Помоги проекту - поделись книгой:
Не вдаваясь в подробности проводившихся переговоров, рассмотрим лучше поведение Гитлера во время «июльского кризиса». Он не жалел усилий, чтобы затормозить или сорвать слияние, руководствуясь соображениями как тактического, так и программного характера. В случае объединения руководство придется делить с другими движениями; центр будет в Берлине, а Мюнхену достанется лишь второе место; потребуется менять название партии, из которого исчезнет слово «рабочая»; но главное, вместо консолидации и усиления вокруг нескольких надежных бастионов партия будет рассеяна и размыта. Кроме того, ДСП признавала парламентский строй и тогдашних политических руководителей, с чем Гитлер не соглашался. Он объяснял, что марксисты никогда не подчинятся воле большинства, поэтому решающее значение приобретает сила. Еще одним камнем преткновения служила Великобритания, к которой Гитлер всегда относился крайне враждебно. Точно так же он не выносил Совет наций.
Конфликт обострился летом 1921 года, когда Адольфа Гитлера в Мюнхене не было. Точно нам неизвестно, зачем он уехал в Берлин; возможно, пытался установить связи с консервативными кругами, способными помочь партии и газете, испытывавшей в тот период финансовые трудности. Маловероятно, что он, как полагают некоторые, подстроил ловушку соперникам в надежде, что в его отсутствие они наделают глупостей и он сможет захватить руководство НСДАП. Летом 1921 года Гитлер еще не созрел для вынашивания макиавеллевских планов; если не считать пропагандистской сферы, он чувствовал себя скорее неуверенно. Следовало дождаться образования коалиции между сторонниками слияния движений
В Мюнхен тем временем пригласили Дикеля, который также показал себя превосходным оратором. В партии множилось число тех, у кого непредсказуемое и часто оскорбительное поведение Гитлера, в том числе по отношению к Декслеру, вызывало резкую неприязнь. По своем возвращении, столкнувшись на заседании рабочего комитета, посвященного поиску путей выхода из кризиса, с настоящей «фрондой», он объявил, что снимает с себя всякие полномочия и вышел, хлопнув дверью. Не факт, что он заранее просчитал подобный демарш, поскольку, убедившись, что и без него комитет продолжил дискутировать, почувствовал себя уязвленным. И тут ему на помощь, как это будет еще нередко, пришел случай. НСДАП прекрасно обошлась бы без него, если бы не опасение, что он вынесет дело на обсуждение генеральной ассамблеи и увлечет за собой часть членов; кроме того, оставался риск, что он захочет основать новую партию – Гитлер уже высказывал подобную вероятность кое-кому из своих верных сторонников. Кое-кто побаивался и мести с его стороны. Он уже не раз доказал, что ради уничтожения конкурентов не остановится ни перед чем – даже нанимал для сведения счетов банду головорезов.
Перебрав все варианты, руководящий комитет решил пойти на компромисс. Первая попытка примирения не кончилась ничем. Лишь 13 июля, когда Дитрих Экарт с согласия Декслера намекнул Гитлеру о возможности капитуляции большинства членов комитета, тот согласился вступить в переговоры и написал знаменитое письмо от 14 июля – настоящий ультиматум. Он требовал созыва в течение недели чрезвычайного совещания членов комитета, перед которыми он изложит следующий план: отставка нынешнего комитета и избрание нового; назначение его председателем с «диктаторскими полномочиями»; учреждение инициативной группы для очистки партии от чужеродных элементов; окончательное признание Мюнхена в качестве центра движения; запрет на изменение названия и программы сроком на шесть лет; запрет на слияние с ДСП или иными движениями, если только последние не согласятся сами влиться в партию без каких бы то ни было компенсаций; исключительное право вести переговоры по этому поводу; отказ от организации посвященной решению этого вопроса встречи в Линце. «Я выдвигаю эти условия не из жажды власти, – закончил он, – но потому, что последние события убедили меня, что без железного руководства партия в самые кратчайшие сроки перестанет быть тем, чем она должна быть: немецкой национал-социалистической рабочей партией, а не западной лигой».
Комитет немедленно прислал ответ, признал некоторые допущенные ошибки, но напомнил Гитлеру, что ему неоднократно предлагали занять ответственный пост в партии, от чего он отказывался. Затем следовал ключевой пассаж: «Учитывая ваши огромные знания и услуги, оказанные вами партии, вашу редкую самоотверженность и ваши исключительные ораторские способности, комитет готов предоставить вам диктаторские полномочия и будет чрезвычайно доволен, если, вернувшись в партийные ряды, вы согласитесь занять пост первого председателя, давно и неоднократно предлагавшийся вам Декслером». Комитет соглашался и с остальными предложениями Гитлера, высказывая лишь просьбу не выносить обсуждение на общее собрание. Впрочем, если Гитлер настаивает на этом, собрание, в соответствии с уставом, будет организовано в течение двух недель.
Разумеется, Гитлер настаивал. Ему надо было утвердить свое положение в партии публично, а не украдкой. Очевидно, он был прав, ибо до самого дня общего собрания, назначенного на 29 июля, продолжалась закулисная возня. Так, члены партии получили по почте памфлет, озаглавленный «Правда ли, что Адольф Гитлер – предатель?», написанный, как выяснилось позже, неким Эреншпергером – членом комитета и одним из ярых противников Гитлера. «После шести недель, проведенных в Берлине с целью, о которой нам ничего не известно, герр Адольф Гитлер дал волю своему чванству и тщеславию. Он полагает, что настал подходящий момент, чтобы внести раздор и смуту в наши ряды, – к радости евреев и их друзей. Его единственная цель – использовать Немецкую национал-социалистическую рабочую партию в качестве трамплина для осуществления самых низких планов». Автор обвинял Гитлера в том, что он действует «по-еврейски», извращая факты, и занимается демагогией, надеясь «заморочить голову немецкому народу». Само собой разумеется, памфлет высказывался в пользу Дрекслера (впоследствии доказавшего, что он никаким боком не был причастен к этому предприятию). Гитлера текст памфлета сильно задел, тем более что 17 июля он был опубликован в «Мюнхенер пост». Он снова начал угрожать расколом, а 20 июля, выступив на манифестации в цирке Кроне, еще раз доказал свою власть над толпой. 25 июля Гитлер по собственной инициативе организовал диспут в штабе НСДАП. Декслер, раздираемый противоречивыми чувствами, но желающий во что бы то ни стало спасти свое детище, в конечном итоге стал на сторону Гитлера и продемонстрировал собравшимся, коих явилось 150 человек, не считая представителей Штутгарта, Розенхайма и Ландсута, что между ними нет разногласий. Заседание получило статус предварительного совещания перед общим собранием, и Гитлер снова вступил в партию под номером 3680.
Собрание 29 июля стало его личным триумфом. Председательствовал его друг Герман Эссер, ранее исключенный из партии. Гитлер произнес одну из самых длинных своих речей, в которой умело смешал обвинения и оправдания. Он согласился принять пост главы партии, предложив избрать Декслера пожизненным почетным председателем. Затем он представил новый устав, в котором право президента принимать единоличные решения о судьбе НСДАП упоминалось трижды. Текст был принят подавляющим большинством в 543 голоса против одного. Это было рождение «партии фюрера».
В тот же вечер, 29 июля, Герман Эссер представил Гитлера как «нашего фюрера»; 4 августа Дитрих Экарт назвал его этим титулом в газете «Фолькишер беобахтер». Начиная с 7 ноября о нем стали говорить как о «фюрере НСДАП». Но расширенное значение слово «фюрер» начало постепенно приобретать только после октября 1922 года, когда Муссолини организовал свой поход на Рим. До того оно значило лишь «глава партии». Большую часть времени Гитлер по-прежнему занимался пропагандой – но по-своему, а не так, как хотели бы правые консерваторы (в чем его затем необоснованно обвиняли многие историки, в особенности марксисты). Тем не менее он получил вожделенную поддержку пангерманистских и националистически настроенных кругов как представитель движения, лишенного крупных средств, что подтверждается его постоянными поисками источников финансирования. Одним из примеров того, что консерваторы, в том числе рейхсвер, возлагали на него определенные надежды, может служить письмо, написанное в сентябре 1920 года капитаном Майром бывшему руководителю Восточной Пруссии и организатору неудавшегося государственного переворота (в марте 1920-го) Вольфгангу Каппу. В послании Майр сообщает, что отправил в Берлин двух эмиссаров – Экарта и Гитлера, но они прибыли слишком поздно; впрочем, неудача нисколько не охладила пыл Гитлера, который продолжает неустанно трудиться над тем, чтобы превратить НСДАП в «радикальную националистическую организацию», своего рода авангард, движущей силой которого будет сам Гитлер.
По мере того как росла его известность оратора, он приобретал определенный вес, ряды партии росли, а многие считали его кем-то вроде «мастера по развлечению толпы», Гитлер начинал понемногу использовать в своих целях людей, которые поддерживали его в уверенности, что могут им манипулировать. До судебного процесса, состоявшегося после провалившегося путча 1923 года, он отводил себе роль «набата» и даже заявлял, что в аналогичной роли выступал Ллойд Джордж в военной Великобритании.
Партия была для Гитлера инструментом мобилизации масс, неизбежным злом, и он по мере возможного старался переложить всю организационную и административную работу на плечи верных друзей, лично вмешиваясь только в случае острой необходимости, – впоследствии он воспроизвел ту же управленческую модель. Поэтому имеет прямой смысл проявить интерес к его друзьям и соратникам – тем, кого его враги отныне именовали «приспешниками мюнхенского короля». Скажи мне, кто твой друг…
Непосредственное окружение Гитлера состояло в первую очередь из бывших однополчан или товарищей по учебе на курсах рейхсвера. В их числе был Герман Эссер, самый молодой член НСДАП. Родился в 1900 году, в католической семье управляющего железными дорогами, в армию поступил в 19 лет. Сотрудничал с газетой социал-демократического направления, учился на курсах рейхсвера в Баварии; с 1920 года служил у Майра как пресс-атташе; тогда же стал редактировать «Фолькишер беобахтер». Военные источники описывают его как человека «угрюмого, макиавеллевского склада»; сам Гитлер сравнивал его с борзой, которую следует держать на поводке. И не случайно! Это был опасный смутьян, бессовестный циник, изъяснявшийся как ломовой извозчик. При этом – прекрасный оратор, в немалой степени способствовавший успеху НСДАП. Его коньком были скандальные разоблачения, главным образом евреев, будившие в читателях и слушателях самые низкие инстинкты. Убежденный в гениальности Гитлера, он был ему безоговорочно предан; его влияние уменьшилось только во второй половине 1920-х годов, после ряда скандалов, в которых он был замешан; другие лица из окружения Гитлера посоветовали ему дистанцироваться от Эссера.
Макс Аман. Родился в 1891 году в Мюнхене, был сержантом в резервном пехотном полку, в котором служил Гитлер. С подачи последнего в 1921 году был назначен генеральным секретарем партии (оставался им до 1923 года) и административным директором «Фолькишер беобахтер». В апреле 1922 года стал директором издательства НСДАП «Франц Эхер Ферлаг». Аман являл собой чистый тип нациста – грубый, беспощадный, бессовестный и жадный человек. Именно ему Гитлер был обязан все растущим личным состоянием; Аман выплачивал ему высокие гонорары за статьи и оплатил авторские права за рукопись «Майн Кампф». Сам он был мультимиллионером. В качестве партийного функционера он не проявил особенных талантов, равно как и в качестве оратора и журналиста. Статьи писал за него «литературный негр».
Среди немногих людей, с которыми Гитлер был на «ты», фигурировал Эмиль Морис, драчун и забияка, впоследствии ставший личным шофером Гитлера (шефу отдела пропаганды полагался автомобиль, поскольку в те времена это помогало привлечь к себе внимание). Гитлер знал Мориса по Академии изобразительных искусств и мастерским художников, куда они вместе ходили восхищаться обнаженными натурщицами. Также в одной компании они шлялись по ночным кабакам, где Гитлер, придумавший себе фальшивое имя «герр Вольф», пытался завязать знакомство с девицами; некоторых он приводил к себе в комнату на Тирштрассе, куда переехал в конце марта 1920 года, демобилизовавшись из армии.
В то время Гитлера частенько видели в обществе женщин легкого поведения, в чем его упрекали противники – как внутри партии, так и вне ее. Многих интересовало, откуда у него деньги. Известно, что он получал кое-что – денежные суммы, драгоценности, картины – от дам из общества, приглашавших его в свои салоны в качестве диковины. Кроме того, ему оказывали финансовую поддержку праворадикальные круги, рейхсвер, а также мелкие, средние и – в исключительных случаях – крупные промышленники. Были и зарубежные дотации. Точно известно, что в 1923 году Гитлер встречался в Цюрихе с представителями промышленности и политиками. Благодаря собранным средствам он сумел оплатить работу партийных функционеров: на фоне галопирующей инфляции швейцарские франки шли на вес золота. НСДАП также получала средства из Венгрии, Чехословакии (главным образом из Судетской области) и из Франции. В последнем случае курьером служил Карл Лудеке, авантюрист и космополит, торговавший всем чем придется, включая оружие; он, как и многие, был совершенно околдован Гитлером, вплоть до утраты всякой способности к критическому мышлению. После 1933 года Людеке был интернирован в концентрационный лагерь, откуда бежал; впоследствии он написал книгу воспоминаний «Я знал Гитлера».
Русских и балтийских «спонсоров» вербовали Альфред Розенберг и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер. Ручеек долларов тек также из США, благодаря продаже фотографий, публикации статей и деятельности бывших офицеров флота, наладивших за океан коммерческие связи. Напротив, вопреки часто высказываемым предположениям, финансовой помощи от Муссолини Гитлер, скорее всего, не получал. Как Рудольф Гесс заявил на судебном процессе, затеянном Гитлером против депутата от социал-демократов (процесс он проиграл), эти суммы никогда не были чрезмерными. Однако вместе с членскими взносами и добровольными пожертвованиями они давали Гитлеру и его партии возможность существовать. В 1923 году, когда после провала путча НСДАП была объявлена вне закона, в партийной кассе насчитывалось 170 тыс. золотых марок и несколько произведений искусства.
Еще одним близким к Гитлеру человеком был бывший торговец лошадьми Кристиан Вебер – здоровяк, работавший вышибалой в ночном заведении сомнительной репутации. Одним из первых вступивший в ДАП, он не расставался с хлыстиком (как и его патрон), очевидно, с целью придать себе более мужественный вид. Еще одной «гориллой» фюреру служил подмастерье мясника Ульрих Граф – настоящий «мачо».
Но у него имелись также образованные друзья, распахивавшие перед ним двери богатых буржуазных домов. Это, например, Дитрих Экарт, которому фюрер посвятил второй том «Майн Кампф». Кое-кто считал его «наставником» Гитлера. И, хотя влияние на него этого писателя, журналиста и поэта оставалось средним, следует признать, что в первые послевоенные годы оно ощущалось достаточно сильно. Родился Экарт в 1868 году в Пфальце, некоторое время изучал медицину, затем обратился к литературе. «Поэт-ясновидец», переводчик на немецкий драмы Ибсена «Пер Гюнт», он стал для «бродячего пса» Гитлера старшим другом и учителем, прививал ему правильный немецкий язык, хорошие манеры и ввел его в высшее мюнхенское общество. Именно Экарт пустил слух о провидческих способностях Гитлера. В 1919 году он сочинил поэму, в которой предрекал явление спасителя нации, который будет не военным, а рабочим, умеющим пользоваться «своей глоткой». Ему же принадлежит боевой клич «Германия, проснись!» – рефрен одного из стихотворений. Он был предтечей целого сонма воспевателей национал-социализма и первым редактором «Фолькишер беобахтер»; через посредничества Рема он получил из рук генерала фон Эппа 60 тыс. марок; на эти деньги он приобрел газету, 17 декабря 1920 года ставшую рупором НСДАП.
Зажиточный бонвиван, любитель женщин и выпивки, Экарт умер вскоре после путча и недолгого заключения в тюрьму, в декабре 1923 года. Гитлер в это время уже отдалился от него. Посмертное сочинение «Большевизм от Моисея до Ленина. Мой диалог с Гитлером», напечатанное в 1924 году, выражает юдофобию автора, но не может быть расценено как реальный диалог с фюрером. Текст он писал в одиночестве летом 1923 года, уже уйдя в отставку.
Другим «проводником» Гитлера в богатых мюнхенских кругах был Эрнст Ганфштенгль по прозвищу Пуци, также написавший «Мемуары». Сын известного издателя книг по искусству и матери-американки, потомок двух генералов, он учился в Гарварде и вернулся в Германию лишь в 1921 году, в тот самый момент, когда Гитлер захватил руководство в партии. Он поступил в Мюнхенский университет, на исторический факультет, где работал над диссертацией «От Мальборо до Мирабо». Его научный руководитель отказался поставить ему отличную оценку, хотя Освальд Шпенглер в письменном виде подтвердил, что со времен Олара не читал ни одного столь же добросовестного научного труда об истории XVIII века. О Гитлере Пуци впервые услышал от военного атташе американского посольства в Берлине полковника Трумена Смита; тот назвал его «ключевой фигурой», которая вскоре положит себе в карман весь мир. Сохранилась нота, в которой Смит пересказывает свой разговор с Гитлером, имевший место 20 ноября 1922 года. Тот весьма ловко ввернул, что для Великобритании и США будет гораздо предпочтительнее, если борьба с большевизмом развернется не на их территории, а на земле Германии. Если США не поддержат немецкий национализм, страну захватят большевики, вопрос о репарациях отпадет сам собой и немецкие коммунисты вместе с русскими двинут на Запад.
Смит, которому дела не позволяли задержаться в Мюнхене, предложил Ганфштенглю пойти вместо него на митинг НСДАП, где должен был выступать Гитлер. По словам молодого историка, на первый взгляд Гитлер показался ему типичным унтер-офицером с невыразительным лицом и привычкой командовать. Но стоило фюреру заговорить, как его мнение резко изменилось. Перед ним был подлинный виртуоз, куда лучше Теодора Рузвельта, сенатора от Оклахомы Гора и даже Вудро Вильсона, которого называли «серебряным языком». Гитлер в равной мере владел лексиконом домохозяйки, обеспокоенной пустыми полками магазинов, простого солдата или офицера. Он словно читал мысли богатого буржуа, разоренного инфляцией, или добросовестного чиновника, потерявшего место. Он сам верил в то, о чем говорил, и это придавало ему особое обаяние – высказываемые им обещания казались ему самому реальными. Наверное, невозможно лучше выразить ту силу, что привязывала Гитлера к толпе, как и силу его самовнушения. Фюрер, по словам Ганфштенгля, воспринимал толпу как женщину, которую нужно соблазнить; трибуна была для него «эрзац-постелью», в которой происходило совокупление с «женщиной-толпой». На самом деле он считал фюрера импотентом – на основе сведений, полученных от некоторых женщин и собственной жены, за которой Гитлер пытался нелепо ухаживать. Очевидно, что эти его замечания вдохновили многих комментаторов и историков, указывавших на «оргиастическую риторику» речей Гитлера. Кроме того, он находил в его речах лукавое остроумие и даже элегантность, напоминавшую споры в венских литературных кафе; о слабости кайзера в решительные минуты он говорил с мягким юмором. В то же время, упоминая левых политиков, он становился желчным и ядовитым; рассуждая о фронтовом братстве, Кемале Ататюрке или марше Муссолини на Рим – возвышенно-пафосным. Под влиянием его энергичной речи, сопровождаемой красноречивой жестикуляцией, аморфная толпа превращалась в единый организм, охваченный одним и тем же чувством. Ганфштенгль был одним из немногих друзей, удостоившихся приглашения в комнату Гитлера. Он оставил ее описание: ничего лишнего, кровать, загораживающая часть окна, стол, стул, несколько вытертых ковриков, книжная полка. На ней, в числе прочего, «История Первой мировой войны», «История» Людендорфа, «История Германии» Третшке, произведения Клаузевица, история Фридриха Великого, биография Вагнера, всемирная история, военные мемуары, книга по греко-латинской мифологии.
Кроме того, несколько романов, в том числе детективных, и, наконец, тома, явно читаемые и перечитываемые – «История эротического искусства» и «Иллюстрированная история морали» еврея Эдуарда Фухса. Какая улика для тех, кто настаивал на извращенных наклонностях фюрера! Но разве он один читал порнографические издания? Сведения подобного рода ни в коей мере не могут помочь нам разобраться в наличии садомазохистских черт в характере фюрера и их влиянии на преступные деяния Третьего рейха. Тем не менее отметим: не важно, был ли он извращенцем или психопатом, важно, что им двигала страсть – не ведающая меры, не признающая разумных пропорций. Этой страстью было величие Германии. Именно ее он и внушал тысячам разочарованных посредственностей – таких же, как он сам. Он не просто дал им цель и указал путь – он дал им мечту, заставил забыть о повседневных заботах и нищете. Это не «эрзац-постель», это новая вера, своего рода псведорелигия, сулящая рай на земле. И именовалась эта утопия Германской империей немецкой нации. Рейх станет реальностью – надо только выгнать евреев, как Христос изгнал торгующих из храма. Вообще в его выступлениях той поры очень часты ссылки на Библию; однажды он даже заметил, что для евреев самой компрометирующей книгой является Ветхий Завет, а ведь нельзя сказать, что его написали антисемиты.
Гитлер бессовестно эксплуатировал потребность маленького человека присоединиться к великому делу. Если я скажу им, что на карту поставлена судьба Германии, делился он с другом, они пойдут за мной, и это движение будет не остановить, оно вовлечет все социальные классы. Любые средства хороши для достижения цели. Деньги надо брать везде, где можно, и он брал: у Экарта и Ганфштенгля, у промышленников и даже светских дам. Лишь после того, как фюрер счел, что это может повредить его имиджу, он запретил использовать некоторые источники дохода, как это случилось с суммами в 130 тыс. марок и 205 тыс. франков, присланными из Франции.
Но вернемся к гитлеровскому окружению. Помимо партийных соратников, собиравшихся по понедельникам в кафе «Ноймайр», помимо друзей из высших кругов общества, в него также входили те, кого можно причислить к русско-балтийской «мафии» – Эрвин фон Шойбнер-Рихтер и Альфред Розенберг.
Первый принадлежал к числу авантюристов и исколесил чуть ли не весь свет. Родился он в Литве, в семье саксонских эмигрантов, и носил фамилию Рихтер. Затем он добавил к ней титул жены и звание «доктора», неизвестно откуда взявшееся. В 1905 году, во время первой русской революции, он был студентом в Риге, где и познакомился с Розенбергом. В годы войны Рихтер работал в немецком консульстве в Эрзеруме и командовал отрядом в боях в Турции. Очевидно, здесь ему стало известно о резне армян, – видимо, позже он рассказывал об этом Гитлеру. Впоследствии его перевели в штаб верховного командования балтийских провинций. Начиная с весны 1920 года Рихтер играл видную роль в выявлении балтийских и русских эмигрантов. Завязал полезные контакты с бывшим немецким губернатором Украины и его пресс-атташе, русским великим князем Кириллом, главой российского императорского дома, крупными землевладельцами и промышленниками, а также с Виттельсбахом Баварским и Людендорфом. Благодаря своим связям Рихтер нашел средства для финансирования НСДАП; часть сумм даже поступала от древнейшего промысла – подобно Сталину, до 1917 года содержавшему на Кавказе дома терпимости, доход от которых шел партии большевиков, один из офицеров вольного отряда занялся тем же в пользу НСДАП. Правда, Гитлер не подозревал о происхождении этих денег, но зададимся вопросом: а если бы и знал, разве отказался бы от них?
Вторым влиятельным членом «балтийского кружка» был Альфред Розенберг. Родился в Ревеле (ныне Таллинн) в 1893 году от отца-латыша и матери-эстонки протестантского вероисповедания. Учился в Высшей технической школе Риги, затем в Москве, где и получил в 1918 году диплом архитектора. Следовательно, во время Октябрьской революции Розенберг находился в Москве, однако, если верить его запискам, сделанным после немецкого поражения, так и не понял ее значения. Зато летом 1917-го он внимательно изучил «Протоколы сионских мудрецов» – фальшивку, сфабрикованную царской охранкой и расцененную всеми антисемитами как решающее доказательство заговора «международного еврейства» против христианских народов.
Вернувшись в 1918 году в Берлин, затем в Мюнхен, Розенберг познакомился с Дитрихом Экартом и вступил в общество «Туле» и в ДАП. Печатал статьи и памфлеты, посвященные разрушительной силе иудаизма и сговору между франкмасонами и евреями. Если первые, писал он, развязали мировую войну, то вторые организовали большевистскую революцию.
Первая встреча с Гитлером не произвела на Розенберга сколько-нибудь сильного впечатления. Но, как только тот вышел на трибуну, он был покорен. Довольно скоро симпатия обрела характер взаимности. Гитлер принял близко к сердцу «откровения» Розенберга, в частности идею о том, что большевизм – это лишь первый шаг на пути еврейского заговора к мировому господству. После того как несколько охладела дружба Гитлера с Экартом, Розенберг занял его место; в апреле 1925 года он стал главным редактором «Фолькишер беобахтер», в 1938 году – ее директором. Педант, начисто лишенный чувства юмора, Розенберг постоянно конфликтовал с Аманом и другими близкими к Гитлеру людьми, упрекавшими его в шарлатанстве и антиклерикализме. Будущий издатель «второй библии» национал-социализма – «Мифа ХХ века», – он считал себя хранителем идеологии, основанной на принципе чистоты арийской расы. В первые мюнхенские годы он имел на Гитлера довольно сильное влияние, в дальнейшем сошедшее на нет. Однако в числе «почти великих» (выражение Геббельса) Третьего рейха он все же числился; Геббельс звал его «почти Розенбергом», потому что тому «почти» удалось стать ученым, журналистом и политическим деятелем.
Трагикомической фигурой в окружении Гитлера был Рудольф Вальтер Рихард Гесс – студент-политолог и ученик геополитика Карла Гаусхофера. Он родился в 1894 году в Александрии (Египет), в семье зажиточного торговца, мечтал об университетской карьере, но его отец решил иначе и отправил сына сначала в частный институт Бад-Годесберга, а затем в Высшую коммерческую школу в Невшателе, Швейцария. Предполагалось, что он возьмет в свои руки управление семейным предприятием. Когда разразилась война, Гесс попал в тот же полк, в котором служил Гитлер, затем стал пилотом. Как и многие бывшие фронтовики, он испытывал трудности с возвращением к мирной жизни и повернулся лицом к радикальным движениям, участвовал в уличных демонстрациях и стычках, приложил руку к свержению советского режима в Мюнхене. Член «Туле», в НСДАП он вступил 1 июля 1920 года. В 1922–1923 годах командовал батальоном штурмовиков. Гитлер был его кумиром. Гесс сочинил эссе «Каким должен быть человек, который приведет Германию к ее прежнему величию», удостоенное награды. В данном труде он пишет, что этот человек должен быть диктатором, не брезгующим ни лозунгами, ни демагогией, ни уличными манифестациями; выходцем из народа, но не иметь ничего общего с массой; как и всякий великий человек – быть «личностью», не отступающей ни перед чем, даже перед кровопролитием. Для достижения своей цели он должен быть готов попрать самую искреннюю дружбу, уметь тонко обращаться с народами и нациями, но, если нужно, пройти по их головам в гренадерских сапогах. Гитлер казался ему воплощением всех этих качеств. Он называл его не иначе как Человек с большой буквы. Своей безоговорочной преданностью и полным подчинением Гесс в немалой степени способствовал созданию мифа о фюрере и его «обожествлению». Например, он высказывался в таком духе: мы с гордостью признаем, что среди нас единственный человек, не подверженный никакой критике, и это – фюрер. Каждый знает и чувствует, что он всегда прав и всегда будет прав. Национал-социализм немыслим без верности фюреру, не задающей вопросов, но молча исполняющей его приказы. Мы верим, что фюрер слышит высший призыв, приказывающий ему взять в свои руки судьбы Германии. Так мог рассуждать только мистически настроенный член «Туле», видевший в Гитлере орудие высших сил, своего рода демиурга. Гесс оставался с Гитлером до тех пор, пока не счел нужным принести себя в жертву в ходе «невозможной миссии»…
Совсем иного калибра человеком был Герман Геринг, бывший пилот истребительной авиации знаменитой эскадрильи Рихтхофен, в конце войны удостоенный ордена «За заслуги». Он родился в 1893 году в Розенхайме, Бавария, и был четвертым ребенком от второго брака доктора Геринга – первого комиссара рейха в Юго-Западной Африке, генерального консула Гаити. Маленький Герман первые годы своей жизни провел вдали от родных. Когда отец вышел в отставку, они сначала жили близ Берлина, однако вскоре перебрались в средневековый замок Вельденштайн неподалеку от Нюрнберга, принадлежавший крестному Германа доктору Герману Эпенштейну – врачу еврею и любовнику его матери. Эта связь длилась до 1913 года, когда семья переехала в Мюнхен, где и умер отец Германа. Герман сохранил связь с крестным и всю жизнь чувствовал привязанность к Вельденштайну, где сам себе казался средневековым сеньором. Романтическая обстановка, видимо, внушила ему страсть ко всякого рода переодеваниям. Учился он посредственно, и в школе, и в частном интернате, однако все изменилось, когда его отправили в кадетский корпус в Карлсруэ, откуда в 1910 году он перешел в престижную школу Гросс-Лихтенфельде близ Берлина. Жизнь в качестве будущего прусского офицера нравилась ему безмерно, и форму он носил с гордостью. В 1911 году Геринг на «отлично» сдал экзамен на звание лейтенанта. В компании с друзьями совершил поездку по Италии и начал вести дневник. В Милане восхищался «Тайной вечерей» Леонардо, полотнами Рубенса, Рафаэля, Тициана, Беллини. Страсть к живописи сделала его одним из самых неутомимых и самых опасных в Европе коллекционеров.
В марте 1913 года Геринг сдал экзамены на аттестат зрелости и чуть позже – экзамен на офицерский чин. В январе следующего года был назначен лейтенантом в 4-ю роту 112-го баварского пехотного полка «Князь Вильгельм». В августе 1914 года его соединение стояло в Мулхаузе, неподалеку от французской границы. Герман довольно скоро удостоился Железного креста II степени, но уже в сентябре был отправлен в госпиталь в Метце, поскольку у него обнаружился суставной ревматизм. Госпиталь перевели во Фрибург-на-Бризгау, и здесь он свел знакомство с Бруно Лерцером, который посещал курсы авиаторов. Геринг решил последовать его примеру. Летом 1915 года он поступил в летную школу Фрибурга, сдал экзамены и в начале октября совершил свой первый полет. Ему пришлось сражаться с семью французскими самолетами, которые он сбил один за другим. Они с Лерцером скоро стали знаменитой парочкой; награды им вручал сам кронпринц. Геринг одержал еще немало побед в воздухе над французами и англичанами – над Верденом, Соммой и Эльзасом. О нем рассказывали легенды (многие довольно сомнительные). После поражения он отказался сдать свои самолеты врагу и привел их в Дармштадт. Потом он ненадолго приехал в Берлин, где остановился у другого знаменитого летчика Удета, после чего вернулся в Мюнхен к матери. Поскольку в Германии он оставался невостребованным, то решил попытать счастья в Скандинавии. И подал прошение о присуждении ему капитанского чина, обещанного еще во времена командования эскадрильей Рихтхофен. Положительный ответ пришел в июне.
Геринг отправился в Данию, оттуда – в Швецию, где завел множество друзей. В гостях у графа Эрика фон Розена он обнаружил множество камней с выгравированными на них свастиками; граф нашел их на острове Готланд. Там же Герман встретил свою будущую жену, графиню Карин фон Фок, по мужу фон Кантцов и мать маленького сына. Между ними завязался роман, длившийся 11 лет и вызвавший массу пересудов. Потом Карин развелась, но поженились они лишь в 1923 году – в январе в Стокгольме, в феврале – в Оберменцинге, близ Мюнхена. Между делом Герман поступил в университет, на факультет экономики и истории, но не сдал ни одного экзамена. Одной из причин этого послужило знакомство в 1922 году с Гитлером. Каждый нашел в другом именно то, чего ему не хватало: Гитлер – молодого уважаемого офицера, Геринг – преемника кайзера. Они обсудили, что нужно срочно делать, какие контакты завязывать. И скоро стали близкими друзьями. Гитлер поручил ему выполнять информационную работу в СА, руководство которой взял на себя в марте 1923 года.
Группа СА под командованием капитана Стрека существовала с лета 1920 года. Создавалась она для защиты мероприятий НСДАП против «марксистских нападок». При ней действовала секция физкультуры и спорта, в начале октября 1921 года получившая название «штурмового отряда» (
Внедряя в СА Геринга, Гитлер стремился устранить влияние этих людей. Поначалу казалось, что это ему удалось, поскольку большая часть ставленников Эрхардта вышла из группы. Но оккупация Рура французами и бельгийцами, а затем разгоревшийся конфликт между Баварией и рейхом вынудили военные власти земли взять под контроль каждую организацию, способную быть полезной в сложившихся обстоятельствах Таким образом СА была сильно военизирована, назначено высшее командование, создан дивизионный штаб, определены пехотный и артиллерийский командиры. Бывшие кентурии сделались штурмовыми полками; появились роты пулеметчиков и артиллерийские полки. Все важные посты достались военным, а Гитлеру и его партии оставалось только «бить в барабан». Главный зачинщик этих пертурбаций Рем дергал за ниточки по заданию рейхсвера и «антиберлинских заговорщиков». Рем был капитаном Генштаба. Родился он в 1887 году в Мюнхене в семье инспектора железных дорог. Настоящий служака, с раннего детства он мечтал стать солдатом. Маленький, коренастый, во время войны он был трижды ранен и потерял половину носа. Весь мир он делил на солдат и гражданских: «Я солдат. И смотрю на мир глазами солдата». После войны он лез из кожи вон, чтобы получить важную государственную должность. В 1919 году присоединился к вольному отряду Эппа, потом стал заместителем начальника штаба 7-й дивизии рейхсвера. Прирожденный организатор, занимался созданием милицейских отрядов и устройством тайников оружия. С Гитлером его познакомил капитан Майр. Он был одним из немногих людей, с кем Гитлер был на «ты». Рем рано стал членом ДАП-НСДАП, с билетом за номером 623. Именно к нему обратился Гитлер, когда возникла надобность в охране.
В июне 1921 года правительство рейха издало указ о роспуске гражданской милиции. Рем моментально лишился всех своих военизированных организаций. Тогда НСДАП предложила ему место в СА. Но если Гитлер видел в СА инструмент для уличных потасовок и драк в помещении, Рем и люди Эрхардта расценивали группу как военную. Об этом несовпадении взглядов следует помнить, если мы хотим понять причину «ночи длинных ножей» (июнь 1934 года), когда группа СА была обезглавлена. Но в 1922–1923 годах Рем и Гитлер еще нуждались друг в друге.
В числе соратников первых лет необходимо назвать и Юлиуса Штрайхера, с 1923 года занявшего пост директора гнусной газетенки «Штюрмер», существовавшей за счет порнографического антисемитизма. Сын школьного учителя и сам учитель, он родился во Флейнхаузене, близ Аугсбурга. Во время войны служил в баварских частях в звании лейтенанта запаса и, несмотря на многочисленные нарушения дисциплины, получил два Железных креста – I и II степени. С наступлением мира принял участие в создании ДСП – Немецкой социалистической партии – и стал директором газеты «Немецкий социализм». Осенью 1921 года присоединился к Германской трудовой общине и переименовал газету в «Волю немецкого народа». В НСДАП вступил в октябре 1922 года. «Штюрмер» превзошел в низости и злобе даже «Остару» фон Либенфельса, которую Гитлер читал в Вене. Внешне Штрайхер выглядел отталкивающе – грубый, примитивный, но страшно энергичный. Многие члены партии просили Гитлера избавиться от него, но он их не слушал – методы Штрайхера казались ему действенными, а ярый антисемитизм последнего находил у него живой отклик.
Среди противников Штрайхера был аптекарь Георг Штрассер. Он родился в 1892 году в Нижней Баварии, в Гайзенфельде. Поступив волонтером в баварский артиллерийский полк, он заслужил два Железных креста – I и II степени. Затем присоединился к вольному отряду фон Эппа, где командовал штурмовым батальоном Нижней Баварии (его заместителем был Генрих Гиммлер, которого он в 1920 году пригласил вступить в Национал-социалистическую партию свободы). В НСДАП вступил в 1921 году и вскоре получил пост гауляйтера по Нижней Баварии. Этому представителю левого крыла партии предстояло сыграть видную роль после 1925 года.
Можно вспомнить еще множество персонажей. Например, военного фотографа Генриха Гофмана, который стал другом и фотографом Гитлера. Через него Гитлер в 1923 году познакомился в Байройте с Винифред Вагнер. Английская невестка мэтра завязала с Гитлером дружбу, от которой никогда не отрекалась, даже после смерти последнего. Также во время первой поездки в Байройт Гитлер свел знакомство с зятем Вагнера Хьюстоном Стюартом Чемберленом.
Круг его знакомств расширялся. Его принимал председатель правительства Верхней Баварии Густав фон Кар. Он встречался с Людендорфом, Вильгельмом Фриком – шефом политической полиции Мюнхена, симпатизировавшим НСДАП, шефом полиции Эрнстом Пенером. Все эти люди сослужили фюреру службу, когда началось его восхождение.
Краткий обзор самых близких к Гитлеру людей в первые годы его политической деятельности позволяет нам лучше понять его личность и дает представление об обстановке, в которой он начинал.
С большинством из них Гитлер знакомился в кафе – типично венская привычка. Первый круг составили люди, сильно отмеченные войной, для них она навсегда осталась «причиной всех вещей». Солдаты и офицеры, все они были люди закаленные, многие – горячие головы, не боявшиеся рисковать и не испытывавшие угрызений совести. Во второй круг вошли художники или неудавшиеся художники, мыслители или неудавшиеся мыслители, которых привлекал богемный образ жизни Гитлера; кое-кто из них купался в мистицизме, задававшем тон в «Туле». Третья группа была представлена социалистами-революционерами, которых светские связи Гитлера попросту шокировали. Но, если не считать Дрекслера и его друзей, среди них мелькало все меньше рабочих. Четвертый круг знакомых, гораздо более отдаленных, состоял из представителей национальной буржуазии, включая чиновников, мелких и средних промышленников и предпринимателей. Наконец, вокруг Гитлера вращалась – и это пятый круг – пестрая толпа недовольных всем на свете неудачников, привлекаемых «спектаклем», который он им показывал, и его обещаниями. Всех их объединял ярый национализм, пропитанный злобным антисемитизмом.
Осталось отметить всего одну особенность: только умение Гитлера четко разграничить эти круги позволило ему играть сразу несколько взятых на себя ролей – лидера, барабанщика, галантного кавалера и т. д., – при этом все время оставаясь центральной фигурой. Его личность немного напоминала калейдоскоп, каждому зрителю демонстрирующий новую картинку. Гитлер не только владел навыком разговаривать с людьми по-разному, он также имел множество лиц – приятеля, фронтового товарища, «маленького человека». Ему пока не хватало одного – респектабельной внешности, но для этого требовалось время. Но уже в эту пору он стал одеваться не так вызывающе и его манеры сделались менее неуклюжими.
Мюнхенский путч
После неудачной попытки поступить в венскую Академию изящных искусств, смерти матери и поражения в войне провал путча 1923 года стал четвертым событием в жизни Адольфа Гитлера, нанесшим ему тяжелую моральную травму. Из трех первых только в одном фюрер мог винить себя – он не смог посвятить себя архитектуре, потому что у него не было аттестата зрелости. Впоследствии он признавал, что таланта живописца у него не было, но хранил убежденность, что мог бы стать великим архитектором. Впрочем, он объяснял свой неуспех чужими происками – виноваты были несправедливое общество, режим Габсбургов и, конечно, евреи. В годы войны у него появилось много времени на раздумья, и он пришел к выводу: все зло – от ненавистного интернационализма. Пока он вместе с другими рисковал жизнью на войне, внутри страны действовали антинародные силы – марксисты и евреи, столкнувшие Германию в грязь и ставшие причиной ее военного поражения.
Начиная с Пазевалька, в его душе зрела глухая ненависть к предателям, желание покарать их и вернуть стране подобающее ей место. Он был такой не один. Правые националисты разделяли это устремление: демонтировать версальскую систему и вернуть Германии величие. Но, если между этими людьми не существовало принципиальных разногласий, они значительно расходились в понимании средств для достижения цели и выборе подходящего момента.
Мюнхенский путч похож на молнию, озарившую республику, разъедаемую разрушительными центробежными силами, и напоминал пародию на революцию, целью свергнуть правительство рейха или начать военную кампанию против французских оккупантов в Руре. Чтобы понять, как и почему вспыхнул Мюнхенский путч, необходимо проанализировать обстановку на трех разных уровнях – берлинская сцена, Бавария и Национал-социалистическая партия во главе с ее фюрером.
Оккупация Рура французами и бельгийцами 11 января 1923 года ускорила экономический, социальный, но главным образом финансовый кризис рейха. Чтобы надавить на Германию с выплатой задолженности по репарациям, президент Французского совета Реймон Пуанкаре решил занять Рур. Немецкий канцлер Вильгельм Куно – человек беспартийный, но пользующийся поддержкой «буржуазной коалиции», видел всего один выход из создавшегося положения – «пассивное сопротивление», то есть остановка производства в горнорудной и металлургической промышленности, а затем полное прекращение выплаты репараций (составлявших 132 миллиарда золотых марок), провозглашение незаконными всех указов, изданных оккупантами, и запрет выплачивать им пошлины и налоги. Французская инициатива сделала то, чего не могли добиться ни перемирие, ни Версальский договор, ни борьба за Верхнюю Силезию в 1919 году, – сплотила нацию в «священный союз». Даже так называемые веймарские партии – либералы, центристы и социал-демократы – осудили захватчика.
Однако за единым фасадом скрывались глубокие разногласия, продолжавшие отсекать левых от всех остальных партий. Синдикалисты и социалисты согласились с «пассивным сопротивлением» только ради того, чтобы воздвигнуть барьер на пути роста национализма; коммунисты поначалу придерживались своей прежней линии поведения: порвать с буржуазной политикой, заставить богачей выплатить репарации и с помощью СССР создать коалиционное рабочее правительство. В более конкретном плане они предлагали провести всеобщую забастовку. Но, так же как правых, их раздирали внутренние разногласия, которые с большим трудом пытался примирить Карл Радек – «око Москвы» в Берлине. Руководители партии выдвинули лозунг: «Бить Куно на Шпрее, а Пуанкаре – на Рейне». Позицию меньшинства высказала Клара Цеткин, представитель левого партийного крыла, феминистка и подруга Розы Люксембург: «Не завтра и не в светлом будущем, а уже сегодня, в бою с французским империализмом и немецким капитализмом, мы с непоколебимой верностью и неустанной энергией защищаем интересы великой нации трудящихся». Одновременно КПД попыталась перетянуть на свою сторону мелкобуржуазные элементы из реакционных и «фашистских» партий – этот термин как раз только что появился и имел большой успех. Попытки установить связь с французскими коммунистами не принесли результатов, с одной стороны, из-за отсутствия у французских рабочих интереса к Руру, с другой – из-за того, что немецким труженикам было слишком тяжело вести войну на несколько фронтов – во имя Интернационала, против французских захватчиков и против ежедневной нужды.
Но правые и центристские течения пассивное сопротивление должно было завести намного дальше, позволив наконец перейти к национальному возрождению, включающему в себя и укрепление военной мощи. По Версальскому договору армия Германии могла насчитывать не более 100 тысяч человек, но уже с 1920 года помимо регулярных войск начали создаваться отряды «черного рейхсвера». Их главным инициатором выступил генерал фон Зект.
С распространением кризиса в правых и ультраправых кругах, а также в армии все громче раздавались голоса в пользу диктатуры одного человека или директории. Военные видели в этой роли фон Зекта, в роли его помощников – группу экспертов и промышленников. Но «сфинкс», как его называли, стремился держать рейхсвер вне политики, сделав из него нечто вроде государства в государстве.
С момента вступления франко-бельгийских войск на территорию Рура численность немецких войск значительно выросла благодаря кредитам, открытым в рамках пассивного сопротивления. Армия получила 100 миллионов золотых марок и кредит на 300 миллионов для закупки оружия в Италии. Шла подготовка волонтеров, создавались отряды боевиков, способных вмешаться в дело в случае внутренних беспорядков; с 1923 года они превратились в отлично тренированные резервные части; формировались отряды обороны, призванные противостоять вторжению со стороны Польши или Чехословакии. От немецких земель требовали внести свой вклад в финансирование войск. Они реагировали по-разному, в зависимости от политической окраски местных правительств. Пруссия и Саксония, где правили социал-демократы, ответили отказом; Бавария дала положительный ответ.
Большинство населения воспринимало оборонительные мероприятия как предвестие новой войны, в том числе и потому, что сотрудничество между регулярной армией и нелегальными военизированными подразделениями вынуждало армию вступать на политическую арену. Фон Зект принял руководителей основных патриотических движений – генерала Людендорфа и Гитлера; судя по всему, их экстремизм не пришелся ему по душе. А вот встречаться с бывшим командиром знаменитого балтийского вольного отряда Росбахом он отказался наотрез. В конце концов Росбах очутился в Баварии, так же как капитан Эрхардт, чьи люди были замешаны в убийстве в 1922 году министра иностранных дел фон Ратенау, – он сам бежал из Лейпцигской тюрьмы до того, как его допросили. В сентябре 1923 года он командовал войсками на границе Баварии и «красной» Саксонии.
Экономическая и финансовая ситуация стремительно ухудшалась. Если в начале 1919 года инфляция имела свои положительные стороны, позволяя бороться с массовой безработицей, то теперь она достигла точки невозврата. Пассивное сопротивление обошлось в 3,5 миллиарда марок. В начале января 1923 года за доллар давали 7525 бумажных марок (курс на 4 августа 1914 года – 4,2 марки за 1 доллар); 1 февраля – 41 500 марок, 1 июля – 160 тыс. марок, 1 августа – 1 102 750 марок, 1 сентября – 91 724 250 марок. Даже самые дерзкие спекулянты, сколотившие себе на инфляции состояние, оказались под угрозой разорения. Цены окончательно сбесились, повсюду царили голод и безработица. В октябре – декабре 1923 года в стране насчитывалось 28,2 процента полностью безработных и 23,6 процента – частично занятых.
Нет ничего удивительного, что повсеместно вспыхивали беспорядки, особенно в крупных городах и на оккупированных территориях. Ситуацией немедленно воспользовались левые и правые экстремисты. Первые выступали против национализма, милитаризма и фашизма. Появились «пролетарские кентурии» – военизированные организации, в основном в Центральной Германии и в Рурской области. Прусский министр внутренних дел социал-демократ Зеверинг запретил их деятельность на всей территории страны. Правые экстремисты обрели второе дыхание. Немецкая партия свободы, основанная в декабре 1922 года, в феврале 1923-го поглотила Движение за великую Германию Россбаха, заткнув таким образом брешь, образовавшуюся в ноябре 1922 года в результате запрета Национал-социалистической партии в Пруссии, Бадене, Саксонии, Тюрингии и в Гамбурге. В день, когда французы входили в Рур, Петер фон Гейдебрек основал «Вервольф» («Оборотень») – группу из молодых солдат и ветеранов войны. Как и лига Оберланда, он занимался спортивным и нравственным воспитанием своих питомцев в духе
Перед подобными трудностями воля к сопротивлению выдохлась сама собой. В августе 1923 года кабинет Куно был замещен объединенным кабинетом под руководством Густава Штреземана – бывшего депутата от национал-либералов и президента ДВП. Возникла необходимость в правительстве «общественного спасения», поскольку к экономическим и финансовым неурядицам добавилась опасность отсоединения Рейнской области, Пфальца и даже Баварии.
Из ярого националиста Штреземан превратился в разумного социалиста. Он не видел иного решения, кроме как объявить 26 сентября 1923 года об окончании «пассивного сопротивления» и о вступлении в переговоры с Францией по поводу репараций. В июле 1924 года в Лондоне был заключен новый договор, ратифицировавший план Доса.
Финансовая катастрофа достигла кульминации; марка перестала быть конвертируемой. Центральный банк выпустил новую денежную единицу, обеспеченную золотом, – рентную марку.
Приход к власти Штреземана и меры, предпринятые его правительством, послужили крайне правым предлогом для усиления смуты в Баварии. Возмущение баварцев достигло пароксизма во время «захвата Рура». Исключая сельских жителей, склонных к «бело-голубой» политике (цвета земли Бавария), население – мелкая и средняя городская буржуазия, широкие народные массы – высказывались за пангерманизм, расизм и антибольшевизм. Присутствовали и сепаратистские тенденции, поскольку баварская обособленность имела долгую историческую традицию. Самая мощная партия – БВП (Партия баварского народа), отпочковавшаяся от Католического центра, – призывала к федерализму; роялисты делали ставку на князя Зуппрехта Виттельсбахского, сына Людовика III. Большинство баварских политиков причисляли себя к «ячейке» немецкой буржуазии, призванной трудиться во благо возрождения рейха. Как мы уже имели возможность убедиться, эта земля стала прибежищем всевозможных экстремистов и врагов республики. В изобилии патриотических, военизированных и национал-активистских (термин, которым с одинаковым удовольствием пользовались и Эрнст Рем, и президент Баварского комитета Манфред фон Книллинг) движений следует выделить Ассоциацию патриотических организаций, лигу Оберланд и «Знамя рейха». По настойчивой просьбе Рема Гитлер после некоторых колебаний высказался за создание Трудового объединения патриотических боевых ассоциаций, чему посвятил длинную речь 19 апреля. В задачи объединения входило превратить Баварию в очаг немецкого возрождения посреди гнилого «марксистского рейха».
2 сентября движения, составлявшие ядро патриотических организаций, образовали Боевую лигу (Кампфбунд), впоследствии перешедшую под политическое руководство Гитлера и военное – подполковника Германа Крибеля. Наряду с этими крайне военизированными организациями существовала лига «Бавария и рейх», которую возглавлял доктор Питтингер. Исповедуя сепаратизм, она поддерживала тесные связи с австрийцами и французами, от которых получала финансовую помощь.
В подобной обстановке баварский правитель фон Лерхенфельд предпочел уклониться от исполнения закона о защите республике, принятого рейхстагом летом 1922 года и предусматривающего запрет на деятельность организаций, враждебно настроенных к республиканским институтам (вследствие чего в Пруссии и некоторых других землях была запрещена Партия
В конце 1922 года в Баварию перебрался Людендорф, что существенно укрепило позиции антиреспубликанских сил. Вокруг него формировалось ядро контрреволюции. В свою очередь, фон Зект прибыл в Мюнхен, чтобы лично убедиться в том, что здесь под видом «весенних сборов» вовсю идет повальная мобилизация. Он всецело одобрил меры, предпринятые фон Лоссовом ввиду укрепления рейхсвера, попутно дав совет не поддаваться ничьим влияниям. Он как в воду смотрел – если в намерения Гитлера отнюдь не входило уступить первую роль военным, он прекрасно понимал, что без поддержки армии не сможет ничего предпринять, и дальнейшие события показали, что в этом фюрер не заблуждался.
16 августа государственный секретарь рейхсканцелярии Гамм предупредил Штреземана, что формирование правительства может встретить в Баварии непредсказуемую реакцию:
«Подавляющее большинство населения Баварии видит в коалиции не прогресс, а препону к созданию энергичного национального правительства, составленного из сильных личностей и пекущегося об их политических и экономически интересах.
Кроме того, Гамм предвидел, что новый министр внутренних дел социал-демократ Зольманн не вызовет к себе симпатии, поскольку баварцы уверены, что он не понимает исторической природы немецких земель, крестьянско-буржуазного характера Баварии и ее христианской направленности».
Действительно, едва заняв свой пост, Зольманн составил пространный отчет, в котором перечислял «прегрешения» мюнхенского правительства. Он не только указывал на неисполнение закона о защите республики, но также подчеркивал, что баварское правительство всеми силами стремится выйти из-под контроля рейха. В качестве доказательства он приводил длинный список требований, оставленных Баварией без внимания; сообщал о продолжающейся деятельности чрезвычайных трибуналов (именуемых народными трибуналами), существование которых изначально допускалось только на время переходного периода. Кроме того, он обвинял баварцев в злоупотреблении параграфом 3 статьи 48 Веймарской конституции, дававшей немецким землям право в случае неминуемой угрозы самостоятельно предпринимать меры безопасности. Наконец, в Баварии не соблюдаются права человека, она стала «прибежищем политических преступников», явно стремится к автономии, если не полной независимости, тем самым противопоставляя себя рейху.
Во всем этом содержалась доля истины, как доказали последующие события: Гитлер захватил политическое руководство Кампфбундом и объявил о новых собраниях. Точно не известно, по какой причине – из боязни путча или вследствие отказа от пассивного сопротивления в Руре, – но 26 сентября баварское правительство объявило чрезвычайное положение, передав исполнительную власть фон Кару. Рейх ответил на это, объявив 27 сентября чрезвычайное положение на всей территории страны и вручив исполнительную власть министру обороны Гесслеру; в случае государственного кризиса судьбу рейха должен был взять в свои руки глава военной администрации генерал фон Зект. В тот же день «Фолькишер беобахтер» опубликовала статью, озаглавленную «Диктатура Штреземана – Зекта», в которой говорилось о том, что фрау фон Зект – обращенная еврейка. Это было первое звено в цепи событий, приведших к кризису.
Ко всеобщему изумлению, лидер НСДАП отказался присоединиться к единому фронту, выступившему с осуждением франко-бельгийского вторжения в Рур. 11 января, перед многочисленной толпой, собравшейся в цирке Кроне, он заявил, что следует поддерживать не лозунг «Долой Францию!», а лозунг «Долой ноябрьских преступников!». Поскольку пока нет оружия, чтобы воевать с Францией, следует вначале навести порядок внутри рейха. (Многие комментаторы увидели в этом заявлении признаки франкофилии Гитлера и подтверждение слухов о том, что он получал деньги из Франции. Несколько месяцев спустя Гитлер категорически опроверг эти слухи.)
Отказ поддерживать единый фронт был в первую очередь продиктован нежеланием Гитлера консолидироваться с теми, кого он почитал своими злейшими врагами, – марксистами и евреями, воплощением которых служила республика. С другой стороны, Ассоциация патриотических организаций представляла собой образование достаточно рыхлой структуры и без четкой политической программы – это была не партия, а некий сплав националистически настроенных группировок, лишенных единого руководства.
Гитлеру как никогда прежде требовалось доказать, что НСДАП – независимая сила, с которой необходимо считаться. В ноябре 1922 года он объявил, что в одной только Баварии в ней числится от 40 до 50 тысяч членов. Назначенный на 27–28 ноября съезд должен был подтвердить ее мощь.
На протяжении многих месяцев упорно циркулировали слухи о готовящемся путче. Баварское правительство, опасаясь, что Гитлер использует предстоящий съезд для его начала, запретило любые уличные манифестации. Гитлеру грозило потерять лицо перед членами партии и участниками штурмовых отрядов. Решение помог ему найти генерал фон Лоссов. Обеспокоенный волнениями в Мюнхене, он созвал своих офицеров для обсуждения положения дел. Многие из приглашенных, в том числе генерал фон Эпп, симпатизировали Гитлеру. Поэтому его тоже позвали на встречу, и лидер НСДАП в присутствии шефа баварской полиции дал честное слово, что никаких беспорядков на съезде не будет. Затем Гитлер вместе с Ремом отправился к главе правительства Верхней Баварии фон Кару, который пообещал ему свою поддержку. После этого он трижды побывал у префекта мюнхенской полиции Эдуарда Нортца и точно так же успокоил и его. Предполагалось, что пройдет 12 заседаний, все в закрытых помещениях. Попытка свести их число к шести провалилась в силу организационных причин. На Марсовом поле состоялось торжественное посвящение знамен. Гитлер произнес несколько речей, в которых высмеял правительство и всех тех, кто подозревал его в подготовке путча. Нацистам не нужен путч, заявил он, у них и так дела идут блестяще.
Отвергая идею присоединения к единому политическому фронту, Гитлер вовсе не отказывался от того, чтобы его штурмовые отряды проходили тренировку в казармах рейхсвера. Он даже съездил в Берлин, чтобы уговорить представителей других патриотических движений посылать своих людей в рейхсвер в рамках всеобщей мобилизации против Франции, проходившей под видом «весенних учений». Он соглашался сдать оружие, если рейхсвер выдвинет такое требование. Это и произошло 1 мая 1923 года.
В преддверии традиционных левых демонстраций Гитлер обратился к организациям Трудового союза с предложением подготовиться к этому дню. Он надеялся, что баварское правительство, опасаясь возможного путча, запретит левым партиям праздновать День труда. Правительство не поддалось на провокацию и санкционировало проведение демонстрации, ограничив шествие определенным районом города. Поэтому рабочая демонстрация прошла без всяких эксцессов в Терезенвезе. С другой стороны, фон Лоссов приказал представителям патриотических организаций сдать имеющееся у них оружие.
Таким образом, несмотря на речь Гитлера, произнесенную в цирке Кроне, этот день для него окончился неудачей. Геринг негодовал на фон Лоссова, обещавшего им свою поддержку и не сдержавшего слова, но Гитлер защищал генерала. Выяснилось, что накануне он получил письмо от министра обороны Гесслера, в котором говорилось, что члены рейхсвера не имеют права принимать участие в мероприятиях, проводимых политическими объединениями.
Рему в результате этого пришлось выйти из «Знамени рейха», передав свои полномочия капитану Зейделю. Кроме того, ему грозил перевод в Байройт, чего Рем не хотел, и он предпочел выйти в отставку.
Между тем Гитлер продолжал выступать с речами в Мюнхене и других городах, но с чуть меньшим апломбом. Обращаясь к своим слушателям, он подчеркивал, что им надо не искать человека, который спасет Германию, а ковать необходимый этому человеку меч. Несколько дней он провел в Берхтесгадене, в пансионе «Мориц», откуда его не без труда вытащили и уговорили вернуться в Мюнхен, чтобы принять участие в марше в память Альберта Шлагетера, 26 мая казненного французами за саботаж. Этот человек стал настоящим героем национал-социалистической пропаганды, и даже коммунисты в течение некоторого времени использовали «линию Шлагетера», играя на национальных чувствах немцев.
Новый всплеск активности Гитлера был вызван падением кабинета Куно и созданием Большой коалиции. В интервью, опубликованном 20 августа 1923 года, он предрек скорый крах нового правительства и назвал демократию «дурной шуткой». Днем позже он выдал Курту Лудеке доверенность, с которой тот отправился в Италию в качестве официального представителя НСДАП. В тот же вечер в цирке Кроне, где собралось от восьми до девяти тысяч человек, Гитлер произнес длинную речь, требуя установления диктатуры и яростно нападая на Куно и Штреземана. В следующем выступлении, прошедшем 6 сентября, он уверял аудиторию, что Германия стоит на пороге второй революции. Вопрос не в том, вещал фюрер, что станут делать Штреземан или Книллинг в Мюнхене, а в том, «когда это начнется». Выбора нет: или Берлин пойдет на Мюнхен, или Мюнхен должен пойти на Берлин. Большевистская Германия на севере и националистическая Бавария не могут сосуществовать бок о бок. 12 сентября он рассуждал о падении ноябрьской республики и «миссии» НСДАП, назвав ее армией освобождения новой Германии.
После публикации очередной статьи в «Фолькишер беобахтер» с критикой в адрес Штреземана и Зекта Гесслер потребовал, чтобы фон Лоссов закрыл газету. Тот попытался уладить дело миром, но не только не преуспел в этом, но и был смещен со своего поста.
Снятие фон Лоссова знаменовало разрыв между Баварией и рейхом. Мюнхенское правительство приняло решение взять под свое командование войска, размещенные на баварской земле. Вскоре войска рейхсвера вошли в Лейпциг, Мейсен и Дрезден. Восемь дней спустя социал-коммунистическое правительство Саксонии было низложено. 22 октября вспыхнуло коммунистическое восстание в Гамбурге. В Кобленце, Тревесе, Висбадене и Бонне путчисты захватили несколько общественных зданий. Социалисты предприняли попытку с помощью французов отделить Пфальц от Баварии. Начались волнения в Восточной Пруссии.
Политическая, военная и полицейская власть Баварии, представленная триумвиратом Кар – Лоссов – Зайссер, видела три вероятных сценария. Первый, максималистский, базировался на создании в Берлине директории под руководством Зекта; промежуточный предполагал поддержку правых и рейхсвера с целью подавления восстаний коммунистов и сепаратистов, а затем – создание директории; минималистский заключался в том, чтобы выжидать, сохраняя Баварию в качестве бастиона национализма до тех пор, пока не станет возможной реализация первого сценария. Но Гитлер признавал только первый вариант. 23 октября на собрании командиров штурмовиков он высказался с предельной ясностью: необходимо прямо поставить немецкий вопрос, отталкиваясь от Баварии, провозгласить создание освободительной армии и водрузить над Рейхстагом черно-бело-красное знамя со свастикой как символ борьбы против всего, что не является немецким. Согласно одному свидетельству, впрочем небесспорному, он якобы еще 10 марта 1923 года, во время встречи с фон Зектом, на вопрос генерала о том, как он отнесется к идее предложить всем чиновникам и военным дать клятву верности республике, ответил, что лично повесит всех членов правительства на фонарях перед Рейхстагом, после чего сожжет здание и возьмет в свои руки командование всеми рабочими. В таком случае нам больше не о чем разговаривать, якобы отвечал ему генерал. Кроме того, осенью Гитлер дал понять Кару, что он мог бы присоединиться к нему, если бы он направил свои силы не на борьбу с партиями, а на борьбу с Берлином. Во время путча фюрер еще раз подтвердил, что Бавария для него – не более чем трамплин для захвата власти в правительстве рейха. И если Кар еще не освободился от сомнений, он не намерен передавать ему в руки инструмент, над созданием которого бился последние четыре года.
Кар действительно сомневался, и причиной его колебаний была неясность по поводу того, как ко всему этому отнесется фон Зект. Поэтому он решил для верности направить в Берлин Зайссера. Перед отъездом к нему приходил Гитлер, предупредивший: если тот не привезет из Берлина окончательный ответ, он будет считать себя свободным от любых обязательств и предпримет меры, которые сочтет необходимыми. Его люди не желают больше ждать.
Между тем в Берлине положение изменилось. Напуганный коммунистическими и сепаратистскими выступлениями, Штреземанн решил договориться с Мюнхеном. Однако социал-демократы, недовольные вмешательством рейхсвера в дела Саксонии, проявляли к Баварии настороженность. Кроме того, они давили на Штреземана, надеявшегося в вопросе репараций получить поддержку американцев и англичан, чтобы он вступил в переговоры с Францией, в первую очередь по проблеме Рура, и 1 ноября выдвинули канцлеру ультиматум. Но рейхсвер, до последнего времени разделявший их позицию по Баварии, неожиданно сделал кульбит и отвернулся от них: «Если между генералами фон Зектом и фон Лоссовом и имелись трения, отныне следует считать их недоразумением. Начиная с 1 ноября взгляды фон Зекта полностью совпадают с взглядами баварских руководителей».
Судьба Большой коалиции решилась на заседании 2 ноября, где Штреземан отмежевался от социалистов. Гесслер высказался категорически против «возможной победы фашистского движения», назвав ее «великим несчастьем для Германии».
На встрече с шефом баварской полиции фон Зект уверил собеседника, что не намерен повторить печальный опыт австро-прусской войны 1866 года (Бавария тогда была союзницей Австро-Венгрии и вместе с ней понесла поражение) и не пойдет вместе с рейхсвером против Баварии. Что касается создания «национальной диктатуры, свободной от парламента и готовой к энергичным мерам против социалистической дряни», о которой говорил Зайссер, то генерал уверил, что это и его цель, хотя добиться ее осуществления в Берлине будем намного труднее, чем в Мюнхене, поскольку приходится придерживаться законных путей.
В письме к Кару, которое тот получил только 5 ноября, шеф военной администрации вспоминал их предыдущую встречу, оставившую у него впечатление их «полного согласия по многим фундаментальным вопросам». Фон Зект подчеркнул, что видит свой долг в том, чтобы превратить рейхсвер в средство поддержки власти рейха, а не какого-то конкретного правительства. Поначалу, указывал он, его питала вера в возможность обратить социал-демократию на благо народного дела, но последняя не оправдала его надежд, отказавшись воспринять идею перевооружения страны. То же самое касалось пацифистских и интернационалистских движений. «Поддержание единства рейха, возможность перевооружения, достойная внешняя политика, поддержка государственной власти» – такими были, по его мнению, главные задачи.
Ознакомившись с этой информацией, триумвират 6 ноября вновь созвал совещание патриотических организаций, пригласив и Кампфбунд, и обратился к ним с предостережением: не предпринимать никаких необдуманных шагов. Высказавшись в пользу создания директории, он предложил всем ждать 11 ноября.
Но Гитлер и его окружение не желали больше ждать. Они решили выступить 11 ноября и разработали план по подчинению своему контролю крупнейших городов Баварии, предполагающий захват вокзалов, почты, телеграфа, телефона и городских ратуш. Встал вопрос: зачем ждать 11 ноября, а не выступить 8-го, в пятую годовщину «преступной революции»?
Подробности путча представляются настолько невероятными, что вряд ли заслуживают интереса. Если бы не человеческие жертвы, можно было бы назвать его комедией ошибок, сюжет которой строится по принципу «вор у вора дубинку украл». Гитлер и несколько его приспешников ворвались в зал, где Кар произносил речь. Гитлер взобрался на стул и, призывая собрание к тишине, выстрелил в потолок из пистолета. Затем он перебрался на стол. В своем длинном пальто, под которым он носил черный жакет с прикрепленным к нему Железным крестом, он больше походил на официанта, чем на революционера. «Народная революция началась, – прокричал он хриплым голосом. – Вы окружены. У меня шестьсот вооруженных людей. Никто не выйдет из зала». Он также пригрозил, что на балконе второго этажа будет установлен пулемет. Действительно, в зал входил Геринг с несколькими вооруженными штурмовиками. Фюрер объявил низложенными правительства Баварии и рейха и добавил, что будут образованы временные правительства. Казармы рейхсвера и полиции заняты его людьми, сказал он, и солдаты, так же как полицейские, переходят под стяг со свастикой. Затем он безапелляционным тоном предложил фон Кару, фон Лоссову и фон Зайссеру перейти в соседнее помещение.
Свидетельства о том, что произошло дальше, расходятся в деталях, но совпадают в главном. Гитлер сообщил триумвирату, что бывший префект полиции Понер назначен министр-президентом Баварии с диктаторскими полномочиями; Кар становится регентом Баварского государства, он сам берет на себя руководство политическим департаментом рейха, а Людендорф принимает командование армией. Фон Лоссов назначается министром обороны, а фон Зайссер – шефом полиции. Напротив, относительно того, угрожал ли Гитлер собеседникам, точных сведений нет. По некоторым свидетельствам, он якобы заявил: «У меня в пистолете четыре патрона; три для вас, последний – для меня». Во время суда Гитлер отверг это обвинение, заявив, что в пистолете у него было семь патронов, так что он не мог произнести ничего подобного. Разумеется, его слова ничего не доказывают. Также остается невыясненным, в самом ли деле Кар ответил, что не боится смерти, или шепнул коллегам, что следует притвориться, что они принимают условия ультиматума. Все это как нельзя лучше иллюстрирует водевильный стиль этого, с позволения сказать, государственного переворота.
Между тем вскоре на месте появился Людендорф, за которым посылали. Он был не в курсе планов путчистов, но стал на их сторону. Под подобным давлением члены триумвирата согласились принять предложенные им посты, о чем было сообщено участникам собрания.
Приспешники Гитлера арестовали членов баварского правительства – Книллинга, Швейера и Мантеля. Рем со своими людьми занял здание военной комендатуры. Члены лиги Оберланд не смогли захватить здание казармы пехотных войск, больше им повезло с казармой инженерных войск. Школа пехотных офицеров перешла на сторону Гитлера.
Фюрер не скрывал радости: «Наконец-то я совершу то, что поклялся совершить пять лет назад, когда, слепой и искалеченный, лежал в военном госпитале: безжалостно покарать ноябрьских преступников и поднять из руин Германию». Гораздо позже, 9 ноября 1936 года, в одном из выступлений в Мюнхене он признал, что с 1919 по 1923 год не мог думать ни о чем, кроме государственного переворота.
Поскольку в городе у Рема возникли определенные проблемы, Гитлер поспешил к нему на помощь. Однако, вернувшись в Бюргенброй, он уже не застал здесь членов триумвирата, которых Людендорф отпустил, взяв с фон Лоссова честное слово, что они не станут предпринимать ничего против «народной революции». Слова своего тот не сдержал. Вместе с Зайссером он отправился прямиком к городскому коменданту генералу фон Даннеру. Уверенный, что Гитлер блефует, тот вызвал войска рейхсвера. Лоссов в свою очередь поехал в казармы пехоты, где встретился с офицерами, не пожелавшими подчиниться путчистам.
Точно не известно, в котором часу триумвират решил «показать спину», как выразился на суде Гитлер. Поскольку его предложения они приняли под явным давлением, возможны два объяснения. Фон Лоссов мог позвонить Зекту, которому кабинет, узнав о путче, вручил исполнительную власть, и тот посоветовал ему отмежеваться от заговорщиков. Вторая гипотеза предполагает, что триумвират, заручившись поддержкой офицеров Седьмого военного округа, самостоятельно принял решение обратить оружие против Гитлера. В Берлин звонили многие представители баварских властей, и всем им отвечали одно: поддерживать в городе порядок и ждать приказов из Берлина.
Как бы то ни было, в 2 часа 55 минут ночи прозвучало радиосообщение о том, что фон Кар, генерал фон Лоссов и полковник фон Зайссер решительно осуждают предпринятый Гитлером путч. Около пяти утра Лоссов отправил к Гитлеру подполковника Лойпольда с сообщением, что триумвират отказывает ему в поддержке. На суде Гитлер скажет, что не поверил ему, сочтя, что на фон Лоссова оказано давление. Никогда в жизни, восклицал он, я не поверю, что эти трое предали меня.
Гитлер и Людендорф, не имея точной информации о том, что происходит, до 11–12 часов следующего утра, решили, что должны действовать за пределами Мюнхена и привлечь на свою сторону общественное мнение. Есть предположение, что это решение принял Людендофр, заявивший: «Идем!» Это не имело особенных перспектив, но хотя бы давало возможность придать затее героический характер. Вспоминая заверения Лоссова, пообещавшего поддержку при условии, что вероятность успеха будет не ниже 51 процента, Гитлер высказался в том смысле, что настоящий стратег, даже зная, что обречен на провал или его шансы на победу не превышают трех процентов, все равно обязан действовать. Впрочем, он не сомневался: ни армия, ни полиция не посмеют стрелять в Людендорфа.
И они выступили. Гитлер – в плаще и неизменной велюровой шляпе – шагал впереди, бок о бок с ним – два знаменосца. За ними следовали Людендорф, Вебер, Граф и Шнойбер-Рихтер; колонны личной гвардии фюрера (ядро будущей СС), штурмовой отряд Мюнхена, члены лиги Оберланд, кадеты пехотной школы и члены НСДАП. На Мариенплац их встретила восторженная толпа. Они добрались до Фельдернхалле, и здесь пришлось остановиться перед тройным полицейским кордоном.
Внезапно раздался ружейный выстрел, за ним – залп. Участники шествия сплотили ряды. Шнойбер-Рихтер, смертельно раненный, упал, увлекая за собой Гитлера.
Поделиться книгой: