2. К НАМ
© Перевод Б. Турганов
Идите к нам в ряды все, кто живет борьбою, кто солнце полюбил и на вершины гор спешит — встречать его, душою молодою провидя сквозь века зари багряный взор! Гремят осколки скал под нашими шагами… В былое горе бей нещадно, коммунар! На смену мы идем, вступаем в бой рядами,— урочный близок час… решающий удар… Трепещет черный враг, на сполох бьет трусливо,— но замолкает звон… редеет ночи муть… Мы — дети звездных снов, мы — новых сил приливы, нам златотканый май устлал цветами путь… Серп Революции… Знамена Первомая… Лишь власть Советов нас к вершинам приведет. Прочь отступает боль докучная, былая. Настал урочный час… Бойцы идут вперед! 1921 3. РАСПЛАТА
© Перевод Н. Полякова
Мы в солнечной тоске веками вам служили, из крови и костей вам строили дворцы, с издевкой, с хохотом из нас тянули жилы вы, паралитики и мертвецы! Мы злато с серебром из-под земли долбали для вас во мгле сырой, во мгле глухой для вас, с культурностью своей вы нам такое дали,— не пожелаю я врагу в недобрый час. Красоткам вашим мы брильянты добывали, а сестры шили им наряды для балов, а после по ночам под окнами стояли, где в танце плыли вы по зеркалу полов. Вас с детства, как цветы, лелеяли, любили, привыкли вы от жизни всё без боя брать, за наши деньги вас панами быть учили — златые кандалы душе своей ковать. Мы матом в рудниках учились крыть неволю и водкой свою грусть в получку заливать, искать свою по свету долю, а сестры — тело продавать. И поп с крестом в руке ножи совал нам в руки, и за объедки с панского стола на брата брата слал он под молитвы звуки, морями наша кровь в слепой борьбе текла. А бог на небе спал. Темнели, молча, дали. И падали века в бездонность, как свинец… Мы на крестах своих пророков распинали, плели пиявкам мы в болотных снах венец… Но вот настали дни! Сошла с очей полуда, и увидали мы, где враг, а где наш брат. Возмездия огонь исторгли наши груди в дни долгожданных красных дат… Лакеи зла и тьмы! Уже Коммуны звоны, как реквием для вас, гудят, гудят, гудят, и падают, как дождь, дворцы, короны, троны, в проклятиях борьбы тревоги бьет набат. Покрыли небосвод всемирные пожары, и там, где мы пройдем, лишь прах прошелестит… На головы врагов обрушим мы удары,— ваш мозг среди руин, как студень, заблестит… Отплатим вам за всё — за слезы, кровь, за муки, где бедный люд века тернистой шел тропой… за это душим вас, ломаем ноги, руки и топим мы в крови наш вечный гнев святой. А в поле — солнце, май… Гудят Коммуны звоны, в полях и городах последний бой идет… И падают, как дождь, дворцы, короны, троны… То мы идем… Расплата ждет! 1920. 1957 Одесса 4. РАЗДУЛИ МЫ ГОРН
© Перевод М. Комиссарова
Вчера потухший горн сегодня вновь раздули, и наковальни звон людей к труду зовет, и гибнет старый мир, где осени разгулье на золотых челнах к закату дней плывет. Завод, родной отец! Твоим заблудшим сыном вернулся я к тебе с мольбою на устах. К теплицам не пойдет под небом вечно синим мечтатель молодой, что славит рожь в полях. Где с черным золотом уходят эшелоны — звучат веселые шахтерские шаги, чалдоны-грузчики столпились у вагона, полями стелется тревожный дух тайги. В потухший горн ветра вновь силу нагоняют, и наковальни звон людей к труду зовет, и гибнет старый мир, чья осень отлетает, на золотых челнах к закату дней плывет. 1921, 1957 5. «Ласточки на солнце, ласточки на солнце…»
© Перевод В. Звягинцева
Ласточки на солнце, ласточки на солнце, словно взгляд летучий, быстрый, невзначай… Зацвели ромашки — будто вешний сон твой, пахнут поцелуи, как китайский чай… Я твою одежду целовал до боли, я к твоим коленям припадал, любя, к ласковым и нежным, как березки в поле, что растут далеко, там, где нет тебя… Вижу за морями дальнюю дорогу, где к степи склонился синий небосвод… У тебя ж, подруга, светлая тревога на щеках холодных трепетно цветет… В городе вечернем плакали трамваи, слезы на высоких сохли проводах. Для тебя сегодня ландыши срывал я, — белые бубенчики чуть бренчат в руках… Ласточки на солнце, ласточки на солнце, словно взгляд летучий, быстрый, невзначай… Зацвели ромашки — будто вешний сон твой, пахнут поцелуи, как китайский чай… 1922 6. «Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет…»
© Перевод В. Звягинцева
Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет мир такая любовь посещает,— и тогда на земле распускается цвет, тот, что людям весну предвещает… Тихо дышит земля. К синим звездам она простирает горячие руки, — и тогда на земле расцветает весна и дрожит от блаженства и муки… От счастливых твоих, от сияющих глаз сердце полнится сладкой тоскою… Кровь по жилам моим, как река, разлилась, будто пахнет кругом лебедою… Звезды, звезды вверху… Месяц ласковый мой… Чья любовь больше этой, о ночи?.. Я сорву для нее Орион золотой, я, поэт Украины рабочей. Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет мир такая любовь посещает,— и тогда на земле распускается цвет, тот, что людям весну предвещает. Тихо дышит земля. К синим звездам она простирает горячие руки,— и тогда на земле наступает весна и дрожит от блаженства и муки… 1922 7. «Куда я ни пойду, мне снова травы снятся…»
© Перевод М. Светлов
Куда я ни пойду, мне снова травы снятся, деревьев стройный шум рыдает за Донцом; где улицы пьянит, дурманит дух акаций, лицо заплаканное вижу за окном. И темные глаза мне снятся, не мигая, что вянут и молчат, отцветшие давно, и ветер щеки вновь мои ласкает, и запах чебреца несет в мое окно. Ну, как теперь живет Горошиха-вдовица, чей Федька — сын ее — застрелен был в ночи? Мы с ним не раз вдвоем ходили по кислицы, где шелестел бурьян и плакали сычи… О Холоденко, друг! Тебя уже давно нет, далекий, милый брат, зарубленный в бою, и мать твоя несчастная не склонит на срубленном плече головушку свою. Куда я ни пойду, мне снова травы снятся, деревьев стройный шум рыдает за Донцом; где улицы пьянит, дурманит дух акаций, лицо заплаканное вижу за окном… 1922 8. «Не возле стенки я, и кровь моя не льется…»
© Перевод М. Светлов
Не возле стенки я, и кровь моя не льется, и ветер грозовой не рвет мою шинель, — под громом и дождем бригада не сдается, и бьют броневики, и падает шрапнель. Гремят броневики!.. И рвет сердца железо… Горячим звоном бьет… и пыль и кровь в упор… С разбитым боком смерть по рельсам тяжко лезет. И кровью алою исходит семафор… И мнится вновь: далекий полустанок, и от снаряда дым над спелой рожью лег… Так кто ж сказал, что мы в бою устанем и не настал еще свободу нашей срок?! Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопа от крови, как зарей, зарделся небосклон… Я слышу, как гудит в дыму земли утроба, где падали бойцы под орудийный стон… Куда я ни пойду — далекий полустанок, и от снаряда дым над спелой рожью лег… Так кто ж сказал, что мы в бою устанем и не настал еще свободы нашей срок?! 1922 9. «Заря идет, золоторога…»
© Перевод А. Прокофьев
Заря идет, золоторога, там, где полынью зацвело, и вновь на огненных дорогах ее широкое крыло. Не облака над лебедями и не цветы под синей мглой, лишь бездна в самой звонкой яви раскинулась над всей землей. И снова осень сыплет в нивы свое червонное литье… Вдали коней железных гривы и трав холодное житье… 1922 10. ГОРОД
© Перевод Н. Полякова
От трамваев город синий-синий, золотится снег от фонарей. Кто же гениальный четкость линий положил вдоль улиц, площадей? Кто наметил эти повороты, проводом пронзил небесный плат, чтобы плыл трамвай до Третьей Роты и потом, грустя, пошел назад? Город взял и в ромбы, и в квадраты все порывы и мечты мои. Для чего же плакать виновато мне в его заснеженной груди?.. Для чего же мне ребенком малым промышлять в асфальтовых котлах да об стены головой усталой биться, чтоб разбить печаль и страх? На сугробах в парке тени веток, там проводят ночи пацаны. Только ветер знает их секреты, ветер и простуженные сны… Я не знаю, кто кого морочит, но, сдается, что-то здесь не то, я стрелял бы в нэпманские очи, в нэпманские шляпки и манто… Только — нет! Иначе с ними надо. Синий снег метели намели. Город взял и в ромбы, и в квадраты все порывы и мечты мои. <1923> 11. «Часовой. Белый мрамор колонны…»
© Перевод И. Поступальский
Часовой. Белый мрамор колонны. Вышли призраки башен на смотр. А вверху золотым медальоном теплый месяц над морем плывет. Положила любовно ладони мне на смуглый, обветренный лоб. Мир в малиновом мареве тонет, льется сладкое в жилы тепло. Теплый ветер целует колено и украдкой щекочет плечо. Вал у берега кроется пеной и назад одиноко течет. Но и крики и залпы тревожней, и в зеленых потьмах — корабли… Кто там крикнул: «О боже мой, боже!..» — и склонился бессильно в пыли? Мчится бешено конница снова, только сухо копыта звенят… Тяжело повернулся дредноут, и скала захлебнулась в огнях… Рядом ты. Белый мрамор колонны, и спокойный «максим» — пулемет. А вверху золотым медальоном теплый месяц над морем плывет. <1923> 12. «Томящий сладкий олеандр…»
© Перевод М. Шехтер
Томящий сладкий олеандр, магнолии лимонный запах… Гранаты огненные в небе, и мысли звездами цветут… О, моря гул! О, моря гул!.. И шорох волн морских на пляже… А там асфальт еще в снегу, дыхание мороза даже. Мы волны любим. Мы ведь сами когда-то родились из них. Прижмись вишневыми губами, коснись волос моих густых! Минуты бой, минуты бой… Я слышу, как бегут секунды, как звезды вижу пред собой в твоих глазах — зарницы бунта. Томящий сладкий олеандр, магнолии лимонный запах… Гранаты огненные в небе, и мысли звездами цветут… 1923 13. «Грезятся мне эшелоны, дороги…»
© Перевод И. Поступальский
Грезятся мне эшелоны, дороги, грозы похода… А ветры крылят… То не сердце пламенеет и безумствует в тревоге,— над вселенской бездной мчится огнеликая Земля… Мы замкнули грозу в телефоне, светит миру огонь наших звезд. Ночью возглас: «По коням! По коням! По коням!..» — и над шахтою знамя взвилось. Красных крыльев полет непреклонней, и незримый кричит паровоз… Пусть ведут провода к небосклону, — там, за далями, радиодни! Мы замкнем, как грозу в телефоны, в сеть районов стихию стихий… Грезятся мне эшелоны, дороги, грозы похода… А ветры крылят… То не сердце пламенеет и безумствует в тревоге, — над вселенской бездной мчится огнеликая Земля. 1923 14. «Рвал я шиповник осенний…»
© Перевод А. Прокофьев
Рвал я шиповник осенний, карие очи любил. Вечер упал на колени, руки твои озарил… Черные шахты, заводы, смены ночной голоса… Месяц полями проходит, в травы упала роса. Тонкие нежные руки, шорох осенних дождей… Помню я холод разлуки, горечь измены твоей. Вот и пошел я полями; там эшелоны вдали, гром орудийный над нами, зори у самой земли. Вот и пошел я полями в снежной колючей пыли — там, где, гонимы ветрами, мчат эшелоны вдали. Где тот шиповник осенний, очи, что я разлюбил? Вечер упал на колени, руки твои озарил… 1923 15. «Такой я нежный, такой тревожный…»
© Перевод Б. Турганов
Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля! Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля… И волны моря бьют неумолчно в земную грудь… Там стелет солнце свой путь урочный, кровавый путь… Кровавясь, пальцы дрожат… О вечер, остановись! Но море грозно шумит далече, затмилась высь… Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля! Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля… 1923 16. «Надвигается памяти ветер, и качает он душу мою…»
© Перевод Э. Багрицкий
Надвигается памяти ветер, и качает он душу мою, но упрямый мой челн не потонет, в нем я долгие ночи не сплю. Но упрямый мой челн не потонет… Отлетают проклятые дни, и стою я, в зори закованный, только волны в лицо одни… Под горой над татарской казармой одинокие стынут огни. Каждый вечер пожаром на небе умирают, расстреляны, дни. Незнакомых владельцев сады, ароматов туман незнакомый, над заводом задумчивый дым, под глазами фиалка истомы. Вечер. Панночки. Лаун-теннис. И мячи подающий ребенок. А на западе тучи в огне — пауки… Золотые затоны… Повернусь я назад, посмотрю, где маслины и станция Яма, и в сладчайшей тревоге душа — как на яблоне тихое пламя. Месяц розаном ясным плывет, западает в печальные очи, незнакомые никнут сады и огни над поселком рабочим. «Гей!» В степи запевали хлеба. Бабы шли с золотыми платками. Шли до церкви… О колокол, плачь!.. Память дальняя… Станция Яма… На баштане арбузы, и вновь — Парамоновы полуницы, загорелой шахтерки любовь, и над лесом взлетают зарницы. За любовью роса и туман… О, как пусто в душе за любовью! Ведь она одуванчик: подул — будто листик в осенней дуброве… Дни былого и образов дым — муравьями, в дожде, на дороге, где Донец и заводов огни — осень бродит поселком отлогим… Над поселком задумались дни, и летят под горою вагоны. И так нежно и сладостно мне!.. Не склоняй же свой облик влюбленный, не гляди и далеких очей не тумань молодою слезою… Теплый ветер по жилам течет, и кричат журавли надо мною. 1923 17. «Может, не друзья мы?..»
© Перевод Э. Багрицкий
Может, не друзья мы?.. На твое «Прощай!» стелется ветвями, облетает гай. Синий, синий, синий… Тень… день… свет… То листы осины заметают след. Где летит широко в небо дымный прах, там лежат дороги, улицы впотьмах… Как они горбаты! На стене плакат, а с того плаката — черная рука. Ну а под рукою буквы, словно кровь, не дают покою, кличут вновь и вновь. От тебя я руки, губы оторву — сердце лишь со стуком падает в траву… Может, не друзья мы? На твое «Прощай!» стелется ветвями, облетает гай. Синий, синий, синий… Тень… день… свет… То листы осины заметают след. 1923 18. «Напоследок обходят вагоны…»
© Перевод Б. Турганов
Напоследок обходят вагоны, молоток о колеса звенит. А под окнами ясень бессонный про разлуку шумит и шумит. Ты сидишь на скамье так покорно. Нам немного осталось сказать. Гладит ветер соленый, горный мои брови в твоих слезах… Лишь тревожные, синие взоры: тихий плач… или озера плеск… И на белом платочке узором буквы темные: «В» и «С». Отзвучали шаги по перрону, и последний ударил звонок. Только долго в окошке вагона одинокий виднелся платок. 1923 19. «Помню: вишни рдели и качались…»
© Перевод А. Прокофьев
Помню: вишни рдели и качались, солнцем опаленные в саду. Ты сказала мне, когда прощались: «Где б ты ни был, я тебя найду». И во тьме, от мук и от истомы выпив злобу и любовь до дна, часто вижу облик твой знакомый в пройме светло-желтого окна. Только снится, что давно минуло… Замирая в песне боевой, мнится, слитый с орудийным гулом, голос твой, навеки дорогой… И теперь, как прежде, вишни будут розоветь от солнца и тепла. Как всегда, ищу тебя повсюду и хочу, чтоб ты меня нашла! <1924> 20. СЕГОДНЯ
© Перевод В. Цвелёв
Тов. Усенко
Сегодня жду поэтов новых, я слышу их чудесный шаг… То здесь, то там звенит их слово, их бодрый ритм звучит в ушах. Они растут, — я это знаю (мой осиянный, нежный край!). По-новому в стихи поэта вошли пшеница и трамвай. И солнца огненное знамя дорогою в века легло… Как равные, сегодня нами воспеты город и село. <1924> 21. «Поднимается месяц лучистый…»
© Перевод Н. Полякова
Поднимается месяц лучистый, и в мое заглянул он окно. Выплывает сквозь ветки, сквозь листья то, что было со мною давно. Поцелуи и крики: «К оружью!» И село загудело толпой. Разливался рассвет полукружьем, и плетни золотило зарей. О печальном не вспомню я даже, знают все, что в том было году. В Каменце, помню, стоя на страже, груши рвал у Петлюры в саду. На мою, на чумазую музу что теперь обменять я могу? Возле речки пекли кукурузу, муштровали нас там на лугу. Дальше: путь, ледяные вагоны, только с песней хватало тепла. Дальше: море и ветер соленый, и любовь моя вдруг расцвела. Гей вы, ветер, и солнце, и утро, в целом мире влюбленнее нет. А у пленного синяя куртка и в кармане партийный билет. Я один теперь. Месяц лучистый прежних дней не отыщет следы. И дрожат, и качаются листья от его золотистой слезы. <1924> 22. «Иду к Днепровскому Ивану…»
© Перевод В. Цвелёв
Иду к Днепровскому Ивану читать свой новый цикл стихов… Над городом закат багряный, и месяц из-за спин домов восходит в дымке синей-синей, и крышу золотят лучи… Я месяцу прочту о сыне, о сонном кладбище в ночи, потом Ивану… Громыхает центр… Я к Днепровскому иду. Он турка мне напоминает, на лбу морщины тяжких дум. Мы с ним Подолию припомним, повстанческие времена… Смотрите — право, хорошо мне он улыбнулся из окна! <1924> 23. ПЕСНЯ («Порубаны, постреляны лежат большевики…»)
© Перевод Н. Полякова
Порубаны, постреляны лежат большевики… Иду я, как потерянный, грузны мои шаги, в сорочке окровавленной иду я от беды, за мной по снегу тянутся кровавые следы. Перед оградой низкою я на колени стал. «Скажи мне, брат замученный, ты на кого восстал?» — «На кулака поднялся я и на его семью, за то сложил под пулею я голову свою. Но ждите, вместе с полночью придут браты ко мне, за бледнолицей девушкой на вороном коне. Глаза сверкают черные, коса ее черна. От пуль заговоренная Коммуной названа». Что ж я не слышу выстрелов, команд каких-нибудь, чьи слезы льются горькие мне на лицо и грудь? Смотрю, и сердце быстрое и млеет и дрожит… Штыками переколото офицерье лежит. Встаю с колен растерянный, гляжу: блестят штыки, бегут ко мне лавиною родные казаки. 1924 24. «Песнями, подруга, расцвети…»
© Перевод Н. Ушаков
Песнями, подруга, расцвети. Мы полны друг друга — я и ты. Я иду бороться — нынче бой. В ночь ли приведется быть с тобой? Обними, не сетуй… — только вскрик… Ввысь ударил где-то броневик. 1924 25. «Жизнь не обман, не дым миража…»
© Перевод В. Звягинцева
Жизнь не обман, не дым миража. А может, нет? А что, как нет? Сегодня вновь увяли даже мои вербены — нежный цвет. Шум, песни в глуби коридора — курсанты с лекции спешат.. Я не встречал милее взора, чем этот близорукий взгляд. Подснежным радуясь побегам, пришла, — светлы часы мои… Как пахнут губы талым снегом и солнцем — волосы твои! Они ласкают шею, плечи, они волной бегут к ногам. А в окна смотрит синий вечер, тихонько улыбаясь нам. Пришла… И в сердце нет печали… Твои слова — что солнца свет! Так отчего ж они повяли, мои вербены — нежный цвет? 1924 26. «Сквозь окна небо — не ковер…»
© Перевод Э. Багрицкий
Сквозь окна небо — не ковер, не небо — синий камень. Шумит валов нестройный хор… Станки стоят рядами. Ударю, гряну молотком, пусть без нее тоскую. Ковать мне приказал завком Республику стальную. Прощались с нею в клубе мы вчера в конце доклада. Как ветер, радостно шумит моторная громада. Ее послали на рабфак, и я теперь тоскую. Остался я, чтобы ковать Республику стальную. Сквозь окна небо — не ковер, не небо — синий камень. Шумит валов нестройный хор, а в сердце — точно пламень. 1924 27. «Дитя прижимая влюбленно…»
© Перевод Н. Сидоренко
Дитя прижимая влюбленно, стоишь, одинока, грустна. А в небе, где ветер и клены, фиалками пахнет весна. Ты точно летишь ей навстречу влюбленной душою своей… И смотрит задумчивый вечер, в загадку лазурных очей. 1924 28. «Глянул я на море, на простор без края…»
© Перевод В. Татаринов
Глянул я на море, на простор без края, словно луч в глубинах, затерялся я. Может, предо мною не волна морская, не закат багровый, а душа твоя? Может быть, не море, а любимой косы спеленали тело радужной волной? Словно в колыбели солнечного плеса я лежу, и волны плещут синевой. Море, мое море, я в твоих объятьях, как дельфин, играю голубой водой. Сердце, даже сердце рад тебе отдать я, чтоб зажглось на небе новою звездой. А когда сквозь груды сонных туч с вершины светлый луч пробьется в огненной парче, я в твои, о море, звездные глубины опущусь на этом ласковом луче. 1924 29. «В окошко ветвь стучится…»
© Перевод Н. Полякова
В окошко ветвь стучится, качается иль нет. И, как печаль на лица, ложится первый снег. Заснежены трамваи, рисунки на окне. Я Ленина читаю — светло и ясно мне. Пускай летит снегами и холодом земля, и нэпманские гаммы сквозь стены слышу я,— мы бурями до края миры зальем совсем… Про это твердо знаю я, член ЛКСМ. Звучат шаги рассвета, их сосчитать нельзя. И маленький с портрета глядит Ильич в глаза. 1924 30. ИЗ ОКНА
© Перевод Э. Багрицкий
И. Днепровскому
В глазах лошадиных кровавые слезы,— трамваем хребет перебило с налету. Трамвай на минуту… и вновь за работу — он дальше бежит, он звенит на морозе. Кто слышал, как стонут и плачут колеса, когда переедут хребет или ногу?.. Так конь одинокий хрипел безголосо, тянулся неистово к конскому богу. И в луже вишневой, густой от мороза, кружились, метались снежинки устало. Конь плакал… И мерзли тяжелые слезы… И рядом нежданная женщина встала. Стройна и тревожна, в буденовском шлеме, она подошла — и в упор из нагана… И очи погасли, и звякнуло стремя, а в небе снежинки, летящие пьяно… А в небе заря разлепила плакаты, и двинулись в песнях колонны с вокзала. Коня повезли. Лишь на камне щербатом горячую лужу собака лизала. 1924 31. СНЕГА
© Перевод А. Кушнер
Мохнатая шапка, гадюкою шлык… А в сердце: «Констанция, где ты?» Вчера на расстреле — к смертям я привык — я снял с офицера штиблеты. На станции хлопцы гуляют давно, и сотник меж ними патлатый, рябой и курносый, ему — всё равно: за деньги полюбят девчата. Блестит за дверями заснеженный путь, как выстрел сухой и короткий… Уж близко Махно… им не страшно ничуть, танцуют гопак и чечетку. Я вышел: волшебный и сказочный вид, под снегом поля и овражки, и ясень под месяцем тускло блестит, зачем же здесь ружья и шашки? То — стража. С горящей цигаркой рука,— всю видно, от ногтя до шрама. Узнал по нему своего казака — дружок мой со станции Яма. На западе — яркие вспышки огня. «Дежуришь?» — спросил я Егора. Ему восемнадцать, он на год меня моложе. Донецкие горы — вот родина наша. Засыпаны мы снегами, и память, и души. Что это за грохот мне слышен из тьмы, уж не броневик ли, послушай! Поехали хлопцы за сеном в село — назад привезли нам их трупы… И сеном в санях, как на смех, замело их мертвые синие губы… Сегодня идем на отчаянный шаг: нашивки сорвем и погоны и к красным бежим через поле, овраг, сквозь все патрули и заслоны. Сменили Егора. И вот мы идем (а может быть, всё это снится?) на дальние вспышки, на пушечный гром, на яркие в небе зарницы. Я счастлив, я снова — поэт и шахтер, сдаваться, пожалуй, нам рано. Жены фотокарточку вынул Егор, чтоб мне показать, из кармана. «А сыну два года. Какой он теперь? Как он улыбается чудно!..» Прорвемся ли, выживем? Сколько потерь! И смерть нам грозит поминутно. Идем. И не видно уже казаков. А ветер нам стелет тревогу. А жители сала вчера, огурцов и хлеба нам дали в дорогу. Смелее, товарищ! Винтовку бери, сражайся за правое дело. Идем. А над нами — сверканье зари, лес в золоте заиндевелый. Смелее, товарищ! Ты дымом пропах, и кровь запеклась на шинели. С тобою в восстаньях, любви и боях узнали мы жизнь и взрослели. Вот мы на Лимане, и солнце встает, снега озаряя в округе, и кто-то, как плуг, его крепко берет в надежные, сильные руки… «Володька!» Я вздрогнул. Он крикнул: «Беги!» Подкрались откуда-то с краю петлюровцы тихо, сверкнули клинки, что было потом — я не знаю. ……………………………… На западе — хмурые тучи в огне, быть может, Донецкие горы… Разрубленным ртом улыбается мне застывшая маска Егора. Лежало, оборванной тише струны, Егора холодное тело… А карточка сына его и жены прощальным укором чернела. 1924–1925 32. МАРИЯ («Зеленеют хлеба, отцветает любовь…»)
© Перевод Л. Лавров
Зеленеют хлеба, отцветает любовь, васильки поднялись полевые. Мак с дыханьем моим осыпается вновь, словно грустное имя — Мария… Мы с тобою одни, среди поля одни, ты стоишь предо мною, как вечер, я смотрю, как заплаканы очи твои, как покорно опущены плечи… В небе тучи бегут… Может, будет гроза? Заблистали над лесом зарницы… Я не смею сказать, я боюсь рассказать, что с тобой я решил распроститься… Что могу я?.. скажи… Мои дни — как кресты, я, как встарь, ничего не имею. Ты стоишь и молчишь… только ветер хрустит и вздыхает под шалью твоею… Зеленеют хлеба, отцветает любовь, васильки поднялись полевые. Мак с дыханьем моим осыпается вновь, словно грустное имя — Мария. <1925> 33. ТРАУРНЫЙ МАРШ
© Перевод В. Цвелёв
Сегодня не с нами наш вождь, наш Ильич, остались одни мы в дороге. Но звучен, как прежде, призывный наш клич, и враг наш, как прежде, в тревоге. Учителя славным заветам верны, мы все — не сироты на свете: мы поля, завода и шахты сыны, Коммуны мы звездные дети! На желтом Востоке народы встают, ломают ярмо капитала; и черного Юга орудия бьют, и черное пламя восстало… Волнуйся, рабочих голов океан, мы дело вождя продолжаем. Звучите, оркестры, греми, барабан, мы телом и духом мужаем! Был день этот траурный полон тоски, товарищи горько рыдали. Рыдали рабочие, пушки, гудки, когда мы вождя провожали… На наших знаменах был поднят призыв: «Мы ленинцы, он — наше знамя!» Лежал недвижимый Ильич наш, но жив в сердцах был навеки он с нами… Прислушайтесь, други: всё явственней гром, он вскоре над Западом грянет… Туда — наши взоры. Мы терпим и ждем, когда там рабочий восстанет. Наш красный маяк, неустанно сияй! Земля наша будет Коммуной. Мы смотрим вперед на столетия, в край идем электрический, юный… И звезды над нашим челом расцвели, и звездная наша дорога. А там, в стороне, в придорожной пыли, руины разбитого бога. Сомкнемся! Ведь цвет мы земли трудовой, мы все от станка и от плуга. Сегодня — день памяти, вечно живой, вождя и товарища, друга. 16 декабря 1925, 1957 34. «Боль печали…»
© Перевод Н. Сидоренко
Боль печали, раны дней… Крик прощальный журавлей… Луг усталый, голый лес… Алый, алый край небес. Синь во взоре, дрожь руки… И на взгорье ветряки. В мир далекий вьется шлях… Стынут щеки, все в слезах… 1925 35. КОЛЫБЕЛЬНАЯ
© Перевод В. Бугаевский
Люли, ой люди, сынок мой, усни! Был я таким же в далекие дни. Слушал, как ветер шумит и трава. «Мама, мамунька», — шептал я едва. Люли, ой люли, мой милый сынок! Месяца луч к нам забрел за порог. Месяца блик на асфальте блестит… То ли сверчок, то ль сирена кричит. Нынче, мой милый сыночек, весна, в городе ж песнь соловья не слышна, камни да камни, куда ни взгляну… Город, тебя и люблю и кляну! Не оттого ль я охвачен огнем, что зацвели тополя над Донцом, что не услышу, о радость моя, что не увижу их больше и я… Люли, ой люли, мой милый сынок! Луч на тебя загляделся в окно… Ты ведь не знаешь борьбы огневой. Месяц цветет над твоей головой, нити дрожат золотого луча, а над кроваткой — портрет Ильича… Ручки к нему протянул ты сейчас… Не на стене он, а в сердце у нас! Месяц уже и поник и поблек… Спи, мой послушный, мой милый сынок! 1925 36. «Только поезд вдали загрохочет…»
© Перевод Н. Сидоренко
Только поезд вдали загрохочет — оживет вереница картин, звон гитары и лунные ночи, поцелуи и грусть георгин… Шум акаций… Поселок и склоны… Мы с тобою идем через гать… А внизу пролетают вагоны, и колесам стучать и стучать. Сад знакомый, влюбленные зори, огонек затененных очей, и потемок и света узоры на дороге, на шали твоей… Твои губы, как свежая рана… Мы желали, не зная чего… От любви мы безвольны и пьяны, ты молчишь у плеча моего… Ой вы ночи Донетчины синие, и разлука, и слезы в ночи… И звенят, как ключи журавлиные, одиноки и скорбны, ключи… Вспоминаю, как села горели; тени башен во тьме огневой… Там стоял я в солдатской шинели возле верб напоследок с тобой. Заверял горячо и влюбленно, что вернусь… не разлучат бои… В патронташе лежали патроны, тихо очи светились твои… Боевая страда миновала.. Лишь любовь — как удар ножевой… Ты чужою подругою стала, я — певец Украины родной. Словно сон… Я пришел из тумана, в песнях вольных лучом засиял… На тебя, что, как прежде, желанна, я и славу б свою променял. Позабыл бы измену и слезы… Только б снова идти через гать, только б слушать твой голос, и косы, эти косы опять целовать… Может, снятся гитара и ночи, лунный свет и тебе иногда… У жены моей синие очи, а твои голубели всегда. <1926>, 1957 37. В ПЕЧАЛИ
© Перевод Н. Сидоренко
Один я с мыслями седыми… Ужель и мне судьба грозит? Сплошной поток манто и шимми весь день за окнами шумит… Во тьме, как будто в преисподней, не нахожу дорог себе… Ужель повеситься сегодня, так, как Есенин, на трубе?.. И брови искривит и губы предсмертный мой, последний смех… Не ликовать золотозубым, что смерть поэта их успех! Довольно, сгинь, что гнило, хмуро, повито трауром всегда!.. Я — не Есенин, я — Сосюра, певец свободного труда. Я в круг издевок смело вышел, я не один, нас — легион. Хотели вы, чтоб я не слышал Грядущего призывный звон! Пусть голодаю, но не сломан, я слышу колокола зов, перекрывает гул и гомон клич детворы: «Всегда готов!» <1926>, 1957 38. НЕОКЛАССИКАМ
© Перевод А. Казаков
Царей бы воспевать, волшебниц и вино вам, от жизни удалясь в укромный уголок. Вас ужас мучает пред каждым шагом новым от прошлого, что смерч в небытие увлек. Мы шли в крови, в слезах по огненной дороге… Там эшелонов звон, расстрелы, пытки, страх… А вы по-старому слагаете эклоги, власть будто не у нас в мозолистых руках. Вам чужды цехи, комсомольцы, пионеры, не в силах жизни вы пойти наперекор… Вам снится мертвый Рим, на мраморе Венеры остановился ваш остекленевший взор. В мечтах у вас Париж… Элладу изучайте в уютных уголках с коврами и трюмо, ловите рыбку вы… Но только твердо знайте: мы не дадим себя с дороги сбить прямой! Воспойте лебедей и вод зеркальных лоно, сережки вербные, далекий Млечный Путь… Но о другом поют сегодня миллионы и песен ждут таких, чтоб всколыхнули грудь. Отчаянье людей и бунт вам докучают, способны вы мечтать и грезить, как во сне… Однако жизнь не сон… она не чашка чаю. Вы уж давно в гробу, давно в живых вас нет. Тих похоронный звон… над вами все туманы, вечерняя заря заткала небосвод… О призраки живых!.. Довольно нам обманов! Не по дороге нам, ведь мы идем вперед! В лицо нам дым и гул… железа рев звериный… и нет преграды нам!.. О сердце, полыхай! Вовек вам не любить вишневой Украины, как любим мы ее, борясь за милый край. О Украина! Мать! Ты в нас, как крик, как рана!.. Как много новых сил дарит твоя земля! Ты, как и мы, вперед!.. К Коммуне непрестанно!.. Вся в черном дыме труб, чумазая моя! Мы молоды, мы пьем сегодня счастья чашу, что силой вырвали из жадных рук у тех, кто гнал на гибель нас за мертвое, не наше, кто долго мучил нас под ваш глумливый смех. Мы молоды, бодры, и звонко наше пенье, нельзя настигнуть нас, ведь мы сродни ветрам! А вам ловить плотиц и млеть в мечте осенней… Не по дороге нам, не по дороге нам. Для нас шумят леса, в степи поют девчата, и трактор на заре глубокий поднял пласт. А вами спето всё… былому нет возврата… И в гуле трудовом не слышно только вас. Да. Разминулись мы. Жизнь ради вас не встанет. И ваш никчемный бред откинул прочь народ. Мы — люди действия, певцы труда-титана, не по дороге нам, ведь мы идем вперед. Июнь 1926, 1957 39. ДНЕПРЭЛЬСТАН
© Перевод С. Ботвинник
Цветет родная Украина. Где в берег бьет волна, звонка, где Днепр гремит, кипит пучина, уже поставила турбины рабочих мощная рука. Пороги, стены, башни, краны… И вот над грохотом реки встают динамо-великаны и золотые, неустанно, мчат за стеклом маховики. Колесный гул, шагов лавину кто разогнал? Какой титан? Могучим током Украину, ломая прошлого плотину, ведет в Коммуну Днепрэльстан. И день, и ритм, и дали в дыме — бодры шаги и песен зов… Гул городов… Вдали над ними сквозными арками цветными играет кружево мостов. Как будто зарево пылает — ширь неба красками полна: то беспрестанно и без края земля родная разливает из домен море чугуна. Пред кем такие сны предстали в игре мечтаний и огня?.. Подобно струнам, магистрали бегут в лучистом блеске стали, в даль светозарную маня. О, багровейте, туч овалы! Стихии гать подвластна нам. Звон проводов над полем чалым, и там, где банды лютовали,— лететь электропоездам! Теснят вагоны ветер грудью, через мосты — полями мчат. В их окнах радостные люди о том, что есть, о том, что будет, так оживленно говорят! И синей дружною толпою идут рабочие чуть свет. Зовут гудки, как трубы к бою, и трактор властною стопою свой черный оставляет след. Там, где шоссе ведет к долинам, летя приветливо с горы, звучит из окон пианино, а в садике за синим тыном — веселый гомон детворы. Не зря мы гибли в ту годину, в полях пожар клубился злой… Дни стали радужны, былинны — Славутич древний, Украину ты сделал радостной землей! Печаль косы и взор чудесный кому-то снятся так давно… Вишневость губ, и свод небесный, и ввечеру — девичьи песни, и стук акации в окно… Прощальный шум… Об этом чуде смогу ль забыть? Блестит мой штык, в патронах, в лентах наши груди… А за Донцом — в погонах люди, оружья звон, и плач, и крик… Не зря мы гибли в ту годину под крик отчаянный «война!». Как в поле грустная калина, была печальной Украина — навеки счастлива она! Бушуют толпами майданы, нам цель ясна, сомнений нет, гремит и тает шаг чеканный. А города встают — титаны, литое золото побед! Всегда готовы люди к бою. Едва сигнал свой свет взметнет — земля застонет под ногою и даль грозою мировою победоносно полыхнет! Как ясно лица засияли — то синеблузники прошли… Устремлены их взоры в дали, они фундаменты из стали под дом Отчизны подвели. На высоте плакатов кличи. Наш путь — вперед! Наш путь — вперед! Гудки, трамваи, смех девичий… А в клубах — уж таков обычай — рабочий с вечера народ. Мы крепость создали из края: стена к стене, на гати — гать… Прожектор, небо рассекая, в нем золотит аэростаи — им мирный труд оберегать! Желанный день не за горами — еще восстанья ток блеснет! Идут полки. Пылает знамя… Команда грянет над полками — ритмичный шаг ряды качнет. Идут полки. Приказ: «На стражу!» Наш путь — вперед! Наш путь — вперед! За ними танки, пушки наши — как великаны… Силу вражью их грозный строй с земли сотрет! А в небе тихом, безмятежном под утро — звездные рои… Идут полки, и с шумом нежным хлопчатник во поле безбрежном качает локоны свои. Команда будит перегоны, ритмично звякают штыки… Восток окрашен в цвет червонный… На защищенные кордоны глядят с опаскою враги. Идут полки, их путь — без края, за ними тень — как тень от крыл. А Днепрэльстан горит, играя, трудом — простор земного рая он для потомков отворил. А Днепр шумит. Смиряют люди упорство сил слепых в борьбе. Машины дышат полной грудью — нам подарила это чудо стальная воля ВКП. В росе Тарасова могила, вокруг повсюду — сталь, чугун… Спокойно спи, поэт наш милый, над миром крылья распрямила вся мощь республики коммун. И в сталь одет наш край прекрасный, и нам не страшен вражий стан. «Быть иль не быть?» — вопрос напрасный. Течет Славутич — синий, ясный, поет о счастье Днепрэльстан. 1926 40. «Снова я на содовом заводе…»
© Перевод Н. Полякова
Снова я на содовом заводе над Донцом сияньем озарен. И гудок печаль свою заводит, в синей дали тонет сонный звон. У мужчин в раздумьях лица буры, разве снилось им во глуби лет: у Миколы-пьяницы Сосюры будет сын известнейший поэт. На курган гляжу в степи ковыльной, там отца дорога не видна, потому что кабаки закрыли и отец мой умер без вина. Мой отец! Отравленным Икаром ты погиб в своем родном краю. Будь ты жив, сейчас я гонораром оплатил бы «горькую» твою. Над Донцом упал я на колени, всё в слезах горит лицо мое… Но молчит земля, сгущая тени, мертвецов она не отдает. Жизнь, ты реешь призраком над нами! Все пути черны — на гати гать… Я иду, а рельсы под ногами о минувшем не хотят молчать. Я пошел за звонами восстанья… Только снилось иногда во сне: …тот Бахмут… весна… в саду гулянье… В белом вся идет она ко мне… Я мечтал о девушке войну всю, взор ее сиял среди огня… А когда я из огня вернулся, вышла замуж девушка моя. Как ребенок, я живу в смятенье, рвет чахотка горло мне и грудь. Бросил бы писать стихотворенья, только бы любовь свою вернуть. А вверху вагончики качает, точно их глотает вышина. В сини даль молчит, полна печали, не вернет мне юности она. Ой, кричат гудки по всей округе: «На работу! Слышите! Пора!» Поженились парни и подруги, и парнями стала детвора. Ну чего хочу я, что пророчу, потерял кого на рудниках?.. Для других сияет месяц ночью, смех звучит на молодых губах. К ним придет акация цветами, и заря протянет им мечи. У меня ж морщины под глазами, и не сплю от кашля я в ночи. На колени б стать в дорожной глине. Только нет… Стесняюсь я людей. Жить нам по партийной дисциплине, жить в борьбе за каждый новый день. Поднимусь над грязью, скукой, пылью. Всё растет и вянет, как цветок. Помню я, как старики твердили: «Для всего свой час, пора и срок». Кто домой идет, а кто на смену, где-нибудь я утону в бою, но ремнем военным неизменно затяну я талию свою. Вновь завода раздается голос, даже неба вздрагивает гать. Скоро я закончу райпартшколу и тогда не буду унывать. <1927> 41. «Смерти не будет творцам!..»
© Перевод Б. Турганов
Вас. Эллану
Смерти не будет творцам! Сдвинем ряды — и вперед. Тот, кто сгорел до конца, вечно в поход нас ведет. В бури и в грозы, на бой! Через плечо патронташ. Голубоглазый такой, друг и товарищ ты наш! Юным с тобой по пути, мы — Революции гнев! Весело вместе идти. Не было смерти и нет! Слышно фанфары вдали. Золото солнца горит. Музыку в глуби земли эхо шагов — повторит. Взгляд твой и мысль — будто нож, в памяти — море огней… Ты перед нами встаешь в кожаной куртке своей. Песнею — сердце в полет, взоры — в скопление масс. Руки простер ты вперед, кличешь с улыбкою нас. Бурное море — не штиль — туго колышет ряды. Светлое имя «Василь» вковано в наши труды. Смерти не ведать творцам! Сдвинем ряды — и вперед. Тот, кто сгорел до конца, вечно в поход нас ведет! <1927> 42. «Занавесила хмарь поднебесье…»
© Перевод Н. Сидоренко
Занавесила хмарь поднебесье, дождик льется на крыши села… Как сложить бы такую мне песню, чтоб правдивой была? Ритмы скорбные мне надоели, ой вы, степи, леса! Как мне струны настроить, чтоб пели в них иные совсем голоса?.. Вербы сонные… нежности слово… Синий месяц на зеркале вод… Там гудки заливаются снова — отозвался завод. Не пойду я по стежке до тына и не гляну я в сторону ту, где под ветром склонилась калина, о былом затаивши мечту… Что-то шепчет… Довольно печали. Будут песни другие, не те. Золотинки в глазах заблистали — сердце отдал я нашей мечте. Ветер вьется и мечется в поле. Больше, песня моя, не рыдай. Украина, родная до боли, заревой революции край! <1927> 43. МАТЬ
© Перевод Н. Полякова
Вражьей крови засохло пятно там, где рельсы сверкают тугие. Я ушел от них в город давно, чтоб Коммуны воспеть индустрию. Там, где красных вагонов змея, возле хаты, у низкого тына встанет смуглая мама моя — будет ждать возвращения сына. Вся покорность она и печаль… Над чугункою тучей вороны… А вагоны уносятся вдаль, но меня не везут те вагоны. На глаза наплывает туман… Мама, мама… не плачь, не надо! Твой Володька — Коммуны боян, край донецкий — ему отрада. Зацветут Украина и Русь после дней мировой победы, вот тогда и домой я вернусь — мел долбить на карьере приеду. Будет так, как хотела ты… Но сейчас не зови… впустую… Время красные мечет цветы в мою душу, как луч, золотую… Не до яблонь, озер и плетня… И девчат, что поют до рассвета! Мать другая теперь у меня, — Революция… целого света! <1927> 44. СОНЕТ
© Перевод И. Поступальский
Люблю тебя, пора переходная, за сумрак твой, за твой слепящий свет, за шум толпы, за речи, где, играя, так властно «да!», так непокорно «нет!». Но и Грядущего страна родная влечет меня: ей верен я, поэт… О ней со звездами я рассуждаю, когда весь мир вечерним сном одет. Жизнь! Я тебе любовь несу, пылая; на муравье и на цветке — твой след… Когда умру, вольюсь ли, как желаю, в могучий океан я, твой поэт? О, даль моя! О, горизонт без края, в вечерний час беседа огневая!.. 1927 45. ПЕСНЯ («Комсомолец уезжает…»)
© Перевод Н. Полякова
Комсомолец уезжает в Красной Армии служить. Сына мама провожает, не дает гармонь тужить. «Защищай же край родимый от непрошеных врагов». Конь железный пышет дымом до высоких облаков. Но от матери в сторонку устремленный взгляд летит. Там, в толпе, стоит девчонка и не смеет подойти. Вдруг… звонок и дыма клочья, зашаталось всё кругом… Промелькнули сини очи, утонули за окном. Конь летит и дым взвивает, вьется вдаль стальная нить. Комсомолец уезжает в Красной Армии служить. 1927 46. «Падают снежинки, тает нежный холод…»
© Перевод В. Звягинцева
Падают снежинки, тает нежный холод… Падают снежинки на мои следы. И уже сдается, что вокруг не город, а леса да рощи, рощи да пруды. Что это? Не сон ли? Это звон трамвая… Что это? Не сон ли? Загудел авто… Мет, промчался ветер, дерево качая, след в снегу глубокий… Что же это, что? Где же явь, где сон мой? Почернели ветви, а меж ними — солнца на стволах печать… …Шум толпы, как будто в нашей роще ветер, звук шагов счастливый… Время ли скучать?.. В клуб иду… С портрета — добрый взгляд навстречу: «Что ты сделал?» — снова спрашивает он. Что учусь в партшколе, я ему отвечу, что его заветом путь мой озарен. Улыбнется Ленин. Стану я прилежно слушать, что в письме нам говорит ЦК. И как будто лоб мой гладит нежно-нежно теплая, родная Ленина рука. 1927 47. КОМСОМОЛЕЦ
Баллада
© Перевод Б. Турганов
…Кончился бой… Желто-синие клочья снова над станцией треплют свой шелк… К пленным, столпившимся молча, сам куренной подошел… Смотрит — огнем прожигает до кости… Хлопцы стоят — побледнели, как мел… Пьяная смерть набивается в гости, в сумрачном блеске наган занемел… «Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!.. Каждому пуля поставит печать…» …Стиснуты губы: тоска гробовая, но продолжают молчать… «Вот так ребята, стройны да красивы!.. Жалко расстреливать всех! Эй, оглянитесь… и солнце, и нивы…» Отповедь — смех. «Ну, так пощады не знать и родному! Вас не оплачет пылающий край!..» Вышел один… и сказал куренному; «Я — комсомолец… Стреляй!..» 1927 48. «Тебя любил, как ветер — небо…»
© Перевод Н. Ушаков
Тебя любил, как ветер — небо, от оскорблений весь в огне. Скажи, кому же на потребу ты нежной притворялась мне?.. Тебя любил, как розу ветер, печалью сладкой обуян… Но не могу прощеньем встретить твое притворство и обман. Ты не любила… Кончим сразу… Как больно мне, как больно вновь!.. Но всё же я тебе обязан хотя бы за игру в любовь. 1927 49. ГРОЗА
© Перевод Н. Полякова
Я читал тебе стихи мои, не стерпев, я разрыдался бурно. Ты смотрела грустно и лазурно, как я руки заломил свои. Ты исчезла. Я рыдал так полно, позабыв о радости земной… Сквозь рыданья слышал я невольно, как и ты рыдала за стеной. <1928> 50. ДЕВУШКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ
© Перевод Н. Банников
