Помоги проекту - поделись книгой:
— Кать, — предпринимает очередную попытку уговорить, — я не уверен…
— Па! Я прошу немного свободы. На меня давят стены, нужен простор, — чеканит Выходцева чуть грубее, чем собиралась. — Я пройдусь. Один квартал, и я дома!
Пока родоки не приходят в себя и не передумывают, спешно вылезает и захлопывает дверцу. Достали!
— Детка, — вновь слышится голос отца, — давай мы вдоль обочины поедем?
— Нет! — бросает уже гневно Катя и стремительно направляется вперёд. Оторваться от них. Пусть оставят в покое. Такая забота напрягает. Зануды…
Позади раздаётся лёгкий скрип колодок. Выходцева кидает взгляд через плечо — синяя «пятнашка» проезжает мимо, отец смотрит внимательно. Скорость маленькая, сразу видно, что перестраховывается. Катя сворачивает на первом же перекрестке — центр можно обойти через частный сектор, там спокойнее.
Неспешно прохаживаясь по тротуару, вслушивается в новые обострённые звуки. Как радиоволна у старого радиоаппарата — крутишь колёсико, настраиваясь на нужной частоте. Боль то утихает, то усиливается. Прослушка в голове — пугающе круто! Она полностью захватывает внимание, вот только не получается разобрать шквал на отдельные звуки.
Шум обрывается, Катя недоуменно оглядывается. Где она? Не туда свернула и прошла свой поворот. Бли-и-ин! Теперь обратно идти!
Домики, точно близнецы-боровики под одним деревом. Каждый хозяин, мечтая превзойти соседа, почему-то ремонтирует участок как под копирку. Не все, конечно, но когда три подряд обшиты сайдингом молочного цвета, на крышах коричневая черепица, окна, ставни, двери — в тон, а рядом ещё и палисадник, будто с картинки «Найди десять отличий от соседского», ничего другого на ум не идёт.
Сердце гулко стучит, в душе нарастает необъяснимое волнение. Ощущение беды усиливается — откуда это чувство?
Пронзившая боль ослепляет, точно вспышка света в темноте — в глазах жжёт от рези, озноб пробивает до костей. В голове нарастает звон. Катя, прислонившись к забору, обводит взглядом улицу. Серая, тоскливая… Зелень меркнет, краски уходят, людей нет. Даже помощи не у кого попросить. Зря вышла из больницы, дура! Если бы рассказала о болях и галлюцинациях, врачи, может, дали бы таблетку. Просто так надоели, что уже была на грани сбежать…
Глубоко дыша, Выходцева прикрывает на секунду глаза — шумы утихают, тянущаяся боль притупляется. Отлепившись от забора, Катя ускоряет шаг. Быстрее домой! Лечь, поспать. Глядишь, всё пройдёт.
Тишину прорезает гудение моторов. Белоснежный лимузин неспешно едет по ходу движения, а по встречной полосе мчатся чёрная иномарка и зелёная «копейка».
«Opel» пролетает с жутким металлическим побрякиванием. Жигули тарахтят так, словно готовятся отдать концы, но хозяин решил перед смертью во что бы то ни стало пронестись на предельной скорости: «Погибать, так с музыкой».
Катя едва успевает отскочить от бордюра. Вот же придурок! Машину ещё и заносит… Вероятно, водитель пьяный.
Мысль испаряется — сверкающе-ослепляющий лимузин, так и кричащий: «я дорогой!» замедляет ход и, вильнув к обочине, тормозит. Затенённое окошко приспускается, оттуда вылетает серое облако сигаретного дыма; вырываются громкие звуки песни группы «Каста» — «Закрытый космос».
— Девочка, ты не заблудилась? — в проёме показывается раскрасневшееся лицо жирного мужика.
Нехорошо… Катя испуганно шарахается и мотает головой так рьяно, что даже в шее хрустит. Сердце сбивается с ритма, в груди сжимается от плохого предчувствия.
Белоснежная дверца распахивается, толстяк вылезает из машины. Большой, лысый. Выходцева затравленно отступая, бросает взгляды по сторонам. Никого! Упирается спиной в забор. «Люди помогите!» — крик отчаянья так и, не вырвавшись, застревает в пересохшем горле. Мужик плотоядно улыбается:
— Давай, мы тебя подвезём?
Риторический вопрос вводит в ступор. Из лимузина раздаётся многоголосый смех. Страх расползается по ногам и рукам, обвивая как жертву паутина. Катя открывает рот — губы каменеют, не желая шевелиться, язык онемевает.
Чего стоять, бежать надо! Через не могу, сдвигается с места — увернувшись от жирдяя, бросается прочь. Из машины, словно хищник из кустов, выскакивает второй. Тощий, кривоногий. В потрёпанной футболке и протёртых джинсах. Лицо в оспинах. Холодные глаза с диким блеском. Растопыривает руки:
— Держи суку! — гогочет в бешеном азарте.
Ловко отскочив в сторону, Катя юркает мимо и не оглядываясь, бежит, что есть сил. Позади раздаётся нарастающий топот и шумное пыхтение.
— Не уйдешь… — настигают пугающие голоса.
Накатывает животный ужас, жар от чувства опасности, неминуемой беды. Уже ощущаются крепкие невидимые пальцы. Касаются ледяными щупальцами, ошпаривают сильнее огня.
Не убежать! Твари поймают…
За плечо резко дёргает обратно. Ноги запинаются — в тело словно мириад игл втыкаются разом. Почва ускользает, и Катя ухает навзничь. Руку выворачивает с адской болью — нагнавший подонок неумолимо тащит по тротуару. Лица мужиков маячат на фоне пасмурного неба сплошным тёмным пятном. Асфальт обжигает спину и ягодицы. Выходцева кричит, визжит, извивается, лягается, царапается дикой кошкой. Злобное шипение мужиков сопровождается грубыми, безжалостными рывками — собственные зубы клацают в такт, на губах сладковато-солоноватый привкус. Хлесткие пощёчины оглушают, от звона в голове реальность ускользает. Только запал борьбы за жизнь иссякает, Выходцева обессилено распластывается на земле, вмиг оказывается на ногах. Подонки будто манекен с пола подняли — перед зарёванными глазами расплывается наглая рожа тощего. Победоносная улыбка, не сулящая ничего хорошего. Жажда жить просыпается с новой силой:
— По-мо-ги… — истошный крик отчаянья рвёт связки, но обрывается — жгучая боль в затылке вспыхивает взрывом звёзд, мир окутывает сумрак.
Невесомость давит на голову. От качки подташнивает, точно плывёшь на надувном матраце по волнам. Подняться невозможно, солнце перегревает голову. Наступает апатия — пусть будет, что будет, но нарастающий шум, как назло, режет по ушам. Горло стеснено удушьем. Катя судорожно вдыхает и распахивает глаза — изо рта выплёскивается едкая жидкость. Внутри горит, шею не отпускает «удавка» — сдавливает сильнее, в носу стойкий запах спирта.
В запале пробуждения, тщетно рвётся из капкана, но, ни руки, ни ноги не слушаются, как прикованные; дёргается, избавляясь от цепкого хвата — безрезультатно. Кислорода не хватает, сознание то уходит, то возвращается. Вынырнув очередной раз и глотнув воздуха, Катя заходится надсадным кашлем. Гогот мужских голосов смешивается с орущей музыкой. Челюсть сдавливает, будто клешнями. От скрежета собственных зубов хлыщут слёзы — горлышко бутылки резким толчком входит в рот. Выходцева отчаянно крутится, избегая нового приступа удушья, но внутри уже булькает, клокочет. Огненная жидкость втекает в глотку. Шею вновь сдавливает, приковав на месте.
— Ничего, сучка, — хрипловато смеется толстяк. — Это вкусно.
Грубовато выдёргивает бутылку: Катя глотает спасительного воздуха. Едкая влажная пелена застилает глаза. Они так болят, что открывать не хочется. Снова кашель раздирает горло. Мучитель рывком поднимает чуть выше и вдавливает в спинку сидения. Над ухом вжикает воздух, щёку обжигает словно кипятком. Даже «ох» застревает внутри. Всплеск звуков истончатся, сливаясь в один писк — высокий и протяжный. Катя прижимает онемевшую ладонь к лицу — на саднящих губах привкус металла, язык опух.
Ещё удар… Картинка ускользает — чёткости нет. Образы блеклые, размазанные… Мужские физиономии, искажённые оскалами, ухмылками… Жирный, откинув голову, разражается безудержным смехом… Фокус то проявляется, то пропадает. Мелькает огромный кулак, и скулу который раз опаливает огнём. В голове проносится звон стекла и новый свист воздуха. Раздаётся хруст — лицо словно вминает в стену. Нос не дышит, во рту мелкие сколки, теплая, сладкая жидкость…
— Щас я тебе дам, — хохоча, хрипит жирный.
Перед глазами расплываются очертания покачивающегося прозрачного пакетика с белыми капсулами. Как в замедленной съемке — туда-сюда. Они завораживающие точно гипноз и пугающие до чёртиков. Катя отшатывается из последних сил, дыхание снова перехватывает — толстяк заваливается сверху, давая массой:
— Лежи, — шелестит едва различимый голос над ухом. Жирдяй подрагивает, обжигая похотью и наслаждаясь властью.
Вновь рывком откидывает на спинку, позволяя глотнуть воздуха. Выходцева, хватаясь за горло, судорожно вдыхает. Чья-то нога в чёрной, начищенной до блеска туфле толчком упирается в грудь. На шее смыкаются цепкие пальцы, вынуждая открыть рот. Катя вымученно мотает головой: нет… «Тиски» перескакивают на челюсть, нажимая с такой силой, что Выходцева машинально разлепляет губы. Вместе с воздухом попадает таблетка, и следующая порция водки. Мерзкий скрип зубов повторятся, стекло бренчит, в горло льется порция горячительного. Выходцева силится выплюнуть жидкость, но сжатый нос, вынуждает сглотнуть. Резко легчает, отпускает — Катя заходится судорожным кашлем и вскоре проваливается в невесомость…
Сноп искр летит каруселью и возвращает в мир слышащих. Свинцовые веки удаётся поднять не с первой попытки. Нет сил даже кричать, на щеках жжёт. Потное, лоснящееся лицо перед глазами — толстяк усердно пыхтит:
— Хочу, чтобы видела, — опускает голову. Сопя, побрякивает металлом, явно сражаясь с ремнём. Плотоядно улыбается и бедро словно обжигает крапивой. Раздаётся треск ткани. Жирдяй враз подтаскивает за ляжки к себе. Недолго пристраивается между ног. Толчком качается вперёд — боль пронзает низ живота, с губ срывается лишь непонятный звук…
— Смотрите-ка, — смеется насильник, — она мычит от удовольствия. — Продолжает втыкаться, будто кол вгоняя. Склоняется и садистски прикусывает ухо: — У тебя никогда не будет лучшего мужика! Советую меня запомнить…
Двигается резко и чётко. Всё жестче, сильнее, наращивая темп. Сжимает обмякшую Катю, щипает, тискает, будто выдирает сорняки с грядки. Стонет, содрогается и вновь продолжает. Переворачивает, выслушивая извращенные советы других. Крутит, истязает уже онемевшее тело.
Катя жмурится — хорошо, что боль уже не чувствуется. Воспоминания рванные, мысли такие же: звуки истончаются… Главное, запомнить жирную тварь и остальных… Так просто не подохнуть — убить, скотов, во что бы то ни стало. Месть… Сладкая и столь заветная… Впитывать всё, что можно уловить.
Потное ожиревшее лицо. Капля пота, катившаяся по крючковатому носу. Маленькие серо-голубые глаза. Узкие губы. Свисающий двойной подбородок.
— …девственница, — заливается гоготом скот. — Я — первопроходец…
Тяжёлая и угнетающе тёмная невесомость, наконец, накрывает.
Катя вновь приходит в себя. Не с первой попытки поднимает веки. Тела будто нет. Ничего — чувства отмерли, жив только мозг. Теплится, борется за последние воспоминания. Картинки мелькают, но их смысл остается неясен. Бесконечно сменяющиеся мужские лица — то смеющиеся, то сосредоточенные… Кожаная обивка молочного цвета машины… Сигареты, витающий дым, поблескивающие бутылки… Мир словно в вакууме.
Оглушающую тишину нарушает нарастающее прерывистое шипение. Звук четче — долетают обрывки слов. В голове же тот самый голос, кричащий: «Бежать!» Он науськивает: «Запомни все мелочи… Месть сладка… Ты обязана помнить… Убьёшь тварей, когда воскреснешь».
— Давай, её разрежем, — летит далеко и протяжно. Фраза вмиг собирается в нормальную речь, — а кусочки раскидаем по дороге… — голос усилено фонит.
Картинка нехотя фокусируется — всё та же машина. Жирный насильник рядом. Глубоко затягивается и, выпуская облако дыма, склоняется туда, где у Выходцевой тело уже ничего не ощущает. С серьёзным видом, усердно пыхтит, туша сигарету.
— Нет, это слишком, — отрезает, выпрямившись. — Но сдохнуть должна. Вась, давай, к свалке, — командует буднично через плечо.
Снова повисает вакуум, реальность замирает. Тишина…
Дверца машины распахивается, и свет ударяет по глазам. Падая навзничь, Катя ударяется затылком — в голове нарастает уже привычный звон. Провал… Очухивается… Жирный тащит за ногу и даже не напрягается. Останавливается, отпускает, будто хлам держал. В толстой руке с пальцами-колбасками блестит пистолет…
Да… Умереть! Выходцева счастливо выдыхает с надломом. О большем не мечтает.
Взгляд скользит мимо насильника — вдаль. Как же давно солнышко так не радовало. Ласковое, не жгучее. Оно склоняется за горизонт, облизывая последними лучами землю. Размытая полоса с красноватым свечением. Она принесёт покой…
Па, ма… простите…
Глава 3
Чья-то злая шутка? Насмешка высших сил?
Шлепанье босых ног, звонким эхом отлетая от стен, исчезает в сумраке коридора. Сердце колотится как сумасшедшее. Катя в жуткой панике вновь мечется от двери к двери — закрыто… Всё знакомо до ужаса, сковывающего тело. Темнота, холодный пол, коридор, двери… Мир рухнул, настал «день сурка», заставляя переживать навязчивый сон, вновь и вновь. Непрекращающийся кошмар затуманенного сознания.
Где выход?.. Дыхание перехватывает, отдаваясь болью в груди. Выходцева оглядывается — далеко позади, во мгле коридора две зелёные точки, но стремительно приближаются. Чёрт! Неужели опять? Катя кидается к очередной двери, цепляется в ручку — снова заперто. Бросает опасливый взгляд через плечо — преследователь неумолимо настигает.
Чтобы ни случилось, надо мчаться дальше! Дверь… ещё одна… Выходцева её толкает — закрыто. От отчаянья чуть не ревёт. Паника накрывает с головой. Впереди брезжит свет: слабый, едва просачивающийся сквозь темноту коридора. Туда! Там спасение… Ступню пронзает острой болью, предательски подворачивается нога и мир качается. Катя вскрикивает — летит вниз, гулко стукнувшись локтями и коленями о пол: ладонями скользя по гладкой поверхности. Их словно обдаёт кипятком. По щекам бегут обжигающие слёзы. Как же больно! Чёрт! Выходцева переворачивается, глаза не отрываются от приближающихся огней. Опять не успевает… Упираясь саднящими руками в пол, ползёт как рак. Вскакивать поздно — оно рядом — еле улавливаемое очертание небольшого зверя. Глаза грозно сверкают изумрудами… Стремительный рывок… и удар. В груди расползается тупая боль, точно от столкновения. Фейерверк звёзд проносится каруселью, увлекая в черноту.
Катя, судорожно вздохнув, распахивает тяжёлые веки и неуверенно садится. Яркий свет ослепляет — приходится зажмуриться. Лёгкие сжимает, в голове глухо, точно под водой. Перетерпев боль, вновь открывает глаза. Рядом раздаётся хрип, падение и звонкое побрякивание металла. Сознание медленно, но проясняется.
Выходцева робко смотрит вниз. Хм, мужчина с марлевой повязкой, в белом халате и перчатках. Валяется на кафельном полу между ней, лежащей на каталке, и столом с медицинскими инструментами. Подозрительно знакомая картина. Словно дежавю?! Что-то подсказывает — и да, и нет! Ощущения, сон — уже точно посещали, а мелкие детали кошмара разнятся с предыдущим. Точнее настораживают — в этот раз знала, когда металась по тёмному коридору, что случится непоправимое… «Нечто» нагонит…
С ног до головы обдаёт холодом, кожу будто осыпает снежинками. Тошнотворная вонь мертвечины касается носа. Нащупав ткань, Катя подтягивает простынь на грудь. Ещё отличие — в первый раз, когда очнулась, укрыться было нечем…
Помещение всё также заполнено длинными рядами каталок. Только, разве что, в большем количестве. Тела, тела, тела… прикрытые белоснежными простынями, как и у неё. На больших пальцах ног висят бирки. Вдоль стены, как банковские ячейки, выдвижные металлические полки с маленькими светлыми табличками. Щёки неприятно щекочет — Выходцева утирает слёзы ладошкой и нервно передёргивает плечами. Сердце мощно стучит, гулким эхом отдаваясь в голове. Мириады осколков впиваются в кожу. Перед глазами сверкают искры. Секунда за секундой возвращаются силы. Тело наполняется жизнью. Дыхание выравнивается. Пальцы шевелятся…
Катя спускает ноги и встаёт на пол. Кафельная плитка встречает босые ступни прохладой. Всё так! Здесь уже была… Когда воскресла первый раз… Вот же чёрт! Пошатнувшись, цепляется за край каталки. Взгляд снова останавливается на патологоанатоме. Бедный мужик. Тот же, что и тогда… Жаль его, хотелось бы думать, что оправится. Но, нет… в этот раз точно свихнётся. Кто переживёт восстание мертвеца дважды? Хм… Катя морщит нос. В прошлый раз было тело кошки. С оскаленной пастью, остекленевшими раскосыми глазами. На удивление знакомыми — как из сна. Сейчас трупа нет…
Глава 4
Люди, толкаясь, двигаются непрекращающимся потоком во всех направлениях, будто тараканы. Мелькают сумки, чемоданы, рюкзаки… Дети, взрослые… Крики, плач, суета — шум и гам в аэропорту повсеместно. Пестрящая человеко-текучка в летнее время ужасает. Катя морщится — к обострённому чутью и обонянию до сих пор сложно привыкнуть! Крепче сжав лямку рюкзака, выбегает на улицу.
Утреннее марево едва заметной дымкой витает в воздухе. От духоты перехватывает дыхание. Скоротечная смена климата, многочасовой перелёт из Бразилии в Ростов дают о себе знать.
Катя останавливается, жадно глотая воздух. Спасение! Нельзя сказать, что особенно скучала по дому, скорее, даже и не возвращалась бы, но причины серьёзные и веские — родители в опасности! Два года не была в России, а словно никуда не уезжала. Ни черта не изменилось! То же здание аэропорта. Ремонт… едва ли сдвинувшийся с мёртвой точки. Банки с краской, лестницы, защитные сетки, всюду побелка, таблички на смутно понятном языке, еле различимым корявым почерком «Быть осторожен. Окрашен!» Даже мастера в заляпанных, грязных, местами продранных костюмах, на удивление похожи на тех, кто работал, когда сбегала из города. Гастарбайтеры — дешевая сила, а ещё — на одно лицо! С точностью не определить, «он» или «его» брат…
Всё знакомо до боли и щемящей радости. Столпотворение машин, автобусов на площади перед зданием аэропорта.
Посреди пробки «закипевшая» вишневая девятка. Над распахнутым капотом клубится серое густое облако испарений. Невысокий, щуплый мужчина носится вокруг, истерично размахивая руками. Волосы всклокочены, лицо красное, глаза дико вращаются, рот не закрывается — брань прорезается сквозь звуки площади.
— Чтоб её… дрянь…
Чего хочет от колымаги — не понятно, она и так выглядит, словно доживает последние часы. Между автомобилями, словно играя в шахматы, лавируют мотоциклисты. Водители нетерпеливо бибикают, подгоняя друг друга. Кто ругается, кто слушает громкую музыку. Ростов как всегда гостеприимен! Родина…
— Эй, подвезу. Дорого не возьму! — зазывает кавказец, высунувшись из окна старенькой копейки. Зелёная краска выцвела, «жучки» на поверхности, бок с вмятиной. Катя поправляет рюкзак и решительно подходит:
— Сколько до Сноёвки?
— Э! Красавиц, — округлое, потное лицо расплывается в хищной улыбке, обнажив под густыми короткими усами с проседью пару золотых зубов. — Почти задаром.
— Цену говорите — я разберусь, задаром или нет.
— Только для тебя, — тёмные масленые глаза сверкают похотью и расчётом, — пятьсот.
— Чего?.. — негодует Выходцева.
— Бензин не дёшев, — оправдывается таксист заезженной фразой. — Вон как цена подняться…
— Триста, и не рубля больше, — отрезает Катя.
— Э! Красавиц, — с поддельным негодованием качает головой кавказец, — за триста до автобусная станция довезу…
Позади копейки синяя «Toyota» нервно сигналит. Из окна высовывается коротко стриженая мужская голова. Холодные серые глаза сверкают злобой:
— Убери колымагу. Проехать дай! — угрожает грубо водила. — А то багажник твоей развалюхи сейчас до капота вобью…
— Щас, жди, мы едем уже, — отмахивает таксист и оглядывается: — Четыреста и по рукам.
— Пойдёт, триста пятьдесят — у меня евро.
Кавказец кивает с довольным видом. Водитель «Toyota» продолжает набибикивать, сопровождая каждый сигнал отборным матом. Мозг разрывается. Катя нервно тянет ручку — замок не срабатывает.
— Э… не так.
Водила, пыхтя, вылезает из машины. Подтягивает спортивные штаны, чуть ли не до груди. Короткие ноги, округлое пузо, руки повышенной волосатости и её полное отсутствие на макушке — типичный представитель таксопарка от «народа гор». Взявшись за ручку, кряхтя, пару раз ударяется бедром о дверцу, и она со скрипом распахивается. Нагло ухмыляясь, приглашающе машет:
— Садись, красавиц!
Хочется верить, что доедем… С раскалывающейся головой Выходцева забирается на заднее сидение. Потрёпанная обивка, пепельниц нет, подранные чехлы на передних сидениях. Хорошо, без мусора. Вместо магнитолы торчат голые провода. На коробке передач кобра с зелёными глазами. На треснувшем зеркале заднего вида висит «елочка», источая едкую вонь, плохо заглушающую запах пота таксиста. Машина трогается с жуткими тарахтением и выхлопами. Катя смотрит в зеркало — водила, поглядывая на неё, скалится. Проглотив язвительные слова, Выходцева отворачивается к окну и закрывает отяжелевшие веки. Не до глупых перепалок с «шоферюгой». Устала. С прошлого вечера не спала — перелёт дался тяжело, ведь после авиакатастрофы фобия самолётов. Монотонная тряска нагоняет сон, в голове пульсирует единственная мысль — быстрее бы домой! Дрёма зовёт в свои объятья, но в сознании всё прокручиваются картинки прошлого.
Вчера ламия добрался до семьи, вряд ли мама и папа выжили… Сама не раз удирала на грани смерти. Глупо, что вернулась, но по-другому никак — родители ведь. Убить кровопийцу, чего бы это ни стоило. К тому же чутьё ведёт… хотя лучше бы молчало. Если бы не знала о нападении на родителей, было бы проще. Но нет, интуиция погнала в гостиницу — от боли аж слёзы брызнули… По трёхзвёздочному мотелю промчалась словно пятки горели. Ворвавшись в простенький номер, схватила телефонную трубку — мобильника нет, с ним ламии вмиг выследят. Даже знала, что родители на даче, а не в городе — набрала заветные цифры и затаила дыхание. Сердце глухо отстукивало ритм, заглушая гудки, тянувшиеся бесконечно долго. На другом конце щёлкнуло.
— Ма! Это я, Катя… — выпалила, не дождавшись ответа.
— Катенька, ты где? Сергей… — срывающимся голосом завопила мать мимо трубки. — Катя звонит. Катенька, не молчи, — затараторила. — Ты где? Что с тобой? Тебе денег хватает?
Мамка эмоциональная, как всегда. Хотя, чему удивляться? Дочь — неведомое существо. Умирает — оживает…
Катя всхлипнула. Высокая тональность голоса матери раздражала и радовала одновременно. Любила обоих, но отца… Их объединяло нечто большее, не поддающееся человеческому пониманию, другая, молекулярная связь. Это трудно понять, а ещё сложнее принять. Сердце рвалось наружу, руки дрожали — Катя на подкосившихся ногах опустилась на постель. Едкая вода продолжала наполнять глаза — очертания комнаты плыли:
Поделиться книгой: