Работа за двоих

Томас М. Диш

Работа за двоих

8 ч. 30 м. Плохое начало. Я проснулся на полчаса позже, чем обычно. Кнопка будильника была утоплена, Карена уже встала. Она крутилась на кухне, и я собрался прокричать все, что думаю об этих дурацких шуточках, которые могут привести к моему опозданию на работу, но вдруг вспомнил, что нынче у меня «неделя доброго отношения к жене».

Я решил оставить свои размышления при себе.

— Добрый день, милая, — сказал я. — Что там у нас с погодой?

Она заглянула в спальню, улыбаясь.

— Чудесное утро. Чересчур тепло для октября, но не я стану на это жаловаться.

В конце концов, я уже поднялся, и у меня было полтора часа, чтобы успеть в участок. Ничего серьезного, я просто нервничаю. Утро для меня не самое лучшее время суток.

Я побрился и позаботился о своем внешнем виде, затем взял из шкафа голубой с отливом костюм и разорвал пластиковый чехол, в котором его вернули из химчистки. Серый комплект, служивший мне вчера, оставался висеть на стуле. Я изъял из него ремень, затем повесил, убедившись, что ключи и бумажник по-прежнему в карманах брюк.

Тут я едва не допустил свою первую ошибку. Разрабатывая план, я не подумал о деньгах, которые мне могут понадобиться на ланч. Проблема в том, что когда планируешь события при темпоральном дублировании, легко запутаться. Я мог оказаться без единого цента за пределами квартиры, на тот момент для меня недоступной, учитывая, что в ней в это время буду находиться я. Хорошенькое начало для идеального преступления. Но возможно, я рассуждаю не очень верно. Мне нужно больше времени.

Я взял несколько купюр из кармана брюк, повешенных в шкафу.

9 ч. 00 м. Завтрак с Кареной. У нас имелись билеты на мюзикл, премьера которого должна была состояться этим вечером. Три билета… поскольку не стоит забывать о нашем старом друге Эрике. Карена говорила о спектакле, потом об Эрике. Эрик намалевал то, Эрик сляпал се. Ей нравилось постоянно напоминать о своей измене.

Одно полотно Эрика провисело в гостиной весь прошлый год. С обнаженной натурой. Как нож, воткнутый мне под ребра и там оставленный, чтобы рана подольше не затягивалась. Это был его подарок на годовщину свадьбы. Он имел чрезвычайно развитое чувство юмора. Но я прошел ту стадию, когда рана еще заставляла страдать… уже давно.

Где-то в городе, пока я сидел, слушая болтовню Карены, Ирвин Веннер направлялся к нашему дому. Ирвин Веннер… это я. И я знал, что Карена вскоре будет убита. Я налил себе вторую чашку кофе и посмотрел на нее.

Она была очень красива. Длинные светлые волосы платинового оттенка свободно спадали на голые плечи. Голубые глаза, свежая кожа и гибкое тело завершали образ. И даже несколько скошенный назад подбородок и чуть удлиненные передние зубы оборачивались на пользу ее обаянию. Карена давно приучилась держать губы сомкнутыми, и это легкое напряжение создавало впечатление, что она все время слегка навеселе и постоянно готова вот-вот улыбнутся. Самые обычные вещи: завтрак, прогулка, еще одна возможность поговорить об Эрике, казалось, доставляют ей радость. В последнем случае она выглядела более оживленной, чем когда-либо. Ее глаза блестели, пальцы совершали множество мелких быстрых движений, отбрасывая волосы назад, поднимая и опуская стакан или на мгновение замирая на коленях. И все это с готовой вот-вот появиться улыбкой, словно она не в силах сдержать смех надо мной. Эта улыбка меня терзала. В конце концов, я и решил сделать все необходимое для того, чтобы она не могла больше насмехаться надо мной. Приняв решение убить Карену, я уже почти не мучился. Я даже испытывал удовольствие, любуясь ее красотой, и продолжал сидеть, в то время как она ожидала моего ухода на работу.

* * *

9 ч. 20 м. Я вышел из квартиры. Мы живем на втором этаже, и я всегда предпочитаю не ждать лифта, а спуститься пешком. Внизу в укромном уголке за лестницей просматривалась темная фигура. Человек кивнул мне головой. Я сумел сдержать возбуждение и прошел мимо. Это был не кто иной, как я. Все случилось по задуманному, и я мог считать, что Карена мертва. Именно то и означал кивок головой. Другой я абсолютно точно знал, что она уже убита.

Открывая дверь подъезда, я услышал шаги, поднимающиеся по лестнице. Даже привыкнув к темпоральным парадоксам, как может привыкнуть только полицейский дознаватель, я чувствовал себя словно во сне. Я стоял неподвижно и слушал, как Ирвин Веннер поднимается по ступеням.

У меня уже имелся подобный опыт. Мне было поручено дело о нападении. Углубившись в прошлое, я направился к месту, где произошло преступление. По пути я проходил улицу, на которой живу, и видел самого себя, спускающегося в метро, чтобы добраться до полицейского участка. Тогда мне и пришла в голову моя идея. Это был только ее зачаток, но вскоре она развилась. Я осознал, что являюсь одним из очень редких людей, имеющих возможность совершить убийство совершенно безнаказанно.

Согласно полицейскому Кодексу, происшествие у метро квалифицировалось как преступная халатность. И у меня могли возникнуть серьезные неприятности, если бы я о нем рассказал. Введение Кодекса было вызвано основательными причинами. Очень давно, когда полиция только начала использовать Машины в конце XX-го века, некоторые дознаватели, считавшие себя хитрее остальных, решили установить дружеские связи сами с собой. Это первая мысль, которая приходит в голову, когда начинаешь думать о темпоральных путешествиях. Я не могу припомнить все кинокомедии и телеспектакли, виденные мною на эту избитую тему. Мысль очевидная, но не очень здравая. Всем этим дознавателям вскоре пришлось оставить службу.

По объяснениям психологов, человеку из прошлого, встретившему другого себя, старшего на несколько часов (предел составляет восемнадцать), просто кажется, что он видит какого-то старого знакомого, давно потерянного из виду. Психотравматичной ситуация оборачивается для того, кто, войдя в прошлое, в точности повторяет те поступки, которые уже совершал. Дознаватель все помнит, но ничего не может изменить. В больших дозах предопределенность непереносима. В данном случае используется выражение дежа вю, но это дежа вю не идет ни в какое сравнение с тем, что обычно означается указанным термином. Большинство тех, кто его испытали на себе, впали через несколько дней в каталепсию, вывести из которой их так и не удалось.

Я не собирался совершать подобной ошибки. Что касается момента, когда я чуть позже днем услышу самого себя, то опыт показывал, что краткий непрямой контакт мне не повредит. Самый большой риск представлял этот утренний кивок головой, но я знал о себе, что способен выдержать испытание.

9 ч. 45 м. Я прибыл в участок и выглядел, вероятно, не более взволнованным, чем любой профессиональный убийца, приготовившийся перейти к действиям. Я был мастером владения собой. Я научился этому, живя с Кареной.

Как она и говорила, утро было чудесным. Один из тех свежих и ясных октябрьских дней, великолепие которых ощущается даже в городе. На западе легкая пелена тумана тянулась вдоль реки. Когда я поднимался на крыльцо старого здания, в котором находится полицейский участок, воробьи вспорхнули из водосточного желоба и переместились на фронтон. Нервничающий преступник мог принять то за дурное предзнаменование, но я не нервничал. К тому же, откуда мне знать, плохая или хорошая эта примета?

9 ч. 50 м. В кабинете я оставался один. Обычно его делил со мной Лоуэлл Клеменсон, другой городской дознаватель. Но неделю назад он ушел в отпуск. Лоуэлл, человек физически развитый (равно как и я), отправился куда-то в Канаду, сплавляться на байдарке, и был совершенно недосягаем.

В этом городе только мы двое, Лоуэлл и я, имели допуск к пользованию Машинами. Чтобы стать дознавателем, было необходимо пройти многочисленные тесты на интеллектуальность и эмоциональную устойчивость, а также сдать целую серию физических нормативов. Наша жизнь была тщательно изучена, начиная с двухлетнего возраста (мое второе имя Джаст[1], затем последовали пять лет подготовки. После того, как мы приступили к своим обязанностям, приходилось регулярно подвергаться обследованию у психоаналитика. Лишних дознавателей не готовили.

Да и не было необходимости в их большом числе. К 2042-ому году преступления стали столь же редки, как и бизоны. Машины положили им конец. Любого бандита, совершившего ограбление, арестовывали через несколько часов. Абсолютная уверенность в том, что все равно поймают, привела к исчезновению преступников. Кто станет замысливать ограбление банка, зная, что с этого самого момента будет находиться под наблюдением дознавателя, которому уже до мельчайшей подробности известны все твои дальнейшие поступки? Последствия чересчур очевидны. В 2042-ом году преступления совершали лишь те, кого мало заботили последствия. Изредка имевшие место убийства из ревности всегда сопровождались самоубийством.

Но не в моем случае, увольте. Я жил счастливой жизнью, если не считать эту занозы в боку. И поглядывая на часы, стоявшие на шкафу с картотекой, я знал, что скоро она будет удалена.

11 ч. 00 м. Раздался телефонный звонок.

— Алло, шеф? — (Это был мой собственный голос).

— Он самый, — ответил я.

Затем прикрыл рукой слуховую мембрану. Конечно, было бы интересно послушать, но позже это могло породить ощущение дежа вю, как раз в тот момент, когда мне, возможно, понадобятся все мои силы. К тому же, я уже знал, что именно сейчас говорю себе по телефону. Я репетировал монолог множество раз. Какая необходимость в таком случае слушать?

Я подождал ровно две минуты, прежде чем убрать руку. Я отсоединился на том конце провода. Я сделал то же самое на этом и, положив трубку, отпустил аппарату дружеский шлепок.

11 ч. 30 м. Я отправился в кабинет шефа. Он читал один из этих полицейских романов XX-го века, которые отыскивал у букинистов. Он, похоже, испытывал ностальгию по старым добрым временам, эпохе, предшествующей Машинам, когда задача полицейского не состояла исключительно в регулировании уличного движения и заполнении протоколов аварий. Редко совершаемые настоящие преступления даже не входили в его компетенцию. Он не был допущен к использованию Машин.

— Как продвигается работа? — спросил я его.

— Полегонечку, — ответил он, откладывая книгу в сторону. — Двое пьяных, которых пришлось удалять из общественного места, и одно дорожно-транспортное происшествие.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет. Мак-Намара уже побывал там. Такси задело пешехода. Обычные ушибы, но на всякий случай скорая помощь отвезла его в больницу на обследование. Единственный сюжет, достойный внимания, — «Убийство Роджера Экройда».

Мне понадобилось время, чтобы переварить эти слова.

— Убийство!

Он захохотал и указал на обложку своей книги.

— Я еще не могу сказать, кто его убил. И не узнаю, пока не дочитаю эту паршивую книжонку. А у вас как дела?

— Очень хорошо. Правда, слегка скучновато, с тех пор как уехал Лоуэлл. Нет ли известий о нем?

— После открытки на прошлой неделе — никаких. Вероятно, он пропал в мрачных диких землях.

Он не мог пропасть до такой степени, до какой я ему желал.

— Только не Лоуэлл.

— Как Карена?

Он задал этот вопрос не из одной лишь вежливости. Карена была в прекрасных отношениях с шефом, как, впрочем, и с остальным составом полицейского корпуса. Мы считались образцовой четой.

Мы с Кареной были такими завзятыми актерами, что ломали комедию даже между собой. Предполагалось, например, что я не знаю об ее связи с Эриком. Я не заставал их на месте преступления, Карена чересчур предусмотрительна для этого. Мои подозрения основывались на перешептываниях, переглядываниях, прочих с виду невинных вещах, которые, собранные в кучу, позволили мне воссоздать всю ужасную правду. Но это не имело бы веса в суде. Поделись я своими подозрениями с Грирсоном, психоаналитиком, с которым должен был беседовать еженедельно, боюсь, тот бы решил, что у меня навязчивые идеи. И Ирвин Джаст Веннер потерял бы работу или (что еще хуже) отправился на перекресток со свистком в зубах регулировать уличное движение. Благодарю покорно, мне это не подходит.

Действовать законно я не имел возможности. Значит, нужно выкручиваться самому.

— Карена? Спасибо, хорошо, — ответил я рассеянно. Затем, сменив тон, добавил: — Вообще-то, ей слегка нездоровилось сегодня утром. Ничего серьезного, небольшое расстройство желудка. Она надеется, что к вечеру пройдет.

— А у вас что-то намечено на вечер?

— Мы взяли билеты на Тунис, сорок два. Это премьера. Мы идем с другом. Скоро у нас очередная годовщина свадьбы, и мы ее празднуем немного заранее.

— Надеюсь, ей станет лучше. Вам следует позвонить домой.

— Она, наверно, легла. По ее словам, самым лучшим лекарством является хороший сон.

Все это не имело определяющего значения для исполнения моего плана, но вместе детали создавали нужное представление о ходе событий сегодняшнего утра. И я упомянул моего старого друга Эрика.

Вошел главный секретарь управления, и я двинулся к выходу из кабинета. Уже в дверях повернулся к нему:

— Я собираюсь на ланч пораньше. Буду в ресторане на углу. Сегодня утром я не завтракал.

— Можете там не спешить, — ответил он, прежде чем перейти к своей обычной шутке. — У преступности на текущей неделе застой.

Я покинул участок в одиннадцать тридцать три. На улице посвежело. Небо из ярко голубого перешло в меланхолически серое, ветер с реки усилился.

Я отправился не в ресторан на углу, а в кафетерий, расположенный в следующем квартале. Девушка меня знала и принесла мою чашку кофе и сэндвич с ветчиной. Я взялся за кроссворд в утренней газете. Как только я уселся за столик, пошел дождь.

* * *

12 ч. 00 м. В кафетерий входили люди в летних одеждах, чтобы переждать дождь. Я закончил кроссворд и принялся за новости. Ничего интересного. Все как обычно. Несколько статей о холодной войне. Оживление на бирже. Скандал с лицензированием (Машины были почти бесполезны в борьбе с взятками). За исключением даты: 17 октября 2042, и статьи на четвертой полосе о производстве заменителя пенициллина, препарата на основе марсианского лишайника, содержание газеты оставалось тем же самым, что и восемьдесят лет назад.

В какой-то степени, в этом были повинны Машины. Изрядная доля историй порождается большой преступностью. С того самого момента, как стало возможным благодаря Машинам неопровержимым образом подтверждать любое подозрение в совершении умышленного правонарушения, преступность исчезла. А вместе с ней и значительная часть Истории.

В какой-то степени, в этом была повинна эпоха. Первые признаки проявились еще в пятидесятые-шестидесятые годы прошлого столетия. Идея о прогрессе казалась неверной. Все эти годы новые модели автомобилей были почти копией предыдущих. Холодная война нарастала или утихала, никогда не заканчиваясь. Каждый год Конгресс обсуждал одни и те же темы, перенося их на следующее заседание. Продолжали случаться экономические кризисы, но они всегда успешно преодолевались. Имелись еще космические полеты, но никто не представлял себе, какой от них прок.

В наши дни существует теория, согласно которой История следует кривой роста населения. Сначала все стабильно, затем бум… и все взрывается. Прогресс. По крайней мере, пока не будет достигнут новый более высокий уровень, на котором все продолжит удерживаться.

Вот такие мысли бродили в моей голове, пока я сидел в кафетерии. Я не думал о Карене, которая, вероятно, была уже мертва. Ни об Эрике, который тоже, надо полагать, остывал или находился в состоянии агонии в нашей квартире. С явными признаками самоубийства. Я размышлял об Истории и ждал.

12 ч. 30 м. Дождь усилился, и кафетерий переполнился. Я подождал пять минут в надежде, что ливень немного притихнет. Однако напрасно, и пришлось бежать до участка под сплошными потоками воды. Я не мог отклоняться от расписания. Я вошел в здание совсем промокшим. Главный секретарь поджидал меня в вестибюле.

— Шеф желает вас видеть… в вашем кабинете.

— Что-то случилось?

Я задал этот вопрос тщательно отработанным тоном, долженствующим показать одновременно беспечность и удивление.

— Он объяснит вам лучше, чем я.

Что неожиданно, шеф курил сигарету. Такое бывало с ним, только в минуты сильного потрясения.

— Садитесь, Ирвин. Мне нужно сообщить вам то, во что я еще сам не могу поверить.

Я сел. Шеф склонился над раскрытой папкой, разгоняя рукою дым. По щеке его катилась слеза.

— До чего же мерзкие эти сигареты. Не могу понять, зачем я курю. Единственное, что…

Он не закончил фразу.

— Но что случилось?

Я допустил немного беспокойства в свои профессиональные манеры.

— Дело касается Карены, Ирвин. Она мертва.

— Не может быть… когда я уходил, она…

Душевное смятение легко изобразить.

— Карену убили.

— Это немыслимо! — вскричал я. — В наши дни вообще никого не убивают, а уж таких людей, как Карена…

— Посыльный из химчистки обнаружил ее задушенной около двенадцати тридцати.

— Задушенной?

Шеф понимающе помолчал. Я отвернулся, чтобы скрыть свои чувства, вернее, их отсутствие.

— Но кто?..

Я оставил вопрос незавершенным, в надежде, что он дополнит.

— Ни малейшего представления, Ирвин. Насколько нам известно, никто из посторонних в квартиру не проникал.

Что-то тут не клеилось. Эрика или его труп должны были обнаружить. Эрика, убийцу моей жены, принявшего затем крысиного яду. Но, возможно, он находился на кухне, где посыльный не мог его увидеть. Тело, вероятно, еще не нашли.

Я повернулся к шефу, чтобы спросить:

— Кого вы направили туда? Когда они вернутся?

— Стэнли прибыл на место почти незамедлительно.

— Кто мог такое сотворить?