Восстание в крепости

Урядник не знал, какого цвета глаза нравятся Тамаре Даниловне. Он чувствовал, что, если его ответ придется ей не по душе, ему несдобровать. Алибеку уже не раз приходилось наблюдать приступы бешенства у этой взбалмошной дамы. Но что же сказать ей теперь?

Не полагаясь на свое воображение, он втянул голову в плечи, съежился и пробормотал:

— Глаза, глаза… Его лицо запылилось в дороге, госпожа. Я не разглядел глаза…

Алибек понимал, что такой ответ никогда не удовлетворит Тамару Даниловну, однако в душе не мог не порадоваться своей находчивости.

Но тут опять раздался властный голос приставши:

— Сколько же ему лет?

Лицо Алибека покрылось холодной испариной. Он мысленно проклинал себя за то, что до сих пор не изучил как следует вкусов жены своего начальника. Одно только урядник прекрасно знал: Тамаре Даниловне вообще нравятся мужчины. Он слышал об этом от других, да и сам не раз был свидетелем ее благосклонности к сильному полу. Ему даже были известны некоторые «тайные приставши.

Он до сих пор с омерзением вспоминал, как неприлично вел себя студент-армянин, который прошлым летом обучал Тамару Даниловну французскому языку.

Прогуливаясь однажды по саду своего начальника, урядник увидел вдруг, как этот бессовестный тип обнял за кустом розы великовозрастную ученицу и стал жарко цело-вать ее красивую белую шею. Алибек едва сдержался тогда, чтобы не броситься на негодяя — его вовремя остановил страх за свою должность. Когда же несколько дней спустя урядник увидел, что Тамара Даниловна со студентом вошли в зимний флигель и заперлись изнутри, он решил на все махнуть рукой. Видит бог, урядник Алибек не сказал об этом приключении никому ни слова. Его сердце берегло тайну, как бездонный колодец хранит кем-то брошенный в него камень.

Урядник знал, что приставша может увлекаться не только молодыми людьми. Зимой из Тифлиса приезжал инспектор полицейского департамента, мужчина лет сорока пяти. От Алибека не ускользнуло, как Тамара Даниловна недвусмысленно перемигивалась с ним.

Поэтому-то урядник и не знал сейчас, как ответить госпоже на вопрос о возрасте гостя.

— Ну, так я спрашиваю, сколько ему лет? — повторила Тамара Даниловна.

— Я не разобрал, госпожа… — пробормотал урядник.

— Дурак! — бросила Тамара Даниловна и пошла прочь, волоча по полу длинный шлейф платья.

Как только госпожа скрылась в соседней комнате, Алибек вспомнил, зачем прислал его пристав.

— Тамара Даниловна… — робко прохрипел он, затем откашлялся и позвал снова — Тамара Даниловна!

Жена пристава выглянула из-за портьеры.

— Ну, в чем дело? Чего тебе еще?

— Тамара Даниловна! Господин пристав просили передать вам, что гость пожалуют к обеду. Сейчас они отправились в крепость, размещают солдат.

Тамара Даниловна нахмурилась.

— Что же ты давеча стоял как чурбан?

Глаза ее гневно сверкнули, и она снова исчезла за портьерой.

В комнате сразу стало так тихо, что у Алибека зазвенело в ушах. Он подождал некоторое время, затем, поняв, что приставша больше не вернется, отвесил почтительный поклон в сторону двери, за которой она скрылась, и вышел.

Захлопнув за собой калитку массивных ворот, Алибек некоторое время стоял в раздумье, щурясь от утреннего солнца, выглядывающего из-за крыши дома.

Наконец из груди урядника вырвался вздох облегчения. Он вытер платком потное, с обвислыми щеками лицо и бодро зашагал в полицейский участок, радуясь, что ему так легко удалось отделаться от госпожи Кукиевой. Урядник вспомнил, что должен накормить крестьян, сидящих в каталажке, которых хромой есаул привел вчера из Гымыра.

„Наверно, родственники этих крестьян собрались уже во дворе и ждут…“ — подумал он.

Урядник свернул за угол и пошел вниз по улице. Почти у каждых ворог толпились люди, обсуждая прибытие батальона.

Алибек издали заметил, что духан, который содержала пожилая грузинка-вдова Агва, открыт.

Сразу же стало как-то веселее на душе. Он прибавил шагу, подошел к духану и заглянул через открытую дверь внутрь. Там никого не было, царили тишина и покой.

Алибек заколебался: „Входить или нет?“ Поднял глаза на вывеску, висящую над дверью: кусочки красновато-коричневого мяса, нанизанные на два скрещенные шампура, показались Алибеку такими натуральными и аппетитными, что он даже ощутил во рту неповторимый вкус ароматного бараньего сала, которое с ласкающим слух шипением капает на угли жаровни.

Урядник глотнул слюну и вытер углы рта тыльной стороной пухлой волосатой руки. Чуть ниже шла надпись на русском языке, а рядом — по-грузински. Еще ниже была изображена целая батарея винных и водочных бутылок.

Алибек ощутил чудовищный прилив аппетита. Он обернулся, глянул по сторонам. Поблизости никого не было. „Не худо бы пропустить стаканчик… — подумал он. — Да, кстати, справлюсь о здоровье Розы…“

Он вошел в духан.

Какая удача — Роза была одна! Каждое утро Агва уходила за покупками на базар, и в эти часы духан находился в полном распоряжении ее служанки.

У Алибека защипало в носу от резкого запаха маринованного чеснока. Он поморщился, блаженно замотал головой.

Духан представлял собой полуподвальную комнату с низким сводчатым потолком. Вокруг столиков, очевидно, еще с вечера в беспорядке стояли стулья. Повсюду валялись объедки, порожние бутылки. Это была самая большая комната духана. По вечерам здесь негде было и яблоку упасть. Днем духан освещался маленьким окошком, а ночью огромными керосиновыми лампами, подвешенными к потолку. Сейчас тут было тихо, и поэтому неряшливое, запущенное помещение выглядело еще более жалким и убогим. А вечером оно гудело, как пчелиный улей. Звон бутылок и стаканов перемешивался с пьяным хохотом и выкриками, сопровождаемыми площадной бранью. Здесь часто вспыхивали ссоры. Поэтому Алибеку нередко приходилось усмирять распоясавшихся пьяниц. Дверь, что рядом с буфетной стойкой, вела на вторую половину духана, состоявшую из двух небольших смежных комнатушек. Здесь обычно собирались чиновники и интеллигенция городка. Люди эти появлялись тихо, бесшумно и так же незаметно исчезали. Они или молча сидели часами, уставясь друг на друга и дымя папиросами, или же о чем-то тихонько переговаривались. Уряднику очень не нравились все эти „интеллигентишки“. По его мнению, люди эти, выглядевшие всегда и грустными, и чем-то недовольными, не относились к властям с должным почтением. „Им верить нельзя! — думал он. — Очень подозрительный народ. С такими надо держать ухо востро!..“

Роза, забравшись на табуретку, расставляла по полкам старого буфета, что громоздился за стойкой, бутылки с напитками. Метнув на урядника сердитый взгляд, девушка спросила:

— Что приперся спозаранку, старый хрыч? Чего надо?

Стараясь дотянуться до верхней полки, Роза встала на цыпочки. Подол ее пестрого платья задрался выше колен, обнажив стройные и крепкие девичьи ноги.

Урядник невольно шагнул к стойке, желая поближе полюбоваться прелестями Розы. Но та, разгадав его намерение, обернулась и крикнула:

— Ни с места, старый хрыч, а то!.. — и замахнулась на Алибека бутылкой вина.

Урядник попятился назад. Сверкавшие гневом глаза Розы показались ему еще прекраснее.

— Чего тебе надо? Говори… — сухо и требовательно проговорила Роза.

Алибек, потирая руки, захихикал. Обнажились его желтые от махорки зубы.

— Неплохо бы стаканчик водочки… А, ханум? Чтобы согреться…

Роза, ворча, спустилась вниз, налила рюмку водки и указала на нее Алибеку.

— Бери, пьянчуга… — Заметив, что урядник не спускает похотливого взгляда с выреза на ее груди, она быстро запахнула ворот платья. — Глаза бы себе залил, старый хрыч!

Разгневанная девушка повернулась к Алибеку спиной и стала вытирать стойку.

Урядник захлопал глазами, осушил рюмку, затем поставил ее на край стола и громко фыркнул, раздувая щеки и тряся головой. Потом разгладил рукой усы и бросил на Розу плутоватый взгляд.

— Конечно, теперь нам отставка… После того как пришли эти… — Урядник кивнул головой в сторону улицы.

— Кто „эти“? — удивленно вскинула брови Роза.

— Хи-хи-хи… Не знаешь разве? Неужели не слыхала? Целый батальон. Молодые, холостые парни. Только пожелай — все падут к твоим ногам.

Алибек затрясся своим огромным животом, хитро сощурился и снова стал ощупывать взглядом тело Розы. Девушку чуть не стошнило от этого взгляда. Запустить бы чем-нибудь ему в голову, выгнать из духана, как собаку! Но Роза взяла себя в руки.

— Что ж, по крайней мере, хоть настоящие мужчины появились.

— А мы? Или ты уже не считаешь нас за мужчин?

— Вы? Фу! — Роза презрительно сморщилась. — Тоже мне, мужчины! Что вы можете? Бегать как собачонки за своим дурацким приставом? Ха-ха-ха!.. Посмотрите-ка на этого мужчину!

— Эй, ты! Смейся, да знай меру! — нахмурился Алибек.

— Ох, как испугалась! Да что ты мне сделаешь?

Не дожидаясь ответа, Роза встряхнула тряпку и принялась смахивать с буфета пыль. Урядник сердито заворчал. Чтобы не слышать его слов, девушка затянула какую-то грузинскую песню.

Видя, что на него не обращают внимания, Алибек молча двинулся к выходу. Но тут Роза выскочила из-за стойки и схватила его за рукав.

— А платить кто будет?

— Нет мелочи. Потом…

Но девушка не отступалась.

Опасаясь, что на крик соберутся люди, Алибек порылся в карманах, вынул старый, потертый медяк и швырнул на пол.

Роза едва не задохнулась от злости. Она подняла монету и запустила ею вслед уряднику:

— На, подавись, жадина!

Но Алибек не слышал этих слов. Он был уже на улице.

Из духана урядник направился в полицейский участок.

От выпитой водки приятно шумело в голове. Напевая вполголоса, он свернул в узкий переулок и, пройдя шагов десять, толкнул деревянную калитку, вделанную в высокий каменный забор.

У дверей каталажки толпился народ. Люди возмущались, осыпая бранью караульного, который старался оттеснить их на середину двора. Многие не успели даже снять с плеч хурджуны. Неподалеку под деревом сидели три женщины, возле них по утоптанной траве ползал малыш. Одна из женщин, понурив голову, плакала, прижимая к глазам конец платка.

Когда Алибек подошел ближе, все замолчали. Сидящие под деревом женщины быстро поднялись и примкнули К толпе. Одна из них, пожилая крестьянка, с трудом передвигая ноги, выступила вперед и, прикрывая рот платком, простонала:

— Ах, сынок, ведь они там голодные!

Казалось, слова эти придали крестьянам смелости. Они окружили урядника и наперебой загалдели.

— Четыре часа ждем!..

— Мы ведь издалека, братец… Пожалей!

— Назад, говорю! Расступись! — закричал Алибек, разводя в стороны руки. — Затрещали как сороки! — Он подошел к дверям каталажки. — Тащите сюда ваши передачи! Проверять буду.

Крестьяне засуетились, забегали по двору, принялись развязывать свои узлы. Каждый хотел, чтобы его хурджун осмотрели первым.

Алибек нацепил на нос очки и, сопя, принялся ревизовать передачи для заключенных: разламывал пополам чуреки, щелкал пальцем по дну горшков с едой и долго встряхивал их. Казалось, он готов был даже раскалывать орехи, лишь бы проверить их содержимое.

Крестьяне недоуменно наблюдали за происходящим. Никто не осмеливался возражать, опасаясь гнева урядника.

Но одна из женщин все-таки не выдержала.

— Что ты там ищешь, братец? — робко спросила она.

Алибек сдвинул брови, важно надул щеки и отчеканил:

— Не ваше дело. Стойте, как стояли. Некоторые вещи запрещено передавать заключенным. Нам лучше знать, что именно. Вы на все способны, негодники!.. Разве не вы каждую ночь укрываете в своих домах разбойников?! Эй, есаул!

Алибек поискал глазами в толпе. Караульный доложил, что есаул, сдав вчера арестованных, вернулся ночью к себе в деревню.

— Жаль… — покачал головой урядник. — Жаль, что есаула нет. Он бы рассказал, как вы укрываете разбойника Мухаммеда! Очень жаль…

Алибек хотел припугнуть родственников арестованных, чтобы вытянуть у них хотя бы несколько монет и компенсировать этим расход, в который его только что ввела строптивая служанка духанщицы. Именно поэтому Алибек, осматривая хурджуны, медлил, тянул время.

Крестьяне же теряли терпение. Один из них, наиболее сообразительный, казалось, прочел мысли урядника и сунул ему в карман серебряный полтинник. Алибек при этом даже не моргнул глазом. Остальные последовали примеру односельчанина. В карман урядника посыпались монетки.

Достигнув цели, Алибек стал менее придирчивым, а в последние хурджуны даже не заглянул.

В общем, заключенные в этот день получили передачи в целости и сохранности…

Глава вторая

С церковной площади батальон по широкой каменистой тропе поднялся на небольшое зеленое плоскогорье, называемое местными жителями крепостной равниной.

Туман только что рассеялся. Нежная трава и пестрые полевые цветы, умытые утренней росой, весело поблескивали в лучах яркого весеннего солнца. Воздух был напоен свежестью и прохладой. Летящие высоко в небе стаи перелетных птиц будили своим гомоном дремлющие горы, еще не везде надевшие зеленый наряд. Из глубокого ущелья, с трех сторон окружающего крепостную равнину, и со склонов близлежащих гор временами доносились гиканье и крики пастухов, перегонявших отары овец. Их возгласы несколько мгновений висели в воздухе, затем постепенно гасли.

Закаталы окончательно проснулись. Со стороны пустыря, где стояли лавки жестянщиков, доносилось докучливое, монотонное звяканье молотков. Оно смешивалось с базарным гулом и разносилось во все концы города. Звон церковных колоколов сзывал верующих на молитву.

На крепостной равнине батальон остановился в ожидании командира, который задержался внизу, беседуя с приставом Кукиевым. Солдаты, прошагавшие всю ночь, еле держались на ногах. Тяжелое снаряжение тянуло к земле. Подгибались колени, глаза слипались. Последний переход длился двенадцать часов. Многие в открытую, не страшась ротных командиров, ругали подполковника Добровольского, заставлявшего себя ждать. Над крепостной равниной стоял гул солдатских голосов. Офицеры тоже устали и почти не обращали внимания на ворчание солдат, делая вид, будто ничего не слышат.

Солнце поднималось все выше.

Домишки городка под замшелыми черепичными крышами казались сверху картонными, игрушечными. Во дворах дымились темные навозные кучи. Из труб к весеннему голубому небу поднимались серые струйки дыма. Сквозь зеленоватую пелену тумана проглянули снежные вершины Кавказского хребта.

Наконец на дороге, поднимающейся от церковной площади, показался Добровольский на коне. Стоящие кучкой офицеры бросились к своим ротам. Равнина огласилась выкриками:

— Сми-и-ирно!

— Сми-и-ирно!