Истребитель. Трилогия

Глядя, как пара немцев заходит на белый парашют, я схватился за голову и присев на корточки, стал смотреть в землю, на безжалостный расстрел смотреть я не желал категорически.

Вдруг послышался звук пулеметной очереди, я закрыл глаза не желая видеть что осталось от летчика.

«Смотри, будь злее. БУДЬ ЗЛЕЕ ЧЕМ ОНИ!!» – шептал мне внутренний голос.

Подняв голову я увидел, что пара немцев дерется с тройкой «ишачков», а парашютист продолжает опускаться. Причем, судя по всему, приземление будет неподалеку от меня. Посмотрев с благодарностью на советские «ястребки», которые спасли своего товарища, я побежал туда, где по моему представлению должен был опуститься летчик.

Судя по всему, парашютист должен опуститься на другой стороне поля.

Прикинув примерное расстояние до кромки леса, где он должен был приземлиться, я побежал прямо через поле, сбивая сапогами верхушки пшеницы. Бежать было трудно, высокие ростки пшеницы цеплялись за ноги, из‑за чего я пару раз чуть было не упал. Немного срезав путь, я выбежал на узкую полевую дорогу и побежал уже по ней к видневшемуся парашюту который зацепился за верхушку дерева. Судя по дерганьям верхушки и шевелениями купола, приземление прошло успешно, раз летчик пытается сдернуть купол.

Однако когда я подбегал ближе то увидел на обочине лежащие узелки с едой и две лежащие косы, рядом был точильный камень. Шум крови в ушах был довольно сильный, но я подбегая ближе все равно услышал крики. Кричали на русском, в основном мат, и на польском. Предчувствуя недоброе я на бегу достал наган и держа его в руке вломился в заросли кустарника приметив с дороги примерное направление до купола.

В просвете деревьев были видны двое поляков в безрукавках на белых рубахах, которые вилами тыкали пилота, пуская ему кровь, нанося небольшие ранки. Висящая плетью рука не давала тому воспользоваться пистолетом который находился в кобуре.

– Ах вы суки!!! – заорал я на бегу.

Оба немедленно обернулись, один из них то ли в испуге, то ли от неожиданности, резко взмахнул вилами. Остановившись, я несколько секунд смотрел на вилы, вошедшие в грудь летчика, после чего перевел взгляд на поляков от чего один из них испуганно икнул.

Ухмылки уже пропали с их лиц, и они испуганно смотрели на наган в моей опущенной руке.

– Уроды! – сказал я устало. С чавканьем вилы вышли из тела летчика. Парень выдернув их, отчего тело закачалось на парашютных стропах, замахнулся, явно собираясь швырнуть их в меня.

Вскинув наган я с десяти метров, нажимая на спуск выпустил в него четыре пули, после чего направив ствол револьвера на второго который явно собирался сделать ноги, выпустил по нему остальные пули. Присев на так удобно подвернувшийся пенек, я бросив наган на землю закрыл лицо ладонями.

«Твари, какие же они твари. Сволочи, их же под корень уничтожать надо!» – думал я в бессильной злобе.

Мои терзания нарушил шелест травы и стон. Недоуменно подняв голову, я с надеждой посмотрел на летчика, но стонал не он, а тот второй.

– Ах ты сука, живой значит, – крикнул я злобно, и вскочив подбежал к вилам и подхватив их пришпилил поляка к земле. Навалившись всем телом на черенок, я с ненавистью смотрел прямо в глаза немолодого поляка, который закатил глаза и захрипел после чего забившись, замер.

– Тварь, – сказал я и плюнул на тело.

Встряхнувшись и дав себе две мощные пощечины чтобы придти в себя, я вернулся к нагану и достав из кармашка патроны перезарядил его. Вернувшись к телу летчика я несколько секунд смотрел в землю не решаясь посмотреть на него, меня мучила совесть, я не успел. Наконец накачав себя, я поднял голову и посмотрел на парня свесившего голову на грудь.

«Старший лейтенант» – сразу же отметил я, разглядев кубари в расстегнутом вороте летного комбинезона.

У летчика было располагающее к себе приятное лицо, с большими скулами и полными губами. Светловолосый, он ничем не отличался от тех же поляков, что убили его.

Осмотрев его, я прикинул, как снять тело летчика. Достав нож, я слазив на дерево дотянулся и обрезал стропы отчего тело лейтенанта с глухим стуком упало на землю. Спустившись, я осмотрел лейтенанта. Удар был нанесен прямо в сердце, так что он умер сразу не мучаясь. Достав из кармана документы, я прочитал их.

«Старший лейтенант Соломин Эдуард Игоревич, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения. Сто шестнадцатый ИАП. Эх, лейтенант‑лейтенант, от немцев ушел, выжил, а тут, эх!» – вздохнул я в такт мыслям и положив удостоверение рядом с планшетом, где была карта, и снятая кобура с ТТ, подхватил его под мышки и двигаясь задом поволок старлея к дороге, надеясь что кто‑нибудь найдет его и похоронит. И действительно если не наши будут тут проезжать, так может немцы озаботятся. В кармане лейтенанта я случайно обнаружил третий магазин к пистолету, кроме того запасного что был в кармашке кобуры, который тоже забрал с собой.

Положив тело так чтобы с дороги его было видно я сбегал за вещами, и достав из планшета блокнот выдернул листок и написал все данные о нем, а так же кто его убил, сунул в один из карманов. После чего перекинув через плечо ремень с планшетом, куда убрал удостоверение летчика и ремень с кобурой, я подошел к узелкам с едой и не глядя что там, подхватил и медленно направился обратно в свой лагерь.

Вернувшись в лагерь я лег на лапник и не обращая внимания на канонаду бившую вокруг, пустым взором смотрел на так успокаивающее меня небо. Никогда я себе не представлял войну такой. В моих фантазиях я летал разя врагов направо и налево, и никак не думая что война такая грязная и подлая.

– Нужно жить дальше, – вслух подумал я. Винить себя я буду всегда, это так что ни говори, но жизнь не окончена и еще нужно выжить в приграничных боях и выйти к своим. Придя к этому решению я привел себя в порядок старым способом от которого у меня еще полчаса звенело в ухе.

Развязав большие платки, я осмотрел что мне досталось.

«О, фляга! С чем она? М‑м‑мм, о‑о‑о, молочко. Вкусное. Так, сало, картошка, яйца, лук, хлеб, о ‑ табак. А это еще что?» – спросил я мысленно сам себя, с интересом вертя непонятное. На вкус оказалось что‑то вроде сладкой пахлавы.

Быстро позавтракав, я убрал все что осталось из еды в свой вещмешок, отчего он раздулся, еды было действительно много, видно поляки уходили на весь день. Туда же сложил платки в которых раньше лежала еда, и повесив на плечи оба винтаря, поправил кепку и направился в ту сторону откуда прилетели советские самолеты. Я собирался прибиться к какой‑нибудь авиационной части, вдруг примут.

На поле или другое открытое место я не выходил, ученый, ну ее нафиг. Поэтому шел по лесу, а где его не было кустарником или еще как.

Что было странно так это то, что за пару часов ходьбы, я не видел ни одного советского солдата, ну кроме лейтенанта конечно, если не считать постоянной оружейно‑пулеметной стрельбы вокруг. Не успел я подумать об этом, как в просвете между деревьев заметил какую‑то темную массу. Сняв с плеча мосинку, я взял ее наизготовку, и медленно стараясь не шуметь, направился в ту сторону.

На краю дороги уткнувшись капотом в дерево, стояла такая знакомая по фильмам полуторка. Внимательно осмотревшись, и убедившись что все тихо и вроде никого рядом нет, я осторожно, хоронясь, вышел к машине и поглядывая в разные стороны подошел к распахнутой дверце и заглянул внутрь.

Кабина была пуста, но потеки крови и пулевые пробоины, как в лобовом стекле так и в дверце, наводили на нехорошие мысли. Осмотрев почти пустой кузов, где кроме перевязанных бечевкой пачек газет ничего не было, я внимательно осмотрелся.

Те, кто расстрелял машину, и убил водителя с пассажиром, не могли уволочь их далеко. Поэтому пробежавшись по кустам, я быстро обнаружил их, недоумевая зачем их вообще спрятали если машина осталась на виду.

Присыпанные прошлогодней листвой в глубине леса, на расстоянии пятидесяти метров лежал красноармеец, по‑видимому водитель и капитан со звездами на рукавах.

«Старший политрук, и красноармеец. Хм, документов нет, как и оружия. Немцы? Поляки? Непонятно!» – думал я стоя над телами.

Канонада не стихала, как и рев авиационных моторов над головой, война шла в полном ее понимании.

Вздохнув я снова присыпал тела листвой, и поправив берданку, которая постоянно сползала, вернулся к машине и выдернув пару газет, направился дальше, нужно искать наших, прибиться к какой‑нибудь части. А еще через час я услышал надрывный плач.

Остановившись, я настороженно прислушался, пытаясь определить, послышалось мне или нет. Шелестевшая от ветра трава и шум пролетающей на километровой высоте девятки очередных немецких бомбардировщиков, никак не давали понять где плачут. Сделав десять шагов вперед, я понял что звук приближается. Дальше я шел уже осторожней. Сперва я почувствовал запах гари, а потом уже разглядел опушку. Звук шел оттуда.

Стволом винтовки я чуть опустил ветку кустарника, и всмотрелся в просвет. Лес заканчивался на краю неглубокого, широкого, метров в сто, оврага, по которому между кустов вилась полевая дорога пересекая его. Так вот на этой дороге стояла точно такая же полуторка, что я видел ранее, и изрядно дымила мотором. Рядом с ней стоял на коленях парень в форме, и надрывался в плаче.

«Вот дает. Я его метров за сто услышал!» – невольно покачал я головой. Прикинув примерный маршрут до машины, я немного сдал назад и пошел в обход. Идти напрямую к машине у меня не было никакого желания. Подойдя поближе, я присмотрелся к зареванному парню, который уже не так надрывался. Осмотревшись, я увидел свесившуюся из кабины руку с которой капала кровь.

Еще раз оглядевшись я вышел из кустов и подошел к парню.

– Чего надрываешься? – спросил я у него.

Испуганно вскинув голову, он схватил валяющуюся под ногами винтовку и навел ее на меня. Смотреть на широкое дуло было неприятно, но я не испугался. Затвор мосинки был открыт, и я прекрасно рассмотрел, что патронов там не было.

Как только парень стих, судорожно держа винтовку, я услышал хрип из кабины.

– Там что раненый? – не понял я.

– Р‑раненый, – судорожно вздохнув кивнул тот.

«Салага ведь совсем!» – подумал я посмотрев на него.

– А ну смирно!!! Ты в каком виде боец? А ну приведи себя в порядок, – рявкнул я. Бойца нужно было привести в порядок, и именно так я считал можно было ему помочь. Для таких людей, главное чтобы рядом был уверенный в себе человек, и они горы свернут, только прикажи. Так что я знал как себя вести с подобным типом людей. Приходилось встречаться.

Сделав несколько быстрых шагов, я заглянул в кабину, пока парень застегивал верхние пуговицы гимнастерки, приводя лицо в порядок с помощью уже мокрой пилотки. Видимо хорошо его шокировал первый день войны, раз он подчинился парню в гражданской одежде.

В кабине лежал водитель, и сквозь изорванную пулями гимнастерку хрипел пробитыми легкими. Рядом сполз на пол убитый лейтенант‑артиллерист. У обоих намека на перевязку даже не было.

– Твою ж мать, – зло сказал я, поняв что остались минуты. Вздохи раненного становились все короче и короче. Пытаться помочь даже не стоило думать, водитель умирал.

– Патроны есть? – не оборачиваясь, спросил я.

– Нет, товарищ…

– Сержант, – буркнул я, ища в кармане мосинские патроны. Найдя отсчитал ровно десять штук, и отдав их парню, сказал пока он неловко вщелкивал патроны в винтовку:

– Вон бугор, займи позицию, что не так, сразу сообщай.

Как только топот сапог стих, я посмотрел на раненого. Вдруг он открыл глаза и посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом, ничего кроме океана боли я там не увидел.

– Все хорошо, сейчас врачи подойдут и вылечат потерпи папаша, – успокаивал я сорокалетнего на вид, ефрейтора.

Ефрейтору оставалось считанные минуты, и я посчитал что рядом с ним кто‑то должен быть.

– Ха‑ррма‑ннн… – прохрипел он.

– Что? Карман? – переспросил я.

Водитель подтверждающее опустил ресницы.

Пачкая пальцы кровью, я расстегнул клапан кармана и достал портсигар. Водитель смотрел как я открываю его. Внутри вместо папирос было несколько писем.

– А, написать родным? – понятливо спросил я его.

Водитель так же согласно опустил ресницы.

– Хорошо, я напишу что вы погибли геройской смертью, – сказал я убирая в портсигар в планшет. Нужно было поддержать его, и я старался изо всех сил.

Видимо в последние действия ефрейтор выложил остаток сил, и захрипев, дернулся, и замер с открытыми глазами. Пачкая его шею окровавленными руками, я пощупал пульс, его не было.

– Блин, а! Что же это такое, – взвыл я.

Опять рядом со мной умирал человек, а я ничего мог сделать.

Постояв несколько секунд, я стал осматривать машину. То что бойцы в ней, кроме парня, были артиллеристами я уже понял, так что ничего кроме снарядов в кузове не было, только лежала одинокая каска на одном из снарядных ящиков.

У сиденья водителя в специальном зажиме находился карабин, отстегнув у ефрейтора ремень, я вытащил его и ссыпал патроны себе, их оказалось сто штук. Собрав у обоих погибших документы, став обладателем еще одного нагана, и великолепного бинокля, направился к бойцу, который не придумал ничего лучше чем взобраться на верх оврага и активно крутить головой, а то что его видно с любой стороны такая мысль видимо не пришла ему в голову. Когда я прошел метров пятьдесят от машины то заметил активные махания парня. Поняв что он имеет в виду, я резко рукой указал на землю чтобы он спрятался. Почти сразу, сквозь постоянный шум близких и дальних перестрелок, я услышал рокотание моторов. Это явно были не машины, похоже сюда ехали немецкие мотоциклисты.

Свистнув, привлекая внимание я махнул рукой, зовя его. Быстро спустившись вниз, он вопросительно посмотрел на меня.

– Валим отсюда, пока нас не обнаружили, – сказал я и мы трусцой стали уходить в сторону от дороги.

Шум двигателей стих у полуторки, видимо немцы осматривали ее.

– Стой тут, вещи сторожи, – сказал я тяжело дышащему бойцу и подхватив бинокль вскарабкался на склон оврага старательно прикрываясь ветками чтобы меня не заметили с дороги.

Я не ошибся, у машины стояло два мотоцикла, и пять немцев, которые осматривали полуторку.

«Пятеро. Хм, шанс? Вряд ли, никакой уверенности у меня нет. Это точно. Но просто так уходить не стоит, пальнуть и валить!» – решил я продолжая разглядывать немцев.

«Эх, сюда бы калаша, – подумал я, – троих бы снял, так удачно кучкой стоят. Пулеметчик вроде не страшен, вон как развалился и ногу взгромоздил на борт коляски. К стрельбе не готов, и стрелять‑то ему неудобно – пулемет вдоль дороги смотрит, ему и не повернуть в нашу сторону. Тот, что за рулем переднего мотоцикла, закурил, сюда не смотрит, автомат не видно, может в коляске лежит? У одного из троицы за спиной винтовка, у других не видать. Один точно пулеметчик первого мотоцикла. Будем считать, что у третьего автомат. А что это они так расслаблены, даже по сторонам несмотрят? Такой грех оставлять безнаказанным нельзя. Сколько выстрелов успею сделать? Один точно, второй наверняка, третий сомнительно! А парень стрелять умеет?»

Оторвавшись от бинокля, я с сомнением посмотрел на бойца, который стоял внизу и испуганно крутил головой.

«Вряд ли, этот олух с пустым патронником в меня целился. А может расстрелял магазин, затвор‑то был открыт? Хм, с ненадежным напарником как‑то нет уверенности в правильном исходе боя… Стоп! Это же разведка или дозор. У немецких жандармов вроде бляхи здоровенные были, а тут не видать. А всего‑то метров шестьдесят. Надо бы вдарить. Уж больно вольготно себя ведут. А вдруг, это дозор, и сейчас сюда сотня таких же подвалит? А если разик стрельнуть и ходу? Если стрельну отвалить успеем? Лес вот он за спиной, можно сказать ногами уже в нем. Враг внизу, мы прижались, нас и не видно будет. А чуток отползти так для немцев мы окажемся в мертвой зоне. Кто для нас самый главный и кто самый опасный? Или, может, в мотоцикл подбить?».

– Боец как тебя зовут?

– Виктор, товарищ сержант.

– Витек, ты как стреляешь?

Парень замялся:

– Ну… попадаю иногда в мишень.

– Ясно. Сделаем так. Заряди свой винт. Займешь позицию правее метров на двадцать, и лежишь не высовываясь. Как я выстрелю, немцы попрячутся и станут нас высматривать, ты не целясь, стреляешь в их сторону. Главное, чтобы тебя не заметили. Пусть только услышат. Выстрелил и сразу ползи в лес. Быстро. Не поднимая головы – немцы сразу начнут поливать по тебе огнем. Могут попытаться и к нам рвануть. А я еще раз стрельну и за тобой. Что понял?

– Отползти дальше на двадцать метров, выстрелить после вас, и уползать в лес, – монотонно повторил он, явно запоминая.

– Главное, выше голов стреляй, не надо целиться. Понял?

– Понял, выше голов, – как болванчик кивнул он. С сомнением посмотрев на него, я сказал:

– Давай, дуй ползком.

Пока Витя занимал отвлекающую позицию, я проверил берданку и мосинку, приложился по выбранным мишеням.

Пулеметчик так же прохлаждался, развалившись в коляске. Троица пошарила в кузове и снова скучилась возле кабины.

«Что там Витек?» – я взял берданку, ага, дополз, выставил ствол.

– Ну с богом, – самый высокий из троицы попал в прицел, я потянул спуск.

Раздался выстрел, немцы попадали, я взял мосинку. Бахнуло справа, и тут же затарахтел пулемет.

– Мать! Мать! Мать его… Ах ты гад! – пули хлестанули по кустам и деревьям, я от неожиданности боднул мордой землю.

«Расслаблявшийся» пулеметчик в одно мгновение вывалился из коляски и содрал с нее пулемет. Разворачивать мотоцикл ему не потребовалось, он уже открыл огонь. Один из троицы плюхнулся пузом на заднее сиденье мотоцикла и тоже тянулся к пулемету.

Водила уже стронул машину с места. Сейчас отъедут чуть сторону и зайдут сбоку.

Мне сразу стало очень неуютно.

– Ну его на… как говорится, не будем жадничать.

И откуда резвость взялась, не успел задуматься, уже пролетел десяток метров, нызенько‑нызенько, как крокодил из анекдота.