Помоги проекту - поделись книгой:
Ли с достоинством поклонилась. Царь повернулся к придворным, что статуями застыли вдоль стен:
– Слушайте же мое повеление! С этой минуты каждое желание нового лекаря царицы исполнять мгновенно! Каждое ее повеление считать повелением моим!
«О Аллах милосердный! Что за удивительное преображение произошло с моим отцом? Никогда он не был столь щедр, никогда не был столь радушен…»
Удивленный Рахман смотрел на своего отца во все глаза, и узнавая его, и не узнавая. Куда делась его необыкновенная чопорность? Куда спрятался суровый властитель, что даже слова выбирал с необыкновенной осторожностью? Почему сейчас перед ним радушный и щедрый хозяин?
Но предмет размышлений царевича, Сейфуллах, конечно, ничего не объясняя изумленному сыну, вновь поднялся на помост и удобно устроился среди подушек трона. Минута прошла в необыкновенной тишине – царедворцы тоже не узнавали своего всегда строгого правителя.
– Почему бы тебе, мой сын, не проведать сейчас матушку? Царица ждет твоего появления. Да и прекрасный лекарь должен как можно скорее увидеть свою пациентку.
«О Аллах, отец переменился просто волшебно…» – подумал Рахман. Поклонившись отцу, он вернулся к Ли и предложил:
– Могу ли я сопровождать тебя, уважаемая?
– Я прошу, царевич, сделать это.
«И откуда у моей прекрасной Ли такое изумительное чувство собственного достоинства? Она создана жить во дворце, править народами… Ее снисходительности будут добиваться с таким усердием, какого я, царский сын, не в силах представить…»
В молчании Рахман и Ли Лайфань преодолели церемониальные залы и залы приемов. Вот перед ними распахнулись двери на женскую половину, вот стража ввела их в кабинет царицы. Вот с подушек перед окном поднялась любимая жена царя Сейфуллаха, Захра.
– Матушка! Добрая моя матушка! – Рахман упал на колени перед матерью. О, как сильно горе подкосило ее!
И вновь, пусть и недостойно говорить злые слова в адрес умершего, царевич Рахман проклял своего старшего брата, нечестивого Файзуллу.
– О прекрасная царица! Я привел к тебе лекаря! Эта девушка – выученица великого знахаря Чжан Каня, его правая руки и верная помощница. Пусть она юна, но ее силы столь велики, а знания столь обширны, что она может излечить любую хворь.
– Добрый мой сын! Я благодарю тебя за заботу. Но вряд ли по плечу столь юной девушке окажется излечить мать, скорбящую о потере сына!
– Увы, добрейшая царица, – согласилась со словами Захры Ли Лайфань. – Ты стократно права – нет такого зелья, чтобы дать матери успокоение. Его нет, и искать его не стоит. Но можно сделать так, чтобы воспоминания об умершем не терзали тысячами острых кинжалов ноющую душу. Можно и должно сделать так, чтобы в воспоминаниях матери сын остался веселым и умным…
Царица испытующе посмотрела на Ли Лайфань
– Прости мне, девочка, этот вопрос. Но мне кажется, что ты и сама совсем недавно перенесла тяжкую утрату.
Девушка, опустив глаза, молча кивнула. Одинокая слеза, что скатилась по ее щеке, была для царицы яснее любых слов. Но Рахман все же решил рассказать матери о великом знахаре Чжан Кане.
– Матушка, прошу тебя, давай присядем и побеседуем. Я хочу рассказать тебе о новом лекаре…
– Мой добрый сын, я вижу, что мое излечение в надежных руках. Быть может, ты лучше расскажешь о том великом странствии, из которого вернулся столь недавно и о котором нам успел написать наш мудрый венценосный брат, магараджа Райпура, да хранит его Аллах долгие годы, даруя ему лишь радости и награды!
– Но это будет долгий рассказ… Не утомит ли он тебя?
– Я думаю, – проговорила Ли, – что этот рассказ необходим твоей матушке, царевич. А потому не медли более ни секунды…
– Повинуюсь, о мудрая Ли!
И Рахман начал свое повествование. О да, не зря он изучал риторику и дипломатию, не зря прочел многие тысячи книг. Ибо столь красноречивого и увлекательного рассказа прекрасная царица Захра не слышала в своей жизни никогда. Не пощадил себя Рахман, повествуя о том, как жил и учился в прекрасной Кордове и как был глуп, приняв решение более никогда не пленяться женщинами, ибо нет среди них ни одной достойной или умной, самоотверженной или любящей, а есть лишь поиск выгоды и холодный расчет.
– И лишь уважаемая Ли Лайфань, матушка, смогла вернуть мне истинный взгляд на мир. Лишь одной ей оказалось под силу убедить меня, что все люди разные, а мои заблуждения суть упрямство детского разума.
Царица очень внимательно, оценивающе взглянула на прекрасную Ли, которая ответила ей прямым и открытым взглядом. А Рахман меж тем продолжил свой рассказ. Вот достойная Захра вместе с сыном побывала у прорицателя ШаррКана, устрашившись Нага-повелителя, вот начала странствие к горам, где, по слухам, живет великий знахарь, вот увидела Мень Май, которая провела Рахмана сквозь истинный мир в разум Чжан Каня.
– О моя матушка, знай же! Достойная Ли Лайфань – племянница великого знахаря, его выученица и верная помощница. Ей он передал сокровищницу своих знаний о мире, ей доверил сохранять и приумножать знания о природе человеческой…
Царица улыбнулась горячности сына. Она прекрасно видела, что ее мальчик безумно влюблен. И теперь терялась в догадках, отвечает ли взаимностью царевичу эта прелестная тоненькая девушка.
История же юного Рахмана продолжалась. Теперь царица увидела лачугу знахаря, удивилась богатству и красоте истинного мира.
– О как я был счастлив, матушка, когда смог провести знахаря сквозь этот сияющий прекрасный мир к магарадже! Как радостно мне было узнать, что теперь лекарю известно, какое зелье надобно моему больному повелителю.
– А как, о прекрасная царица, были счастливы мы, – нежно перебила Рахмана прекрасная Ли, – увидев, что твой самоотверженный сын отдал этому свиданию в истинном мире не все свои силы! Ибо соединиться там, где властвует открытый разум – это весьма тяжкий труд. А провести через эти владения другого – труд столь великий, что может забрать и саму жизнь…
О да, такие слова были бы приятны любой матери. Порадовалась им и царица Захра. Она слушала сына и нового своего лекаря, не понимая, что излечение уже началось, что именно сейчас, повествуя ей о чудесах огромного мира, царевич начал врачевать ее истерзанную болью душу. Сама того не замечая, царица улыбалась. Впервые улыбалась с того дня, как пришло страшное известие о смерти ее старшего сына.
Рахман, улыбнувшись в ответ, продолжил повесть. Теперь они с друзьями поднимались по «тропе для безумцев» на нагорье, любовались травами, затаив дыхание, следили за тем, как рождается снадобье. Вот с удовольствием выслушали самодовольный рассказ Сверре-лазутчика о том, что найдена более удобная, пологая тропа для спуска. Найдена и опробована.
– И вот мы ступили на эту тропу, матушка. Изумительный ясный день был вокруг нас, праздник был у нас в душе – ибо близилось к концу странствие, видна была его цель. Первым по тропе шел Сверре-лазутчик, за ним знахарь Чжан Кань, следом я… Сейид-лекарь и прекрасная Ли были у меня за спиной. И в этот миг камень под ногой Сверре дрогнул и покатился…
Вновь перед глазами Рахмана встала стена каменной пыли, что заволокла все вокруг. Вновь зазвучал в ушах прощальный крик знахаря… Вспомнилась и страшная боль, что пронзила его возлюбленную.
Вместе с сыном переживала эти страшные минуты и царица. Пусть не глазами, а лишь взором души ей дано было увидеть это чудовищное каменное крошево, в которое превратилась казавшаяся такой утоптанной и надежной тропинка в скалах. Душой же почувствовала добрая Захра и боль, которая в этот миг накрыла прекрасную Ли Лайфань. Не могла не восхититься царица той самоотверженностью, с которой девушка смогла взять себя в руки и вывести путников, доверявших ей всецело, вниз, к подножию нагорья. Да, девушка потеряла не сына, плоть от плоти своей. Но потеряла она единственного близкого человека, своего наставника и учителя.
«О да, мой мальчик, ты нашел мне замечательного лекаря, – с нежностью подумала царица. – Это юное создание, полагаю, единственная, кто сможет если не излечить меня от моей боли, то хотя бы дать мне силы жить дальше».
Ее сын продолжал рассказ, но царица, невольно отвлекшись, думала о том, как бы уговорить сына, что после принятия титула наследника неплохо было бы и жениться. Оставалось лишь уговорить эту прелестную и умную иноземку. Ибо именно эта девушка может составить счастье ее сына…
«А что может быть для матери лучшим лекарством, чем счастье сына и рождение внуков?..»
Макама двадцать седьмая
Близился день малой коронации. В этот час юноша, избранный наследником престола, должен был принять наследные титулы и, согласно древним обычаям, преклонить колена перед троном царствующего владыки.
Уже многие десятки лет действо это, пусть и не такое торжественное, как большая коронация, собирало многие сотни гостей, что прибывали со всех сторон света. Нынешняя церемония же ожидалась куда ярче и пышнее многих предыдущих. Так пожелал сам царь Сейфуллах.
О да, траурные дни были свято соблюдены, погибший сын упокоился со всеми полагающимися почестями. Хотя в глубине души царь был уверен, что этому негодяю и после смерти положены были не почести, а лишь вечное адское пламя. Но вот теперь, с возвращением Рахмана, царь ощутил, что в страну вернулась жизнь. О, как был прав некогда звездочет, предсказавший, что родился не воин, а мудрец! Вновь в его ушах зазвучали давние слова пророчества, и вновь царь улыбнулся этому воспоминанию: «…разум мальчика будет необыкновенно пытлив. Быть может, родился будущий мудрец. Быть может, великий поэт, которому суждено прославить великий род и великую страну…»
О да, Рахман был мудр, разум его пытлив, а язык остер. Не прилагая ни малейших усилий, за столь короткий срок будущий наследник смог обзавестись десятками друзей и соратников, перевернул дворец с ног на голову… И в этой радостной суете царь и царица с удовольствием чувствовали желание будущего властителя сделать свою страну лучше, добрее, сильнее. Нет необходимости говорить, что прекрасная Ли радовалась этим несомненным успехам любимого. И вот настал канун малой коронации. Село солнце, смолкли птицы, даже суета во дворце, которая, казалось, не прекращается никогда, улеглась.
В этот час Ли всегда проведывала свою пациентку. Говоря по чести, ее усилия давно уже увенчались успехом, и потому в этих ежевечерних визитах не было особой необходимости. Конечно, царица не забыла о смерти старшего сына, но теперь она уже могла радоваться всему миру, успехам других сыновей, солнечным лучам и каплям дождя – боль перестала терзать ее, уступив место тихой печали. Но за недолгие недели царица и Ли Лайфань успели подружиться, коль скоро вообще возможна дружба между царицей и доверенным лекарем.
– Моя прекрасная царица! – Усвоив дворцовые привычки, Ли уже привычным движением склонилась в глубоком поклоне. – Как чувствует себя твое несравненное величество?
– Моя девочка, я так волнуюсь!.. Завтрашняя церемония не идет у меня из головы, я беспокоюсь о сотне мелочей сразу и боюсь хоть что-то упустить.
Ли с удовольствием слушала эти взволнованные слова – ибо они лучше любых иных признаков свидетельствовали об успехе врачевания.
– Но что тревожит тебя, о добрейшая? – Ли знала, что царица будет накручивать себя до того самого мига, пока не сможет рассказать кому-то о своих мыслях и опасениях.
И царица принялась сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль, рассказывать о своих тревогах. Ли терпеливо успокаивала добрую Захру, радуясь тому, что ту тревожат яства праздничного стола и украшение парадной лестницы, достойный прием послов полуночных и полуденных стран, а еще хватит ли всем места во дворце, и успеют ли пекари к моменту коронации закончить творить десять тысяч булочек, как того требует древний обычай.
Но когда нескончаемый список беспокойств был исчерпан, царица, отпив мятного питья из чаши, спросила:
– А ты, моя добрая Ли Лайфань, будешь ли ты присутствовать на завтрашней церемонии?
– О да, великая царица. Я обязана быть там – ведь ты, о добрейшая, находишься под моим наблюдением, и я несу ответственность на твое хорошее самочувствие. Кроме того, сам царь Сейфуллах, да продлятся без счета его годы, просил меня, чтобы я непременно почтила эту красивую церемонию.
– Да, церемония красивая, достойная древних обычаев…
Царица на мгновение умолкла. И потом, наконец решившись, спросила о том, что беспокоило ее больше всего:
– Скажи мне, добрая девочка, нравится ли тебе мой сын?
«О боги, – ужаснулась Ли, – неужели я не смогла сдержаться? Неужели столь заметно то, что я почитаю его лучшим из мужчин и считаю себя счастливейшей из смертных?»
– О Захра, твой вопрос застал меня врасплох, – медленно, взвешивая каждое слово, заговорила Ли. – Царевич Рахман умен и честен, добр и отзывчив, его слову можно доверять, а на его руку – спокойно опереться. Мне нравятся такие люди, как он…
– Знаешь, малышка, мне отрадно это слышать. И сейчас, накануне великой церемонии, я признаюсь тебе, что мечтаю о том, чтобы ты стала женой моего сына…
Ли с изумлением посмотрела на царицу. Та же мыслями была столь далеко, что не видела ни этого изумления, ни испуга. Более того, вряд ли она сейчас видела то, что творится вокруг.
– …Не так давно, малышка, я думала совсем иначе. Я искала своим сыновьям девушек, равных им по положению, по достоинству, забывая о том, что и мои сыновья, и их невесты – живые люди, которые могут и любить, и ненавидеть. Более того, планируя свадьбы наших детей, мы с царем, словно на шахматной доске, расставляли фигуры, раздумывая лишь о том, достойной ли партией будут девушки из разных семейств. И лишь потеря нашего старшего сына позволила мне многое увидеть в истинном свете. Ибо не богатством родителей, а нежностью и любовью крепка семья. О да, иногда выбор старших бывает удачным, а выбор детей из рук вон плохим. Но чаще-то…
И царица вновь замолчала. Ли не решалась тревожить добрую Захру, с некоторым страхом ожидая окончания столь долгих размышлений вслух.
– Вот поэтому я и спросила тебя, добрая моя девочка. Ведь я вижу, что мой сын души в тебе не чает, что он влюблен столь сильно, сколь и возвышенно. Вот поэтому я и посмела задать тебе этот, очень тяжкий вопрос. Мне надо знать, как ты поведешь себя, если мой сын захочет назвать тебя своей женой…
Не дано было царице знать, что Рахман и Ли уже давным-давно обменялись священными клятвами верности, что их чувство глубоко и полно.
В этот миг Ли Лайфань, в который уж раз за последнее время, порадовалась тому, что попросила Рахмана назвать ее лишь лекарем, который способен излечить душевную хворь царицы.
– О царица, я не знаю, что сказать тебе. Думаю, разумно будет спросить у твоего сына, захочет ли он жениться на такой, как я… Ведь я всего лишь иноземка, дикарка, мои родители давно умерли, а мужу своему, кроме нежного чувства, я могу принести лишь знания трав и мудрость своего народа…
Царица Захра улыбнулась.
– Я спрошу, моя девочка… Я обязательно спрошу…
Ли Лайфань с поклоном удалилась, унося в своем сердце более недоумения, чем надежды.
И вот этот великий день, день первой, малой коронации, настал. Сама природа торопилась поздравить царство Аль-Джастан с обретением достойного наследника, продолжателя великих дел и просто замечательного человека.
Ночной дождь освежил воздух, пение птиц наполняло его прозрачными серебряными лучами, в свете солнца сверкали шелковые ковры, устилающие парадную лестницу, сияли бесценные украшения гостей, столы пиршественных залов ломились от яств. Знаменитые десять тысяч булочек громоздились на блюдах, ожидая того мига, когда церемония будет окончена и гости начнут трапезу.
На мгновение все замерло, словно остановленное рукой могущественного волшебника. Секунда, и все пришло в движение. Заревели зурны, зарокотали барабаны. По изумрудно-зеленому ковру спокойно и с достоинством шел владыка страны, царь Сейфуллах. Рядом с ним, о великое чудо из чудес, шла его прекрасная жена. Никогда еще дворцовые церемонии не украшала собой эта дивная женщина. Ибо древние традиции запирали женщин на их половине дворца. Сегодня же радость царственной четы была столь велика, что правила были позабыты, и царица впервые за долгие годы почтила своим великолепным появлением радостную церемонию.
Издалека наблюдала за этим юная Ли Лайфань. На глаза ее навернулись слезы. Ибо в этом неторопливом, гордом шествии была и частица ее усилий. Она благодарила своих богов, что в этот день может радоваться вместе со своей прекрасной пациенткой.
Царь и царица опустились на шелковые подушки, смолк дворцовый оркестр. В полном молчании перед тронным возвышением замер Рахман, одетый в алые церемониальные одежды. Сейчас он тоже проникся величием момента. Ибо видел, как торжественны родители, как радуются обретению достойного наследника и будущего мудрого повелителя страны. Юноша мысленно обратился к той, благодаря чьим усилиям и он сам, и царь с царицей присутствовали сейчас здесь. Проще говоря, Рахман думал о своей любимой, искал ее глазами в толпе. Искал и не находил. И это омрачало его торжествующую радость.
Наступила тишина, не прерываемая даже дуновением ветерка.
– Возблагодарим же Аллаха всесильного и всемогущего за ту радость, какую даровал он нам в этот прекрасный день малой коронации! – Голос царя гремел над празднично украшенной дворцовой площадью. – Достойные гости! В этот день я с радостью и удовольствием называю своего наследника!
Царь взял с низенькой скамеечки вышитую золотом черную шапочку – символ царской власти. Ее примерять не решался никто. Она увенчивала головы мужчин рода Фатимидов лишь раз в жизни – в тот день, когда на торжественной церемонии царствующий монарх называл нового наследника престола. Сам царь Сейфуллах прекрасно помнил тот день, когда эта шапочка украсила его голову. Трепет и торжество того дня не забылись. Потому сейчас он с благоговением поднял ее над собой, потом поцеловал алмаз, что увенчивал лобное украшение, и шагнул вперед.
– Подойди ко мне, сын мой!
Рахман шагнул вперед. Сердце его билось так сильно, что готово было выскочить из груди. Юноша никогда не думал, что древняя церемония может наполнить волнением его душу. Но сейчас, в двух шагах от отца, он почувствовал, как предательски подкашиваются его ноги. Увидел он и слезы в глазах царя. Увидел и понял, что миг высокого торжества настал.
– Я здесь, великий царь! – Даже простые слова древнего церемониала были наполнены сейчас иным смыслом.
Рахман склонил голову, и на его черные волосы легла коронационная шапочка. В этот миг понял юноша, что принял на себя и великую честь в будущем стать царем, и великую обязанность править мудро и справедливо.
Стояла тишина, Рахман привыкал к своему новому положению. Глаза Сейфуллаха взглянули вопрошающе, а губы чуть слышно шепнули: «Клятва, мальчик!»
«О да, Аллах милосердный. Я же должен произнести слова клятвы…» Но Рахман медлил еще миг, пока не почувствовал, что сейчас, наконец, голос его будет звучать достойно, как положено царю, а не плачущему мальчишке.
– О мои царственные родители! О мой великий народ! В этот день я, Рахман из рода Фатимидов, принимая титул наследника, клянусь, что отдам силы свои и саму свою жизнь на благо нашей прекрасной страны, да продлит Аллах в веках ее жизнь и славу!
И вновь взревели трубы, сотни радостных возгласов раздались вокруг… Сияли глаза царицы, смеялись от счастья глаза царя.
Великий миг настал. Но царь не торопился возглавить праздничное шествие, дабы отведать церемониальных яств. Он еще раз поднялся с трона.
– О мои возлюбленные братья! Этот день стал для нашего царства еще более великим и радостным. Ибо сейчас мы не только обрели наследника. В этот миг я с наслаждением объявляю, что через положенный после оглашения срок состоится свадьба моего сына, наследника престола, Рахмана из рода Фатимидов.
– Свадьба, отец мой? – в голосе Рахмана слышалось недоумение. И пожалуй, досада.
– О да, мой сын. Ибо нет для человека большего счастья, чем разделенная любовь, нет большей радости для мужчины, чем дом, где встречает его любящая женщина, нет большей силы для мужчины, чем та, которую дает счастливая семья.
– Но, отец…
Одного взгляда в торжествующее лицо царя было достаточно, чтобы все вопросы потеряли смысл. Вот сейчас, понял Рахман, решится его судьба. В этот миг он навсегда утратит ту единственную, которую избрал царицей своей души. «О как печально права была моя прекрасная Ли, когда просила назвать ее лишь лекарем… Она предчувствовала, что эта минута настанет…»
Невероятная боль и горечь затопила душу Рахмана. Разом померкли все краски, казалось, даже само солнце перестало светить. Словно обреченный на казнь, поднял Рахман голову, до сих пор увенчанную коронационной шапочкой.
Сейчас… Это произойдет сейчас.
Макама двадцать восьмая
– Возлюбленные гости! Нет ничего прекраснее и достойнее в мире, чем семья. Но счастливой может быть лишь семья, которую скрепляет большая любовь. И великая судьба, всегда смеющаяся над традициями и людской спесью, соединяет сердца, сообразуясь лишь с собственными понятиями об истинных чувствах. И потому перед величием любви умолкают все мелочные человеческие суждения о достойном и принятом. Ибо когда приходит любовь, нет места расчету! И потому сейчас, о мой сын, я хочу назвать тебе имя той, кто станет твоей женой. Помоги мне, о моя прекрасная жена!
Поделиться книгой: