Коварная любовь Джабиры

– Ты прекрасна, – благоговейно прошептал он. – Прекраснее, чем женщина имеет право быть.

Он сбросил с себя кафтан, снял башмаки, чуть помедлив, выскользнул из узких, по последней моде, кюлот. Глаза Василике расширились, и, хотя она старалась не смотреть, ее взгляд был прикован к его возбужденной плоти, вздымавшейся из темных зарослей между бедер. «Какое совершенное создание природы», – подумала Василике. Мирджафар улыбнулся, и она вспыхнула, представив на мгновение, как его твердая плоть проникает в ее тело. Словно угадав ее мысли, Мирджафар лег и вытянулся рядом с ней. Их руки и ноги переплелись.

Он точно знал, где и как касаться ее, чтобы она получила наиболее сильные ощущения. Его губы нашли чувствительную точку на шее, скользнули по груди, изгибу талии, потом оставили пылающий след на животе и наконец спустились еще ниже. В огне желания исчезли все сомнения, она прижалась к нему в порыве чистой страсти. Ощутив его пальцы между бедер, Василике бессознательно раздвинула ноги. Его умелые прикосновения словно поднимали ее по спирали наслаждения все выше и выше – туда, где она никогда прежде не бывала.

Она провела руками по его спине, восхищаясь силой упругих мускулов. Он покрывал поцелуями ее шею, ключицы, нежно сжимал губами розовые соски, в то время как рука его оставалась между бедрами, и от этих ласк все ее тело трепетало, бессознательно отвечая на каждое его движение.

– Прости, моя прекрасная, мне придется сделать тебе больно, но так бывает только в первый раз, – шепнул Мирджафар.

Он резким и мощным движением ворвался во влажное тепло ее тела, вскрикнув от наслаждения. Василике тоже не удержалась от возгласа, почувствовав резкую острую боль, но эта боль тут же сменилась поразительным ощущением, которого она не испытывала никогда в жизни. Мирджафар сознательно замедлял движения, иногда совсем замирая, чтобы она привыкла к этому ощущению, и, только когда она, вздохнув, расслабилась, его напряженная плоть полностью заполнила ее лоно.

Весь мир потускнел, а время остановилось. Тело Василике отзывалось на каждое его движение внутри ее, так же как душа отзывалась на жаркие признания, идущие из самой глубины его сердца. Василике ловила изменчивый ритм его движений, их тела сливались в едином порыве – они не увидели бы и страшной грозы, не заметили бы и бури. Буря чувств, заставлявшая двигаться их тела, была сильнее любого буйства стихий, а пламень взаимной страсти пылал ярче любого небесного огня.

Когда все кончилось, Василике открыла глаза и увидела, что Мирджафар пристально смотрит на ее обнаженное тело. Она вспыхнула от смущения и попыталась прикрыть наготу. На лице Мирджафара появилась ласковая улыбка, он завладел ее руками.

– Тебе нечего стыдиться, любовь моя, – нежно произнес он. – Твое тело прекрасно, оно создано для любви, и когда-нибудь я буду знать его так же хорошо, как собственное.

Он ласково провел пальцем по ее щеке, подбородку, тронул полураскрытые губы.

– Знать мое тело? – Василике взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.

Он усмехнулся.

– Да, дитя, знать, как свое, ибо ты будешь моей – ты уже моя. И нет силы, которая бы разрушила созданное самой судьбой!

Василике молчала. В его голосе было столько силы, что сейчас и она поверила в судьбу. И впервые для нее это слово наполнилось новым, глубоким, живым смыслом.

Свиток восьмой

– Продано! Юная дева с Наветренных островов продана достойной красавице, отдавшей семь, вы слышите, скупые дурни, семь золотых оболов!

– Глупая девчонка! – прошипела толстуха, стаскивая Василике с помоста. – Закрой рот!

Силе этой женщины, закутанной по самые глаза в черные одежды, мог бы позавидовать любой мужчина. К тому же она ругалась как портовый грузчик. Хоть Василике знала всего несколько слов, отличить мирный разговор от брани уже могла с легкостью.

Меж тем толстуха продолжала:

– Аллах видит, если бы я покупала рабу для себя, то никогда бы не выбрала такую тощую девчонку. Ну, о какой жалости может идти речь… Пусть только кизляр-ага скажет мне хоть слово! Да я его в порошок сотру! Идем же, упрямая ослица!

Василике с трудом поспевала за своей тучной хозяйкой, гадая, для чего та ее приобрела. «Я готова быть и прачкой, и судомойкой! Я готова даже в хлеву убираться! Только бы не стать очередной игрушкой в гареме какого-нибудь сластолюбца! Я готова на все, кроме этого…»

Меж тем невольничий рынок остался позади. Покупательница под густой вуалью продолжала тянуть усталую, измученную Василике, словно упрямого осла, через запруженные народом улицы. Она что-то бормотала себе под нос, а девушка пыталась запомнить дорогу. «Может быть, я все-таки смогу убежать…»

– Ты даже не представляешь, тупица, как тебе повезло, – толстуха не прерывала своей речи ни на миг. – Нашей маленькой принцессе, да пребудет с ней Аллах всесильный, понадобилась новая игрушка! Подавай ей теперь компаньонку – мы, вишь ты, выросли и желаем беседовать о возвышенном не со старухами-банщицами и не с одалисками-тупицами, а с девой, рожденной свободной! Рожденной в далекой стране под рукой другого бога! Да разве сие мыслимо! О чем можно с такой вот тощей бездельницей «беседовать»? Чему хорошему она может научить? Что достойного она видела в своей жизни?..

Василике разбирала отдельные слова. И нельзя сказать, чтобы слова эти ее успокаивали – скорее наоборот. Опасность висела над самой ее жизнью, черной пеленой затягивая разум. Девушка даже подумала, что участь наложницы была бы не так страшна – говорят же, что некоторые хозяева добры к своим женщинам, что не только жадны до их тел, но даже и внимательны к ним. Говорят, что такие домашние тираны иногда дарят своим женщинам подарки, дозволяют выйти в лавку или на базар. А разве это не путь к свободе?

– Ну вот, – возле неприметного дома толстуха наконец замедлила шаг. – Мы на месте. Скоро я отделаюсь от тебя. Но кизляр-ага, клянусь, дорого заплатит за мой позор. Чтобы я, Заира, почтенная матрона, словно последний евнух, толклась по базару в поисках какой-то тощей девчонки! Да у Хаджи-бея не хватит золота, чтобы извиниться передо мной… Ну вот…

Раскрылась еще одна дверь, и Василике ступила на мраморный пол скверно освещенной комнаты. «Должно быть, сейчас она меня опять кому-то станет продавать… Не зря же так усердно считала золотые…»

– Хозяин ждет вас. Следуйте за мной, – тон вышедшего был сух, а жесты скупы.

Хотя Василике почти не знала языка своей новой страны, смысл его слов был ясен.

«Да, наверняка сейчас продаст… – подумала девушка. – Да еще и торговаться начнет…» Василике давно уже перестала вспоминать, что она не мылась долгих десять дней, что сейчас более похожа на драную кошку, чем на юную деву, что никакой вменяемый хозяин не даст за нее и золотого… Разве что она приобретена была для какой-то особой цели…

Дом нельзя было назвать огромным, но комнаты с высокими потолками, которые поддерживали мраморные колонны, казались просторными, наполненными воздухом. На полу лежали ковры прекрасной работы, сияющие изумительными красками и мягкие даже на вид. Василике сразу поняла, что хозяин дома – человек состоятельный, и стала гадать, что связывает его с этой странной женщиной, явно небедной, но все-таки не госпожой, не хозяйкой своих немалых денег. Очень скоро ей представилась возможность удовлетворить свое любопытство.

На высокой подушке, поджав под себя скрещенные ноги, сидел человек средних лет в ярком шелковом халате и белоснежном бурнусе. У него были твердые черты лица, а тело под одеждой казалось мускулистым и сильным. Особое внимание привлекали живые черные глаза под густыми бровями и крючковатый нос. Рот у него был хорошо очерченный, с сочными, чувственными губами, а иссиня-черная борода аккуратно подстрижена. Головной убор состоял из искусно уложенного высокого тюрбана. Он с теплой улыбкой приветствовал странную покупательницу. Та ответила, но Василике ничего не поняла из их разговора.

– Ты собираешься оставить меня с этим человеком? – закричала девушка. – Я требую, чтобы мне объяснили, что происходит!

– Ты требуешь? – Покупательница под густой вуалью перешла на понятный Василике язык. – Маленькая дурочка! Теперь ты принадлежишь мне! И потому будешь повиноваться мне во всем, а когда я уйду, этому достойному господину. Он обещал, что его усердные женщины быстро превратят тебя из маленькой дикарки в истинную жемчужину.

– Почему я должна повиноваться тебе? Почему я должна повиноваться ему? – Недоумение Василике все росло. – Даже отец не требовал от меня безоговорочного послушания. А ты просто презренная торговка…

На эту фразу Василике получила ответ, к которому не была готова: женщина с размаху ударила ее по лицу. Рабыня упала, ударившись затылком об пол. Несколько мгновений она сопротивлялась, но на нее неумолимо накатывалась тьма обморока.

Василике шевельнулась, с наслаждением ощутив прохладу свежего морского ветра, ласкавшего ее горячее тело. Она медленно открыла глаза и увидела склоненное над ней ласковое лицо.

– Да, они зеленые, – произнес с удовольствием мягкий мелодичный голос, в котором звучало удовлетворение. – Я сразу сказала, что они должны быть зелеными.

Василике приходилось вслушиваться, чтобы разобрать ломаный язык, на котором говорила эта удивительно красивая женщина.

– Меня зовут Нафиса.

– Нафиса, – повторила Василике, приподнимаясь на кушетке, – где я?

– Ты в серале, в доме Алима.

– В серале?

– На женской половине, – объяснила Нафиса, не сразу подыскав нужное слово.

Василике не могла оторвать глаз от лица Нафисы, она думала, что ей никогда не доводилось видеть более красивую женщину: темные, подведенные сурьмой глаза, казалось, занимали половину лица, маленький прямой нос над полными чувственными губами подчеркивал высокие скулы и лебединую шею. Обнаженные руки с длинными тонкими пальцами двигались с естественной грацией, которой можно было только позавидовать. На ней было полупрозрачное одеяние, не столько скрывавшее, сколько выставлявшее напоказ ее точеное тело.

– Вы жена Алима? – наивно спросила Василике. Серебристый смех заполнил маленькую комнату.

– Я одна из его наложниц. Нас в серале четверо, и ты скоро со всеми познакомишься. А жены у Алима нет.

Василике вспыхнула и смущенно опустила глаза.

– Извините, – неуверенно пробормотала она. Нафиса ласково улыбнулась.

– Извиняться не за что. Мы счастливы. Алим не жесток, и он прекрасный любовник. Мы здесь считаем, что нам повезло. Нас ведь могли послать в один из его других домов.

– Домов?

– О да – наш Алим продает иноземцам утехи, которых те жаждут. Кому-то нужны сладкие грезы, кому-то нежные женщины, кому-то игры разума. Все это и продает наш Алим…

– А разве у него нет жены?

– Нет, он говорит, что жена ему не нужна, это слишком дорогое удовольствие даже для небедного человека.

– Дорогое удовольствие? Но как же любовь? Забота?

– Всего этого у него вдоволь – мы заботимся о нашем господине, мы любим его… И потом, разве может одна женщина удовлетворить мужчину? Вот Алиму для того, чтобы он был счастлив, нужны четверо. И когда я увидела, как он на тебя смотрит, я поняла, что он с радостью взял бы и тебя. Но почтенная Заира строго-настрого приказала, чтобы к тебе никто не прикасался. Ты будешь нашей гостьей. А теперь скажи мне, – добавила Нафиса, понизив голос до шепота, – у тебя был любовник?

Слова Нафисы поразили Василике. Неужели в этих краях женщины только и думают, что о плотской страсти и чувственных удовольствиях?

Ответ не заставил себя ждать.

– В прекрасном граде Константина женщину с самого детства обучают, как доставлять удовольствие мужчине. Мы изучаем все приемы любовной игры. Чем больше удовольствия мы доставляем хозяину, тем лучше он с нами обращается. Отец продал меня Алиму для веселого дома, когда мне было двенадцать. Но тот, в своей мудрости, увидел, что мое лицо и еще неразвившаяся фигура многое обещают, и оставил для себя. В отличие от многих мужчин, которым нравятся несозревшие девушки, он ждал, пока мне не исполнится пятнадцать, и только тогда в первый раз взял на ложе.

– Отец тебя продал? – выдохнула ошеломленная Василике.

– И что тут такого? Теперь я сыта, меня балуют. У меня славные подруги… И услаждаю я одного лишь Алима. К тому же он прекрасный любовник и может порадовать женщину. Если бы я оказалась в веселом доме, то каждый вечер была бы обречена встречаться со всяким сбродом. Мне еще повезло…

– Должно быть, мне тоже повезло, – пробормотала Василике.

– Конечно, глупышка. Ну что бы ты увидела там, на своей холодной родине? Только грубияна мужа, который обрюхатил бы тебя и позабыл. Или вспоминал бы только тогда, когда пустела его кружка с элем. Ты была бы такой же рабой, как сейчас.

– Я была бы свободной…

Нафиса усмехнулась и покачала головой.

– Нет, дурочка, ты была бы рабой, как рабой была твоя мать… Ее мать, да и любая другая женщина под этими жестокими небесами. Не ищи свободы – ибо ее нет. Для женщины нет. Смирись…

– Но как же мне смириться? Там, дома…

– Забудь о доме… Забудь навсегда! Иначе воспоминания сожгут тебе душу, а невозможность возвращения разорвет сердце. Смирись, притихни. Клянусь, путь к свободе откроется тебе лишь тогда, когда ты и думать о ней перестанешь!..

Василике слушала Нафису, но не верила ей. Да и как можно было поверить в то, что возвращение домой невозможно?.. Как поверить в странные слова о том, что путь к свободе откроется тогда, когда она позабудет о ней?

Свиток девятый

– Идем, Василике, – Нафиса взяла Василике за руку. – Алим приказал, чтобы за тобой хорошо ухаживали и чтобы ты не скучала. Хочешь искупаться? Остальные женщины очень хотят тебя увидеть.

Василике кивнула и подумала, что ванна будет как нельзя более кстати. Она последовала за Нафисой в большое помещение под открытым небом с бассейном в центре. Вокруг бассейна расположились три молодые женщины, в той или иной степени обнаженные, им прислуживали несколько женщин постарше. Когда появилась Василике, беззаботный щебет разом смолк и на нее уставились три пары любопытных глаз. Василике остановилась, рассматривая женщин с тем же вниманием, с каким они изучали ее, и слушала, как Нафиса называет каждую по имени.

Нейда была похожа на саму Нафису, прелестная и хрупкая, как орхидея. Наружные уголки огромных темных глаз приподнимались к вискам, кожа цветом напоминала полураспустившийся цветок магнолии, а прямые черные волосы спускались до талии, как широкая атласная лента.

Геба, негритянка, была похожа на статуэтку из полированного дерева. Черные курчавые волосы облаком обрамляли лицо, подобного которому Василике никогда не видела. Оно притягивало взгляд, завораживало: бархатные глаза, точеный нос, широкие, мясистые губы. Геба была высокой, гибкой и двигалась с мягкой животной грацией.

Четвертая наложница Алима, черкешенка Малика, казалась почти девочкой. Золотые кудри обрамляли невинное полудетское лицо, но еще не развившаяся фигура обещала формы более пышные, чем у трех остальных женщин. Кроме Нафисы, никто не говорил на языке Василике, но все три женщины с удовольствием объяснялись с помощью восклицаний, жестов и приветливых улыбок. Нафиса уже предупредила их, что Василике не угрожает их положению в доме Алима, потому что не предназначена для постели хозяина.

Василике купалась в бассейне с наслаждением, в котором стеснялась себе признаться, а потом одна из прислуживающих женщин сделала ей массаж: благоуханное масло впитывалось в кожу, делая ее гладкой и свежей, как у ребенка. Василике даже с аппетитом поела, попробовав каждое новое, необычное блюдо. Все пять женщин ели вместе, а Нафиса переводила вопросы и ответы.

Василике пыталась отказаться, когда после купания ей дали наряд, ничем не отличавшийся от того, что было на четверых наложницах. Однако, когда стало ясно, что ни на что другое рассчитывать не приходится, она неохотно облачилась в шаровары из тонкого переливчато-зеленого шелка с серебряной нитью. На лодыжках и бедрах ткань была стянута завязками из тесьмы, расшитой бисером цвета темного вина, и серебряными шариками. Выше бедер тело Василике оставалось практически обнаженным, не считая крошечного болеро без рукавов из цветастого шелка, расшитого серебром, которое только-только закрывало ее груди. В качестве завершающего штриха ее длинные волосы убрали назад и перевязали атласной лентой цвета весенней травы. Когда все было закончено, женщины окружили Василике и долго рассматривали ее, издавая возгласы восхищения и хлопая в ладоши.

Когда настало время расходиться по своим комнатам, к юной Малике подошел слуга, что-то шепнул ей на ухо, потом сразу же удалился. По широкой улыбке, озарившей лицо девушки, Василике поняла, что черкешенке выпала честь услаждать хозяина этой ночью. Она лениво подумала о том, как Алим выбирает, которую из женщин взять в постель, – вытягивает соломинку или пользуется какой-нибудь затейливой гадательной системой.

Хотя в последующие дни Василике не испытывала недостатка в обществе, ее одолевала скука. В конце концов, сколько можно чистить перышки и вести пустые разговоры? Сколько можно сплетничать и плескаться в бассейне? Сидя у воды обнаженной или полуодетой, Василике все время испытывала неловкость: ее не покидало ощущение присутствия кого-то постороннего. Но как она ни приглядывалась, она не видела никого, кроме женщин Алима и их слуг. Василике пыталась справиться с этим странным чувством, но оно не покидало ее.

Наконец Нафиса нашла прекрасный способ бороться с одуряющей скукой. Она начала учить Василике византийскому языку и упражнялась в беседах на языке девушки, который называла «полуночным и варварским». Потом и остальные женщины стали принимать участие в этой забаве, и скоро в их разговорах слышались временами два говора, а временами и больше. Василике поняла, что всех четырех женщин природа наделила острым умом, только у них не было возможности его развить.

Дни шли за днями, и все это время Василике строила планы побега, надеялась, что когда-нибудь ей представится возможность привести их в исполнение. К несчастью, этого не случалось. Даже в тюрьме ее не сторожили бы столь бдительно, как охраняли женскую половину дома Алима. Казалось, только во сне она оставалась без присмотра.

В конце месяца Василике обнаружила, что она неплохо освоила языки, на которых изъяснялись женщины. Но порадоваться этому не успела – та самая, укутанная непрозрачной вуалью толстуха появилась на пороге гарема.

– Ну что ж, дикая кошка! Теперь ты готова… Завтра утром наконец ты предстанешь перед своими повелителями. И только посмей сделать вид, что ты нездорова или не понимаешь меня! Не зря я выложила четыре десятка полновесных золотых монет! Завтра утром!

Теперь Василике понимала речь толстухи превосходно. «Она меня купила для кого-то… Но для кого?»

Страх пробежал по спине девушки. Страх и непонятное предчувствие: ей привиделся роскошный сад, полный желтых офирских роз. И высокий мужчина, стоящий за спиной. К своему удивлению, Василике не почувствовала в этой картине никакой угрозы для себя – хотя правильнее было бы сказать, что ощущение грядущих перемен ненадолго затмило все остальные мысли.

Свиток десятый

На следующее утро Василике без сопротивления дала одеть себя в розовую шелковую джеббу, чадру и темный яшмак до пят. Она наскоро попрощалась с Нафисой, Гебой, Маликой и Нейдой и вышла к толстухе. Та даже не скрывала, что не может дождаться того мгновения, когда наконец сбудет ее с рук.

Василике провели по одной из трех главных улиц старого города, образующих треугольник, вершиной которого являлся касбах – центральная часть. Стройные минареты и зубчатые стены укреплений устремлялись в безоблачное голубое небо, еще не выцветшее от зноя в этот ранний утренний час. Идти пешком по крутым улицам было нелегко, но другой способ передвижения в этой части города был невозможен. Под охраной тучной покупательницы и двух рабов Алима Василике миновала уже, должно быть, две дюжины кварталов. Никто не обращал на них внимания в пестрой толпе снующих людей.

И наконец впереди показалась цель их недолгого странствия – стена с приоткрытой калиткой. Тучная старуха толкнула девушку вперед.

Первое, что заметила Василике, оказавшись за стеной, было здание невиданной красы. Там суетились люди в одинаковых сине-серых одеждах, вносили что-то в настежь раскрытые двери, чистили и без того блестящую медь, кололи дрова… За ними присматривали не меньше двух десятков вооруженных стражников. Один из воинов заметил Василике с ее спутниками и немедленно направился к ним навстречу.

– Это та самая девчонка? – спросил он. К тому времени Василике уже неплохо знала язык и могла без труда следить за разговором.

– Да, – ответила толстуха. – Ее и еще двоих дикарок я должна отвести к почтенной Мамлакат, тетушке нашей госпожи. И пусть уж она пытается сделать из этой полуночной варварки достойную компаньонку для нашей госпожи. Хотя, думаю, у нее ничего не получится.

Высокий чернокожий стражник расхохотался.

– Тогда, уважаемая, ты продашь ее в гарем самого повелителя. И не останешься внакладе.