Русская печь, лежак завален ворохом тряпья. На одной стене — полки с бутылями и коробки. На другой — мешочки, как пить дать, с травами. Деревянная скамья, стол с парой чистых тарелок и чашек, будто ожидают гостей. Катя рассеянно озирается — никого. Взглянув перед собой, вздрагивает. В длинном до пола платье нечто сгорбленное, воняющее плесенью и тухлятиной рядом. Откуда появилось? Его не было секунды назад.

— Здравствуйте… — выдавливает Выходцева и запинается. Кто это? Он! Она?

— Проходь, — шелестит старушечий голос.

О! Бабка…

— Меня зовут…

— Екатерина! Ведаю! — отмахивается хозяйка: — Яз тебе ждати! Подь, подь, — подталкивает к столу. — Вопросы опосля, яко поешь, отдохнёшь.

Сердце в испуге гулко стучит — бабка её знает!

Послушной сев, Катя внимательно следит за старушкой. Ни черта не разобрать — лицо прикрыто капюшоном, в темноте только зелёные огоньки-глаза светятся лукаво-выжидающе. Старушка подходит к стене и с полки берёт маленький бутылёк. Недолго копошится в рядом стоящей коробке, бурча под нос. Двигается неспешно, размеренно. Вернувшись, бесцеремонно подхватывает поочередно Катькины руки и разглядывая кровоточащие ногти, качает головой. Резко отворачивается и шелестит обратно. Опять возится несколько затяжных минут, бурча на смешанном наречии. Возвращается с дурно пахнущей тряпицей:

— Черпало у печи. Персты помой, негоже с грязью за стол.

Катя подчиняется и, умывшись, садится обратно — холодная вода чуть бодрит.

Старушка грубыми пальцами ловко обматывает раны куском ткани. Нелицеприятный вид старческих рук: тонкие, скрюченные в суставах; кости выпирают, грозясь порвать сморщенную кожу, а ногти — длинные, спиралевидные. Какая мерзость!

— На тебе заживёт быстро, — заявляет ведунья, небрежно опустив одну больную руку, — токмо больше не твори кое.

— А я бы не творила, — поспешно оправдывается Выходцева, — если бы лестница была.

— Ишь, кая! — незлобиво бубнит старушка. — Ответы получить хочет, а помучиться первее нет.

Сказать нечего — опустив голову, Катя пристыженно сопит. Пальцы подёргивает и появляется дикое желание почесаться.

Бабка усердно пыхтя, заканчивает перевязку второй ладони. Ополаскивает руки, подходит к печи. Ухватом достаёт чугунок. Ставит на стол и садиться рядом.

Запах ошеломительный. Желудок сводит, в животе предательски урчит. Несмотря на пережитое, аппетит не пропадает. Голова кружится, плывут образы гречки с мясом. Скрипучий голос заставляет вздрогнуть:

— Ложь, не стесняйся.

Подчинившись команде, Выходцева тянется к ближайшей тарелке. Скользит взглядом по столу, ища поварёшку — нет её. Смотрит на бабку — она молчит. Опять на стол — половник лежит возле чугунка. Порассуждать, откуда появляется, не позволяет кашель старухи.

Нарочно кхекает! Выводит из замешательства, это точно.