– Пойдем, сестра.
Анна, не поворачиваясь к Корнилии, закрыла лицо руками и заплакала. Монахиня не стала ее успокаивать, а просто сказала:
– Ну что же, плачь. Ничто не омывает наши души от скверны мира сего, как слезы.
Эти слова Анну почему-то сразу успокоили. Она повернулась и с благодарностью посмотрела на монахиню.
– Что, сестра Анна, небось думала, что я мучительница и души у меня нет? Душа есть, да грехов много. Пошли, у них своя война, а у нас своя.
Через неделю подошли крупные силы красных, снова загрохотала канонада. В обитель стали свозить раненых белогвардейцев, и весь монастырь превратился в госпиталь. На второй день привезли Тураньева, раненного в живот. Умирал он мучительно, на глазах у Анны, морфия для обезболивания не хватало. Когда Анна с Акулиной перевязывали Тураньева, он очнулся и, узнав девушку, лихорадочно зашептал:
– Анна Александровна, как хорошо!
– Что же тут хорошего, барин, вон какая у вас рана. Это нехорошо, – сердито проворчала Акулина.
– О, сестра! Ты не понимаешь меня. Когда любишь, то и рана хороша…
– Прекратите, – умоляюще воскликнула Анна, – как вы можете? Я уйду сейчас.
– Не надо. Не уходите, я буду молчать, – как-то укоризненно сказал Тураньев и действительно замолчал.
К вечеру Анна сама пришла к постели Тураньева и присела рядом.
– Как вы себя чувствуете?
Он смотрел на нее долгим взглядом, словно не слыша вопрос.
– Вам больно? – снова спросила она.
На этот вопрос Тураньев попробовал улыбнуться, но от внезапного приступа боли у него получилась только гримаса.
Анна из сострадания взяла его за руку. Тураньев перестал корчиться и с благодарностью посмотрел на девушку.
– Вы думаете о Боге? – спросила Анна.
Тураньев отрицательно покачал головой.
– Но как же? – со страданием в голосе произнесла девушка.
– Я в Него не верил, – почти шепотом произнес Тураньев, – а как вы ушли в монастырь, совсем обиделся на Него. Хотя как можно обижаться на того, в кого не веришь? – Он криво усмехнулся.
– Может быть, теперь у вас есть причина поверить в Него? – с волнением произнесла Анна. Ей вдруг до боли в сердце захотелось, чтобы Тураньев поверил и умер в примирении с Богом.
– Есть причина, это вы.
– Я? – смутилась Анна.
– Да, вы. Когда кругом такая несправедливость и жестокость, трудно верить в Бога справедливого и милосердного. Но теперь, когда вы держите меня за руку, я готов в Него поверить.
– Вам позвать священника?
Тураньев отрицательно покачал головой.
– Мне достаточно вашего присутствия, чтобы быть с Богом.
Анна потупилась и даже хотела оставить руку Тураньева, но он слабым пожатием задержал ее.
– Я, наверное, вас огорчил? Но я не хочу быть неискренним в свои последние минуты жизни. Будете ли вы меня помнить, Анна Александровна?
– Я буду вспоминать вас молитвенно все то время, которое мне отпущено Господом для жизни на земле, – искренне ответила Анна.
– Тогда я спокоен, – сказал Тураньев, устало прикрывая глаза.
Он больше не произнес ни одного слова до самой своей смерти. Умер он ночью.
Глава 10. Беснование безбожников
После шести дней боев белые отступили. Город вновь был занят красными. В монастырь пришли чекисты вместе с несколькими красноармейцами. Они устроили обыск, а затем долго допрашивали игуменью в ее покоях. К ночи стали поступать раненые красноармейцы, и сестры стали ухаживать за ними.
Всех тяжелораненых белогвардейцев, которых не сумели взять с собой отступающие белые части, велели снести в одну палату. К этой палате поставили часового с винтовкой. Лекарств не хватало, и раненые в основном умирали. Но как только один подпоручик пошел на поправку, пришли чекисты и увезли его в городскую тюрьму.
Войска красных недолго простояли в городе и вскоре ушли. Оставшихся раненых отправили в губернский город, и монастырь вновь стал возвращаться к обычной своей жизни. Правда, долго это не продлилось. Накануне Михайлова дня монахини заметили двигающийся к монастырю крестный ход. Не зная, по какому случаю совершается этот крестный ход, они вышли навстречу ему из ворот монастыря. Но чем ближе подходил этот крестный ход, тем страннее он казался насельницам монастыря. Вначале им показалось, что впереди крестного хода несут большую икону Божией Матери. Но, приглядевшись, они увидели, что это лишь один оклад от иконы. В отверстии оклада, где должен был находиться лик Пресвятой Богородицы, ко всеобщему ужасу монахинь, торчала чья-то физиономия, измазанная сажей. Она беспрестанно кривлялась, а грязные руки, просунутые в отверстия оклада, шевелились и показывали кукиши. Откуда-то выбежали двое молодых людей, наряженных в священнические ризы, и стали дико приплясывать гопака под гармошку перед кощунственным образом.
Инокиня Марфа, вскрикнув, упала в обморок. Это вывело остальных из шокового состояния, и все кинулись за ограду монастыря, заперев за собою ворота.
В ворота стали колотить палками, а затем раздалось пение: «Вставай, проклятьем заклейменный…»
– Сатану призывают, – в страхе прошептала монахиня Фотиния и перекрестилась: – «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…»
Пение закончилось, и за оградой монастыря начался митинг. Ораторы ругали священников и монахов, называя их тунеядцами и кровопийцами.
Кричали, что религия – опиум для народа и ее надо уничтожить. Затем в ворота стали бить чем-то тяжелым, вскоре они упали. Безбожники ворвались в монастырь. Многие из них были пьяны и, схватив одну из монахинь, стали требовать показать, где хранится вино. Остальные сестры обители в страхе разбежались кто куда. Одни вбежали в собор и, упав на колени, стали молиться, другие попрятались в свои кельи и там, запершись, тоже истово молились. Анна почему-то побежала в монастырский сад к домику схимонахини Антонии. Кто-то грубо схватил ее за руку, и она отчаянно закричала.
– Пришибу, дура, не ори, – услышала она над собой грубый голос и в страхе обернулась.
Перед ней стоял парень в кепке, которые обычно носили рабочие с полотняного завода, и улыбался.
– Что вам от меня надо? – пролепетала она в страхе.
Парень засмеялся:
– Вот так-то лучше. А ты ничего, смазливая бабенка. Небось мужика еще не пробовала, а?
Анна вновь закричала и попыталась вырваться от парня. Тот сразу ударил ее так, что у нее помутилось в глазах. Вскоре она очнулась и почувствовала, что ее несут. Парень занес ее через широкие двери сарая и бросил на сено. Глупо ухмыляясь, он стал расстегивать брючный ремень. Анну охватили неимоверный ужас и омерзение, она не могла отвести взгляд от ремня и только повторяла: «Господи помилуй!» Вдруг ухмылка в мгновение ока сошла с лица парня, а глазные яблоки закатились под веки. Он беззвучно свалился на солому, и Анна увидела Акулину с огромной оглоблей в руках. Глаза подруги были вытаращены в диком испуге. Простояв так минуту, Акулина бросила оглоблю и заголосила во всю мочь:
– Мамочка родная, я убила человека! Люди добрые, что я натворила? Убила!
Парень в это время зашевелился и сделал попытку приподняться, но тут же со стоном повалился опять.
– Живой, живой, гад! – радостно воскликнула Акулина, вновь подбирая оглоблю, и замахнулась.
Вскочив на ноги, Анна бросилась к Акулине:
– Миленькая, ну что ты? Брось это! Бежим скорее!
Акулина посмотрела, словно не понимая, чего от нее хотят, на ворочавшегося в сене мужика и, наконец отбросив оглоблю, кинулась к воротам сарая. Анна побежала следом. Девушки неслись во весь дух по лесной дороге в сторону деревни Залесской.
Они прибежали в избу знакомой прихожанки монастыря Зои Филипповны. Хозяйка долго не могла добиться от них вразумительного объяснения. Наконец, отдышавшись и немного придя в себя, они сумели поведать Зое Филипповне о нападении безбожников на монастырь.
Попив чаю и окончательно успокоившись, стали думать, что делать дальше.
Было решено, что Зоя Филипповна сходит в монастырь и разузнает обо всем. Всю ночь они простояли на молитве, благодаря Господа и Пречистую Деву Марию за избавление от поругания.
На следующий день вернулась Зоя Филипповна, удрученная увиденным и услышанным, и рассказала, что «крестный ход» был организован губернским «Союзом безбожников» для борьбы с религией и «предрассудками».
Теперь в монастыре ЧК ведет следствие о покушении на рабочего полотняного завода Михайлова Протасия, которому одна из монахинь раскроила череп.
Он рассказал, что напавшая на него монахиня была красавицей неописанной, не иначе как она ведьма, а действовала заодно с чертом. Его товарищи по «Союзу безбожников» устыдили Михайлова за то, что он верит в ведьм и чертей, но монахиню стали разыскивать.
Михайлову показали всех монахинь монастыря, ни в одной из них он нападавшей не признал.
Чекисты выяснили, что из монастыря куда-то подевались две послушницы Анна и Акулина, их-то теперь и обвиняли в нападении на коммунара.
В город просочились слухи, что новые власти собираются закрыть монастырь, а все его хозяйство передать образовавшейся недавно сельхозкоммуне.
Из рассказа Филипповны стало ясно, что в городе послушниц будут искать, но и в деревне у всех на виду оставаться было опасно. Вот и решили они пробираться в губернский город.
Глава 11. Монахиня Корнилия
Анну с Акулиной арестовали прямо на пристани, где они собирались сесть на теплоход. Так что до губернского города послушницы добрались, но уже под конвоем солдат. Тюрьма – страшное место, а тюрьма тех времен страшна своей неизвестностью. Когда Анна с Акулиной бежали из монастыря, их гнал страх, а после ареста на какое-то время наступило успокоение. Будь что будет.
Две недели Анна с Акулиной просидели в переполненной камере, но никто с ними разбираться не торопился. Камеру постоянно пополняли новыми арестантами, а других, наоборот, уводили.
Ближе к вечеру из двора тюрьмы разносились ружейные залпы. Анна с Акулиной уже знали, что это идут расстрелы заключенных. Вновь стало страшно. Молились, но страх не проходил. Каким-то образом слухи о том, что творится в тюрьме, проникали и в их камеру.
Они узнали, что где-то рядом сидит отец Владимир Каноников. А вскоре пришло ужасное известие – отца Владимира расстреляли. Узнали и подробности расстрела.
Когда отца Владимира вместе с другими узниками вывели во двор тюрьмы на расстрел, батюшка так сердечно молился, что солдаты смутились и отказались расстреливать священника. Их командир подскочил к отцу Владимиру и, угрожая пистолетом, стал требовать, чтобы тот замолчал. Отец Владимир осенил его крестным знамением и сказал:
– Стреляйте, я готов.
Тогда революционер пришел в такую ярость, что вместо того, чтобы стрелять, стал бить рукояткой пистолета по благословляющей его деснице. Рассказ о казни отца Владимира придал девушкам мужества, и они сами начали готовиться к смерти.
Наконец-то Анну вызвали к следователю. Следователь – маленький, щупленький человечек – часто сморкался в платок и задавал вопросы, которые Анне казались совсем не относящимися к делу. Не получала ли она писем от родителей? Поддерживает ли связь с кем-нибудь из знакомых и друзей своих родителей? При этом следователь не задал ни одного вопроса об обстоятельствах дела с рабочим, напавшим на Анну в монастыре. Напоследок он ей сказал:
– Учтите, гражданка Берестова, советская власть – это серьезно и надолго, и мы никому не позволим подрывать ее основы.
Анну увели вновь в камеру и вызвали Акулину. В камеру Акулина больше не вернулась. Ее после допроса сразу же отпустили на свободу, хотя она тут же призналась следователю, что сама ударила по голове Михайлова.
– Подумаешь, мужика по голове треснула, – пожал следователь плечами, – ты представитель бедноты и ради таких, как ты, мы революцию свершили. Иди и больше с гражданкой Берестовой не общайся. Она из класса эксплуататоров и тебе не пара. Не позволяй этим развращенным дворянским девицам морочить тебе голову.
Когда же Акулина пожелала вернуться в камеру, чтобы быть рядом с Анною, следователь велел солдатам прогнать ее из тюрьмы.
Вскоре Анне объявили, что она приговорена к расстрелу за контрреволюционную деятельность. Как она мысленно ни готовилась к этому, но, услышав приговор, пала духом. Всю ночь проплакала, вспоминая свою короткую жизнь и сетуя, что не удалось ей свершить в этой жизни что-нибудь значительное.
«Да, я собиралась посвятить свою жизнь Богу, но к смерти оказалась не готова. Поднимется ли у меня рука благословить палачей, как это сделал отец Владимир? – мучительно размышляла Анна. – Нет, на такое я не способна. Я хотела жить. Когда уходила в монастырь, то представляла свою жизнь долгой, и даже видела себя почти столетней схимницей, молящейся за весь мир. Эти мечты согревали мою душу тщеславием. Вот, мол, я какая. Смотрите на меня, чего я достигла. Как же глубоко въелась гордыня в душу! Как мы порой не замечаем ее, и оправдываем, и превозносим себя, и любуемся собою! Вот если бы умереть геройски, а так, в безвестности, по ложному обвинению в какой-то контрреволюции. Нет, с этим тяжело смириться…»
Каждый раз, как открывалась дверь камеры, Анна со страхом ждала, что ее поведут во двор тюрьмы на расстрел.
Но дни шли за днями, а на расстрел ее не вели. Анна вконец извелась, ожидая смертного часа. Извелась так, что больше ждать было невыносимо, и она стала молить Бога приблизить свою кончину. Странное дело: она боялась смерти и в то же время начала страстно желать ее – как избавления от страхов. Неизвестно, сколько бы продолжались мучения девушки, если бы в камеру не привели монахиню Корнилию.
О, как обрадовалась ей Анна! Она бросилась к ней в объятия и плакала. Корнилия поглаживала голову Анны, приговаривая:
– Ну вот, девочка, и сподобил нас Господь пострадать за Него.
– Как, матушка Корнилия, разве мы страдаем за Христа? – воскликнула Анна с недоуменной горечью.
– А как же, за Него, родимого, за Него и страдаем. Сказано в Писании: «Блаженни вы, егда поносят вас, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на лжуще Мене ради».
– Но ведь не за веру во Христа нас обвиняют, а за дела против новой власти, которых мы и не совершали.
– А Христа в чем обвиняли? Будто Он хотел стать царем иудейским. Да разве Он хотел? Царство Его не от мира сего. Вот и наше с тобой царство не от мира сего, потому и ненавидит нас мир.
– Матушка, – вдруг улыбнулась Анна, – как вы хорошо знаете Евангелие, а я, грешница, думала, что вы только в сельском хозяйстве разбираетесь.
– Разбираюсь, я из крестьянок, но для кого же в храме Евангелие читают? Его надо слушать.
Анна еще крепче обняла матушку Корнилию и почувствовала, как отчаяние уступает место успокоению в Боге.
Вскоре Анну вызвали уже к другому следователю и сообщили о пересмотре дела и отмене приговора. Этого известия она не выдержала, ноги подкосились, и Анна рухнула на пол прямо в кабинете следователя. Очнулась она от воды, которой ее поливал следователь прямо из графина.
Выйдя из ворот тюрьмы, Анна в беспомощности оглянулась. Ноги все еще плохо слушались девушку. Она огляделась. Куда идти и что делать? Взгляд остановился на куполах храма. Анна тут же, на припорошенной снегом брусчатке, опустилась на колени и разрыдалась. К ней подошли две женщины и помогли подняться.
– Что с вами, гражданка? – с участием спрашивали они рыдающую девушку.
Анна не сразу поняла вопрос, а когда до нее дошло, она с улыбкой сквозь слезы ответила:
– Я сегодня воскресла из мертвых.
Женщины невольно отшатнулись от нее и сказали негромко:
– С ума спятила, девонька.
Анна побрела в сторону храма. Уже проходя площадь, заметила бегущую навстречу ей женщину, укутанную в серый платок. Сердце Анны радостно всколыхнулось, она узнала свою верную подругу Акулину. Они обнялись и заплакали уже вместе, но им было так хорошо!
Акулина рассказала, что рабочий Михайлов, напавший на Анну, сам угодил в тюрьму. Он и еще несколько его товарищей, напившись до пьяного угара, остановили на улице мужчину в пенсне и с криками «бей буржуев» стали его жестоко избивать. Это оказался следователь ЧК Бачинский, ведший дело Анны и Акулины. Теперь Бачинский лежит в госпитале, а Михайлов с дружками дожидаются приговора в той же тюрьме, в которой еще совсем недавно сидели сами подруги. Услышав эту новость, Анна перекрестилась:
– Дивны дела твои, Господи!