Как умереть легко

Фетисов наконец ощутил его нетерпение. – Чёрт! Всыпят мне за утечку информации, – посетовал он.

– Не всыпят! Сегодня же получите официальный запрос по уголовному делу, – успокоил Заманский.

– Что ж, другому бы отказал, – Фетисов в полоборота повернул экран монитора.

Заявка на кредит поступила в банк спустя неделю после возвращения Плескача из Италии. Кредитное дело было почти полностью оформлено, осуществлены необходимые проверки, осталось провести решение через кредитный комитет, что выглядело формальностью. Но одиннадцатого июня, через два дня после гибели Плескача, Порехин заявку внезапно отозвал.

Это уже было горячо. Заманский ощутил зуд, как всегда, когда вставал на след.

Прямо из кабинета Фетисова он позвонил Лукинову, потребовал бросать все дела и ехать в Региональный банк.

Разъединившись, зашагал по кабинету под удивленным взглядом Фетисова. – Понимаешь, какая штука, Костя, – объяснился Заманский. – Незадолго до смерти Плескач как раз ждал откуда-то миллион долларов. А тут… Или совпадение?!

– Тогда наверняка те самые, – с внезапной уверенностью подтвердил вице-президент. – Видимо, Порехин решил срочно рассчитаться с компаньоном.

– Так они ж год как разошлись, – напомнил Заманский.

– В антикварном деле, бывает, годами расходятся. А уж у них объем выставленного на продажу был немалый.

– Но чтоб на миллион? – усомнился Заманский.

– Что миллион? Наверняка много больше, – Фетисов, удивлённый наивностью следователя, снисходительно улыбнулся. – Я едва не каждую неделю по московским комиссионкам да антикварным салонам мотаюсь. Так вот редкий салон, где до сих пор их общие вещи не расставлены. Проедьте – сами убедитесь. А поройтесь в интернете по сайтам крупных аукционов. Во многих обнаружите. А там любая вещица в сотнях тысяч пляшет.

– Но, если так, должны быть хоть какие-то следы?! Договор между ними! Или хотя бы плохонький акт! – воскликнул Заманский. – А мы все углы перерыли – ни-че-го! Не может же такая сумма – и чтоб нигде не зафиксирована! – Нигде не может! – хладнокровно согласился банкир. – А где-то обязательно! Он склонился над селектором: – Я спущусь в депозитарий. В кабинете мой личный гость. Принесите пока кофе и… да, да, весь набор! Вице-президент, довольный тем, что может отслужить человеку, которому был обязан, вышел с предвкушающей улыбкой. Следом появился дышащий нетерпением Лукинов. У самого Лукинова дела шли неважно. Монотонно, одну за другой, перебирал он кандидатуры из списка и – одну за другой отметал. Просвета не виделось. Находка Заманского обрадовала его необычайно, потому что, во-первых, забрезжила перспектива раскрытия «висяка», и, во-вторых, если восторжествует версия Заманского, то это будет такая пика нелюбимому начальнику… Лукинов аж сладко зажмурился.

Заманский едва успел пересказать Лукинову услышанное от вице-президента, как вернулся сам Фетисов с толстым журналом подмышкой. С видом триумфатора раскрыл его перед следователями. – Вот полюбуйтесь, как я и думал. Банковская ячейка, заложена в прошлом году. Условия вскрытия – совместно Порехин и Плескач. Ячейка узенькая. Деньги не уместятся, – он почти вплотную сблизил два пальца. – А вот ценный документ припрятать – лучше не бывает. Полагаю, это то, что вы ищете. – А один без другого может вынуть? – быстро среагировал Заманский. – Такая оговорка есть, – подтвердил Фетисов. – По истечении трёх лет, если до того ни один не потребовал досрочного расторжения. Лукинов напрягся, соображая. – Это значит, – со скрытым торжеством разъяснил ему Заманский. – Что, поскольку Плескач умер, через пару лет Порехин вынет втихаря документы, уничтожит и концов не останется. Будто и не было долга. Лукинов жадной рукой потянулся к журналу. Фетисов, дотоле доброжелательный, построжел. – Сначала – прошу предъявить официальное постановление по уголовному делу, – напомнил он.

Заманский согласно кивнул, придержал горящего нетерпением приятеля: – Ну, что? Вернёмся в прокуратуру? Оформишь честь по чести, изымем содержимое ячейки и назавтра вызовем Порехина? – Ещё чего? Время терять, – с негодованием отмёл предложение Лукинов. Он только что не перебирал каблуками. – Прямо в магазине тёпленьким возьмём, чтоб не успел очухаться. А бумаги от нас и так не уйдут.

13

За час до закрытия магазина Петюня Порехин в вечной фланельке, облокотившись на перила крыльца, выглядывал переулок. Только привычного хищнического азарта ни в позе, ни во взгляде Заманский не заметил. Напротив, малиновый румянец полинял, да и сами наливные щечки одрябли, будто прихваченные внезапным морозцем. Глубокая, как ров, морщина прорезала гладкий, безмятежный лоб. Всего за несколько дней моложавый Петюня резко сдал. Тяжкая дума грызла изнутри преуспевающего антиквара.

– А, господа следователи, – вяло поприветствовал он подошедших. – Наслышан, Виктор Григорьевич, как вы измышлённое самоубийство вскрыли. Это вы ловкий молодец.

– Надо поговорить,  – З аманский, безразличный к лести, жестом предложил зайти в магазин. Не спрашивая, прикрыл дверь, перевернул табличку надписью «закрыто» наружу, заглянул в подсобку, убеждаясь, что пуста. Лукинов с той же целью прошёлся по торговому залу. Порехин, примостившись на поручне плетёного кресла-каталки, безучастно наблюдал за суетящимися следователями. – Вы уж лучше прямо говорите, с чем пришли. Может, и так подскажу, – предложил он.

– Мы из банка…Оказывается, меж вами и Плескачом большие деньги оставались, – Заманский решил сократить дистанцию допроса.

Порехин прикрыл глаза.

– И документы по депозитарию тоже видели! – напористо добил его Лукинов.

– Вскрыли, что ли?

– Пока нет. Но вскроем.

– Что ж тогда воду в ступе толочь? – Петюня усмехнулся. – У нас с Осичем, когда разбегались, порядка семи миллионов баксов общака оставалось. За год на миллион распродали. Я свою долю в офшор забрасывал, Осич – в новьё вкладывался. Оставалось на круг где-то по три «лимона». После Италии Осич предложил отдать ему разом «лимон», а остальное тогда – моё. Дураком надо быть, чтоб не согласиться. Под это и кредит оформлял.

– Но не оформил.

– Так Осич к верхним людям ушел. «Лимон» после этого стал ни к чему.

– Но ты и про остальные деньги не обмолвился . Решил «заиграть»?! – рубанул Лукинов.

Похоже, угодил в точку, – Петюня запунцовел.

– Скажу, что нет, – кто поверит? – процедил он. – Получается, хотел. – Почему ж сам Зиновий никому об этих деньгах не рассказывал? – спросил Заманский.

– А с какого перепугу? Меньше болтаешь, меньше внимания привлечёшь. Товар, считай, – неучтёнка.

– Кто-то, кроме вас двоих, об этой договорённости знал? – поднажал Заманский.

– Н-нет! – Заманскому почудилось, что Петюня споткнулся. Но в следующее мгновение голос Порехина окреп. – Кто ж о таких вещах говорит! Это между двумя. Потому и акт составили в одном экземпляре и – в ячейку. С одной стороны, – чтоб без обмана. Ну, и третий не доберётся.

– И ещё удобство, – ехидно продолжил за него Лукинов. – Если один вдруг в мёртвых окажется, другому всё достанется! – Вот вы с какого боку подбираетесь, – не слишком удивился Порехин. – Так сразу и понял. Только тут вы промазали. Я всю неделю на выставке антиквариата в Доме художников на Крымском валу от и до провёл. У нас там стенд был. С утра до вечера на глазах. Да и по вечерам, считай, до ночи на людях. В Тулу вернулся к похоронам. Так что заворачивайте свой подкоп в другое место…Да впрочем, чего вам на слово? Сейчас визиток насобираю, – захотите, поспрашайте. Он вышел в подсобку. Заманский обескураженно закрутил лобастой головой, – надёжная, казалось, ниточка оборвалась. Лукинов, сам огорчённый, сочувствующе потрепал его по плечу. – Что ж, Григорьич, ты всё, что наметил, сделал. Даже деньги, в которые никто не верил, нашёл. А то, что денежки эти оказались с убийством не связанные, так на то и версии, чтоб не все верные были, – как умел, утешил он. – Будем считать, что эту тему до донышка вычерпали.

С пачкой визиток вернулся Порехин, передал их Заманскому. Сокрушенно скривился:

– Мне, Виктор Григорьевич, без убийства позору хватит. На всю Тулу ославлюсь. Да что Тула? Вся антикварная Россия не спустит. В нашем деле многое на добром слове держится. А я, выходит, жлобом обернулся. Резко затрезвонил мобильник в кармане Лукинова.

– Куличенок звонит! – определился следователь. – Как чувствует, если где прокол… Слушаю, Геннадий Иванович. Через десяток секунд выражение досады на его лице сменилось нетерпением и азартом. – Понял, понял. Буду немедленно… – Лукинов отсоединился. Зачем-то показал отключенный мобильник Заманскому. – Вот ведь какое дело. Пришла установка на Валентину Матюхину – ту, что уборщицей в салоне. Уборщица-то эта, оказывается, с высшим образованием. И самое интересное: знаешь, какое у неё основное место работы? – он выдержал интригующую паузу. – Лаборанткой в химлаборатории политеха!…Если фосфор не оттуда, можете меня самого травануть. Из груди Порехина вырвался тоскливый, звериный стон.

– Говори! – мгновенно насел Заманский. – Что так напугало? Порехин слегка пришел в себя.

– Лёвка, похоже, доигрался! – объяснился он. – Он же за неё хлопотал, чтоб взять в магазин на подработку. Вот и схлопотал. Если и впрямь она Осича траванула, получается, Лёвка собственному отцу подсуропил. – А могла? – впился в него Лукинов. Но Порехин уже окончательно оправился.

– Могла-не могла, не знаю. Напраслину возводить не стану, – хмуро отрезал он. – Только я сразу был против, чтоб её брать. Чернавку эту грёбаную – любой подтвердит – на дух не переносил! Вроде, не урод девка. Но вечно смурная, будто монашка. Не люблю угрюмых. Смешливые, они всегда понятней. Даже если подлец с веселинкой, так и то лучше. Хоть сразу виден. А эта! Зайдет в магазин и – брр делается… – он передернул плечами. – Когда Зиновий её с собой забрал, – такое облегчение испытал!

Он намекающе подошёл к входной двери. Дождался, пока следом поднимутся визитёры.

– Кстати, насчёт Лёвки, чтоб знали. Деньги эти, отцову долю, – верну по-честному. До копья! – с силой заверил он на прощанье.

Вечером Заманский подробно, не раскрывая причины интереса, порасспрашивал у Лёвушки о Валентине Матюхиной. Откуда взялась? С чего решил похлопотать за неё?

Оказалось, Матюхина бывшая Лёвушкина однокурсница. – Амур, поди? Лёвушка так искренне удивился, что необходимость копать в этом направлении отпала. – Какой там амур? Несчастная, в сущности, девчонка, – объяснился он. – Из тех, что рождены для материнства, но чаще остаются незамужними. И не сказать, чтоб с изъяном. Лицо-то, хоть мужиковатое, но правильное. Только вот неулыбчивая, нелюдимая. Однокурсников сторонилась. Ну, и её, правда сказать, обходили. И вдруг на втором курсе забеременела, родила. Весь курс отпал. Но от кого, так и не дознались. Молчунья. Задалась целью ВУЗ закончить, а с ребёнком на руках куда? Отвезла его к родителям, под Узловую. А сама заметалась в поисках заработка. Каждую заработанную денежку в клювик и – малышу. Понятно, все старались ей пособить с халтурой. Папа с дядей Петей, тогдашним компаньоном, как раз подбирали уборщицу в магазин. Я попросил за неё. Подошла. Аккуратная, честная, не нытик. Платили прилично. Прижилась. Когда папа с дядей Петей разошлись по бизнесу, папа взял её к себе. Больше, чтоб не бросать. В салоне и так всегда вылизано было.

– А где у неё основное место работы? – как бы невзначай спросил Заманский.

– Н-не помню, – Лёвушка напрягся. – Где-то, говорили, в политехе. А вот где? Если хотите, позвоню нашим. Может, кто в курсе? – Могла она отца отравить? Лёвушка аж язык прикусил. – Как это?.. Да и зачем? Ей же папа, считай, ни за что по пятьсот баксов платил. Это вроде как сук под собой рубить. Заманский озадаченно закивал: в самом деле – зачем?

14

На следующее утро сразу две опергруппы параллельно выехали на тульскую квартиру, неподалёку от Политехнического университета, где Валентина Матюхина снимала комнату, и в деревню Высокуши под Узловой, по адресу её родителей. На съёмной квартире в Туле Матюхину не застали. Не оказалось её и на работе. Как выяснилось, сразу после похорон Плескача Матюхина взяла отпуск за свой счёт и уехала. Более удачливой оказалась группа, выехавшая в район Узловой. Самой Валентины в деревне Высокуши, где проживали родители и сынишка, не оказалось, – с утра уехала на станцию, в аптеку, за лекарством.

Мать Валентины утверждала, что в ночь с восьмого на девятое июня дочка гостила у них, спала в комнате вместе с ребёнком. И только под утро, после внезапного ночного звонка на мобильный телефон, сказала: «Там что-то случилось», – и выехала на первой электричке в Тулу. Водитель рейсового автобуса на Узловую, проезжающего через Высокуши, подтвердил, что Валентина Матюхина действительно изредка ездила на его автобусе до станции. Но никогда этого не было на первом, пятичасовом рейсе.

Следовательно, если Матюхина, как утверждала мать, в самом деле выехала в Тулу рано утром, то должна была воспользоваться услугами кого-то из деревенских шофёров. Чаще всего подвозил её Иван Бакушев, бывший одноклассник по сельской школе. Он и впрямь, как оказалось, подвёз старую приятельницу до станции. Но было это не девятого утром, а накануне, восьмого, в четыре вечера.

Самое же главное, – мать, не посвященная в планы Валентины, упорно настаивала на показаниях, о которых, похоже, с дочерью сговорились заранее. Зато, стремясь уверить полицейских в полной своей откровенности, в подробностях рассказывала о вещах, как ей казалось, для дочери благоприятных. О болезненном внуке, которому нужны деньги на дорогостоящие лекарства. О том, какая чудная мать её дочь, всякую копейку несшая родителям для внука. Даже обновку на себя не купит, чтоб не тратиться. Старьё донашивает. Она охотно показала одежду и вещи, что дочь держала у родителей. На обшлаге рукава махеровой кофты и на подкладке дамской сумки обнаружили следы белого фосфора.

Через полчаса участковый остановил рейсовый автобус, в котором возвращалась со станции Валентина Матюхина, и, пересадив в полицейскую машину, повёз в Тулу, в следственный комитет.

За это время Лукинов успел побывать в лаборатории. Сослуживцы относительно происхождения обнаруженного у Матюхиной фосфора ничего существенного не пояснили. На официальные вопросы отвечали уклончиво. Но в разговорах «не под запись» намекнули, что в сущности лаборант при известной ловкости имеет доступ к любому из реактивов. Даже к тому, с которым не работает. Когда Лукинов вернулся в следственный комитет, доставленная Матюхина уже дожидалась его в коридоре. В состоянии озлобленном.

Валентину ввели в кабинет. – Вы что вытворяете?! – закричала она с порога низким голосом. – Я ж неделю назад с вами вместе в салоне виделась. Чего тогда не допросили? А теперь нате – втемяшилось. Аж машину за сто километров сгонять не пожалели. У меня сын больной. Мне денно и нощно думать надо, как на ноги его поднять! Даже лекарства завезти не дали. Сейчас, наверное, бегает, – куда мамка подевалась.

– Присаживайся, Мать-Тереза, – любезно перебил её следователь. – Да я у вас уж два часа в машине просидела и час под дверью сижу, – огрызнулась Матюхина.

– Пока не сидишь. Но сядешь! И – накрепко! – пообщал Лукинов. – И чем дальше будешь завираться, тем глубже!.. Так что не будем терять времени, – кайся, – разрешил он милостиво.

Матюхина возмутилась: – Гляньте, какой поп выискался! Не в чем мне перед вами каяться. – А вот и проверим, – из папки с уголовным делом Лукинов вытянул верхний лист. Пробежал глазами. – В комнате, где живешь у родителей, на обшлаге твоей кофты обнаружен белый фосфор. Откуда? В лице Валентины промелькнуло тревожное выражение. Но впрочем она достаточно уверенно объяснилась: следы, несомненно, из лаборатории. Реактивы хранятся в запертых спецшкафах. Хотя сама с белым фосфором не работает, но могло случайно попасть при общении с коллегами. Неужто не понятно?

– Как не понять? – закивал следователь. – Пришла на работу. Надела халат и пошла по лаборатории гулять. А там порошок горстями рассыпают. Бывает.

Матюхина, распознав насмешку, набычилась.

– Могу вовсе не говорить. – Могла бы, – кротко согласился Лукинов. – А вот про другое сказать придётся. Каким образом тот же фосфор оказался у тебя на подкладке дамской сумки. Или с сумой по лаборатории пошла?!

– Какой сумки? – сбилась подозреваемая.

– Той самой, что в шкафу на третьей полке! – Лукинов обежал стол, уселся с другой стороны вплотную к подозреваемой. От благодушия его не осталось и следа. – Ты ведь с ней ездила восьмого июня в Тулу!

– Это… после звонка Лёвушки?

– Не после. А на самом деле – накануне. Так с ней?..Твоя мать подтвердила, что с ней, – сообщил он, не давая заново завраться.

– Ну, может…

– А на чём, кстати, ехала?

– Я уж говорила, – утром на рейсовом, – неуверенно произнесла Матюхина.

– Это как же ты так ловко обернулась, если Ванька Бакушев тебя накануне, восьмого, в четыре вечера на станцию отвозил? А назад ни он, ни рейсовый не забирал… Или врут, стервецы?

Матюхина смотрела на следователя расширенными глазами, провела языком по губам, слизнув остатки помады.

– На самом деле, когда Лев Плескач тебе звонил, ты уже была в Туле, – участливо подсказал следователь. – Так? Нет? Матюхина заколебалась. – Так – не так. Вам-то какая разница? – буркнула она. – И чего вам этот фосфор дался? Ну, допустим, взяла немного. Признаю. Что с того? Нате-судите. Она сорвалась на крик. Лукинов не обрывал. Матюхина бурлила, негодовала, он благосклонно кивал головой. Давая подозреваемой выплеснуться. Раскрыл уголовное дело и углубился в него. Через пятнадцать минут выкрики сделались беспорядочными.

Умудрённый следователь понял, что подозреваемая выдохлась.

– Ну так как, готова покаяться? – напомнил он.

– Вы вообще хоть что-то слушали?! – обиделась Валентина. – Я уж вам призналась, что взяла на работе немножко порошка. Для чего? Хотела фейерверк ребёнку смастерить. Устраивает?

– Буде Ваньку валять! – Лукинов, дотоле благодушный, пристукнул по столу. – От белого фосфора погиб Зиновий Плескач. – Так спичками отравился! – напомнила Матюхина. – Не спичками, а порошком из твоей лаборатории! И не отравился, а был отравлен. Как говорится, – почувствуйте разницу… А то ты не знала! Жестом пастыря с амвона Лукинов ткнул в пол, будто огненным перстом прожигал грешнице дорогу в преисподнюю. Матюхина помертвела. – Может, ошиблись? – прохрипела она. Лукинов хмыкнул: – Понимаем-с. Была уверена, что не догадаемся. Ан догадались. Потому на всё, что ты тут наговорила, – наплевать и забыть. Рассказывай, как отравила своего работодателя. Матюхина обхватила голову руками, всхлипнула тихонько, и, будто первая капля вызвала ливень, зарыдала в голос – басом. – Достоверно играешь, – уважительно подметил Лукинов. Дождался, когда всхлипы сделались глуше. – А теперь давай облегчимся по пунктам: когда на самом деле приехала в Тулу, под каким предлогом пришла в салон, как подмешала, как отравила. – Господи! Да зачем же мне его травить-то было?! – А вот это ты и расскажи. Чтоб и я, и все остальные поняли. – Додумались, в чём обвинить. Только и дел у меня – людей травить, – сорвалась Матюхина. – Не на кого свалить, так нашли побеззащитней. Думаете, прокуроров на вас нет? Следователь расхохотался. Слёзы на лице подозреваемой высохли. Глаза потухли, отчего лицо сделалось угрюмым. – Не стану я вам ничего говорить, – объявила она. – Вообще не стану. Думайте что хотите. Она сгорбилась, уткнулась взглядом в пол. Как ни бился Лукинов, как ни подступался с неопровержимыми уликами, упрямая женщина так и не произнесла больше ни слова, и просидела в той же безысходной позе, не реагируя ни на угрозы, ни на уговоры. В конце дня Матюхина была арестована.

15

На следующий день в следственном изоляторе подозреваемую передопросил сам Куличенок. И к вечеру вернулся с признанием. Показания подозреваемой состояли из трёх предложений: признаю, что отравила. Сделала это из личных неприязненных побуждений. Как мать малолетнего ребёнка прошу о снисхождении. Заманский, просмотрев куцый протокол, пренебрежительно откинул его в сторону: – Узнаю лаконичный стиль товарища Куличенка.

– Да. Не густо, – согласился Лукинов. – Но не всё сразу, – раскрутим потихоньку. Хотя она и без признания вся в уликах. Не понятно, правда, почему убила. Отправим, конечно, на психиатрическую экспертизу, но… ищи то, что хотят скрыть. Насчет ребёнка, что поднимает изо всех сил, – правда. Пацан слабенький. Я побывал в поликлинике. У мальчишки открылся туберкулёз. Нужны витамины, лекарства, прочая дорогостоящая бодяга. А кардинально – надо срочно на полгодика везти в горный санаторий. Это вообще запредельный для них порядок цифр. А мать она оглашенная. Фанатичка. Такая, если заинтересовать, на всё пойдёт.

Лукинов не договорил, но Заманский услышал. Если в действиях Матюхиной не обнаружится прямой мотив, то основной становится версия заказного убийства. А стало быть, вновь на первый план выходит Лёвушка Плескач. Уже в качестве заказчика. Потому что для Лукинова и любого другого на его месте именно Плескач-младший выглядел идеальным организатором преступления.

– Куличенок настаивает на прежней версии, – об убийстве Плескача сыном, – подтвердил худшие его опасения Лукинов. – Только теперь чужими руками.

– О Лёвушке думать забудь! – энергично отмёл предположение Заманский.

Лукинов смолчал, – позой напоминая, кто первым заподозрил младшего Плескача.

– Потому и не хочу больше лажануться! И тебе не дам, – страстно, но неубедительно объяснился Заманский.

– Вера в человека – это хорошо. Это звонко, – оценил горячность товарища Лукинов. – Мне и самому парнишка показался симпатичен. Но мы следаки. И если отвлечься от симпатий и допустить, что Плескач – младший – не робкий Лёвушка, каким хочет казаться, а тайный волчара, то всё сходится. Исполнитель – бывшая однокурсница из химлаборатории, которую когда-то сам внедрил и которая явно нуждается…Да и повод налицо.

– Что ещё за повод?! Куличенок чего-нибудь нафантазировал? – огрызнулся Заманский, больше всего опасаясь, как бы дотошный Лукинов не прознал про ссору отца и сына. И – будто накаркал.

Оказалось, энергичный Лукинов заново передопросил всех арендаторов с восьмого этажа. И – кто ищет, тот обрящет – обнаружил ранее не опрошенного соседа, вернувшегося из отпуска. – Так вот, – Лукинов со значением побарабанил пальчиками по обложке уголовного дела. – Восьмого утром человечек этот проходил по коридору мимо салона Плескачей. Дверь у них сейфовая – сам видел. Обычно наглухо заперта, а тут кто-то не додавил и – осталась приоткрытой. – Ну?! – Он слышал возбуждённые голоса отца и сына. С его слов, Зиновий истошно кричал, как человек, выведенный из себя. Грозил, что лишит наследства. – А что сын? – Это он не разобрал. Огрызался глухо. Но главное-то он расслышал! – Мало ли какой отец сыну в сердцах не грозит! – вяло возразил Заманский. – Может, и так. Только Лев Плескач об этой ссоре не упомянул. А разговор-то всё переворачивает. Тут не просто мотив – чистый огурчик! В общем, Куличенок настаивает на аресте Льва Плескача как организатора убийства. Он убежден, что в СИЗО додавит его очными ставками и расколет обоих – и убийцу, и заказчика. – Этот, да. Этот расколет, – неприязненно процедил Заманский. – Этот, если надо, кролика расколет, что тот по пьянке медведя удавил. А ты сам?! Неужто поверил? – Знаешь, Григорьич, – Лукинов виновато вздохнул, – похоже, в этот раз Куличенок прав. Всё на младшем Плескаче сходится. Это Заманский и сам видел. – К тому же, если я не выполню указание начальника следствия, Куличенок заберёт дело к своему производству и арестует сам. Честно говоря, только и ищет повод лавры на себя перетянуть. Тем более, когда осталось, считай, дырку для ордена просверлить. Не каждый раз такое звонкое убийство раскрыть удаётся. Представляешь, какой общественный резонанс? Еврей-сын коварно убивает еврея-отца из-за мошны. По нынешним временам, – в самый цвет. Он зло сцыкнул.

Заманскому сделалось скверно. Зная цепкость Лукинова, можно было не сомневаться, что дело вскоре обрастёт множеством косвенных улик против младшего Плескача. И если даже сомнение поселится в Лукинове, то это чувство неведомо его начальнику. Лукинов прав: шанс раскрутить резонансное дело Куличенок не упустит, а значит, из этой паутины Лёвушке выбраться не удастся. И всё это случилось усилиями самого Заманского. Мало того, что он не оказался рядом с другом, нуждавшимся в его помощи, и друг погиб. Так после его гибели прилетел за тысячи километров, не пожалев времени и денег, – и для чего? Получается, чтоб безвинно засадить в тюрьму его любимого сына. Вот уж удружил, так удружил. – Дай мне пару дней, – попросил Заманский.

Лукинов нахмурился.

– Ты моей интуиции ещё веришь? Так вот, Лёвушка к убийству отца не причастен! На лице Лукинова появилась кислая мина. – Хотя бы день!.. Лукинов безнадёжно вздохнул. – Что ж, – нехотя согласился он. – Впереди выходные. Смоюсь втихаря на фазенду. Хотя, конечно, после наполучаю полной мерой…. Если что, вот мой резервный телефон. На твой звонок отвечу. Заманский неловко улыбнулся. Улыбка эта Лукинову решительно не понравилась. – Имей в виду, если подозреваемый сбежит, меня уволят, – скупо напомнил он. Заманский, подхватив барсетку, заспешил к выходу. – Я на Узловую, – бросил он на ходу. Его нагнал унылый голос Лукинова. – Когда меня вызвездят с работы, приеду к тебе в Израиль, – трудоустроишь евреем.

Заманский с притворной бодростью взметнул кулак.

…Он едва успел отпрыгнуть в сторону. Дверь распахнулась от сильного толчка снаружи. В проёме, тяжело дыша, опиралась на деревянную клюку костистая женщина лет пятидесяти с морщинистым скуластым лицом. Мокрая косынка сползла с головы и едва держалась на плече старенького пальто. Но женщина этого не замечала.

– Кто здесь?… Мне к следователю надо, – низким прерывающимся голосом объявила она. Блуждающим взглядом оглядела обоих мужчин. Определила в Лукинове, сидящем за столом, главного. – Валька, она что, впрямь?..Позвонили, будто в тюрьме…

Следователи переглянулись: нетрудно было догадаться, что перед ними стояла мать Валентины Матюхиной.

– Надо же. А я как раз к вам собирался, – обрадованный Заманский подхватил стул, усадил на него потрясённую женщину.

Та неловко, опираясь на клюку, сползла на сидение: – Так за что?!

Лукинов заглянул в бамаги. – Вы Анна Геннадьевна Матюхина? – уточнил он. – Давай уж: Нюра, – поправила визитёрша. – Всю жизнь в Нюрах прожила, обвыклась. – Ваша дочь арестована за убийство антиквара Зиновия Плескача.

– Как это за убийство?.. – губастый Нюрин рот в поисках глотка воздуха широко раскрылся, глаза налились кровью. – Вы что ж это: если власть, так всё можно? Управы уж нет? У девки дитё больное в доме, без мамки не засыпает, а вы её, безвинную… Списать, что ль, больше не на кого?! Да я по всем прокурорам пройду!..

– Ваша дочь сама призналась в убийстве, – Лукинов положил на стол протокол допроса подозреваемого. Перевернув, отчеркнул пальцем строчки признания.

Нюра непонимающе посмотрела на следователя, прищурившись, склонилась над текстом. Тяжко разогнулась. – Без очков я…Ой, дурища девка! Ой, дурища! – запричитала она. – Головой в омут!… Или, може, пытали?

Лукинов хладнокровно заверил, что ни пыток, ни насилия не было.

– Тогда чего ж на себя наговорила? Нюра посребла голову. – Валька не убивала, – объявила она решительно. – Это всё наша карельская порода. Можете мне поверить. Лукинов усмехнулся. – Какая ж вам вера, если вы, чтоб дочь выгородить, соврали, будто она ночевала у вас, когда на самом деле она была в Туле? – Так я разе про убийство соврала? Кто ж тогда такое мог подумать?..Это всё из-за пачкуна.