Помоги проекту - поделись книгой:
Бисмарк, внимательно прочитав сей документ, закашлялся и хотел было что-то сказать, но потом, видимо передумав, взял со стола лежавшее там перо и аккуратно поставил на документе свою подпись.
Итак, дело было сделано. Процесс мирного разложения того, что сегодня еще называлось Австро-Венгрией, на ряд мелких и безопасных для России и Югороссии государств был начат, а Бисмарк проглотил свою ложку горькой микстуры. Теперь надо было угостить его чем-нибудь сладеньким.
Но в этом первую скрипку должен был играть Николай Павлович, а ваш покорный слуга, загадочно улыбаясь, на время удалился в тень.
— Господин канцлер, — торжественно сказал граф Игнатьев, — мы благодарны вам за то, что вы с пониманием встретили наше предложение. И в знак признательности, хотим сообщить вам, что и Российская империя и Югороссия готовы подтвердить незыблемость западных границ Германской империи. Что будет зафиксировано отдельным пунктом в союзном договоре между тремя нашими державами.
Бисмарк не верил своим ушам — сбывались его самые сокровенные желания. Ведь Россия подтверждала законность перехода Германии Эльзаса и Лотарингии, провинций, отторгнутых от Франции во время франкопрусской войны 1870–1871 годов.
А Игнатьев, словно не замечая радости на лице Бисмарка, продолжал:
— Более того, мы будем считать вполне справедливым, если Германская империя примет законные меры самозащиты в случае, если Франция станет серьезно угрожать ее безопасности…
Это было дипломатически завуалированное, но достаточно четко выраженное разрешение Берлину совершить нападение на Францию.
Бисмарк расцвел. Он в одночасье получил то, чего добивался от канцлера Горчакова на протяжении многих лет. Правда, он понимал, что ценою этого стала Австрия… Но такова суровая правда жизни — за все надо платить. Так пусть заплатят эти неудачники в Шенбрунне…
Неожиданно ему на ум пришло одно слышанное в бытность его послом в Петербурге выражение, которое использовали зимой замерзшие извозчики на улицах русской столицы — «сообразить на троих». Оно весьма точно отражало то, что только что произошло в этой комнате.
«На троих» тут сегодня «сообразили» не только Австрию, но и, пожалуй, всю Европу. Русские ненавязчиво дали понять, что не имеют никаких интересов на западе этой части света, за что тактично просят не вмешиваться в их игры со славянами.
Что же, обмен вполне равноценный, и даже непонятно, кто от этого выиграл больше. Попрощавшись с собеседниками, Бисмарк немедленно направился на телеграф, чтобы дать срочную шифрованную телеграмму в Потсдам.
Два дня мы просидели в этом проклятом подвале. Человек Ахмета так и не пришел ни разу, и мы коротали время игрой в вист и покер. Я проиграл сто двадцать долларов в вист, в который я никогда раньше не играл, но выиграл сто двадцать шесть в покер — здесь у Ахмета не было шансов.
А сегодня вечером раздался условный стук в дверь. Ахмет впустил своего человека, и тот разразился потоком их тарабарщины.
— Ананин ами
— Что случилось?
— Трое из моих людей погибли в беспорядках после убийства этого короля шайтанов. Дом моего дяди заняли эти иблисы под свое представительство. И самое худшее: ваших людей взяли живыми, всех шестерых. У меня есть человек в городской тюрьме, но он клянется и божится, что их туда не приводили, и где они, никто не знает. Но то, что сейчас они поют соловьями, думаю, понятно и вам, и мне.
— И что будем делать?
— А как условились. Завтра в городе базарный день, и после закрытия рынка вся деревенщина уходит из города. Мой человек принесет одежду болгарских крестьян одной из соседних деревень, и мы выберемся с группой этих ишаков. Деревня турецкая, и тамошние люди нас не выдадут.
На следующий день мы оделись в принесенную одежду, взяли по мешку со снедью и вышли по другому подземному ходу, который вывел нас в дом в каком-то переулке. Мимо проходила группа болгар в такой же одежде, как и на нас, и мы сумели беспрепятственно пройти через ворота — на этот раз там дежурила стража, но из города выходило так много местного быдла, что у них не было времени всех как следует осмотреть.
«Да, — подумал я, — как хорошо, что никогда больше я не увижу этот проклятый городок».
Дорога проходила через лес из каких-то неизвестных мне широколистных деревьев — у нас в Америке они совсем другие. Вдруг Ахмет дернул меня за рукав, и мы чуть приотстали от массы крестьян и затаились в лесу. Через полчаса на дороге показались два всадника, ведущих в поводу двух коней, навьюченных какими-то мешками. Ахмет свистнул как-то по-особому, и всадники остановились.
Мы переоделись еще раз — теперь мы, по словам Ахмета, были похожи на местных купцов. Вьюки распределили по лошадям, и мы поехали, судя по солнцу — на северо-восток.
— Ахмет, а граница-то не в этой стороне!
— Эфендим, не забывайте, что вы глухонемой! И помалкивайте… Конечно, граница там, на западе, но там нас, думаю, уже ждут. Поэтому мы поедем кружным путем — так, как будто мы не бежим из Софии, а едем в нее.
Не доехав до городка Орхание, мы повернули налево и поехали в горы, и к вечеру выехали на дорогу, по которой мы когда-то приехали в Софию. Заночевали в какой-то деревушке под названием Зверино, а на следующее утро доехали до городка Своге. Там мы увидели, как местная стража осматривает всех, кто въезжал в город из Софии. Но на нас никто не обратил внимания. Впрочем, если меня о чем-нибудь спрашивали, я лишь мычал и показывал на свой рот, и от меня отставали.
Далее дорога пошла наконец на запад. Горы были очень похожи на наши Аппалачи — округлые, поросшие лесом. Но чем дальше на запад, тем они становились круче. К вечеру мы наконец-то выехали на равнину и оказались в пыльном городке под названием Годеч, где и заночевали в одном из домов на отшибе. На следующее утро наши спутники забрали всех лошадей, а вместо них нам подвели двух ишаков.
— Вот на них мы и продолжим путь, — сказал Ахмет. — Те горы, по которым мы прибыли сюда, были так, разминкой. А вот сейчас вы увидите настоящие болгарские горы. Ничего, осталось всего каких-то три-четыре часа, потом мы уже будем в Сербии. А там, в Пртопопинцах, уже ждут наши люди и нормальные лошади.
Большая часть пути представляла собой то крутые подъемы, то не менее крутые спуски, то еле заметную тропинку над пропастью. Но ишаки неутомимо шли вперед. Иногда по дороге попадались крохотные деревушки, но местные жители смотрели на них хоть и без приязни, но и не враждебно — они уже привыкли к контрабандистам и знали, что если их не трогать, то и они никого не тронут.
И вот мы увидели очередную деревню. Унылые дома по сторонам дороги, покосившиеся заборы, козы и овцы, пасущиеся на горных склонах, оборванные ребятишки… Но Ахмет мне вдруг шепнул:
— Это Станинци!
— Ну и что?
— Видишь вон тот дуб? Нет, не тот, поближе, раскидистый!
— Вижу.
— Так он уже в Сербии! А вон за тем холмом уже Пртопопинци — село, где нас ждут лошади!
И мы дали пятками в бока наших ишаков, которые чуть-чуть ускорили ход. Да, поскорее бы пересесть на нормального коня…
У самого выезда из деревни маячили четверо в обычной крестьянской одежде, но с ружьями. Ахмет успел меня предупредить, что это стража, и чтобы я не боялся — неприятно, но можно от нее откупиться. Они привыкли к контрабандистам, и ограничатся лишь тем, что заберут часть ткани из тюков. Как будто нам жалко…
— Кой сте и къде отивате?
Ахмет что-то ответил, из чего я различил лишь «Пртопопинци» и потом «Юскюп» — город, в который, по легенде, мы и ехали.
Стражник показал на меня и что-то мне сказал. Я показал на рот и замычал.
Тот улыбнулся:
— Тъп ли си?
Я понял, что он спрашивает, немой ли я, и закивал. К моему удивлению, дружелюбная улыбка сошла с его лица, и он закричал:
— Горе ръцете!
Другие стражники наставили на нас свои допотопные ружья. Казалось, старье, но если хотя бы раз выстрелит с такого расстояния — сделает в тебе немаленькую такую дырку, вряд ли совместимую с жизнью.
Я увидел, как Ахмет поднял руки вверх, и понял, что нужно делать то же самое — их было четверо, а револьвер у меня был спрятан под одеждой.
Ахмет попытался еще что-то сказать и показал на кошель с деньгами, висевший у него на боку. Но тут из-за одного дома вдруг вышли двое солдат в странной пятнистой форме, вооруженные короткими карабинами. По тому, как они двигались и как держали оружие, я понял, что это уже не деревенские ополченцы. У нас с Ахметом не было шансов, даже если бы револьверы находились в наших руках. Я понял, что наше путешествие, увы, закончилось.
Пока один держал нас на прицеле, другой вытащил у меня из-за пояса револьвер и с саркастической улыбкой, на неплохом английском сказал:
— Добрый день, мистер Бишоп, заставили вы таки за собой побегать. Могу сказать одно — эта стрижка и костюм болгарского крестьянина подходят к вашей наглой рыжей морде примерно так же, как корове седло. А теперь руки за голову — и вперед…
Уже потом, когда на нас надели легкие наручники из неизвестного мне материала и тщательно обыскали, забрав все, что можно было бы использовать в качестве оружия, я шепнул Ахмету:
— Что все-таки случилось?
Тот ответил что, увы, моей ошибкой было то, что в Болгарии кивок означает «нет», а если покрутить головой, то это «да». Кто ж знал, что у этих болгар все не как у людей…
Заголовки российских газет:
«Московские ведомости»:
«Северный вестник», Санкт-Петербург:
Заголовки французских газет:
«Фигаро»:
«Пти Паризьен»:
Заголовки австрийских газет:
«Винер Цейтнунг»:
«Нойес Фремденблатт»:
Заголовки газет САСШ:
«Нью-Йорк Таймс»:
«Чикаго Трибьюн»:
Заголовки британских газет:
«Таймс»:
«Дейли телеграф»:
Заголовки германских газет:
«Берлинер тагенблат»:
«Норд дойче Альгемайне»:
Заголовки итальянских газет:
«Стампа»:
«Коррьере делла Сера»:
Заголовки испанских газет:
«Гасета нуэва де Мадрид»:
«Диарио де Барселона»:
Заголовки датских газет:
«Берлинске тиденде»:
«Юланд постен»:
Поделиться книгой: