Лавка старинных диковин (сборник)

– Он птенчик, крохотный такой птенчик.

– Чепуха, – отрезала Мэг, закрывая тему раз и навсегда.

Помню, я рассказала сон еще кому-то, кажется, ученому – тучному дядьке с широким унылым лицом и редеющей седой шевелюрой.

– Нет, милая, – ответил он, – власти бы не позволили подобный эксперимент. Никто в здравом уме на него не решится. Такая черепная коробка, как у ребенка из твоего сна, не вместит мозг с аналитической функцией. Для мелкого животного еще куда ни шло, но не для человека. Это всего лишь сон, Лина. Никакого братика не существует.

Хотелось спросить, большие ли мозги нужны человеку для счастья, но солидный вид ученого меня отпугнул.

Река расширялась, по бокам темнел пологий берег. Солнце почти скрылось за горизонтом, становилось прохладно.

Наверное, я обмолвилась про счастье, ибо во сне зазвучал мужской голос:

– Счастье – это еще не все. Людям нужно умение приспосабливаться к переменам, творящимся в мире. Наши ученые разрабатывают несколько альтернативных вариантов человеческой расы. И тут нельзя ошибиться с выбором, иначе мы окажемся в эволюционном тупике. Когда мир рушится, никто не станет тратить силы на заведомо провальные эксперименты вроде твоего братика с крылышками.

– Лучше создавать людей-рыб?

– Пару лет назад считалось, что да. Океаны занимают семь десятых площади Земли. Гигантское и практически неосвоенное пространство. Плюс, в отличие от далеких планет, вполне пригодное для жизни.

– Где же тогда другие русалки?

Ученый пожал плечами:

– Где-то, наверное, есть. Подводный эксперимент приостановили несколько лет назад, отозвали финансирование. Власти решили, что новый вид не отвечает нужным параметрам. Видишь ли, жить в океане чересчур просто. Ни забот, ни хлопот, только плавай себе, лови рыбу, нет нужды работать на благо цивилизации. Слишком попахивает романтическим идеализмом. Не удивлюсь, если тебя создали в числе последних. С точки зрения будущего человечества перспективы у вас, русалок, в лучшем случае мизерные.

Я чувствовала, что он заблуждается, но не нашла чем возразить.

Вдруг в ушах раздался другой, очень знакомый голос:

– В принципе вполне возможно, но лишь при условии выхода нанотехнологий на более высокий уровень.

Говорил мистер Слейтер, учитель естествознания в школе Пайни-Бьюта. Он бредил нанотехнологиями, миниатюризацией и страстно мечтал вывести мини-расу. Габариты моего братика пришлись бы ему по вкусу.

– Главное, уменьшая количество, не потерять в качестве, – частенько объяснял он классу. – Только представьте масштаб выгоды! Вместе с ростом сократятся и потребности, тогда земных ресурсов хватит на века. Замысел предельно прост. Берем нанофабрику, производящую точную копию себя самой. Настраиваем систему так, чтобы каждое новое поколение размерами уступало предыдущему. Подключаем знания о геноме человека и получаем фабрику по производству мини-людей! А там рукой подать до микроминиатюризации. Теоретически никаких ограничений, кроме разве что размера белковой молекулы или даже атома.

– Но разве мини-человек сможет уберечься от опасности? – спросил кто-то.

Учитель пожал плечами:

– Насекомые же справляются, и куда успешней нас, а бактерии и вовсе совершенство.

– Но не бактерии творят историю! – возразили ему.

– Бактерии сами себе история! – взвился Слейтер. – Зачем им ее творить?

Конечно, он был чокнутым. И, увы, единственным естественником в Пайни-Бьюте.

За безмятежным плаванием и грезами я не сразу заметила, что река мельчает. Может, во сне меня вынесло к притоку? Берега тоже мелели. Вскоре глубина сделалась не больше фута, и вода все убывала. И вот я уже барахтаюсь в тине. На середине реки вода еще оставалась, но плыть было невозможно.

Я упорно двигалась вперед, извиваясь и подпрыгивая на хвосте. Дальше по реке показались острова с растущими кое-где деревьями. На одном островке виднелась блестящая точка. Я всматривалась и так и этак, но разглядеть не могла. А вдруг бандиты? Нет, вряд ли. Островок совсем крохотный.

Собравшись с духом, я решила разведать что и как и снова запрыгала по илу.

В глаза первым делом бросилось поваленное дерево, а под ним нечто блестящее и металлическое. Так я познакомилась с пауком. Его туловище размером со спущенный футбольный мяч сияло и переливалось на солнце. Из туловища торчали три-четыре пары металлических ног и глазные стебельки, увенчанные блестящими черными бусинками.

– Здравствуйте, господин паук, – поздоровалась я.

Глазные стебельки задергались.

– По виду вы обычная человеческая особь, – произнес паук, – только с хвостом и жабрами. Судя по половым признакам, особь женская, хвост же появился в результате генной модификации. Верно?

– Да, господин паук.

У нас завязалась беседа. Мне льстило, что паук говорит со мной не как с ребенком, а на равных, как одно разумное существо с другим.

– Что с вами стряслось, господин паук?

– Перебирался через реку, началась гроза, вот я и решил переждать на острове под деревом. К несчастью, в ствол ударила молния, и он обрушился прямо на меня. Вот уже сутки не могу сдвинуться с места. Вдобавок повреждена конечность. Она, конечно, срастется, когда я выберусь, но пока имеем что имеем.

– Позвольте вам помочь, – предложила я и, поднапрягшись, сумела чуть приподнять ствол и освободить пленника. – А теперь разрешите переправить вас на берег.

– Крайне любезно с вашей стороны, – откликнулся паук. – Ниже по реке у меня встреча с моим другом солнцеедом, а сломанная конечность…

– Ни слова больше, мне совсем не трудно, – перебила я. – Вдвоем веселее, и местность вы знаете. – Помявшись, я добавила: – Вы не слишком похожи на человека, господин паук.

– Не все люди созданы по образу и подобию homo sapiens. Я представляю новое поколение по-человечески думающих и чувствующих машин. Надеюсь, вы понимаете, как важна эмоциональная сторона, ибо как думать без чувств? Да и зачем?

– Получается, вы умеете думать и чувствовать?

– Да, причем самостоятельно. Раньше за подобных мне думали в центре управления, но с развитием миниатюризации эта надобность отпала.

– Так хотели ваши создатели?

– Сомневаюсь. Впрочем, не важно. Мало ли кто чего от меня хотел. Главное, я сам себя вполне устраиваю.

Мы двинулись вниз по реке. Паук указал место назначения – живописную полянку с растущими у воды кипарисами.

– Солнцеед может явиться в любой момент. Вчера при снилось, значит так и будет.

– Это что же, солнцеед вам пригрезился? И так можно обрести друга? – не поверила я.

– Самый надежный способ. Вам, Лина, сны, похоже, в новинку?

– Однажды приснился братик, маленький птенчик. Он пообещал, что мы скоро увидимся.

– Это случится, не сомневайтесь.

– Думаете, он существует?

– Я его не встречал, но если он вам приснился, значит существует наверняка. – Помолчав, он добавил: – Сами понимаете, настало время перемен.

Должно быть, я задремала.

– Это мой друг солнцеед, образец фотосинтетического человека, homo syntheticus, – прозвучали слова паука.

Я открыла глаза. Ростом пять футов, солнцеед смахивал на человека лишь издали. Его туловище, казалось, сплошь состояло из лиан и тыкв-горлянок; голову венчали блеклые побеги.

– Через них он поглощает солнечный свет, – пояснил Паук, – и перерабатывает его во все необходимое для жизни. Солнцеед не разговаривает, но может издавать некоторые звуки. Вот эти, например, означают, что вы ему нравитесь.

– Взаимно, – кивнула я.

На теле солнцееда в какой-то бессвязной последовательности загорались и гасли огоньки.

Паук словно прочел мои мысли.

– Да, он передает информацию световыми сигналами. Не азбукой Морзе. Этот язык мне пока не удалось расшифровать, да и нужды особой нет. Солнцеед вполне понятно говорит со мной во сне.

Паук рассказал, что питается солнцеед солнечным светом и дождем и начисто лишен аппетита в привычном смысле слова. Вся его еда на вкус одинакова, что неудивительно при такой диете. То же и с сексуальными потребностями, поскольку он саморазмножающийся.

– И много таких, как он? – спросила я.

– Солнцеед творит себе подобных почкованием, но официальное производство давно приостановлено. Власти сочли homo syntheticus чересчур инертным. Правильно, ему ведь не нужно зарабатывать на жизнь, а новому человеку такое не пристало.

– Но солнцееда не уничтожили!

– Его вышвырнули как отработанный материал. Посчитали мертвым и бросили на кучу мусора. Однако не так-то просто убить растение. Вдобавок зима выдалась теплая, с дождями, и солнцеед оправился. Я встретил его на городской свалке и привел сюда. Теперь он цветет и пахнет.

– Очень благородно с вашей стороны, господин паук.

– Люди нового образца должны помогать друг другу. Солнцеед обрел место в жизни и призвание.

– И в чем оно заключается?

– В духовной эволюции, кажется. Его плотские радости, если таковые вообще имеются, сведены к минимуму, что дает простор для любви и тяги к прекрасному.

– По мне, просто идеал человека, – сказала я.

– Но он вовсе не человек. Внешность здесь обманчива, это лишь дань антропоморфному сентиментализму его создателей. По сути, солнцеед самый диковинный из нас. Он не подчиняется желаниям в силу отсутствия таковых, не страдает вкусовыми пристрастиями, питаясь исключительно светом, а саморазмножение исключает тягу к сексу. Вдобавок солнцеед не обладает эстетическим чувством ввиду неспособности творить материальные объекты. Не можешь сотворить объект – значит не можешь вникнуть в его суть и полюбить.

– Что же тогда он любит?

– Мне кажется, его разум освобожден для мыслей высокоморального, этического и эстетического плана. Солнцеед любит саму игру жизни, обладая достаточной чувственностью, чтобы оценить вечное торжество этого процесса. В отличие от настоящих людей, эта игра для него не оканчивается смертью, ибо он во всех отношениях бессмертен, творя растения, которые суть продолжение его самого. Из человеческого в нем только любовь к игре. И эта игра сейчас требует, чтобы ты, русалочка, отправилась к морю и нашла своего суженого.

– Я и сама не прочь. А как же вы, господин паук?

– Во мне тоже мало человеческого. Мой организм принимает пищу, но не наслаждается ею. Половое влечение присутствует лишь в слабой форме, не даруя удовольствия от процесса. Металлическая и механическая природа моего тела отлучила меня от плотских тягот и утех.

Вскоре паук и солнцеед ушли, оставив меня в одиночестве.

Размышляя о словах паука, я все явственней понимала, что вступаю в пору чудес. Старые, отжившие свое формы жизни уступали место новым, вроде меня.

Я барахталась на мелководье, помогая себе хвостом, и вскоре выбилась из сил. Вокруг плавали нечистоты – верный признак близости человеческого жилища.

Захотелось передохнуть, подремать. Я закрыла глаза и увидела сон.

Снова снился братик.

– Сестричка, – чирикнул он, – прости, что являюсь только в грезах, по-другому пока не выходит, но я стараюсь, учусь. Тяжеловато, конечно. Удильщик снов говорит, что я самородок, поэтому надо учиться. Сестричка, берегись: впереди тебя подстерегают беды и преграды. Надеюсь упросить удильщика, чтобы помог тебе.

– Какие беды? Что за преграды? Кто такой удильщик снов?

Помедлив, братик произнес:

– Мне этого не объяснить, сестричка, но чем смогу, помогу. Главное, так и плыви, не сворачивай, а помощь придет.

Тут я проснулась, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни.

Я снова пробиралась вниз по реке, когда вдруг послышался громкий плеск и чей-то рассерженный голос. Нырнуть и спрятаться не удалось – слишком мелко. Ко мне на полном скаку приближался всадник, но, приглядевшись, я увидела, что человеческая голова растет прямо из конской шеи. Широкоскулое, заросшее щетиной лицо пылало злобой и мрачной одержимостью.

Решив, что это замаскированный под чудовище бандит, я закричала в отчаянии:

– Убирайся прочь, негодяй!

Человек-конь застыл на месте:

– Сейчас задам тебе за «негодяя»! А ну, встань! Хочу на тебя поглядеть.

Я выпрямилась на хвосте. Человек-конь опешил:

– Что за чудо-юдо!

– Я русалка. – Заметив в его взгляде недоумение, я пояснила: – Полудевушка-полурыба.

– Первый раз такое вижу.