Два уха и хвост

Итак: чемоданчик.

История вопроса. Они внимательно слушают.

Но не успеваю я закончить изложение, как до нас доносятся крики из прилегающей квартиры, которая менее звукоизолирована, чем обещал Ахилл своей очаровательнице. Эта последняя беснуется, как самокоронованный Бокасса. Меня всегда поражало, и я никогда не скрывал от тебя, что именно мещаночки самые шумные в любви. Непременно объявить всему миру, что они добрались до пика — мне никогда не понять этих прелестниц! Их, что кажутся такими осмотрительными, стыдливыми, сдержанными в повседневной жизни. В постели, когда они переходят к рукопашной, это такой ор! Тарас Бульба, атакующий полчища ляхов! Визжащие фугаски Последней мировой со штурмовиков, пикирующих на колонны эвакуирующегося населения. Туманные ревуны в гавани! Уауууу!

Я нахожусь посреди фразы, когда Виолетта возвещает о подступающем улете. Она вопит о том, что, литературно выражаясь, процесс движется в правильном направлении, что да, да, так! Что еще! Что ах, подлый мерзавец! Проткни меня насквозь, старый негодяй! Что еще быстрее, бордель дерьма! Вещи не очень сочетающиеся с ее Шанелью за десять тысяч грошей! Слова, от которых ее крокодиловая сумочка от Гермеса покрывается гусиной кожей.

Все переглядываются. Люретт и Лефанже краснеют, в горле у них что-то квакает. Пино качает головой с лукавой улыбкой. Толстяк облизывает свои шлепанцы.

— Похоже, он поддерживает форму, Гигант! — замечает Его Величество. — Так что шпага, в годах или нет, всегда шпага. Когда он достает свою рапиру, это Ролан в Ронсевале!

Виолетта преодолевает девятый вал пароксизмов. Успокоенная, но признательная, она продолжает золотить герб Старика, однако уже в терминах, более соответствующих ее социальному положению.

— Вы были ошеломительны, мой любимый, — что тебе щебечет она. — О, мой благородный любовник, ваши подвиги приводят меня в трепет! Вы гений любви. Вы Леонардо да Винчи объятий, сказочный плут!

Люретт смущенно прочищает глотку и спрашивает:

— Мы собрались, чтобы работать или присутствовать на порнографических сеансах, комиссар?

Дверь открывается с грохотом, или с размаху, или нараспашку (выбирай сам), избавляя меня от ответа. Возникает Ахилл, еще слегка обалдевший, но уже одетый. Он застывает в проеме, тем временем на заднем плане просматривается попа счастливой дамы, вот как я тебя вижу, только более узнаваемо.

— Патрон! — восклицают Пинюш и Берю в один голос.

Это прекрасно, как Дебюсси в «Педерасте и Мелизанде». Напоминает схватку в регби, поставленную мелодраматическим кружком. Протяжные всхлипы, удушающие сдавливания, размашистое хлопанье. По свистку арбитра мяч снова вводится в игру. Папаше представляются два моих новых рекрута. Он воротит нос от их манеры одеваться. При его правлении инспектор в «классном прикиде» — это уж дудки! Но его несет взволнованность, которая сильнее, которая и судит.

— Итак, мой преподобный Зубоскал, — говорит он, обращаясь к Берюрье, — вы, кажется, были изгнаны прямо с моего поста, дорогой коллега?

— Как непристойный, господин директор. Меня только что включили обратно после того, как исключили. А вы, разрешите спросить, чем занимаетесь с тех пор?

Старик пожимает плечами.

— Я? О, я, мой бедный Берюрье, я продолжаю нести свой крест.

— Все гнутся под ним до самого дна, мой бедный дорогой собрат, — вздыхает Величественный. — Чем дальше, тем больше трезвеют, времена еще былее, чем были.

Ахилл захватывает по пути стул, поскольку собирается говорить долго. Через дверь, оставшуюся открытой, видно его даму, занимающуюся своими делами в костюме Евы. Заметив коллективный интерес, он указывает на нее подбородком.

— Супруга очень занятого большого начальника, — говорит он нам. — Более чем первой свежести, но с отменной техникой. Зрелая шлюха всегда лучше неопытной девицы; понятно, чем занимаемся. Что поделываю я помимо усмирения желез внутренней секреции? Мало что. Отойдя от руководства полицией, я занимал несколько почетных должностей; я даже наделал шума, вступив в КП; но мои друзья из Жокей-клуба плохо это восприняли, поэтому пришлось выйти и записаться к Ле Пену. У парня есть будущее. Левые постоянно рыхлят свой сад, остается лишь засеять, когда наступит сезон. Но чуть в стороне от общественной деятельности — полный штиль. Я живу на ренту и нищенскую пенсию, пожалованную мне президентом. Сан-Антонио, вы говорили, перед тем как я начал за стеночкой обрабатывать свою кралю, что создали побочную команду?

— Со всеми полномочиями, патрон.

Папаша осматривает нас одного за другим.

— Антуан, мальчик мой, — бормочет он, — я вас всему научил, вы помните? Вы были моим птенцом, учеником, гордостью моей карьеры. Так что взвесьте хорошенько мои слова и подвергните суду совести свои, прежде чем ответить…

Он делает глубокий вдох.

Затем тонким голосом, почти боязливо произносит:

— А не найдется ли маленького места для меня в вашей команде, мой дорогой малыш?

Глава VIII

ПЕРВЫЕ КОНСТАТАЦИИ

Праздник Альдо для моих скаутов! Парни чуть ли не в экстазе. Ощущают себя сеятелями ужаса. Словно введя в состав моей специальной бригады, я навсегда подключил их к источнику высокого напряжения! Стоит ли говорить, что сам я в их глазах выгляжу демонически? Сан-А теперь новый Напо из дома Пульманов. Я только что осуществил свое 18 Брюмера, взяв штурмом Елисейский дворец и выйдя оттуда с документом, делающим из меня какого-то супер-экстра Байяра.

Я выпускаю Люретта на кокаиновую дорожку, пусть потрется в своих дурнопахнущих местах, может, удастся поднять след взломщиков сейфов в депозитарии ГДБ (аббревиатура названия, которое в полном виде афишировать, наверное, неудобно).

Лефанже, в свою очередь, отправляется порыться у тех, кто сбывает краденое барахло. Добыча такого масштабного изъятия напоминает витрины лавки старьевщика, где фамильные драгоценности соседствуют с акциями, слитки с закладными, акты дворянских состояний с завещаниями. Воры должны облизываться, изучая свои находки. Разбивать чужие копилки — это высшее наслаждение! Любопытство перемешано с алчностью. Напоминает какую-то волшебную лотерею.

Старик берет на себя опрос биг боссов ГДБ; остальные четверо мушкетеров, которых трое, то есть, Берю, Пинюш и я сам, выдвигаются на осмотр места происшествия, чтобы освидетельствовать гнусное злодеяние наших виртуозов газовой горелки.

Выходим из управления на набережной Орфевр, но это они золотых дел мастера![3] Классная работа. Они воспользовались не сточными трубами, а системой вентиляции. Запомни, они должны обладать осиными талиями, раз сумели просочиться по этому прямоугольному воздуховоду размерами сорок на пятьдесят сантиметров. Они проникли через отверстие на крыше и преодолели таким образом десять этажей, прежде чем вывалиться в святая святых. Помимо тесноты в трубе они столкнулись еще с двумя серьезными препятствиями: во-первых, с электровентилятором, установленным на входе (если двигаться их путем, то на выходе). И справиться с ним было совсем не просто, приятель! Чтобы свинтить прибор, одному из типов нужно было спуститься головой вперед с вытянутыми руками. Каково? Видимо, он имел фонарь во лбу и телефон для связи с корешами, ожидавшими на крыше. Как долго человек способен оставаться калганом вниз, не теряя при этом сознания?

Вентилятор был прикручен к металлической раме, вмурованной во внутренние стенки воздуховода. Парень использовал электродрель, чтобы высверлить болты с обратной стороны. Тип, о котором речь, видимо, едва успевал справиться с одним или двумя креплениями, как его приходилось поднимать наверх, иначе виноградный сок затопил бы весь чан. И подъем, ты представляешь его себе? Сколько времени это должно было длиться? Тем не менее, он достиг своих целей, которые состояли в том, чтобы снять лопасти и двигатель и не напитаться при этом чертовой прорвой вольтов, приводивших систему в действие. Итак, его приятели присоединились к нему, спустив предварительно вниз свой инвентарь, представляющий последние достижения медвежатниковской техники. И мальцы принялись за дело. Labor omnia vincit improbus[4], как говорит моя консьержка. Они побаловали себя ста тринадцатью ячейками в эту ночь. Сломанные дверцы нелепо болтаются. Нет ничего печальнее в мире, после недоедающего ребенка, чем зияющий пустой сейф, как-то мы говорили об этом с моим банкиром, человеком искренним.

Берю и Пин вынюхивают закоулки, как два ирландских сеттера. Я же пребываю в молчаливой задумчивости, привалившись плечом к пощаженной ячейке. Медвежатники, спустившиеся с неба, обчистили целый пролет, расположенный рядом с вентиляционной отдушиной, то есть местом их выхода. В подобных случаях, если только не осведомлен заранее и не имеешь наводки на определенный сейф, так действовать лучше, чем распыляться по залу. Инвентарь остается под рукой.

Что же меня беспокоит? Никак не пойму… Ах! да: чемоданчик. Подожди, не ерзай, я попытаюсь объяснить, а если не удастся, ты можешь мчаться к моему издателю со своим буком, и он обменяет тебе его на сплетни домработницы.

Грабители выбрали ряд, ближайший к их пути подхода. По воле случая ячейка, арендованная моим директором и его кликой, оказалась в пострадавшей зоне. Ладно, случай есть случай. И бриллиантовый ручей моей Царицы протекал в том же секторе, так уж получилось. Воровская братия опустошала все шкафчики подряд. В их составе, вероятно, было две команды, одна вскрывала сейфы, другая отбирала барахло. В самом деле, целый ворох бумаг, не имеющих для них ценности, к тому же вкупе очень габаритного объема, остался на месте.

Дойдя до чемоданчика, они его открыли неизбежно. И нашли что? Четыре банки с этикетками, на которых изображены черепа. Это не то, за чем они пришли, иначе парни не стали бы в течение еще нескольких часов трудиться над бронированными дверцами. И все-таки они забрали чемодан, хотя размеры едва позволяли протащить его сквозь воздуховод. Почему?

Я тебе задал вопрос, артист, изволь ответить. Представь, ты совершаешь крупномасштабное ограбление. Ты ищешь то, что можно обернуть в деньги: золото, валюту, украшения, в крайнем случае, ценные бумаги на предъявителя. Быстро-быстро отбираешь добычу. Спешишь. Время бежит. И вот натыкаешься на металлический чемоданчик, достаточно громоздкий. Ты проверяешь содержимое. Банки! Четыре банки. Ты не знаешь, что содержится в них. Как поступишь? Учтем, что черепа, которыми они отмечены, совсем не располагают с ними играться. Ну, давай, я слушаю тебя, человек-тростинка: что там мелется в твоей голове? Хватит колебаться, поделись. Как? Да, да… Не так уж это глупо. Ты говоришь, если смертоносные вещи заперты в банковском хранилище, они приобретают большое значение, а если они имеют большое значение, их владелец будет расположен выложить полную салатницу, чтобы вернуть их себе? Можно думать так, да. Допускаю. Только как установить интересующего владельца? Ночные визитеры не знают личности арендаторов ячеек. Каким образом могли бы они вступить с ним в контакт? Решили, что он сам обнаружится? Надеются, что средства массовой информации заговорят об этой потере?

Влажная, как штанишки школьницы, слушающей представителя сводницы Церкви, улыбка приходит ко мне. Не нужно заставлять их чересчур долго ждать.

Подкатывает Пинюш. Он снова зажег свой окурок, и копоть оседает на его прекрасном лице щербатого зануды.

— Несмотря на то, что ты кажешься задумчивым, Антуан, я бы хотел побеседовать с тобой об одном факте, который мне удалось установить и который, на мой взгляд, заслуживает внимания, учитывая…

— Рожай!

— Хранилище оборудовано системой сигнализации, приводящейся в действие фотоэлектрическими датчиками. Я тут набросал ее схему, посмотри.

Он протягивает мне фотографию, представляющую любезную причастницу, страшную, как семь смертных грехов, вопреки своему виду только что причисленной к лику святых.

— Ну, это мадам Пино, — говорит он. — Переверни.

Переворачиваю.

Его Ветхость нарисовала достаточно ясный план на спине свой супруги. Он комментирует.

— Ты можешь заметить, мой дорогой друг, что речь идет о перекрещивающихся лучах. Воры работали внутри одного из ромбов, ими не покрываемых. Следовательно, они были осведомлены и знали поле своей деятельности. Завеса поднимается по всей высоте от пола до потолка, так что невозможно пересечь ее, не прервав контакт. Ибо датчики расположены в специальном углублении, во-первых. Кроме того, посмотри, как ловко они укрыты в пазах бронированных плит. Грабители вычистили только то, что им было доступно, а именно сто тринадцать ячеек. Я говорил, они трудились внутри ромба, но на самом деле это было внутри половины ромба.

— То есть, в треугольнике, — поправляю я, хотя всегда оставался продвинутым нулем в геометрии.

— Да, поскольку они имели в распоряжении лишь ту часть, в которую выходил воздуховод.

— Хорошее открытие, Пинюш. Надо будет потщательнее побеседовать с теми, кто ответственен за ячейки.

Он отводит от меня смущенный взгляд.

— Берю уже занимается этим, — объявляет этот милый человек.

Глава IX

ОРИЕНТИРУЕМСЯ

Их трое, занимающихся банковскими ячейками в ГДБ. Начальник отдела, молодая дама, слегка усатая, несмотря на болезненные эпиляции, обведшие ее губы красным, и высокий служащий, похожий на эндивий (напомню его определение: вид цикория, белеющий в темноте). Начальник одевается франтом на скромные бюджеты, то есть, старается быть верхом элегантности с теми средствами, которые предоставляют в его распоряжение портные, работающие на заказ по почте. Шеи у него нет, что избавляет от необходимости крахмалить воротнички рубашек, а уши напоминают два гриба (съедобных) или два ануса, покрытых пушком.

Толстый заводит трио в депозитарий.

Засунув руки в карманы, он прочищает горло. Затем разом выбрасывает из хлебоприемника весь сгусток, такой же огромный, как те, что выдавала та бедная Дама с Камелиями в конце своего галантного существования.

— Мдам, мсье, — зачинает он. — Счас, уже на месте, между нами, лучше будет без кривляний. Система сигнализации, чертовски изощренная, клиенту мимоходом в ней не разобраться. И это возбуждает во мне мысль, что кто-то из вас троих имеет длинный язык. Будьте любезны сказать, кто именно, не торчать же нам тут внизу всю неделю. Сегодня вечером моя славная женушка готовит мидии под белым соусом, и я ни за какие сокровища не хотел бы упустить случай. С другой стороны, сообщаю вам, что я и мои коллеги, присутствующие здесь, принадлежим к специальной службе, которая может позволить себе все, включая руконаложение[5]. Никаких «превышений» для нас не существует, я понятно выражаюсь? Спасибо. Теперь дело за вашими чистосердечными признаниями.

После такого наезда три действующих лица в поисках достойной отповеди смотрят друг на друга.

— Я вас прошу, — величавится начальник, — за кого вы нас принимаете?

Толстяк отвешивает ему оплеуху.

— Это плохой ответ, парень, ты не угадал. Попытайся еще раз!

Тот настраивается взбудоражить охрану. Не тут-то было: удар коленом в самую середину тройки рыцарских доспехов затыкает ему глотку по принципу сообщающихся сосудов. Остальные двое в страхе принимаются противно трястись. Я покидаю поле действия, спрашивая себя, не выйдет ли моя знаменитая специальная бригада за его пределы.

Я поднимаюсь к трубофону в холле. Звоню в редакцию Франс-Суар. В трудных случаях они всегда на месте, мои приятели с улицы Реомюр (рожденные на бульваре Себастополь). Меня соединяют с редактором отдела происшествий. Итак, что ж, ладно, моя история ему нравится, и он соглашается сделать все быстро и хорошо, на первую полосу и не менее чем на две колонки.

После чего набираю номер нашего помещения на Елисейских. Матиас только что перетащил туда свои походные пожитки. Он выслушивает мой бред и обещает по-быстрому изготовить табличку с названием: Лаборатории Орел или Решка и приколотить ее к нашим дверям. И потом уже не вылезать из логова, ожидая звонка, на который я рассчитываю.

Осознавая, что поспособствовал распространению фатализма, я возвращаюсь в депозитарий. Моему вкрадчивому взгляду предстает душераздирающая сцена. Молодая усатая женщина на пике нервного срыва. Она катается по полу, обильно обнажая ажурные чулки, черные подвязки, розовые трусики с цветочками на окантовке. Плутовка. Ее коллеги пребывают в крайнем изумлении, и каждый со своей стороны сожалеет, что не расчуял штучку раньше.

— Она, конечно, не красотка, но задница у нее просто бьютифул, — подчеркивает Толстый, виновник этого «припадка».

— Что с ней? — осведомляюсь я.

— Утечка идет от этой дурищи, Главный. Мамзель раскололась после трех-четырех затрещин. Какой-то кот сперва отдрючил ее, потом потребовал подробностей о системе сигнализации в банке. Я того и остерегался. Поэтому сначала потряс немного этих господ, предавительно, по поводу чего они, конечно же, меня простят. Следовало подергать нервы девице; хорошенько обусловить. Я едва обратился к ней, как она сломалась, не так ли, господа?

Те, кто с подбитым глазом, кто с треснувшей губой, кивают помятыми вывесками.

Да, да, соглашаются они. Они понимают.

— Отсюда и все беды, — заявляет Мамонт с ученым видом. — Некрасивые бабы, как только какой-нибудь забавник накачает их, уже себя не помнят и готовы пересказать битву при Мазагране вдоль и поперек. Жду, когда припадок пройдет, чтобы выяснить подробности о ее Казанове.

* * *

Поздно, лавочка уже закрыта.

Опустошаем бутылочку скотч-терьера, резюмируя ситуэйшн. Каждый кладет в свадебную корзинку нарытое за день. На ковре Люретт. В Баре Трески, в восемнадцатом округе, он подцепил кончик кое-чего. Это имеет отношение к Коротышке Дзану, бывшему жокею, ошивающемуся среди блатных уже много лет. Он постоянно бывает в Баре Трески, где хозяин предоставляет ему кредит. Недавно два господина искали его. Один из них спросил у мсье Огюста, содержателя, «не потолстел ли со временем» Коротышка Дзан. Люретт, блестящий специалист по мусорным бакам, тут же сделал стойку. Похоже, именно худощавость экс-жокея интересовала их. Мой новый рекрут принес приметы этих типов, а также фото Коротышки Дзана, снятое во времена, когда он избивал своих скакунов хлыстом на бегах в Лоншан и Отей.

— Браво, Люлюр, хорошая работа, — делаю я ему комплимент.

На три секунды он перестает жевать свой чуин, слегка краснеет той частью физии, что не скрыта волосатостью, и подавляет улыбку.

Лефанже повезло меньше, и он не принес ничего нового, не считая обещаний множества прохвостов барыг, более или менее известных, предупредить его в случае, если им предложат похищенный в банке товар. Матиас сообщает, что никаких звонков не было. Старик разражается длинной речью по поводу того, насколько облеченные полномочиями работники ГДБ огорчены произошедшим, что нам вообще-то глубоко (высоко?) до фонаря.

Я тасую колоду, чтобы раздать карты.

— Мы располагаем, дорогие друзья, четырьмя описаниями: Коротышки Дзана, двух типов, искавших его, и паренька, завалившего на спину служащую хранилища. Кроме того последний номер Франс-Суар помянул, что в списке украденного фигурирует чемоданчик, принадлежащий Лабораториям Орел или Решка и содержащий чрезвычайно патогенное вещество. В статье говорится, что лаборатории настроены вступить в переговоры с бурильщиками сейфов на предмет выкупа своего чемодана. Эта строка в подвале может приманить рыбку, вы догадываетесь. Думаю, нужно пускаться на поиски четырех человек, приметы которых мы имеем. Каждый действует по своему усмотрению и в том направлении, какое ему нравится. Матиас остается дома ожидать возможного звонка. А пока, Ржавый, сделай нам шесть экземпляров описаний. Полагаю, Люретт займется Коротышкой Дзаном, поскольку уже был в Баре Трески. Жокей, вероятно, вскоре вернется к своим привычкам. Приблизительно каждые два часа мы будем звонить сюда, чтобы иметь возможность сконцентрировать наши силы, если что-нибудь случится и возникнет такая необходимость. О ̉кей?

Старик напускает на себя вид дальновидного начальника.

— Вы позволите мне одно возражение, дорогой мой? — спрашивает он слегка сардоническим тоном.

— Нет, Ахилл, — отвечает ему его дорогой. — Все, что я вам позволю, это пойти лечь, если вам хочется спать. Здесь решаю я!

Глава X

НОЧНЫЕ ПОМРАЧЕНИЯ

Десять колокольных ударов пробивает на Вестминстерских курантах мадам Баклушьян, ветеранки народного образования (век живи — век учи), обитающей на той же площадке, что и мадмуазель Франсина Шокот, банковская служащая, когда я добавляю еще один, или десять процентов, в дверной звонок оной.

Франсина Шокот — это та самая девица с повышенной волосатостью и пониженной осмотрительностью в волнующем исподнем, которую ловко разговорил пронырливый ухарь с ух каким ухом наоборот.

Мадмуазель в черном шелковом кимоно с розовыми и желтыми цветками лотоса, босиком, с распущенными власами а ля Пасионария, глаза в огне; она делает движения назад, узнав меня, цитра на своей циновке из допотопного кокоса.

— Опять! — бормочет она; восклицание, содержащее в себе укор и, как бы там ни было, вызывающее жалость.

— Прошу меня простить, — произношу я в мягкой манере, — это не за тем, чего вы опасаетесь. Вы позволите войти?

Она сторонится, и я проникаю в ее жилище, кокетливая пошлость какового ввергла бы в помутнение рассудка Роджера Пейрефитта, для которого излишество всегда было необходимостью, милый мой, вот именно, это уже искусство жить.

— Вы одна? — осведомляюсь я.

— В настоящий момент, да, — отвечает она заплетающимся языком, настолько велико ее смятение. — Мой друг отправился в Сенегал.

— Как он прав, — вздыхаю я.

Ладно, она закрывает дверь и прислоняется к ней, ожидая от меня последних новостей.

— Мой визит очень поздний, знаю. Я долго колебался, прежде чем подняться к вам, мадмуазель Шокот, но не смог устоять.

И тут некий проблеск, сказал бы я, понимания, не будь она дурой набитой, мелькает на ее радужке. Она чувствует мое волнение: в голосе, смущенном выражении лица, и вот передо мной уже монашка.

— Почему вы колебались?

— Потому как, придя сюда, я… я манкирую своим долгом. Вы замешаны в этом уголовном деле, которое мне поручено расследовать, и если станет известно о моем тайном визите к вам…

Кажется, я замечаю, что ее грудь начинает подниматься на несколько сантиметров выше.

— Но, — возражает бедняжка, — нет ничего плохого…