Убитые и раненые покрывали землю жутким ковром.
Вокруг Телеграфной вышки кипел особенно жестокий бой. На вышке развевалось русское знамя, и пока никому не удавалось водрузить на его место французский флаг.
Все, кто брался за это опасное дело, пали, изрешеченные пулями.
Погибло уже человек тридцать, когда лейтенант Пуадевен из Тридцать девятого линейного полка добрался наконец до первой площадки. Он едва успел взмахнуть знаменем своего полка и тоже упал замертво. За ним поднялся на вышку сержант Флери. Его опрокинула пуля, попавшая прямо в лоб. Командир полка зуавов, сжимая одной рукой полковое знамя и указывая другой на верх вышки саблей, до самого эфеса[66] окрашенной кровью, воскликнул:
— Ко мне!.. Ко мне, храбрецы!.. Поднять… Тысяча чертей! Поднять знамя зуавов!
Человек пятьдесят вызвались схватиться за древко и ринуться навстречу неизбежной, но славной смерти.
— Я… господин полковник!.. Я!.. — раздался громоподобный голос, перекрывая пальбу.
— Это ты, Оторва?
— Господин полковник… друзья мои… умоляю вас… ведь я приговорен, вы знаете… и вот я…
— Иди, Оторва! — согласился полковник, протягивая зуаву знамя.
Жан рванулся, но кто-то схватил его за руку, и провансальский голос трубным звуком отдался у него в ушах:
— О, старина!.. Ты, конечно, впереди всех!
— Буффарик!.. Брат мой!.. Вперед, за Францию! — Оторва наклонился и добавил вполголоса: — И за мадемуазель Розу!
Он взлетел по грубо сколоченной лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Пули свистели со всех сторон, ударяясь о доски, откалывая щепу.
Вот храбрец уже на первой площадке. Пять сотен выстрелов прогремели разом. Жан разразился хохотом, и белоснежный оскал его зубов отчетливо высветился на закопченном лице.
Он закричал во все горло:
— Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!..
Под градом пуль молодой человек ловко взбирался дальше.
И вот он очутился наверху, на второй площадке, и его гордый силуэт, освещенный ярким солнцем, отчетливо выделился на фоне небесной синевы. Клики восторга смешались с яростным ревом. Раздался еще один залп!
Французы, которые не сводили с него глаз, замерли в ужасе.
Ударом ноги зуав сшиб древко русского знамени, и оно упало, словно смертельно раненная птица. Потом он развернул французское трехцветное знамя, и вот уже его полотнище забилось на ветру.
— Какой храбрец! — радостно вскрикнул полковник.
Солдаты, столпившиеся у подножия вышки, водрузили свои шапки на острия штыков и замахали ими в воздухе. Послышалось громоподобное «ура». И огонь прекратился, как будто появление французского знамени убило надежду в сердцах неприятеля.
Горнист поднес ко рту горн и затрубил во всю силу своих легких: «Равнение на знамя!» — и все горны, все барабаны дивизии загрохотали и запели, возвещая о победе при Альме![67]
ГЛАВА 5
В очередной раз Европа была охвачена огнем! Франция и Англия, вступив в союз с Турцией, сражались против России.
Война приняла с самого начала ожесточенный характер. Она обещала быть долгой и кровопролитной. Уже появилось немало победных реляций, исполненных воодушевления и бравады, было произведено немало повышений по службе, но сколько слез, горя, смертей успела принести война. Таковы два лика славы!
Итак, война шла, шла на рубежах Востока, где все было создано для солнца, неги, для жизни сладостной и легкой!
Почему началась эта война? Причина ее — одна странная история, в сущности, не причина, а повод: просто-напросто ссора монахов, столкновение клобуков[69].
А в чем же заключалась настоящая причина? В амбициях России, которая на протяжении многих веков претендовала на Константинополь[70] и Оттоманскую империю[71].
Однако царь Николай I[72] так искусно переплел повод с истинной причиной, так удачно выбрал время и час, к тому же повод был так удобен, а причина так очевидно созрела, что разделить их оказалось невозможно.
Вот эта короткая, но поучительная история.
На территории мусульманской Турции находятся
Итак, греки — при этом не будем забывать, что и духовным и мирским главой греческой церкви является российский император, — греки мало-помалу вторглись в права латинян, да так, что тех чуть было не изгнали из одной из самых почитаемых в мире святынь.
На основании ряда договоров Франция на протяжении веков считается официальным покровителем латинских, или католических, монахов. Они потребовали у Франции поддержки. Франция провела расследование и обратилась к султану. Но Россия высказалась в пользу греческих отцов еще более громким голосом и показала зубы.
Турция испугалась и издала фирма́н[74], узаконивший посягательства греческих отцов.
Это решение Оттоманской По́рты[75] заново поставило под видом религиозного соперничества серьезную проблему политических влияний, тем более важную в 1853 году, когда Французская империя только что оправилась после декабрьского переворота[76].
Чтобы укрепить свой престиж и престиж империи, Наполен III был более чем склонен обнажить шпагу. Участники конфликта попытались разрешить его дипломатическим путем, но каждый лишь обострял вопрос, который перерос наконец в европейский.
В то время как дипломаты препирались друг с другом, Россия неустанно вооружалась, а Николай красивыми словами и лживыми обещаниями водил Англию за нос. Он пошел даже на то, что предложил Англии поделить Турцию и передать ей Египет. Именно в ходе этих переговоров русский император в энергической и живописной манере назвал Оттоманскую империю
«Больной человек умрет, — говорил он английскому послу, — приготовимся принять его наследство».
Англии хватило благоразумия отказаться от подарка, который был бы для нее по меньшей мере обременительным.
Вопрос о святых местах не двигался с места. Он мог бы быть разрешен в два счета, но Николай умышленно осложнил его решение, направив послом в Константинополь князя Меншикова. Этот единственный в своем роде дипломат, человек заслуженный, но по-солдатски грубый, вел себя весьма беспардонно и для начала публично оскорбил министров султана. Этим он хотел припугнуть Абдул-Меджида[77], правителя нерешительного и слабого, и тот действительно трепетал и медлил.
Меншиков приехал с заданием раздуть огонь. Чтобы покончить с переговорами, он предложил султану 21 мая 1853 года унизительные условия, которые означали бы для Турции отказ от ее могущества.
Чаша терпения переполнилась. Абдул-Меджид устами своего министра отверг требования России. Меншиков, взбешенный, дал министру пощечину и немедленно уехал в Петербург.
— Ты добился успеха? — спросил у него Николай (разговор шел по-французски).
— Да, ваше величество! Я ушел, хлопнув дверью[78].
Этот незамысловатый каламбур до слез рассмешил государя всея Руси.
Всем было ясно, что война надвигается, и все ее опасались. В такой ситуации Англия, Австрия, Франция и Пруссия собрались в Вене на знаменитую конференцию, целью которой было предотвратить вооруженное столкновение. В порядке ответа на мирную инициативу великих наций Николай предпринял неспровоцированный захват дунайских провинций.
Царь в течение многих лет клялся британскому послу, что никогда не начнет войны, и до Англии с некоторым запозданием дошло, что ее обманули, одурачили, предали. Потому-то Англия и присоединилась к Франции в попытке остановить Россию, угрожавшую нарушить европейское равновесие.
В ответ на это соглашение Россия 30 ноября 1853 года разгромила турецкий флот под Сино́пом[79]. Стало ясно, что Николай собирается употребить все свои силы на ведение войны, рассчитывая выйти из нее победителем.
Тем не менее Англия и Франция, к которым вскоре присоединился Пьемонт[80], выжидали до следующего года. Воевать никто еще не был готов!
Только 27 марта, после того, как союзный договор был подписан, русскому императору была объявлена война[81].
Главнокомандующим французской армии был назначен маршал Сент-Арно. 27 апреля 1854 года он погрузил в Марселе своих солдат на корабли и 7 мая прибыл в Галлиполи[82].
Лорд Раглан, участник сражения при Ватерлоо, командовал английской армией. Соединенный флот Франции и Англии под командованием адмиралов Гамелена и Дендаса перевез войска и провиант. Действия союзников на суше должны были быть согласованы. Адмирал Дендас сражался в стане противников Наполеона I, и это было очень странное зрелище — вчерашние заклятые враги, ставшие союзниками и искренними друзьями!
Еще более странное и сильное впечатление производили корабли, на которых рядышком, по-братски, развевались флаг Британской империи и трехцветный французский флаг.
Едва только союзники высадились в Галлиполи, еще не очень зная, что делать дальше, как пришло известие, что семьдесят тысяч русских под командованием генерала Паскевича[83] осадили Силистру, большую крепость, господствующую над Дунаем.
Сент-Арно стремительно повел свою армию к Варне, с тем чтобы настигнуть русских у Силистры.
Погрузка, морской переход, разгрузка — все это заняло немало времени. Наконец все было готово, и Сент-Арно собирался выступить из Варны. В это время выяснилось, что Горчаков[84], сменивший Паскевича, после страшной бомбардировки и множества яростных попыток взять крепость приступом, 23 июня 1854 года снял осаду.
Это отступление, это бегство русских в тот момент, когда армии должны были соединиться, привели Сент-Арно в отчаяние. Было ли отступление русской армии реальным или разыгранным? Не ловушка ли это? Может быть, театром военных действий станут дунайские княжества? Надо ли сосредоточить войска под Бухарестом?
Маршал совершенно не доверял Австрии. Будет ли она союзником? Неприятелем? Сохранит ли нейтралитет? Невозможно было выработать твердый план… Что делать? Ждать?
В обстановке неопределенности и изматывающего безделья под небом, изрыгавшим огонь, армию союзников постигло страшное бедствие. Холера! Она поразила Пирей[85], Галлиполи, Константинополь и, наконец, Варну, где появилась 29 июля.
Сент-Арно попробовал было провести отвлекающий маневр в Добрудже[86], на территории, ограниченной дельтой Дуная. Он надеялся заманить туда русских и там удержать. Но русские бежали, ибо на них обрушился тот же бич, опустошавший ряды обеих армий.
За две недели французы потеряли три тысячи человек[87]. Одна только Первая дивизия недосчиталась тысячи девятисот!.. И сколько еще выздоравливающих нужно было отправить на родину!
Тогда маршал принял решение атаковать неприятеля в Крыму. Он хотел ударить в самое сердце могущественной державы, уничтожить Севастополь, громадный и таинственный арсенал, опору России на юге.
Эпидемия пошла на убыль. Надо было переформировать армейские корпуса, укрепить войсковые единицы, пополнить снаряжение и провиант, согласовать действия вспомогательных служб, короче, организовать экспедицию.
Погрузка на корабли была произведена в Варне 1 сентября 1854 года. Армия к этому времени провела на Востоке четыре месяца, потеряла три тысячи пятьсот человек, а неприятеля никто еще не видел!
Четырнадцатого сентября соединения союзников, не встретив сопротивления, высадились у Старого форта, чуть ниже евпаторийской бухты; девятнадцатого они выступили в поход и расположились лагерем между Булганаком и Альмой; двадцатого дали сражение и одержали при Альме победу.
Такова в общих чертах предыстория этой знаменитой кампании, в которой было пролито столько крови, пережито столько страданий, проявлено столько героизма. Узнав противника, стороны научились уважать друг друга.
Да, после мучений, просчетов и страданий первых месяцев при Альме была одержана победа, величественная и блестящая. Маршал Сент-Арно, торжествуя, составил подробную депешу императору и военному министру и отправил ее со сторожевым судном в Варну.
Изнуренный, не успевший прийти в себя после приступа холеры, главнокомандующий нуждался в отдыхе. Он ушел в свою палатку. Просторное полотняное сооружение состояло из трех помещений — гостиной, столовой и спальни, обставленных лишь самым необходимым: складная мебель, походная кровать.
Обычно Сент-Арно пил только воду, но сейчас он поддерживал свои силы шампанским, которое подавал ему ординарец, африканский стрелок.
Маршал собирался лечь, но в эту минуту ординарец доложил ему, что явился старшина Лебре с дамой. Срочное дело. Маршал хорошо знал этого старого солдата, служившего под его началом еще тогда, когда он командовал зуавами. Лебре — храбрый, честный, надежный человек.
— Что случилось, старина? — спросил его маршал с ласковой фамильярностью.
— Господин маршал… взвод зуавов… верховых… задержали шпионку!
— Ты говоришь — верховых?.. Ох уж эти шальные зуавы… так значит — шпионку?
— При ней бумаги, за которые положен расстрел… Кроме того, она предложила мне двадцать тысяч франков, чтоб я дал ей возможность бежать…
— И ты отказался… прекрасно! Я доволен тобой, Лебре…
— Это мой долг, господин маршал.
— Дай мне бумаги.
Сент-Арно просмотрел их, ворча:
— О, мерзавка!.. О, подлые предатели!.. Приведи сюда эту женщину и погуляй пока возле палатки.
Лебре вышел и тотчас возвратился вместе с Дамой в Черном.
Сент-Арно ожидал увидеть перед собой авантюристку и приготовился встретить ее сурово. Но, узнав незнакомку — ее горделивую походку, благородные светские манеры, — вскочил, пораженный, и воскликнул:
— Как? Княгиня!.. Вы!.. Это вы?..
— Это я, маршал!
— Вы, кого императрица Франции удостоила своей благосклонности… вы, подруга жены маршала Сент-Арно!.. Вы, любимица Тюильри![88]
— Увы, это так, маршал!
— Неужели нам суждено было встретиться при таких тяжелых и трагических обстоятельствах?
— Трагических для моей любимой родины… для святой Руси.
— И тяжелых для вас, княгиня…
— Это верно: я ваша пленница.
— Мы не воюем с женщинами… Но на вас пало подозрение… скажем прямо: вас уличили в шпионаже… а у шпионов нет пола.
— Фи, маршал… какое вульгарное слово… не забывайте, вы обращаетесь к свояченице[89] князя Меншикова, выдающегося русского адмирала и главнокомандующего царской армии!
— Но как же, княгиня, как вы назовете то деяние… доказательство коего у меня в руках?
— Я люблю… нет, это слишком слабо… я обожаю… я боготворю мое отечество… я русская до глубины души… до последней капли крови! Я готова пожертвовать жизнью… готова умереть…
— Это делает вам честь, и я уважаю ваше чувство, но…
— Но я женщина!.. Я не могу командовать эскадроном, в упоении мчаться в атаку и рубить саблей чужеземцев, попирающих землю моей родины…
— Стало быть, вы, — холодно прервал ее маршал, — вы пистолету предпочитаете пистоли…[90] или, как это у вас называется, золотые рубли. Другими словами, вы за деньги добываете секретные сведения о нашей армии…