Помоги проекту - поделись книгой:
Опять ты — «пан»! — с досадой сказал гимназист. — Сколько ж можно, пора бы уже привыкнуть!
— Да, прости, Никол. — поправился Яков. — А ты, Вань, не мешай рассказывать…
— Да, собственно, уже почти все. — вздохнул Николка. — Вильгельм Евграфович взял деньги у Стрейкера, съездил в Сирию, нашел там манускрипт. Правда, монахини не позволили скопировать его — только разок показали. Вот господин Евсеин и запомнил лишь маленький кусочек — про то, как открывать порталы.
— Зато теперь мы весь текст добыли — не удержался Иван. — Самолично всё переснял, пока отец христовой невесте мозги пудрил. То–то Евсеин сейчас в перевод зарылся — за уши не оттащить! Даже удивляюсь — как он на фестиваль с нами поехать согласился… Всё–всё–всё, больше не буду! — спешно добавил он, увидев, что и Николка и Яша готовы чуть ли не накинуться на него. Рассказывай уже…
— Ну вот. — продолжил гимназист. — Приехал Вильгельм Евграфович в Москву — и, конечно, сразу попробовал открыть портал. Только с первого раза не совсем получилось — портал–то открылся, только не там где он хотел, а под землёй. Ну, потом он, конечно, разобрался что к чему и смог открыть нормальный портал — на Гороховской. Кстати, попытки с десятой, не меньше — для того, чтобы всё получилось, нужно было найти такую стену, которая сохранилась бы и в будущем — а у вас здесь столько домов снесли! Вот он и ходил по всей Москве и пробовал — пока не нашёл дом на Гороховской. А как получилось — сразу пошёл к моему дяде, Василию Петровичу, и снял квартиру в доме — чтобы быть поближе к порталу…
— Ясно. — вздохнул Яков. Ну а дальше — Стрейкер потребовал чётки и все записи по открытию себе — а господин доцент отказался.
— Ну да, подтвердил мальчик. Он Стрейкеру с самого начала не верил. И, хоть разок–другой сводил его в прошлое, но отдавать эту тайну бельгийскому авантюристу Вильгельм Евграфович не собирался. Вот Стрейкер его и похитил…
Остается радоваться, что он так удачно ему по башке заехал. — усмехнулся Иван. — Не потеряй господин доцент память — всё бы уже давно досталось этому бельгийскому проходимцу. И фиг бы мы с вами что–нибудь получили…
— Да, верно. — кивнул Яков. — Здесь нам, можно сказать, повезло.
Со стороны поляны раздался гулок. Мальчики вскочили — к автобусу подруливал Каретников.
— Ну что, готовы? — крикнул он ребятам. — Грузитесь, давайте, отправляемся. На въезде в Москву пробки, а нам вас еще на Гороховскую везти…
Геннадий, Виктор шли вслед за Володей Лопаткиным по длинному университетскому коридору. Им не раз приходилось бывать здесь в двадцать первом веке — Большая аудитория, церковь святой Татьяны, знаменитая читалка в ротонде… Удивляли старинные вывески на дверях первого этажа: «Экзекутор», «Регистратор», «Квартирмейстер». По–видимому, они оставались чуть ли не с самого основания университета.
Когда–то оба они оказались здесь сопливыми студентами–первокурсниками; можно был не сомневаться, что и на «нынешних», девятнадцатого века, новичков всё это производит всё то же неизгладимое впечатление. За 130 лет большинство помещений не раз и не два подвергалось переделкам; вот и сейчас они шли по коридорам, заставленным всякими шкафами, стены завешаны объявлениями, расписаниями лекций. По всюду, даже во время лекций — густая толпа студентов; ужасный шум. Привыкшие к куда более строгим порядкам Геннадий с Виктором недоумённо озирались. Володя уловил их удивление:
— Это еще что! Вот, помню, когда я первый раз здесь оказался, так и вовсе опомниться не мог. Сами подумайте — после гимназии, с её–то строгой дисциплиной — вот эдакая вольница! На лекцию хочешь — иди, не хочешь — не ходи. Захотел — пошел слушать лекцию другого факультета или другого курса. Никто за порядком не наблюдает, никто ничего не требует. Я всё не мог понять, почему мне, который только вчера был загнан в рамки гимназических порядков, вдруг предоставили такую свободу!
— А с экзаменами как? — поинтересовался Виктор. — Много хвостов надо, чтобы отчислили?
— Отчислить могут за невнесение платы за обучение. — пояснил Лопаткин. — За нарушение университетского устава, например — за участие в каких–то противоправительственных действиях. За буйство сверх меры, опять же. А так… многие к учёбе очень небрежно относятся. Если не успеваешь за курсом — прямая дорога в «вечные студенты».
— Вечные студенты… академка, по болезни? — уточнил Геннадий. Чтобы потом пересдать?
— Нет, что вы! — махнул рукой Владимир. — Если, скажем, год–два проучился и не сдал установленного минимума — переходишь на другой факультет. Кое–кто так весь университет переберёт. Вот, скажем…
По коридору навстречу следовал весьма представительный господин с немаленькой бородкой, украшенной пробивающейся кое–где сединой; тем не менее, господин был облачён в студенческий сюртук.
— А что бы не учится, коли средства имеются? — усмехнулся Владимир. — А может уроки даёт, или кто из богатых родственников за него платит….
А есть и другие, — продолжал пояснять гостям Лопаткин. — вот, скажем… понаблюдайте.
У входа в аудиторию расположилась кучка студентов. Один из них, с виду постарше собеседников, выделялся значками двух факультетов.
— «Век живи — век учись» — прокомментировал гид. — Есть «вечные студенты» и такого рода. Заканчивают, видите ли, по два–три факультета. А то и отвлекают человека какие–то жизненные перипетии: скажем, к искусству потянется, а то и политикой увлечётся. Или пустится путешествовать. Как быть? Времени всё это требует весьма много, а отрываться от университета не хочется. Иные и возвращаются к учёбе, а других затягивает такая инертность жизни….
Около следующей аудитории отиралась горстка первокурсников — видно было что им, только–только вступившим под сени храма науки здешние порядки ещё в новинку. Один из студентов то и дело принимался листать тетрадь, видимо, с расписанием занятий.
К студентам подошёл вальяжный университетский сторож.
— Кто должен читать, господа?
— По расписанию — профессор Николай Васильевич Бывалов. — с готовностью отозвался студентик. Сторож покровительственно усмехнулся:
— Так он раньше декабря лекций не начинает. Так что идите себе, господа…
И важно проследовал по коридору. Ошарашенные первокурсники глядели ему вслед.
— Ну и порядочки у вас! — вырвалось у Виктора. — Ни фига себе — предмет в расписании, а он — «не раньше декабря»! Заменить, что ли, не могли?
— Это еще что, — вздохнул Володя. — Осенью многие преподаватели начинают лекции с изрядным запозданием. Да и на занятия приходят кто на четверть часа позже, а то и того поболе. Обычное дело…
Первокурсники оторвались наконец от созерцания удаляющегося сторожа и снова зашуршали тетрадями. Владимир и его гости остановились поодаль — наблюдали.
— Лекцию читает экстраординарный профессор… Что такое — экстраординарный? Недоумённо спросил первокурсник товарищей по несчастью. Те недоумённо пожимали плечами.
Лопаткин ухмыльнулся и пришёл наконец на помощь несчастным:
— Вы что, господа, ни одного профессора до сих пор в глаза не видели?
— Те смущённо замотали головами, с надеждой глядя на многоопытного избавителя.
Экстраординарный, — снизошёл до объяснений Владимир, — это значит «внештатный». То есть сей учёный муж, не являясь сотрудником университета, просвещает наши тёмные умы по некоему разделу наук.
Лопаткин говорил с первокурсниками снисходительно–высокомерно, чем еще больше усиливал их робость.
Пока Владимир преподавал азы студенческого жития первокурсникам, Геннадий с Виктором с любопытством озирались по сторонам. В здешних коридорах жизнь, похоже, всегда кипела. Толпа студентов была самой разношерстной — от щеголей побогаче, которые приезжали на Моховую в собственных экипажах (входя в здание университета они видели и таких), и до явных бедняков, живших впроголодь. Основная же масса на взгляд состояла из молодых людей сполне скромной наружности. Владимир успел уже рассказать, что большая часть таких студентов подрабатывает репетиторством, считая своим долгом хотя бы частично содержать себя, а не садиться на шею родителям.
Большинство студентов ходили здесь в форменных тужурках; сюртуки носили далеко не все. Тужурки эти — черного цвета с синим кантом и петлицами, золотыми орлёными пуговицам. Шинели, фуражки оставляли внизу, в гардеробе, под присмотром престарелого служителя в форменной университетской ливрее с золочёным кантом.
Форма, как говорил Владимир, хоть и была обязательна, однако университетское начальство смотрело на нарушения сквозь пальцы. Большинство студентов, однако ж, предпочитали ходить именно в форме: во–первых, сразу видно, что студент, а это уже обеспечивало известное положение в обществе; во–вторых, так было попросту дешевле. Носили поношенную студенческую форму; ходить в старом штатском платье считалось неприлично. Был еще какой–то парадный университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но за время своего визита на Моховую гости из будущего ни разу не видели ничего подобного. Кое–кто из студентов побогаче носил, правда, шпагу и сюртук с белой подкладкой — «белоподкладочники», — называл таких их гид. Это были, видимо, молодые люди из зажиточных семей. Владимир, описывая университетский быт, говорил, что такие держатся обособленно, давая всяким способом понять, что они находятся в университете ради учёбы и вовсе равнодушны к посторонним темам вроде политики. Тон, которым молодой человек говорил об этих «академистах» не оставлял сомнений — сам от относится к ним с крайним осуждением, полагая реакционерами и своего рода «приспешниками» университетских властей.
В противоположность щеголям, «академистам» и прочим франтам, которые внимательно следили за костюмом и прической, были и другие — нарочито небрежно одетые, отпускавшие волосы до плеч, носившие нечесаные кудлатые бороды и усы. Многие носили еще и большие очки с синими стеклами — этот особый вид должен был показать окружающим, что для владельца очков имеет значение одна наука, и он вот–вот осчастливит человечество каким–нибудь великим открытием. Беседы такие вели только о науке и учёбе, всё время делая таинственные мины — будто чего–то недоговаривали. Об этих Владимир говорил с иронией, но без раздражения — по всему было видно, что давно выбрал для себя занятие политикой, как основное наполнение жизни.
Вот такие группки, различающиеся между собой и платьем и манерами, да и темами бесед, кучковались у аудиторий. До прихода профессора студенты толпились около дверей. Вели разговоры; дождавшись профессора, заходили.
Виктор заглянул внутрь вслед за ними: студенты чинно рассаживались со скамьям с узкими пюпитрами. Усмехнулся — точно такие же скамьи тёмного дерева он помнил по старым аудиториям Московского Энергетического Института.
Как там, в фокусе полукруглой, крутым амфитеатром аудитории, стояла профессорская кафедра. На ней сейчас устраивался солидный, почтенного возраста господин обычно в штатском сюртуке.
Виктора подёргали за рукав: Владимир, оставив в покое первокурсников, вспомнил о своих гостях:
— Однако же, пойдёмте, господа. У Яниса как раз закончилась лекция, попробуем перехватить его. Он в столовой сейчас, наверное…
Университетская столовая, где обыкновенно обедало множество студентов, помещалась на первом этаже, в правом крыле здания. Обстановка здесь была самая что ни на есть скромная, даже «простонародная»: длинные столы, укрытые клеенкой. На столах стояли большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было брать вволю, безо всяких ограничений. В столовой принято было самообслуживание; что до цен, то были они, по московским меркам, самые что ни на есть необременительные: обед без мяса пять копеек, с мясом — девять. Стакан чаю — копейка, бутылка пива — семь копеек. При желании, можно, конечно, было взять обед и подороже; буфете, так же весьма дешёвом, продавали кисели, простоквашу. Столовая постоянно переполнена; шум и гам, мельтешение: одни приходят, другие уходят, а кое–где за столами сидят крепко обосновавшиеся группки студентов. Судя по тому, как основательно они уселись, подобные ценители дешёвого пива из местного буфета подчас проводили в столковке куда больше времени, чем на лекциях, в аудиториях.
Студенты победнее — что всегда было видно по поношенным, потёртым тужуркам, — брали только чай с хлебом. Внимания это не привлекало: наоборот, к таким, вынужденно себя ограничивавшим, относились с сочувствием. Иной раз незнакомый студень может сказать бедствовавшему товарищу: «Коллега, я вам куплю обед, у меня на двоих денег хватит». Да и местное начальство порой предлагало таким страдальцам бесплатную тарелку щей без мяса…
Нужный им человек сидел за отдельным столиком у дальней стены, в компании еще троих таких же студентов. На столе, среди тарелок и пивных бутылок, громоздились стопки книг и клеёнчатых тетрадок, перетянутых ремешком; так многие студенты предпочитали носить учебное имущество, демонстративно пренебрегая чиновничьими портфелями. Владимир поздоровался; тот, что сидел в центре, тощий молодой человек с измождённым лицом и впалыми щеками, кивнул, указывая новоприбывшим на соседнюю лавку.
За столом всем было не поместиться; впрочем, нравы в университетской столовке были простые. Вмиг подтащили еще один такой же столик и дополнительную скамью, и гости уселись за стол. Один из кампании побежал в буфет, за пивом и нехитрой снедью в закуску, а Володя тем временем представил гостей и сидевших за столом.
— Янис Радзиевич, студент медицинского факультета Киевского университета. В Москве по делам.
Измождённый молодой человек кивнул.
— Войтюк, Геннадий Анатолиевич, из Ковно. Прибыл с намерением поступить в Университет. Виктор Анциферов, его земляк…
— Анцыферов? — веселым тоном осведомился не представленный молодой человек. — Батюшка мой, царствие ему небесное, говорил про Петра Аркадьевича Анцыферова, своего товарища по нижегородскому кирасирскому. Вы, часом, не его сынок будете?
Виктор поперхнулся только что налитым пивом и беспомощно уставился на Геннадия.
— Вряд ли, — усмехнулся тот. — Насколько я знаю, отец моего друга никогда не был на военной службе. Верно, Виктор?
— К..да… — молодой человек кашлем попытался скрыть некоторое смятение. Мой батюшка служит по управлению статистики при ковенской городской управе.
Легенды были оговорены заранее; документы Виктор, и правда, изготовил без особого труда. Самым трудным, как он и предупреждал, оказалось найти подходящую бумагу, а вот нанесение соответствующих водяных знаков напротив не доставило ни малейших хлопот: в первой же фирме, занимавшейся корпоративным стилем, им сделали бланки царский паспортов со всем нужными аксессуарами. Обошлось это удовольствие недёшево, и для того, чтобы профинансировать эту операцию пришлось навестить несколько известный в будущем антикварных салонов — благо, никакого стеснения в царских деньгах группа более не испытывала. В итоге, для каждого из членов Бригады Прямого Действия было заготовлено по три комплекта документов: один на собственные имя–фамилию, а остальные пока не содержали ни единой записи; разработкой легенд под них предстояло ещё только заняться.
— Из Ковно, значит? — почему–то усмехнулся Янис. — а что за заведение изволили закончить — и на какой факультет нашей альма матер намерены вы осчастливить своим присутствием?
Это было обсуждено заранее, поэтому Геннадий ответил немедленно:
— в Ковенском губернском реальном училище. Мой батюшка служит при управлении железных дорог, тоннельным инженером — вот, хочет, чтобы я пошёл по его стопам. Однако ж, — усмехнулся он, — я, видимо, оказался плохим сыном и намерен был подавать на факультет физических и математических наук. Однако ж — обстоятельства помешали; теперь намерен дождаться следующего года и заново подать прошение.
— А что ж всё же не в Техническое? — поинтересовался Янис. — Составили бы компанию вашему другу, Володе. — и он кивнул на Лопаткина. Тот учился в Техническом? Реалисту — оно и попроще..
— Имею склонность к фундаментальным дисциплинам. — усмехнулся Геннадий. — К тому же — мечтаю продолжить образование в Германии.
Они побеседовали ещё какое–то время. Виктор больше отмалчивался, прихлебывая пиво (довольно–таки скверное). Геннадий и Янис перебрасывались малозначащими фразами. Лопаткин поначалу участвовал в беседе, но потом, подобно Виктору, переключился на употребление пенного напитка и совершенно выпал из разговора.
Наконец Янис встал.
— Ну что ж, друзья, пора и честь знать. Простите, у нас с коллегами еще имеются некоторые дела. Может быть продолжим знакомство в более приватной обстановке?
— Так можно у меня, в «Аду»… — засуетился Лопаткин. Вот, как освободитель — и прошу ко мне в комнату. Не забыли где?
— Нет уж, благодарю покорно. — усмехнулся Радзиевич. — У вас там слишком много… тараканов.
Паузу он сделал столь многозначительную, и так явно обвел собеседников глазами, что было видно — он не сомневается, что те прекрасно уловят скрытый смысл сказанного.
— Вот, кстати, наш Коля — и Янис указал на своего товарища, того, что давеча спрашивал о фамилии Виктора, — Завтра, в семь пополудни устраивает вечер с чаем; приходите, будем ждать. Чай бесплатно, баранки приносите с собой; вход десять копеек, благотворительный сбор — в пользу неимущих студентов. Танцы ожидаются, барышни с философских курсов. Будете?
Геннадий кивнул.
— Непременно воспользуемся, спасибо за приглашение. А куда…?
— Володя знает. — Янис не дал молодому человеку ответить. А сейчас — простите, вынужден откланяться…
И, уже направляясь к выходу, неожиданно повернулся к Геннадию:
— И примите совет… коллега. Подберите себе другой родной город. Ваша манера речи, конечно, не вполне привычна для Белокаменной — но поверьте, здешние жандармы, при всей их тупости, прекрасно умеют отличить польский акцент…
«Ты совсем изменился, Яша, — сказал недавно дядя Ройзман. — И я таки не знаю теперь, мой ты племянник или совсем уже второй человек. Одно могу сказать — когда будешь подсчитывать гешефты, постарайся не забыть что ты всё же еврей. Потому что те, кто вокруг тебя это точно не забудут.»
Наверное, старик был прав — со своей колокольни. Яша и сам понимал, что изменился и больше никогда не станет другим. Как там говорил их сосед в далёком теперь уже винницком местечке? «Еврей, севший на лошадь — это уже не еврей». А он, Яша, пожалуй, что и оседлал своего скакуна. И какого — до него, пожалуй, было далеко и бароновой караковой кобыле, перед которой замирали в восхищении потомки на их забавном историческом празднике. Яша чувствовал, что надёжно устроился на спине Удачи — и теперь несется во весь опор туда, куда вынесет его этот капризный зверь.
И всё же — старик Ройзман тысячу раз прав. Как втолковывал меламед в хейдере[10], куда Яша успел походить целые полгода: «Кто говорит «алеф», должен сказать и «бейс»[11]. Иначе говоря — если уж первые шаги на ниве сыска оказались столь успешны, и, мало того, привели Яшу в общество таких серьезных людей — ему придется теперь задуматься о том, как его и дальше будут принимать в этом обществе. Яша ни разу не поинтересовался у своих друзей из будущего, каково в их мире отношение к евреям. Да и зачем? Как бы ни были полезны все эти порталы–морталы, жить–то ему предстоит именно здесь? И какие бы удобные штучки, изобретённые в двадцать первом веке, не достались бы ему — применять их придётся тоже здесь. А значит…
А значит перед ним снова встаёт проклятый вопрос: кому в Москве, — да, пожалуй, и во всей России, — нужен сыщик–еврей — пусть даже наделённый талантом? Нет, конечно, если он и дальше хочет выслеживать неисправного должника Берценмахера или следить за мошенником, торгующим поддельными голландскими кружевами, по заказу Ицека Блюмштейна, который держит на Кузнецком модную «Венскую» лавку — то тогда всё хорошо. А вот если он хочет иметь дело с такими людьми как Корф, Никонов, да, в конце концов, тот же злодей ван Стрейкер…
В паспортах жителей Российской империи недаром не имелось графы «национальность». Это не интересовало власть предержащих. В конце концов, какая разница, кто ты — остзейский немец, удмурт, мордвин или архангелогородец? Империи важно одно — твоя верность. А чем она подтверждена — во всяком случае до того, как тебе доверят подтвердить ее делом, а порой, и кровью?
Правильно. Присягой. И чиновники и воинские командиры Российской империи охотно верили присяге, принесённой на православной или лютеранской библии, на Коране, на католическом распятии. Веры не было лишь иудеям — любой охотнорядский сиделец знал (и при случае с удовольствием повторил бы) что в «жидовских книгах» написано, что обманывать иноверца — не грех вовсе, а наоборот, заслуга. И что любое предательство или гнусность, совершенная по отношению к не–иудею не отяготит душу исконно верующего грехом.
Что с него взять? В Охотном ряду и не такого наслушаешься.
Тем не менее, чем больше голова Яши кружилась от радостных перспектив, тем чаще и чаще задавал он себе вопрос — «а готов ли ты…»
Яков знал, что будет значить ответ «да». Он помнил, как их сосед в кровь, до полусмерти, избил своего сына Додика, давнего, с детских лет, приятеля Яши за то, что Додик срезал пейсы. Додик при смерти валялся в околотке, а его отец рвал на себе волосы и рыдал — от сожаления, что его сын не умер, что хоть как–то искупило бы срам, который он навлёк на всю семью…
А ведь если сделать то, о чём думал он… нет, его, конечно, никто не изобьёт в кровь. Отец давно покоится на еврейском кладбище близ Винницы, а более никто не посмеет поднять на Яшу руку. Но — и путь назад будет отрезан. Насовсем. Не будет больше той забавной, иногда невыносимо раздражающей, но все же такой теплой родни… не будет ворчания дяди Ройзмана. Он вообще больше не скажет о нём ни слова, как будто его и не было никогда на свете. И старый ребе Гершензон, который уговаривал когда–то отдать Яшу в хейдер, будет темнеть лицом при упоминании его имени и говорить «вейз мир…».
Яша помотал головой, в который раз уже отгоняя от себя горькие мысли. Не сейчас… слава Создателю, — хоть в этом сомнений быть не может! — решать ему придется не сейчас. И, наверное, не завтра — пока что у него слишком много дел…
Микрофон–затычка в ухе ожил. В комнате скрипнула дверь, раздались стуки, шорохи, и все скрыла волна треска. Яша, чертыхнувшись про себя, принялся жать кнопки тонкой подстройки. Наконец помехи ушли и голос звучал теперь так же чисто, как если бы он сам находился в комнате, рядом с беседующими.
— Слышь, Ген, а что этот Янис… Янек… ладно, какая разница? — Что он домотался до тебя с акцентом? Мало ли в этом грёбаном Ковно русских? Не все же там поляки, в конце концов…
— Я так полагаю, он нас раскусил. И таким изящным способом дал понять, что не верит нашей легенде ни на грош.
— И что теперь? Держимся от него подальше?
— Ни боже мой. Он же приглашение своё не отменял, верно? Значит — намекает, что понял, что мы — не те, за кого себя выдаём, но готов отнестись к этому с пониманием.
То есть — он и сам такой? Это ты имеешь в виду?
— Точно. Этот Янис — коробочка с двойным дном….
Звук снова ушёл, и на этот раз звучал уже глухо, как бы Яша не колдовал с подстройкой. Видимо, кто–то из вошедших накрыл микрофон. Яша пристроил его на ножке кровати, изнутри — вот, скажем, кто–то и уселся на постель рядом с устройством, и мешает теперь крохотной штучке нормально передавать звук…
Яша вслушался, но теперь удавалось различать лишь отдельные слова. Это было обидно, и даже очень — ведь для того, чтобы получить возможность поставить прослушку в комнате студента Лопаткина, ему пришлось вытерпеть нуднейший урок по латыни — и еще придётся. Чтобы без помех, своим, проникнуть в «Ад», Яше пришлось договариваться о частных уроках с одним из проживающих этажом выше Володи Лопаткина студента — и исправно посещать занятия, выкраивая возможность по дороге туда или обратно, как бы невзначай завернуть не на тот этаж, найти нужную дверь…
Студент, взявшийся подтягивать Яшу по латыни, оказался словоохотливым; от него молодой человек узнал, например, что студент Лопаткин (пользующийся даже здесь, в в «Аду» устойчивой репутацией больного на голову и смутьяна) потратил немалые деньги, лишь бы снять именно ту комнату, где всего несколько лет назад собирались студенты–нечаевцы, а еще раньше — каракозвоцы, члены кружка «Ад». По мнению Яши, это было несусветной глупостью, но студент Лопаткин видимо, полагал иначе. Конечно, что взять от кокаиниста! У Яши теперь было особое отношение к людям, предающимся этому пороку — слишком много друзья из будущего рассказали ему об истинной цене кокаинового дурмана. Так что от Лопаткина особо разумных действий ждать, пожалуй не приходилось.
Но Геннадий? Неужели он, человек совсем другого времени, не понимает, что «Ад», как и соседствующие с ним «Чебыши», давным–давно профильтрован агентами жандармского управления — и являться сюда, лелея какие–то противоправные замыслы — это всё равно, что встать под самый яркий фонарь и кричать: «Вот он я, ловите»! А теперь еще и эта «благотворительная вечеринка»! Да Яша готов был выпить пузырёк чернил, если на ней не окажется самое меньшее одного шпика! И тем не менее, гости из будущего наперебой обсуждали предстоящий визит. Да уж, умники… на таких людях земля держится. Когда они в неё зарыты.
Поделиться книгой: