Убить после смерти

Татьяна подошла поближе, стрельнула глазами на купюры.

– Этого хватит, чтоб полотдела скупить, – хмыкнула она. – Вот, к примеру. Она поставила на прилавок флакончик «Gucci ENVY», осторожно вытянула из пачки две тысячерублевки, отсчитала небогатую сдачу:

– Недешево, конечно. Зато не фуфло. Любая девушка будет рада.

– Правда? – покупатель пододвинул флакончик Ксюше. – Радуйтесь, пожалуйста.

– Да вы!… – Ксюша задохнулась. То ли и впрямь в гневе. А больше потому, что чувствовала на себе испытующий взгляд Татьяны. – Я уже сказала, что не продаюсь. Словом… – она облизнула губы. – Спасибо за покупку.

– Я все-таки что-то не так сделал, – уныло догадался мужчина. – Но я не хотел обидеть. Наоборот. Думал подождать вас. Проводить до дому.

– А то без вас некому, – огрызнулась вошедшая в раж Ксюша.

Незадачливый ловелас потерянно кивнул, неохотно отошел к лестнице и, всё еще колеблясь, скрылся из виду. Оставив духи на прилавке.

– Еще одно забуревшее быдло, – неуверенно залепила вслед Ксюша. В ожидании поддержки скосилась на Татьяну.

Но та, всегда жестко пресекающая флирт сотрудниц с покупателями, на сей раз отчего-то улыбалась: – Ну, нет. Что угодно, только не быдло. Странный, правда, немного. Но… Ты видела, какие у него бездонные глазищи? Байкал – не меньше!

Замужняя мать троих детей грустно вздохнула. И после паузы убежденно добавила:

– Дура ты, Ксюха!

Ксюша молча согласилась. Она и сама жалела о неуместной грубости и пыталась понять ее причины. В сущности за всё время незнакомец не сказал ничего оскорбительного. Даже позерство с деньгами выглядело вполне невинным. Но, едва появился он у прилавка, где-то по краю сознания Ксюши принялось скрести странное ощущение, будто с этим человеком она встречалась раньше. Была убеждена, что нет, – не запомнить такого яркого, необычного мужчину было бы невозможно. И все-таки – да, встречалась! Ксюшей овладело беспокойство. Сейчас, в постели, она с томлением принялась вспоминать робкие глаза, виновато хлопающие ресницы. И – странное дело – через несколько секунд внутри ее разлилось приятное тепло, и она заснула глубоким освежающим сном.

В темноте Ксюша вдруг вскочила с постели, – показалось, капает с потолка. Но нет, – то размеренно и без выражения тявкала под окном дворовая собака. Ксюша глянула на светящийся циферблат будильника и раздосадованно потянулась, – пора было вставать.

Неохотно выбралась из-под теплого одеяла. Отдернула штору. Мимо оконца вверх вспорхнули «вертолетики» – стаей. Будто разом кто-то спугнул. Хилая зима 2008 года в середине апреля вдруг взбрыкнула. По запорошенным улицам бродил, поднимая поземку, пронизывающий ветер. Комната выходила на северную сторону, и в огромное щелястое окно постоянно задувало. Даже раскрасневшийся калорифер, что Ксюша купила втайне от хозяйки, едва поднимал температуру до пятнадцати градусов.

Зябко поежившись, Ксюша поспешно накинула байковый халат.

Ею овладело уныние, – предстоял очередной безрадостный день. Но в следующую минуту она вспомнила о незнакомце. И расцвела, отчего-то уверенная, что сегодня он появится вновь. И на этот раз она его не оттолкнет.

Весь день Ксюша порхала за прилавком, чем дальше, тем с большим беспокойством поглядывая на лестницу. Увы! Он так и не появился. Что говорить, вчера она здорово постаралась произвести впечатление. В первый раз за столько лет на горизонте появилось что-то стоящее, и – сама оттолкнула. Она так ушла в переживания, что даже беспричинно огрызнулась на Татьяну. – Что? Не пришел? – догадалась та.

– Да мне-то по барабану! – выпалила Ксюша и смутилась, поняв, что невольно выдала тайные мысли.

– Я бы расстроилась, – призналась Татьяна.

«А уж я-то как!» Права, права Татьяна. Дура и есть. Да еще превратившаяся в мегеру.

В семь вечера, совершенно опустошенная, она вышла из Торгового центра. В сумке лежал флакончик духов – единственная память о незнакомце.

Он ждал напротив выхода, переступая озябшими ногами в легких, не по сезону туфлях, глубоко погрузив нос в букетик мимозы.

Ксюшино сердечко вспорхнуло и заколотилось. Боясь выказать радость, она наморщила лоб. – Никак вспомнили о забытых духах? – Каких духах? – недоуменно повторил он. – Я вас ждал. Холодно только, – с детским удивлением незнакомец дотронулся до уха. – Не удивительно, – Ксюша глянула на тоненькие туфли. – Что, не терпится попасть на тот свет?

– Почему? У меня еще неделя срока, – отчего-то испугался он.

– Шуточки же у вас, – Ксюша покачала головой. – Но вообще-то, если в летних туфельках по снегу, так и недели не протянешь. Вы зиму в чем отходили?

– Вообще не ходил, – наткнувшись на непонимающий взгляд, незнакомец спохватился. – В смысле зимой меня здесь не было. Его неприкрытая робость помогла Ксюше обрести прежнюю, снисходительную интонацию.

– Тебя как зовут-то? – Анхель.

– Как? – она поразилась. И диковинному имени. И тому, что необычное имя в самом деле идеально шло ему. – Болгарин, что ли? – Могу и болгарином.

Ксюша нахмурилась.

– Вот что, Анхель. Я понимаю, ты хочешь мне понравиться. Но передо мной каждый день столько остряков-самоучек проходит, что уже аллергия. Поэтому давай договоримся: если острить не умеешь, то и не пытайся. Будь собой. Лады?

– Лады, – согласился он безропотно. Вновь прильнул лицом к цветам. – И скажи на милость, что ты там всё вынюхиваешь? Анхель поспешно протянул букетик Ксюше:

– Это мимоза, правда?

– А что же еще?

– Какой чудный запах. Густейший.

– Обычный. Кстати, ты руки испачкал. Очисти.

– Как?

– Снегом!

– Снегом? – Анхель боязливо погрузил ладони в колючий сугроб, но тут же выдернул и принялся разглядывать пальцы.

– Что теперь? – съязвила Ксюша. – Холодный. И колется, – с совершенно детским удивлением он продемонстрировал ей покрасневшие фаланги. – Эка невидаль. Ты что, в своей Болгарии снега не видал? – фыркнула Ксюша, начиная раздражаться от этой неуместной восторженности. – Видел, конечно. Только не на ощупь.

Она лишь головой повела. Кажется, начиная привыкать к его чудачествам. Угадав в ней раздражение, Анхель поймал ее ладошку, озабоченно заглянул сверху вниз: – Тебе очень плохо?

– Мне?! Вот еще! – Ксюша надменно хохотнула. Что-то запершило в горле. – Да! Представь себе, мне плохо, – ненавидя себя за слабость, призналась она. – Мне безобразно плохо. Уже давно. Только никому не говорю.

– Так выговорись. Будет легче, – участливо предложил Анхель.

– Размечтался. Еще один утешитель на мою голову, – взбрыкнула Ксюшина гордость – в последнем усилии. Но, заглянув в сострадающие, тоскующие от ее боли глазищи, Ксюша поняла, что поток чувств, зажатых в кулак обид и ночных рыданий вот-вот хлынет наружу. Так было, когда она переболела гайморитом. Боясь врачей, долго мучилась, терпела. Наконец решилась. И после непереносимой, сверлящей боли вдруг прорвало, и скопившаяся слизь полилась в подставленный тазик.

– Что ж! Считай, сам нарвался, – для очистки совести пробормотала она. Следующие полтора часа Ксюша шла по вечерней Калуге, заботливо поддерживаемая под локоток, и говорила без передыху. О любви к Павлу, которого встретила восемнадцатилетней девочкой и, как умела, оберегала от несчастья. Обо всём, что случилось с Павлом и его друзьями, – как она это понимала. О его измене и своей боли. О его гибели. И главное – об отчаянной, старящей безысходности последних лет, когда не живешь, а доживаешь.

Говорила, боясь сбиться. Захлебываясь от избытка того, о чем хотелось рассказать, и оттого сбиваясь. Не умея точно выразить свои ощущения и сердясь на себя за это. То и дело она косилась на внимающего ей спутника и не могла избавиться от болезненного ощущения, будто то заветное, чем она делится, во всяком случае о себе и Павле, откуда-то знакомо ему. И все-таки это ему интересно. Больше того, исходящая из нее боль будто впитывалась им.

Наконец, она замолчала, с радостным изумлением ощущая в себе звонкую опустошенность. Прежняя жизнь, которой она все эти годы невольно продолжала жить, и которая не пускала ее в новую, нынешнюю, ушла в воспоминания. Гной вытек. Она словно сдала собственное мучение на хранение другому.

– Вот видишь, просил поделиться. И – схлопотал, – с благодарностью пробормотала Ксюша. Она огляделась и обнаружила себя стоящей подле своего пристанища в глуши Заречья.

– Как мы здесь оказались? – поразилась Ксюша.

– Мы шли. – Но почему здесь? – Ты привела.

– Я тебя никуда не вела! – к ней разом вернулась прежняя подозрительность, еще более усилившаяся при воспоминании о том, с какой легкостью она безоглядно, до неприличия раскрылась совершенно чужому человеку. Кровь бросилась в лицо. – Как ты узнал мой адрес? Только не юли. Выследил?

– Да, – сокрушенно признался он.

Губы Ксюши побелели в недобром предчувствии. Время от времени то в магазине, то возле очередного Ксюшиного прибежища объявлялись мальчики Голутвина, присматривались, прислушивались. Явно вынюхивали, не разбогатела ли внезапно бедная вдова. Увы им!

– Значит, следил за мной? Тебя подослали, да? Я-то, хороша дура. Раззюзилась тут. Как же! Состарадатель объявился. А это всего-навсего очередной голутвинский ублюдок! Никак не успокоитесь? Всё ищете пропажу? Шесть лет прошло, и всё ищете. Да неужто, если б хоть что-то осталось, я б в этой дыре кандыбалась? Неужто?!.. Уж убейте разом, что ли? – Ксюшенька! Что ты? Как подумала? – сбивчиво залепетал Анхель. – Я наоборот…Друг Павла. – Кто?! – поразилась Ксюша. Всех друзей покойного мужа она знала наперечет.

– Только не местный. Из Туапсе, – поспешно поправился он. – Знаю его с рождения. – С рождения? Вы знакомы с рождения?!

– Во всяком случае я с ним.

Ксюша зло расхохоталась:

– Ты в зеркало на себя глянь, прежде чем впаривать. С рождения он! Да Павлу сейчас за сорок было бы. А тебе хоть тридцатка-то исполнилась?

Анхель согласно кивнул:

– Да, недоработка. Чересчур моложаво получилось. Но я ведь и впрямь старше его.

Он начал быстро, стремясь сбить в ней волну неприязни, рассказывать о детстве Павла, о том, что последние годы тот несколько раз приезжал на родину. Что рассказывал, будто собирается отступиться от завода, если уж никому не надо, бросить всё и вместе с женой и ребенком вернуться к морю. Даже подыскивал жильё. С этим он уехал в последний раз.

Ксюша слушала, наполняясь гнетущим беспокойством. Всё, что слышала она от Анхеля, походило на правду. Даже даты поездок в Туапсе совпадали один к одному. Он приводил такие факты, о которых никто, кроме Павла и ее самой, знать не мог. Стало быть, в этой части он не лгал. Но Павел, тосковавший по морю, часто рассказывал ей о своем детстве в Туапсе. Вспоминал тех, с кем рос. Горевал, что у большинства из них жизнь не сложилась. Надеялся, вернувшись, многим помочь. Со слов мужа, она знала наперечет всех его туапсинских приятелей. Даже если допустить, что скрытность Павла простиралась гораздо дальше, чем она предполагала (умел же, стервец, скрыть любовницу), но допустить, что все это время он тщательно избегал упоминания о ближайшем из друзей, она была не в силах.

Но еще больше её настораживала мысль, что гордый, до бешенства самолюбивый Павел мог быть с кем-то слабым и откровенно рассказывать о собственных страхах, о готовности сдаться. (как сам говорил – «плакаться», «растекаться соплями»). Это был бы уже другой, надломленный человек. А Павел так и ушел не согнувшимся.

И поверить, что муж мог запросто открыть душу кому-то третьему, – это уже был бы не Павел. Но и не поверить было невозможно.

– Он сам тебе об этом рассказал? – бессмысленно переспросила Ксюша. – Можно сказать, – сам.

Ксюшу затрясло от внутреннего озноба:

– Я, пожалуй, пойду. На сегодня как-то многовато всего обрушилось.

Анхель, опережая, открыл перед ней калитку и шагнул следом.

– Мне сюда же.

– Что-о?!

Он заискивающе улыбнулся:

– Понимаешь. Я тоже здесь снял…Комнату на неделю. Утром и снял. Там такая проходная есть на втором этаже.

– Меня это всё уже достало. Говори наконец! – Ксюша почувствовала приближение истерики.

Почувствовал и Анхель. Он заторопился:

– Павел звонил мне за два дня до гибели. Просил, если что случится, о тебе позаботиться.

– Значит, по поручению Павла, – Ксюша почувствовала жуткое разочарование. – Долгонько ж ты добирался.

– Так получилось, – плечи Анхеля в сознании справедливости упрека ссутулились. – Далеко отлучался. – Да уж видно, что не близко, – Ксюша скрипнула зубками. – Ладно, радетель. Пойдем, раз уж соседи.

Вечерний дом дышал гулом голосов, из дверных щелей просачивались голубые лучи телеэкранов. На общей кухне еще позвякивали ложки о кастрюли, тянуло запахом жарящейся на сале картошки.

По поскрипывающей лестнице они поднялись на второй этаж. Ксюша первой открыла дверь в проходную комнату и – застыла на пороге.

На старом продавленном диване пятилетняя цыганочка игралась с Пиратом. Да собственно не игралась. Скорее позволяла играться коту. А вот с тем и впрямь творилось невиданное. Недоступный чужой ласке, презирающий всех и вся, кроме погибшего хозяина, Пират носился вокруг девчушки двухмесячным котенком, то и дело запрыгивая на неё и норовя, будто щенок, лизнуть в лицо.

При виде незнакомой женщины девочка отчего-то просияла. Теплые бархатные глазенки распахнулись навстречу.

– Ксюха-рассюха! – тоненьким голоском выкрикнула она. Попыталась сползти с дивана, но разыгравшийся кот вновь прыгнул сверху, едва не повалив на спину.

– Фу, Пират! – девочка недовольно оттолкнула кота. – Достал своей телячьей нежностью! Ведешь себя поди знай как, хохотульный котяра!

Ксюша с помертвелым лицом сползла по косяку.

Всполошившийся Анхель едва успел подхватить ее под руки.

Проснулась Ксюша в полной темноте в своей кровати. Прямо в платье поверх одеяла. Прикрытая чужим пледом. Едва пробудившись, почувствовала, что левая рука совершенно онемела, и вскрикнула от страха. Из соседней комнаты донесся шелест тапок, и через несколько секунд над ней склонилось участливое лицо Анхеля.

– Рука вот. Затерпла, – пожаловалась она.

– Сейчас, сейчас, – он осторожно принял ее руку, огладил и – будто перекрытый кран повернул. Кровь хлынула по венам. Ксюше даже показалось, будто она слышит хлюпанье разливающегося потока.

– Лучше? – озабоченно спросил Анхель.

Ксюша благодарно кивнула. Дотянувшись до бра, включила свет, со злорадством рассчитывая увидеть его в нижнем белье, – времени одеться не было. Но, к тайному ее разочарованию, на Анхеле оказалась шелковая, расшитая драконами пижама. Мужчин, спящих в пижамах, Ксюша видела доселе лишь в западных фильмах. Она хотела съехидничать. Но в следующее мгновение вспомнила то, что предшествовало обмороку: неведомо откуда взявшийся ребенок, слово в слово воспроизведший излюбленную фразу и даже интонацию ее покойного мужа. Липкий страх вполз в Ксюшу. К затылку из глубин мозга двинулась боль.

– Кто она? – прошептала Ксюша.

– Рашья. Ей пять лет, – невнятно объяснился Анхель. – Цыганка? – Почему? Индианка. Моя племянница. У меня сестра замужем за индийцем. Привезла погостить. Не с кем было оставить. Хотела увидеть русскую зиму. Так что вот…

– Но откуда?!…

– Да, да. Это фраза Павла, – опередил Анхель. – Я ей много рассказывал о вас. Повторял. Как видишь, усвоила. Очень впечатлительный и возбудимый ребенок. Вдруг вспоминает вещи, о которых вроде бы и знать не должна. Да еще с красочными подробностями. Её даже хотят положить на обследование. А я подумал, может быть, здесь, в другом климате, все видения исчезнут. Девочка-то из-за них мучается. Пугается по ночам.

Ксюша не поверила. Она уже подметила, что всякий раз, когда он говорит что-то недостоверное, то отводит взгляд и переходит на конфузливое бормотание, словно торопится проговорить заранее заготовленный текст.

Но уличать во лжи его сейчас, среди ночи, не было сил. Хотелось одного – избавиться от наползшей, мучительной боли, что скоро охватит голову обручем и примется сдавливать-сдавливать, пока не сделается невыносимой. Вот в этом как раз можно было не сомневаться. Она бессильно простонала, готовясь к очередной бессонной ночи.

И вдруг ощутила легкое прикосновение, разом отогнавшее проклятущую боль.

До жути знакомое прикосновение. Будто перышко скользнуло по затылку.

Ксюша резко обернулась, как делала прежде. Но прежде она всегда утыкалась в пустоту. Теперь же наткнулась на глаза, полные сострадания. Анхель, не успев спрятаться от ее требовательного, ищущего взгляда, смешался, будто поняв, что именно искала она в эту секунду. Он всё о ней знал. В горле Ксюши пересохло. – Кто же ты? – бессильно пробормотала она.

– Друг, – успокоил он. – Просто друг. Ты спи. Освободись от всего тягостного. Завтра выходной. Покажешь нам с Рашьей город. Пообедаем где-нибудь в кафе. Рашья, например, никогда не пробовала мороженого.

– Тогда в «Сказке», – Ксюшу охватила непреодолимая сонливость. – Там есть чудный фисташковый «Баскин Робинс».

Уже засыпая, она ухватила мужскую ладонь и подсунула под щеку.

Ксюша спала, ровно и глубоко дыша. А он до утра сидел подле, на краю кровати, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить благодатный сон. И с наслаждением шмыгал носом. Анхель уже начал привыкать к сладкому дурману запахов. Но этот, запах женского тела, смешанный с легким ароматом духов, нельзя было сравнить ни с чем другим. Он тихонько пригнулся и дотронулся губами до потного лба с прилипшим завитком. «Кто же ты»? – вспоминал Анхель Ксюшин вопрос и горько хмурился. Можно подумать, он мог ей об этом рассказать.

Робкий солнечный зайчик с трудом прорвался сквозь затушеванное зимней накипью окно и коснулся спящей. Еще не вполне пробудившись, Ксюша счастливо улыбнулась. Впервые за много лет она чувствовала себя расслабленной и отдохнувшей.

Возле подушки послышался шорох. Когда она засыпала, рядом был Анхель. Неужели так и просидел всю ночь?

Она слегка приоткрыла веки, готовая благодарно улыбнуться своему охраннику. Но вместо этого увидела блестящие глазенки склонившейся Рашьи.

– Она проснулась, проснулась! – заливисто закричала девчушка. Из проходной комнаты послышались скользящие шаги Анхеля.

– Пойдем, Рашья! Она еще спит.

– Но она проснулась. Я видела! Ты говорил, что как только Ксюша проснется, мы пойдем есть мороженое. Ты же сам говорил!

Ксюша открыла глаза, растроганная этим бесцеремонным «Ксюша». Ласково потрепала малышку по жгучим вихрам:

– Раз Анхель говорил, значит, так и будет. Сейчас встану, позавтракаем и – пойдем. А кстати, ты зубки почистила?

Это оказался первый по-настоящему весенний день – солнечный, прозрачный, овеваемый теплым ветерком. Как же чудесно себя чувствовала Ксюша! Рашья, с которой они моментально сдружились, поначалу не выпускала ее руку и все время щебетала, беспрерывно переходя с русского на неведомый, как объяснил Анхель, хинди. Но Ксюшу эти переходы не задевали. Она просто внимала музыке детского голоска. Потому что, даже говоря по-русски, девочка так быстро тараторила, что без помощи Анхеля разобрать ее сбивчивую речь было едва возможно. Зато Анхель понимал ее без всякого усилия. С первых же минут бросилось в глаза, насколько дополняют эти двое друг друга. Анхель радовался тому же, чему Рашья, восхищался очевидными и приевшимися для любого взрослого человека вещами: слежалыми сугробами, бегущими ручейками, жухлыми клочками проступившей травы. Сначала Ксюша умилялась, полагая, что он ловко подыгрывает малышке, которая от восторга то и дело попискивала. А потом увидела, что в восхищении Анхеля не было ничего наносного. Он вел себя с непосредственностью человека, и в самом деле никогда не лепившего снежки, не знавшего запаха костров из прелых листьев.

Казалось, он не ведал и вкуса пищи. В «Сказке», когда подали овощные салаты, Анхель с беспокойством вертел в руках листик сельдерея, тщательно обнюхивал и лишь затем опускал в рот, прежде быстро касаясь языком, будто боясь обжечься. А после смаковал, восхищенно покачивая головой.

Рашья, уплетавшая тут же мороженое в вазочке, глядя на дядю, громко смеялась, побуждая к беспричинному смеху и Ксюшу. От их смеха Анхель смущался, краснел:

– Так ведь вкусно же!

Потом она повела их в городской сад. Как раз после зимы запустили карусель. Оба захотели прокатиться. И едва не передрались за право вскарабкаться на единственного жирафа. В конце концов примирились на двух тиграх.

Проносясь мимо поджидающей Ксюши, большой и малая, не сговариваясь, отпускали поручни и пугали её, отчаянно размахивая руками.

Ничего слаще этого быть не могло. Ксюша понимала, конечно, что это не ее дочь и не ее муж. Просто чужие, случайные люди. Но представляла, будто гуляет с мужем и дочерью. Даже, войдя в роль, отчитала Анхеля, когда по его недосмотру Рашью окатило грязью из-под колес пролетевшего джипа.

Пришлось зайти отмываться в туалет торгового центра «Рио». Ксюша, помнившая, что здесь работает Оленька, спешила вернуться на улицу. Но глазенки Рашьи при виде наполненного людьми многоэтажного здания из тонированного стекла восхищенно расширились. – Ну, пожалуйста, давайте здесь погуляем. Хоть на минуточку-разминуточку, – она умоляюще, подражая актрисам Болливуда, сложила ручонки. – Ведь расскажу – не поверят.

Ксюша смирилась.

И, конечно, едва ли не сразу, поднявшись на эскалаторе, наткнулись на Оленьку. Та стояла в проеме второго этажа возле распахнутого кабинета и, неприязненно поджав губки, с аппетитом отчитывала пожилую продавщицу. Завидев внезапно появившуюся подругу об руку с маленькой цыганочкой, Оленька округлила глаза и выпятила нижнюю губку. Тут же она разглядела Ксюшиного спутника и автоматически подпустила взгляду томности, а ее фигура в строгом брючном костюме, до того слегка ссутулившаяся, разом добрала упругости и шарма. Так охотничья собака делает стойку на дичь, не дожидаясь команды. Нетерпеливым жестом она отпустила продавщицу и – через голову подруги – просияла навстречу новому приключению.

– Быть того не может. У Ксюхи появился приличный кавалер, – проворковала Оленька.

– Знакомый, – нехотя поправила Ксюша.

Оленька охотно приняла поправку. Глазки заискрились.

– Может, наконец представишь?

Выхода не было.

– Да ради Бога. Анхель. Ольга.

– Для вас просто Оленька, – прожурчала та. – Значит, не кавалер. Тогда позвольте интимный вопрос: вы, случаем, не женаты?

– А ты, случаем, не забыла, что сама замужем? – не удержалась Ксюша. Но смутить Оленьку мало кому удавалось. Эта умела любую ситуацию повернуть к собственной выгоде. – Кстати, насчет мужа. Сапега как раз должен подойти, – вроде спохватилась она. – Собирались в ресторан. Но теперь обязательно сходим вместе. Как в прежние времена…Ну, почти как в прежние. Прошу пока ко мне в кабинет. И – пожалуйста, без возражений, – опередила она Ксюшу. – Сама виновата, что в гости попались. Не церемонясь, Оленька по-хозяйски подхватила Анхеля под локоток и, будто ненароком прижавшись, повлекла к открытой двери. Делать было нечего. Ксюша, ухватив Рашью за ручку, угрюмо потянулась следом.

В кабинете Оленька усадила девочку на кожаный диван, всунула в руки альбом с репродукциями. Но Рашья, будто завороженная, не сводила глаз с хозяйки. От не по-детски цепкого взгляда Оленьке сделалось неуютно. – Какая очаровательная девчушка, – через силу произнесла она. – Даром что цыганочка. Откуда такая? – Она не цыганочка. Индианка, – грубовато отреагировала Ксюша. – Племянница Анхеля. – Племянница? – Оленька недоверчиво сравнила две головы, – из ржи и смоли. – Впрочем, всякое бывает. А я-то думаю, где таких интересных мужчин выводят. Стало быть, в Индии? – В Туапсе, – вмешалась Ксюша. – Он друг Павла.

– Вот как? – Оленька удивилась. – Приехали на могилу?

– Хочу разобраться, как он погиб, – к удивлению Ксюши, объявил Анхель.

Оленька озадаченно присвистнула:

– Разобраться! Если б это было так просто, мы бы сами давно всё знали. А уж чтоб спустя шесть лет что-нибудь найти…Ксюха, вон и та надежду потеряла. Город хоть знаете? В смысле – где какие улицы, что кому принадлежит(Анхель неопределенно мотнул головой). Во! А туда же – разбираться. Впрочем, ваше счастье, что у Павла здесь остались друзья. Ксюша у нас человек подневольный, трубит с утра до ночи за прилавком. А у меня со временем всё в порядке. Опять же своя машина! Так что в розысках помогу и деньгами не возьму. Двусмысленный намек не оставлял сомнений: расчет будет произведен другим способом.

– Так что, принимается помощь? – добрая фея Оленька изогнулась в ожидании изъявлений признательности.

Только вот новый знакомый оказался неблагодарным.

– Полагаю, сумею справиться сам, – без эмоций протянул он.

После холодного этого ответа как-то вдруг стало заметно, что Оленькины чары, обычно безотказные, на Анхеля совершенно не подействовали. Более того, Ксюша убедилась в том, что подметила раньше. Робкий с нею, с другими Анхель становился снисходительно-вежливым, как человек, осознающий свое превосходство над собеседником. Может, из-за этого обидного мужского равнодушия Оленькой овладело необоримое желание уколоть подругу.

– Ну, ну, не кукся, не буду! – она приобняла Ксюшу. Лукаво обратилась к Анхелю. – Проклятое моё свойство, из-за которого растеряла едва не всех подруг. Стоит заговорить с мужчиной, а тот уж маслом растекается.

– Но всё-таки не всякий, – зло напомнила Ксюша.

Но Оленька проигрывать не умела даже в мелочах. Глазки ее прищурились.

– Всякий! – выпалила она.

От запоздалой догадки Ксюша задохнулась:

– Так это была ты?!

– Что я? Вот еще придумала! – проговорившаяся Оленька смешалась. Упрямо поджала губки. – А хоть бы и я!… Пашка сам хотел тебя бросить. Умолял, чтоб жить вместе. А я не соглашалась. Потому что тебя, дурочку, жалела!

При виде пошедшей пунцовыми пятнами подруги Оленька опомнилась. Через силу усмехнулась:

– Не принимай в голову, мать. Говорю же, – все они, самцы, такие.

Она скосилась на звук от двери, – незаметно вошедший Евгений Сапега с мучительной маской боли стоял, привалившись к косяку.

– Врешь ты всё! – среди неловкой паузы прозвучал детский голосок. Малышка, подавшись вперед, с взрослой неприязнью вперилась в кокетничающую Оленьку.

– Что, детка? – от неожиданности пролепетала та.

– Врешь, говорю. Сама на всех углах из трусов лезла, пока в постель не затащила.

– Что ты такое говоришь, малышка? – пролепетала смятенная Оленька. – Что еще за шутки? Женя, я ж тебе рассказывала: он меня изнасиловал, а потом принуждал сожительствовать. Кто подучил ребенка?!

Она возмущенно повернулась к Ксюше. Но та сама с открытым, перекошенным ртом завороженно смотрела на странного, вещающего младенца.

– Это кто кого изнасиловал? – с прежней страстью переспросила Рашья. – Забыла, как на Новый год, она, – Рашья ткнула пальчиком в Ксюшу, – спать ушла. А ты меня напоила в дребезги(от этого «меня» всех обдало холодом) и под пьяного залезла. А потом полгода донимала, будто «залетела», и требовала жениться. Не так, скажешь?

– Не так! Ничего я не требовала. Больно надо насильно тащить! Я и от денег его поганых отказалась…О Господи! Прочь, исчадие ада! – в ужасе прервалась Оленька. Ужас ее разделяла и Ксюша, которую просто колотило.

Застыл совершенно убитый Сапега. Разве что Анхель сохранил подобие хладнокровия. Он подошел к возбужденной Рашье, встал на колени, огладил головку:

– Успокойся, девочка. Тебе опять привиделось.

При прикосновении его ладони злобно напряженные черты разгладились, в них вернулись детские мягкость и успокоение. Потеревшись лобиком о дядю, девочка поглубже забралась на диван и, как ни в чем ни бывало, потянула к себе альбом.

– Бабка у неё была ясновидящая, – в звенящей тишине пояснил Анхель. – Похоже, передалось. Самый, говорят, несчастный дар.

Ксюша ненавидящим взглядом впилась в бывшую подругу. Оленька перепугалась.

– Да причем тут какой-то дар?! – выкрикнула она. – Не верь ей, Ксюха! Было у нас с Пашкой, да! Сама, считай, призналась. Но чтоб из-под лучшей подруги уводить, – больно надо! Мало ли какие у этого недомерка видения?

Боясь сорваться, Ксюша выскочила из кабинета и устремилась вниз по эскалатору. Следом с Рашьей на руках за ней торопился Анхель.

Вечерело. В полном молчании шли они через центр к трамвайной остановке. Впереди как ни в чем ни бывало вприпрыжку бежала Рашья. Ксюша подавленно молчала. Анхель забегал то справа, то слева, стараясь заглянуть ей в лицо, но Ксюша сердитым движением головы отгоняла его прочь.

Внезапно она застыла, так что замешкавшийся спутник уткнулся в нее, едва не сбив.

– Что?

– Оленька, – во внезапном озарении пробормотала Ксюша.

– Да, неприятно такое узнать.

– Не о том я! – Ксюша отчего-то рассердилась. – Не сходится! Павел в ту последнюю ночь поехал к любовнице. Это я точно поняла. Но Оленька-то ночевала у меня. Понимаешь? А раз его любовницей была она, значит?..

Боясь потерять мысль, она требовательно поглядела на Анхеля.

– Значит, пригласила к себе и специально ушла, чтоб обеспечить алиби, – закончил за нее Анхель. – Но тогда кто?

– Голутвин! – объявила Ксюша. – В своё время Оленька мне намекала, что зацепила его, и вроде даже он из-за нее из семьи уходить собрался. Ну, насчет «уходить», понятно, врала по своему обыкновению. Но то, что крутила и была на содержании, – вполне возможно. Она ему и насчет кредита могла рассказать. – Но откуда она сама?…

– От Сапеги, конечно, – опережая недоуменный жест Анхеля, Ксюша отмахнулась. – Да всё они про кредит знали. Что Сапега, что Мазин. И что получил, и что обналичил. Это они на следствии врали, боялись, чтоб на них не подумали. А Сапега что сам знал, то и Оленьке сливал. А та, получается, – Голутвину. Дальше, думаю, просто. Назначила Павлу свидание, где вместо нее голутвинские его поджидали. Такой вот сексуальный вечерок у Пашки выдался.

Ксюша потерла лобик. – Вроде, на этом сходится. – Не слишком ли мудрёно? – усомнился Анхель. – Деньги-то, как мы знаем, лежали в директорском сейфе. Разве чужой смог бы незамеченным через охрану?…

– О! Тут и вовсе говорить не о чем! Охрана – одно название. Через забор в десятке мест перемахнуть можно. Особенно к ночи, когда заводоуправление пустое. – Но – мотив? – напомнил Анхель. – После уступки Павлом акций завод все равно переходил к Голутвину. Так зачем же у себя собственные деньги воровать?

– Да всё затем же! – сердясь на его непонятливость, вскрикнула Ксюша. – Они ж специально организовали, чтоб на Пашку подумали! На убитого кражу кредита списали и под этим предлогом всё у меня отобрали! Коттедж, таунхаус, машину, – ты подсчитай! За это и убили.

Ксюша снизу вверх заглянула в лицо спутнику.

– Возможно, и так, – кисло согласился он. – Но…

– Да, теперь не докажешь, – тяжко согласилась Ксюша. – Теперь уж никому и ничего не докажешь. Павла нет, и всем всё до звезды!

Она закрутила головой:

– А где Рашья?

Девочки нигде не было.

Анхель и Ксюша побежали в ближайший, Алтынный переулок. Тот самый, где стоял таунхаус, в котором Ксюша с мужем жили перед его гибелью.

Рашья стояла возле калитки их бывшего дома и беспомощно теребила незнакомый замок.

Ксюша повернулась к спутнику. – И что скажешь? – она облизнула пересохшие губы. – Про наш адрес тоже ты ей рассказывал?

– Называл. Алтынный переулок, дом…

– Да? И карту местности учил считывать? …Рашья, детка, прочти на табличке, какая это улица.

Малышка послушно подошла к указателю, старательно вгляделась в неведомые буквы. Беспомощно повела плечиками.

– Ну? – Ксюша требовательно обернулась к спутнику. – Что еще соврём?

– Я ж говорил, – у неё прозрения. Вроде как экстрасенсорный дар, – потерянно забормотал Анхель. – Может, с её помощью выясним относительно смерти Павла.

– Угу. По следу, что ли, ребенка пустим? Вроде поисковой собаки? Нечего сказать, хорош дядя. Пошли домой, трепло!

Ксюша почувствовала невиданную, необоримую усталость.

С Анхелем в ее жизнь пришла тайна – жуткая в своей непостижимости.

В доме она потрепала по щечке Рашью и, демонстративно игнорируя потерянного Анхеля, ушла к себе. Не раздеваясь, уселась тяжело на край кровати и охватила голову, пытаясь свести в цельную картинку калейдоскоп обрушившихся событий и впечатлений.

– Айвари! Айвари! – донесся из-за стенки плачущий детский голосок. Ксюша метнулась в проходную комнату. Из кухонки выбежал Анхель.

Малышка в ночной рубашонке сидела на скомканной простыне, сжав ручками виски.

– Иди ко мне, солнышко! – Ксюша протянула руки, и Рашья с радостью прижалась к ней потненьким тельцем. – Опять болит, – пожаловалась она подошедшему Анхелю. Горячо зашептала. – Мне страшно, дада. Эти люди! Они говорят, а я наперед знаю, что скажут. Будто я их давно знаю. И будто так было раньше! Я к маме хочу! – Кто такая Айвари? – шепнула Ксюша.

– Её мать, – слова сами сорвались с губ Анхеля. Глаза Ксюши округлились.

– Да, мать! – с отчаянием завравшегося подтвердил он. – И моя сестра. Приняла индуизм, получила индийское имя. Все так делают.

Ксюша понятия не имела, что и как делают в Индии. Но улавливать фальшь в голосе со времени гибели мужа не разучилась.

Глаза ее сузились. Шальная мысль взбрела в Ксюшину голову. – Скажи-ка, малышка, – стараясь выглядеть беззаботной, нагнулась она над девочкой. – Вот тебе кажется, будто всё про нас знаешь. А, к примеру, какие у меня на теле есть родинки? А? То-то! Она торжествующе дунула в детскую щечку. – А вот и знаю. У тебя на попе крупная родинка, – припоминая, важно сообщила девочка. – И потом вот тут, – она ткнула пальчиком в правую подмышку. – А на спине ты вырезала. Потому что на корешке висела и задевала. Ксюшу прошиб пот. Пальцы сами собой впились в слабые детские ручки. – Откуда знаешь? Откуда?! Ты подглядывала за мной? Подглядывала, да?! Признавайся же! Перепуганная Рашья заплакала. Это привело Ксюшу в чувство. – Ну, ну, маленькая! Всё, всё. Глупая тетя больше не будет. Успокойся и спи. Пожалуйста! Нежность к беспомощному, страдающему созданию заполнила ее. Отложив на потом все объяснения, она принялась ходить по комнате, баюкая малышку на руках, мурлыча что-то в ушко. Плач прервался, дыхание выровнялось. Девочка забормотала, устраиваясь на руках, засопела и уснула.

Ксюша нехотя переложила ее на кровать, заботливо подоткнула одеяло.

Анхель с побитым видом ждал у стола.

– Может, соизволишь наконец объясниться? – потребовала Ксюша. – И не начинай опять про мать– русскую индусску… Тоже, знаешь, не дурочка с переулочка. Я же видела, она в жилу говорит. У самой, как в глаза глянула, – когти по сердцу. Будто и про меня всё знает.

– Ксюшенька, но что я еще могу? – страдальчески залепетал Анхель. – Ведь в самом деле – дар у неё.

– И у тебя? Павла моего отродясь не видел. Голову даю – не видел! Откуда тогда? Не мучь! Ведь рехнусь!

– Видел! Сколько раз видел, – обрадованно всполошился Анхель. – Правду говорю!

Мысль, что говорит правду, добавила голосу страстности и убедительности.

Ксюша беспомощно разрыдалась. От тщательно выстроенной прелести лица не осталось и следа. Слезы смыли всё. Сквозь косметику проступили бурые пятна, рот перекосился. Сама знала, что сделалась некрасивой. Но остановить поток слез не могла. Анхель всполошился. Сбегал к холодильнику, заходил вокруг со стаканом сока.

Давясь слезами, Ксюша сделала глоток.

Анхель потянулся неловкими руками погладить.

В следующее мгновение оба непроизвольно отшатнулись друг от друга и обернулись на звук скрипнувшей двери. За приоткрытой створкой угадывалась массивная фигура квартирной хозяйки – в стираном домашнем халате. Поняв, что замечена, хозяйка распахнула дверь настежь и решительно вошла внутрь, полная запахов коммуналки.

– Гляжу, вы тут объединились, – ехидно констатировала она.

– Вообше-то стучаться надо, – сдерживая неприязнь, напомнила Ксюша. – Молода еще меня поучать! – понимая, что виновата, хозяйка рассердилась. – Лучше скажи, зачем мой адрес кому попало даешь? Я тебя сюда, кажется, не прописывала. – Адрес? – непонимающе повторила Ксюша. – Ах да. На работе, в отдел кадров. У нас требуют реальное место жительства. Я дала. Что-то не так?

– А то, что я тебе не почтальон. Не знаю, что там у тебя за дела с властями. Но меня прошу не впутывать. Это сегодня по почте пришло. Держи.

Ксюша приняла пакет со штемпелем налоговой инспекции. Смягчая обстановку, успокоительно кивнула:

– Это по ошибке. Кто-то когда-то перепутал, будто у меня есть собственный дом, и, похоже, внесли в базу данных. Теперь требуют оплатить налог на недвижимость. В третий раз присылают. Если бы она у меня была, разве б я сейчас снимала этот угол?

– Не хуже других угол. Не нравится, не держу. Желающих – только свистни, – буркнула хозяйка и, не обращая внимания на заискивание квартирантки, вышла.

Ксюша нервно вскрыла конверт, вытащила вложенный листок. Переменилась в лице.

– Что-то случилось? – чутко угадал Анхель.

– Налоговики сообщают, что в случае дальнейшей неуплаты подают в суд. Господи! Этого мне еще не хватало. Будто своих забот мало. За что всё!?

Анхель аккуратно вынул из трясущихся пальцев бланк, внимательно прочитал.

– Знаешь, я ведь завтра свободен. Если хочешь, схожу в налоговую. Разберусь.

– Спасибо, – пробормотала Ксюша, исполненная благодарности. Она уже забыла это чувство, когда мужчина принимает на себя груз твоих забот.

Трепетная бережность, с какой обращался с ней Анхель, согревала и умиляла. Ксюша чувствовала, что сама начинает утопать в нежности к этому диковинному чудаку с бездонными голубыми глазами. Далекому, но кажущемуся отчего-то близким. Ей вновь стало тепло, уютно.

Она не признавалась себе, но значительная часть нежности проистекала от мстительного ощущения реванша, что испытала она при виде того, как, даже не заметив, отмел он ухищрения опытной обольстительницы Оленьки.

Боясь выдать зародившееся чувство, она поспешила уйти к себе. Нырнула под одеяло. «Может, и впрямь полюбил»? – с истомой спрашивала она себя и со страхом махнувшей на собственную судьбу долготерпки старалась прогнать сладостную мысль. Глупость, конечно. С чего бы этот таинственный красавец мог увлечься такой бесприданной простушкой, как она? «А быть может, все-таки?» Ксюшина головка закружилась.

Голуби на ситцевой занавеске потихоньку принялись наливаться синевой, – занимался рассвет, а с ним – очередная рабочая неделя. Воскресная сказка закончилась. Будто ничего и не случилось.

Ан случилось! Ксюша понимала это явственно. Никогда уж не будет так, как прежде. За прилавком Ксюша то беспричинно улыбалась, то вдруг принималась покусывать губки, так что сновавшая здесь же Татьяна с возрастающим любопытством поглядывала на подругу.

– Тот самый? – не выдержала она. Промежуточный вопрос пропустила как излишний.

Ксюша хотела запулить в ответ что-нибудь пренебрежительное. Но лишь жалко замотала головой. Губы задрожали:

– Он скоро уедет.

И при мысли, что и впрямь уедет, накатила волна горечи – предвестница будущей беспросветной тоски.

Вечером, торопясь к своим, Ксюша наплевала на строгий режим экономии и позволила себе прокатиться сразу на двух маршрутках.

Дома её ждали. Хлипкий, покрытый новой скатертью стол был уставлен деликатесами, среди которых глаз сам выхватил блюдце с черной икрой, вкус которой она забыла со времен замужества. В углу дивана угадывалась укутанная в одеяло кастрюля.

Анхель стоял на коленях перед диваном, на котором разложил карту области. Рашья со скучающим видом следила за двигающимся пальцем.

Предвкушая сюрприз, Ксюша кашлянула.

В то же мгновение Рашья обернулась, глазенки заискрились радостью. Расставив ручонки, она припустила к Ксюше и, подхваченная ею, с визгом повисла, суча ножками в воздухе.

Анхель поднялся с колен.

– Тебе название Завалиха что-нибудь говорит? – с видом приготовившего сюрприз фокусника поинтересовался он. Дождался недоуменного кивка. – Там теперь ваша усадьба, миледи.

Он изобразил вполне изящный реверанс.

– Какая еще усадьба? Что за глупости, – Ксюша неохотно спустила с рук Рашью.

– Может, насчет усадьбы я хватил. Но домик у вас там точно имеется. Во всяком случае в налоговой инспекции значится на тебе с 2002 года.

– Но откуда? – Ксюша, не раздеваясь, опустилась на край дивана, устроив Рашью на колене. – Ни слухом, ни духом.

– Должно быть, Павел оставил, – предположил Анхель.

– Больше точно некому, – Ксюша озадаченно нахмурилась. – Но к чему?

– Хотел сюрпризом.

– Да, сюрпризов от него и после смерти не убывает, – Ксюша припомнила вчерашнее унижение, зло прикусила нижнюю губу. – Знаю я эту Завалиху-развалиху. Десяток перекособоченных домишек. Там уж, поди, и живых не осталось. Если только…

Она собиралась высказать зародившуюся догадку, но Анхель украдкой показал ей на Рашью. На лице малышки отображалась взрослая, уже знакомая Ксюше мука. Будто пыталась что-то вспомнить и не могла. От напряжения на лобике проступили бисеринки пота.

Ксюша спохватилась: – Замучили ребёнка болтовней. Давайте ужинать.

К разговору о таинственном наследстве они вернулись после того, как уложили налопавшуюся Рашью спать. Начал Анхель. – Я вот всё думаю насчет этого дома…

– Я тоже, – перебила, усаживаясь рядом, Ксюша. – Скорей всего, в налоговой произошла обычная путаница. Но если Пашка на самом деле купил дом в деревне, что-то могут знать его дружки бывшие – Мазин и Сапега. Раньше они всё меж собой обсуждали. Может, ты завтра съездишь к Мазину? А Рашью я бы с собой на работу взяла. Ксюша представила, как удивится и восхитится при виде Рашьи Татьяна, как сбегутся продавщицы из других отделов, начнут пичкать девочку сладостями. А она, притворно хмурясь, будет требовать не портить ребенка.

– Конечно же, – охотно согласился Анхель. – И найду, и поговорю.

– Не жалко на меня отпускное время-то тратить? – со смешком произнесла Ксюша. И по вскинувшимся, распахнувшимся навстречу глазам увидела, – не только не жалко, но в радость.

Ксюше сделалось грустно. – Зачем всё? Зачем? – пробормотала она. – Жила себе замороженная, отжившая.

– Ты не отжившая. Что ты? Совсем не отжившая, – Анхель замахал руками. – Уж если ты отжившая… Ты – красивая. И потом как ты пахнешь! Никто так не пахнет. Как мимоза зимой!

– Что? – от диковинного комплимента Ксюша зарделась. Полная благодарности, робко провела рукой по длинным его пальцам.

В то же мгновение её пронзило острое, полыхнувшее из самых глубин желание, грозящее сию же минуту, от следующего прикосновения, разразиться мощным оргазмом, о котором давно и забыла.

Ксюша больно прикусила губку. Сглотнула. С силой притянула Анхеля:

– Иди ко мне.

– Как это? Зачем?

– Иди же. Хочу!

– Ч-чего?

– Я тебе еще и это объяснять должна? Ну же. Кто из нас мужчина?

Она впилась в его губы, сама опрокинула на кровать и утонула в потемневших от страха глазищах.

Это было поразительно. Анхель и в постели поначалу оказался неумелым и пугливым, будто лишаемая невинности девушка. Знай Ксюша жизнь чуть хуже, решила бы, что перед ней и впрямь девственник. Но мысль эта как появилась, так и пропала, – сорокалетних красавцев девственников не бывает. К тому же вскоре он превратился в страстного и нежного любовника, восстающего от малейшего касания ее ноготка и в свою очередь способного довести до безумства простым поглаживанием живота.

Она даже не заметила, как пролетела ночь и начало светать. Анхель лежал на спине с открытыми, неподвижно глядящими в потолок глазами с бессмысленно-блаженной улыбкой на лице.

Ксюша же, счастливо опустошенная водила подушечками пальцев по его телу, повторяя углубления и морщинки – словно стремясь накрепко запомнить. Восторг в ее душе все более вытеснялся печалью.

Пока Анхель останется подле – будет великое, всепоглощающее, неизведанное прежде счастье. Но вскоре он исчезнет. И – на смену душевной зиме, в которой прозябала последние годы, придет вечная мерзлота. Потому что представить, что место Анхеля сможет занять кто-то другой, она решительно не могла.

Словно угадав Ксюшины мысли, Анхель перевел на нее вопросительный взгляд. Столкнувшись с бездонными, сочащимися нежностью глазами, она всхлипнула:

– И что теперь? Появился, растопил. А дальше? Был, и через неделю вдруг нет. А мне-то каково будет? Подумал?

Анхель в ответ невольно простонал, – будто именно об этом и думал.

В магазине Рашья и впрямь произвела сенсацию. Девчонки из других отделов, благо покупателей с утра было немного, умиленно разглядывали бойкую, с масляничными глазами смугляночку, копавшуюся в коробках с духами и беспрерывно что-то лопотавшую. Впрочем, когда ей задавали вопросы, малышка без всякого усилия переходила на русский. Это отчего-то особенно удивляло.

– Ксюха, скажи, где таких дают!

Объяснения насчет дяди и индийской племянницы отметались со смехом. Требовали откровений. Тем более о таинственном болгарине были наслышаны.

– Ну-ку, ну-ка, насчет дяди поподробней!

Ксюша краснела счастливо и чувствовала себя именинницей. Впрочем, скоро всеобщее внимание переключилось на подъехавшую Татьяну. Она только что пригнала новенький «Рено», на который копила восемь лет. И теперь, гордая и счастливая, водила всякого желающего на автостоянку. Меж тем покупателей прибавилось. А притомившаяся малышка начала капризничать. Анхеля всё не было. Ксюша уже пожалела, что в припадке неуместной гордыни отказалась от предложенного им подарка – мобильного телефона. Да и его номер не записала.

После обеда в магазин заскочил Женя Сапега. Как всегда, ухоженный, с косынкой, повязанной на шее, источающий запах добротного мужского одеколона. Отозвав Ксюшу в сторону, смущённо извинился за поведение жены.

– Я ведь и сам про них не знал, – стесняясь, признался он. – То есть знал, что было. Но она мне тоже дула в уши, будто Пашка ее изнасиловал. А, оказывается, сама навязалась. Редкостная все-таки стерва!

– Как же ты теперь? – посочувствовала Ксюша. Ответа она не дождалась. Но и без того было ясно, – как и раньше. Свыкся.

– Скажи, – Ксюша помедлила. – А насчет Голутвина ты ничего не слышал?

– Голутвина? В смысле с Оленькой?.. – Женя нахмурился. – Да нет. Хотя теперь не разобрать. От женушки моей всего ждать можно. А с чего ты вдруг?

– Так, тараканы в голове. – Или твой новый интересуется?

Ксюша стремительно покраснела. И Женя поспешил исправиться:

– Не, я не в смысле, чтоб там осудить…Просто он вроде как насчет Павловой смерти расследование затевает. – Какое там расследование? Сболтнул в сердцах. Уезжают они на днях, – горько вырвалось у Ксюши.

– Жаль, – Сапега огорчился. – Может, свежим взглядом и впрямь что обнаружил бы. Опять же ребенок – экстрасенс. Украдкой зыркнул на большие настенные часы. – Как всегда торопишься? – заметила Ксюша.

– Увы, – Сапега удрученно протянул руку. – Бывай, Ксюха-горюха.

Он уже уходил, когда Ксюша вспомнила о налоговой повестке.

– Женя, – окликнула она. – У тебя с Пашкой не было, случаем, разговора насчет дома в Завалихе?

– А что такое?

Ксюша рассказала о присланном по почте извещении.

– Действительно странно, – Сапега озадаченно прищурился. – Что там путного может быть в Завалихе? Понимаю, если б в элитном поселке, где я его уговаривал дома по соседству построить. А это… Наверняка и впрямь ошибка.

– Мы тоже с Анхелем так рассудили, – согласилась Ксюша, вроде бы случайно произнеся «мы с Анхелем». – Решили завтра-послезавтра на всякий случай съездить. Чтоб уж из головы окончательно выбросить.

– Это вы еще сначала транспорт найдите. В такую глушь такси не поедет. Да и хляби, – не каждая легковуха пройдет, – Женя фыркнул. Что-то прикинул. – Ладно, где наша ни пропадала. Сгоняю в твою Завалиху.

– Так ты ж торопишься!

– Тороплюсь, – подтвердил Женя. Отчаянно рубанул воздух. – Да гори они, все эти дела, огнем! Давай номер дома. К вечеру приеду, доложусь. Еще и в сельсовет заскочу. Погляжу, на кого там у них всё записано. Иначе на что бы нужны друзья?

Из подсобки донеслось детское хныканье. Рашья сидела на полу среди флаконов, потирая виски. Похоже, от ароматов разболелась голова. Рядом валялся подаренный плюшевый зайчик. При виде малышки Сапега зябко поежился. Поймал на себе испытующий взгляд Ксюши: – А что ты хочешь? Нагнала она вчера страху. Не каждый день, знаешь, малолетние прорицатели попадаются. – Да полно. Совершенно безобидный ребенок, – Ксюше вдруг пришла мысль, показавшаяся удачной. – Слушай, возьми ее с собой. Ты-то все равно туда и обратно. Прокатишь мимо русских сугробов, – в полях наверняка еще снег лежит. Будет, что на родине рассказать. Сапега смутился.

– Да я, видишь ли, не один…

– Пожалуйста, – Ксюша искательно потрепала Женю за рукав. – Нам надо товары перепроверить. А какая с ней инвентаризация?

– Ладно! – неохотно согласился он. – Помогать так помогать. Поехали, экстрассенша малолетняя! Может, по дороге и мне судьбу нагадаешь.

…2-ой Леденцовский переулок Анхель разыскал без труда, хоть тот и затерялся среди деревянных заречных улочек. Дом был хорошо ему знаком, – когда-то Игумнов вместе с Сапегой дневали и ночевали здесь, обсуждая судьбы завода. Но за шесть истекших лет всё сильно переменилось. Шумная прежде усадьба пришла в запустение. Анхель долго давил кнопку на проржавевшей калитке с полустершейся надписью «Осторожно. Злая собака». Ничто не нарушило стылой дачной тишины. Лишь из глубины дома отчетливо доносился отзвук дребезжащего звонка. Анхель решил, было, что не застал хозяина. Но вспомнил Ксюшино предупреждение: перенесший инсульт Мазин из дома не выходит. Да и по дому передвигается с трудом.

Подтянувшись, он перемахнул через дощатый забор. Апрельский ветер беспорядочно разносил по сугробам жухлые листья – будто метлой махал. Высоко над головой тоскливо гудели огромные березы и сосны.

По присыпанной снегом, простроченной сорочьими следами дорожке Анхель дошел до облупленного деревянного дома с выпяченной в сторону улицы застекленной террасой, на которую вело высокое крыльцо с надломившимися перилами. На входной двери поскрипывал под порывами ветра порыжевший навесной замок.

Анхель побарабанил в стекло. В ответ ни звука. Лишь с верхушки березы возмущенно каркнула разбуженная ворона да вроде как дрогнула занавеска на окне.

Он взбежал по гнилой лестнице, без усилия выдернул из стены скобу вместе с подвешенным замком и проник на стылую, заваленную тряпьем и пустыми ящиками террасу, а через нее – в жилое помещение.

В нос ударило затхлым, прокисшим запахом. Через другую, внутреннюю дверь, в комнату навстречу гостю выехало электрическое инвалидное кресло, в котором сидел пухлотелый человек с круглой залысой головой и угрожающе зажатой в правой руке клюкой – Андрей Мазин.

При виде незнакомца агрессия на его лице сменилась удивлением.

– Я думал, сосед приперся, – не дожидаясь вопроса, объяснился он. – Напьется, завалится. Потом не выставишь. «Выставочная» часть тела, увы, более не функционирует.

Он многозначительно хлопнул себя по вытянутой левой ноге.

– А насчет вас вчера звонили. Но ждал к вечеру. Опять, что ли, на перекомиссию? Бюрократы вы все-таки. Чего мотать понапрасну? Сколько ни освидетельствуй, ни нога, ни рука отсохшая не заработают. А мне новая морока, – до больниц ваших добираться.

Мазин повнимательней пригляделся к визитеру:

– Или не из собеса?

В маленьких припухших глазках его, прикрытых беспорядочными кустистыми бровями, отчего-то заметался испуг. – Не от Голутвы, часом?

– Меня зовут Анхель, – представился гость. – Я товарищ Павла Игумнова. – Товарищ Павла, – недоверчиво повторил Мазин. – Слыхал про такого. Звонил мне Сапега насчет как вы им шороху навели. Вроде как с экстрасенсным расследованием пожаловали?

– Именно, – подтвердил Анхель. Огляделся. Принюхался, что за эти дни вошло у него в привычку.

– Да один я в доме. Кому такой без денег нужен? – Мазин озлобленно приподнял правой рукой неподвижную левую, отпустил, и та бессильно шмякнулась о поручень. – Едва хватает соседке приплачивать, чтоб в магазин там, туда-сюда. А бабы, они в веки вечные на запах «бабла» тянутся. Нет «бабок», нет и баб.

Он с силой хлопнул себя по низу живота. Кашлянул поторапливающе. – Ты говори, с чем пришел. Если и впрямь насчет Павла, так на следствии всё давно спрошено-переспрошено.

– И про кредит?

– Ебстественно…А что кредит? Пашка сам, как выяснилось, получил и обналичил. А уж сам ли «бабло» перепрятал или тот, кто убил, втихаря в сейф залез, сие, как говорится, погрузилось в пучину.

– Вот и хочу попробовать извлечь, – визитер отер ладонью запыленную тахту, осторожно опустился на краешек. – Вы ведь того же хотите? В голосе его легко угадывалось сомнение.

Глазки Мазина недобро сузились. – Вот что, гость незваный, – прохрипел он. – Не тебе в наших с Пашкой отношениях ковыряться. Хочешь расследовать? Спрашивай. Чем могу – помогу. А нет, так вот, как говорится, Бог, а вот…

– Хорошо, – кротко согласился Анхель. – Тогда давайте по пунктам. Павел опасался снимать кредитные деньги со счета. Помните его слова: «Это ж какой соблазн, если кто узнает про два миллиона «живых» баксов?» А вы настаивали, чтоб деньги непременно обналичить.

– Откуда эта туфта, будто я настаивал насчет обналички?

Анхель с мягкой укоризной покачал головой:

– От самого Павла. Он мне звонил за день до смерти. Поделился.

– С чего бы вдруг? Откровенничать, да еще по телефону… Загибаешь ты чего-то, малый. Не его это стиль.

– И все-таки от него. Он же планировал в Туапсе возвращаться. В мой бизнес входить. Потому и делился. (Анхель сам удивился, как ловко у него стало получаться привирать).

Подозрение с лица Мазина несколько сошло. Про планы насчет Туапсе он знал. Но и признаваться не торопился.

– Не было этого, – буркнул он. – Как мы с Сапегой акции слили, Пашка нас сразу с завода попер. И вся эта кредитная бодяга уже без нас случилась.

– Слили, то правда. И друга своего тем самым в безвыходное положение поставили, потому что разом лишили контроля над заводом, – холодно подтвердил Анхель. – Только случилось это позже, когда деньги уже лежали в директорском сейфе. А за два дня до того вы провели совет директоров. В кабинете Игумнова. – Вот и видно, что врешь, – осек Мазин. – У нас советы всегда в зале заседаний проходили. – Обычно так. Но в этот раз в зале заседаний люстру меняли. Припоминаете? (Мазин, скрывая удивление, отвел глаза). Припоминаете, вижу. И как раз на совете вы настояли, чтоб кредит обналичить.

– С чего бы я? Сапега первым прокукарекал!

– Да, начал он, – согласился гость. – Но перед этим вы его убедили. – Еще чего? Не было такого. – Да вы соберитесь, – Анхель незаметно подкатил кресло поближе к тахте. Пригнулся к неприветливому хозяину и размеренно, будто изовравшемуся ребенку, напомнил: – Через десять минут после начала совета Павла вызвали в цех. Так? Вы остались вдвоем. Вас еще похмелье мучило. Достали коньяку.

Он пощелкал пальцами:

– «Мартель», кажется? Помните, никак не открывалось, так вы….Палец поранили. Не этот ли? Мазин конвульсивно отдернул руку за спину. Анхель засмеялся. – Так вот, оставшись вдвоем, вы объявили Сапеге, что оборудование желательно купить за «живые» деньги. Потому что в этом случае поставщик готов сделать, как это?.. «Откат», да. И вы ему пообещали, что, если он поможет уговорить Павла, «откат» поделите на двоих. Так?

Анхель притянул инвалидное кресло вплотную.

Мазин попытался выдержать требовательный взгляд. Но бездонные голубые глаза, в которые заглянул, испугали сдержанным холодом. Дыхание калеки перехватило. Мелкими конвульсивными глотками он принялся всасывать воздух. Наконец облегченно выдохнул:

– Думал, опять припадок начнется. У меня ведь после того, как башку инсультную разрезали, эпилепсия откуда-то зачалась. Подступит вдруг, скрючит. Очнешься на полу, весь обслюнявленный и в собственной кровенюке. А когда-нибудь и не очнешься. Рядом-то никого, чтоб «Скорую» вызвать. Вот и вся активная жизнь. Отактивничался. Ища сочувствия, он шмыгнул носом. Визитер с бесстрастным лицом продолжал ждать. Мутный все-таки. Не угрожает. Не скрежещет зубами. Не взывает к совести. Но в его поведении угадывалась неотвратимость запущенного механизма. – Сапега, что ли, оговорил? – Мазин зябко поежился. – Чтоб с больной головы на здоровую…Хотя какая у меня теперь здоровая?

– Нет.

– Стало быть, Пашка видеонаблюдение втихаря сварганил. Вроде как вышел, а сам за нами следил. Не водилось за ним прежде, чтоб хитрованил!.. Но погоди, если он про «откат» подслушал, тогда зачем же согласился обналичить?!.. Ведь по жизни получилось, что этим сам себя подписал. Глупость какая-то.

– Павел ничего не знал. Я знаю.

В глазах Анхеля мелькнула догадка. Торопясь проверить ее, отчеканил: – Больше скажу. «Откат» – это предлог. Вы с Сапегой сговорились после того, как Игумнов обналичит кредит, деньги выкрасть, да так, чтоб подумали на Павла! «Живые»-то деньги украсть легче. – Да ты!.. – от мазинского испуга не осталось и следа. Навалившись на упертую в пол клюку и привычно выгнув бедро, он рывком поднялся и, перехватив палку, угрожающе навис над визитером. – На кого косишь, понтяра?! Да Пашка мне ближайшим был! Я ему всем, можно сказать!.. Да если б мог предотвратить, веришь, собой бы закрыл! Анхель с удивлением увидел, что замусоленные дотоле глазки наполнились неподдельной обидой. Опомнившись, Мазов медленно, виляя бедром, осел на место. Дотянулся до пачки сигарет на столике, жадно затянулся. – Ловко вывернул, – он прокашлялся. – Вроде всё так, да не так. А если по правде…Поначалу, как деньги обналичили, и впрямь попытались уговорить его два миллиона этих раздербанить, да и разбежаться по России. Один хрен Голутва навис, и ясно было, что завод придется отдавать. Так не жирно ли еще и два лимона «зеленых» ему на подносе подать? Я лично Пашку убеждал – что было, то было. И Сапега тоже. Но – Павел, он упертый. Я, мол, вам не «Вектра». Никаких раздербаниваний». На кредит купим оборудование, и всё пойдет тип-топ. Глаза-то зашорены. А на деле альтернативы не было – либо сдаем завод, либо всех уроют. Вот после этого разговора случился грех – слили мы с Сапегой Голутве свои акции. Хотели хоть чуток «наварить». Задаром, что ли, столько лет завод на себе тянули? Но такого, чтоб два «лимона» на двоих затихарить, а Павла крайним подставить, – этого в мыслях не было. Уж у меня-то, пока он был жив, точно. – Пока был жив?! – Анхель вцепился в последнюю фразу. – А после?

Мазин спохватился:

– Вот репей. Не наседай! Пытали меня уж с этим кредитом-перепытали.

– Как то есть пытали? – не понял Анхель. Взор его непроизвольно начал шарить по телу хозяина, будто выискивая на нем следы пыток.

Мазин усмехнулся горько:

– Вот именно так и пытали, по-взрослому. Полюбуйся, раз любознательный. После этого у меня и инсульт случился.

С вызовом, рывком задрал рубаху. На правом боку багровело пергаментное пятно, – след ожога.