Знамя Быка [Под знаменем быка]

Быстрым галопом они мчались по дороге, освещенной ярким светом январского утра, и с каждой минутой опасения Панталеоне рассеивались. Разве она не предоставила себя в его полное распоряжение? Разве он не был окружен своими людьми? Так отчего же дукатам и всему остальному не посыпаться на него с той же неизбежностью, с какой встает солнце? Обретя таким образом уверенность, он попробовал играть приличествующую жениху роль галантного кавалера, но она оставалась холодна, высокомерна и замкнута, а когда он попытался увещевать ее, указывая, что так не ведут себя с человеком, которому предстоит в полдень того же дня стать ее мужем, она возразила ему, что, кроме заключенной сделки, их ничто не связывает. Такой ответ остудил его пыл, и некоторое время он скакал с угрюмым видом, опустив голову и нахмурив брови. Но огорчался он недолго. Пусть сейчас она холодна, как льдинка, думал он. Скоро он будет знать, как воспламенить ее и разбудить в ней женщину. В былые дни это удавалось ему со многими, и он верил в свои способности. И даже если она останется равнодушной, ее дукаты дадут ему возможность вспомнить недополученную дома нежность где-нибудь в другом месте.

Они достигли вершины невысокого холма, и оттуда наконец открылся вид на сверкающие, красновато-коричневые крыши Кастель-делла-Пьеве. До полудня оставалось еще полчаса, и они могли бы оказаться в городке слишком рано, что не входило в планы монны Фульвии. Она замедлила шаг своей лошади, жалуясь на усталость, и когда они миновали темную арку городских ворот, часы собора как раз пробили полдень.

VII

Армия герцога была расквартирована в восточной части города, но Панталеоне не подозревал об этом до тех пор, пока они не оказались на главной улице, где повсюду слонялись солдаты, разговаривающие на всех диалектах средней Италии. Ролью, которую Панталеоне играл в Пьевано, он настолько отгородился от окружающей действительности, что совершенно не знал о местонахождении войск Чезаре Борджа. Неожиданное открытие подействовало на него, как ушат холодной воды, поскольку в его положении следовало избегать герцога, как огня.

Резко натянув поводья, он с подозрением взглянул на монну Фульвию, инстинктивно чувствуя ловушку. Всю жизнь он считал за правило не доверять худым женщинам. Сама их худоба была, на его взгляд, признаком отсутствия женственности, а всему миру известно: особа, в которой отсутствует женственность, слишком часто оказывается сущим дьяволом.

— Если позволите, мадонна, — мрачно произнес он, — мы поищем священника в другом месте.

— Почему? — спросила она.

— Потому, что я так хочу, — отрезал он.

Ее губы слегка искривились в улыбке, и только. Она вполне владела собой.

— Еще слишком рано навязывать мне свою волю. Мы венчаемся здесь, в Кастель-делла-Пьеве, либо не венчаемся вообще.

— Проклятье, — побелев от гнева, выругался он. — Я еще не знал ни одной худосочной девицы, которая не таскала бы с собой целый мешок дьявольских хитростей. Отвечай, что у тебя на уме?

Но тут из толпы его окликнул грубый голос, принадлежащий седому одноглазому ветерану с крепкими кривыми ногами, облаченному в броню и кожу. Это был капитан герцога Таддео делла Вольпе.

— С возвращением, дорогой Панталеоне! — прокричал он. — Лишь вчера тебя вспоминал герцог, справляясь, как твои дела.

— В самом деле? — растерянно спросил Панталеоне, поскольку ему надо было что-то сказать.

Единственный глаз ветерана уставился на монну Фульвию.

— Не этого ли пленника тебя посылали захватить? — поинтересовался он, и Панталеоне почувствовал насмешку в его тоне. — Но идем же. Нельзя задерживаться. Герцог ждет.

Панталеоне оказался в отчаянном положении. Он продолжал механически двигаться вместе с Таддео и не мог задать ни одного вопроса монне Фульвии, поскольку рядом был делла Вольпе.

Всего несколько шагов — и они оказались на площади перед собором. И тут Панталеоне похолодел от страха, едва не столкнувшись с самим Чезаре Борджа, ехавшим в окружении придворных. На пиках двух солдат, сопровождавших процессию, развевались штандарты с гербом Борджа — красным быком, пасущимся на зеленом лугу.

Панталеоне понял, что попался. Эта бледнолицая девчонка водила его за нос, как дурака. Теперь, когда западня захлопнулась, у него не хватило сил взять себя в руки. Объятый смятением, он непроизвольно натянул поводья и остановился, в то время как монна Фульвия пришпорила коня, который рванулся вперед, подобно снаряду, выпущенному из катапульты.

— Правосудия! — закричала она, поднимая над своей головой нечто похожее на короткую трубку. — Синьор герцог Валентино, правосудия!

Герцог поднял руку, и кавалькада остановилась. Его глаза устремились на нее, и что-то обжигающее было в этом взгляде. Впервые она лицом к лицу столкнулась с этим человеком, врагом ее рода, кого привыкла считать настоящим чудовищем. Он был одет по испанской моде — во все черное, его камзол украшали завитки золотых арабесок, а на бархатной шапочке пылала нить рубинов, каждый из которых был размером с воробьиное яйцо. Красота этого молодого благородного лица была столь утонченна и вместе с тем столь мужественна, что на мгновение девушка забыла о своей цели.

Легкая улыбка появилась на его губах, и мелодичным голосом он мягко произнес:

— Какого правосудия вы ищете, мадонна?

Чтобы побороть расслабляющее обольщение, исходящее от этого лица и этого голоса, ей в эту минуту пришлось вспомнить о кузенах, задушенных в Ассизи, о родственниках, томящихся в темнице в Риме и о собственном возлюбленном Маттео. Что значит в сравнении с этим почти сверхъестественная мужественная красота этого человека? Разве он не является врагом ее рода? Разве он не собирается отнять жизнь еще у одного Орсини? Не он ли отправил этого грязного сыщика выследить Маттео? И, молчаливо ответив на свои невысказанные вслух вопросы, она решительно протянула свиток.

— Все изложено в этой петиции, ваше высочество.

Он выехал вперед и рукой в перчатке неторопливо взял свиток, запечатанный с обоих концов. Секунду он держал его на своей раскрытой ладони, словно взвешивая, и размышлял. Затем его губы, почти скрытые каштанового цвета бородой, тронула слабая улыбка.

— Вы предприняли серьезные предосторожности, — мягко заметил он, и его глаза вопросительно взглянули на нее.

— Я не могла допустить, чтобы пергамент испачкался прежде, чем коснется ваших августейших рук.

Его улыбка сделалась шире. Он склонил голову, словно в знак благодарности за изысканность речи. Затем скользнул взглядом вокруг.

— Кто это там прячется за вашей спиной? Эй вы! Поближе! — позвал он.

Смущенный Панталеоне нервно дернул поводья и шагом подъехал к Чезаре Борджа. Его бронзовое лицо побледнело, а глаза беспокойно бегали, уклоняясь от встречи с глазами герцога.

Брови Чезаре чуть приподнялись.

— О, мессер Панталеоне! — вскричал он. — Вы вернулись как нельзя кстати. Вот вам, держите, сломайте печати и прочтите мне письмо, которое спрятано внутри.

В свите Чезаре возникло движение. Любопытство сопровождающих герцога людей заметно усилилось, когда раздался пронзительный от волнения голос монны Фульвии:

— Нет-нет, ваше высочество, это только для ваших глаз.

Он разглядывал ее побелевшее лицо до тех пор, пока она не почувствовала, что готова упасть в обморок.

— Глядя на вас, ослепительная мадонна, — вновь ласково улыбнулся он, — мои глаза стали видеть чуть хуже, поэтому я вынужден просить прийти мне на помощь синьора Панталеоне и удовлетвориться лишь тем, что услышу. Читайте, синьор, мы ждем.

Изумленный Панталеоне трясущимися руками взял трубку и дрожащими пальцами неловко сломал одну из печатей. Изнутри показался шелковый шнур. Он схватил его, чтобы вытащить пергамент, как вдруг, резко вскрикнув, отдернул руку, словно его укололи. И в самом деле, одно пятнышко крови появилось на его большом пальце, а другое — на указательном.

Монна Фульвия метнула испуганный взгляд на герцога Валентино. Ее ловкий план потерпел неудачу лишь по одной причине: она упустила из виду, что Чезаре Борджа, постоянно окруженный явными и тайными врагами, умело избегал риска, чтобы не пасть жертвой их коварства или силы. Она не предполагала, что он может потребовать от Панталеоне исполнить роль, которую выполнял за его столом слуга, пробующий вина перед их подачей.

— Читайте, читайте, — понукал герцог нерешительного Панталеоне, — неужели нам придется весь день простоять на таком холоде? Читайте скорее!

В отчаянии тот вновь схватил шнур и теперь постарался не уколоться шипом, который, случайно или преднамеренно, оказался запутанным в шелковых нитях. Но Панталеоне не придал особого значения этому, так как уже считал себя покойником. Он вытащил свернутый в трубку пергамент, трясущимися руками развернул его и некоторое время, наморщив от усилия лоб, изучал написанное, поскольку был неважным грамотеем.

— Ну, синьор? Вы будете читать?

Этому приказу Панталеоне немедленно повиновался и начал хриплым голосом:

— «Ваше высочество! Я взываю к Вашему правосудию и прошу Вас воздать должное тому, кто оказался столь же вероломным, выполняя порученное ему Вами дело, сколь вероломным оно было само по себе…»

Он запнулся и оглянулся с видом загнанного зверя.

— Это… это неправда! — упавшим голосом попробовал протестовать он. — Я…

— Кто разрешал вам останавливаться? — спросил Чезаре. — Я велел вам читать, не более. Итак, продолжайте. Если написанное касается вас, вы дадите ответ позже.

Уступая воле герцога, Панталеоне вновь опустил глаза и продолжал:

— «…Полагая, что Маттео Орсини, кого ему велено было поймать, скрывается в Пьевано, он предал Ваше доверие и согласился потворствовать его побегу при условии, что я стану его женой, а мое наследство — его достоянием…»

Он опять запнулся.

— Перед лицом Господа, это ложь! Дьявольская ложь! — срывающимся голосом, едва не рыдая, закричал он.

— Дальше! — прогремело повеление герцога, и Панталеоне пришлось вернуться к письму.

— «Неизвестно, удастся ли Маттео Орсини спастись или нет, но для Вас, дочитавшего до этого места, спасения нет. У нас в Пьевано есть еще один гость — черная оспа. И это письмо пролежало целый час на груди умирающего от этой болезни и…»

Вскрикнув от ужаса, Панталеоне резко оборвал свое чтение. Зараженный пергамент выскользнул из его онемевших рук и спланировал на землю. Панталеоне обреченно подумал, что уколовший его шип оказался в шнуре не случайно. Он был спрятан там, чтобы зараза быстрее попала в кровь читающему. И он знал, что шансы выдержать атаку этой болезни настолько ничтожны, что на них нельзя уповать. С пепельно-серым лицом он неподвижно глядел прямо перед собой, в то время как по сторонам все настойчивее раздавались возгласы негодования, пока наконец Чезаре не поднял руку, потребовав тишины.

Герцог сохранял спокойствие или по крайней мере внешне не проявил ни малейших признаков гнева. И когда он обратился к бледной, как мел, даме, предпринявшей столь отчаянную попытку покушения на его жизнь, голос герцога был столь же ровен и мягок, как и раньше, а улыбка — все так же любезна. И поэтому изреченный им приговор был еще более ужасен.

— Ну, что ж, — сказал он. — Синьор Панталеоне выполнил свою часть сделки, теперь очередь за вами, мадонна, исполнить свое обещание и выйти за него замуж.

Широко раскрытыми глазами она глядела на него, и потребовалось немало времени, прежде чем до нее дошел смысл страшного наказания, предназначенного ей. И когда она наконец вновь обрела дар речи, из ее уст вырвался хриплый крик ужаса.

— Выйти за него? Выйти за него! Он заражен…

— Вашим ядом, — жестко отрезал Чезаре. И мягко продолжил, словно увещевая своенравное дитя: — Это ваш долг по отношению к нему и к себе. Ваша честь связана договором. Бедняга не мог предвидеть всего этого. Вы ведь не посвятили его в свои планы.

Она поняла, что герцог издевается над ней. Ей приходилось слышать о его жестокости, но никогда она не могла представить жестокость, сравнимую с этой. Порыв ярости несколько воодушевил ее, но не подсказал, что ответить ему, поскольку воистину суд герцога всегда был справедлив и потому вызывал ненависть людей.

— Вы требовали от меня правосудия, мадонна, — напомнил ей герцог. — Я полагаю, оно свершилось. Надеюсь, это удовлетворит вас.

Перед его железной логикой ее невысказанный гнев угас и мужество оставило ее.

— О, нет! Только не это! — взмолилась она. — Пощадите! Пощадите меня, как если бы сами оказались на моем месте и просили пощады.

Он сардонически взглянул на окаменевшего Панталеоне.

— Монна Фульвия не преувеличивает, Панталеоне, — сказал герцог. — Похоже, она не склонна видеть вас своим мужем. Однако, когда она обещала стать вашей женой, вы, как глупец, поверили ей. Вы поверили ей! Ха! А что же сказал о вас брат Серафино? — Он задумался. — Я вспомнил! Он нашел, что у вас слишком полные губы, чтобы доверять вам дело, связанное с женщинами. Брат Серафино знает, о чем говорит. Монастырь — хорошее место для развития наблюдательности. Итак, вы уступили ее обещаниям! Но утешьтесь. Она выполнит их, хотя и рассчитывала провести вас. Она прижмет вас к своей белой груди — вас и оспу вместе с вами.

— О, Боже! — выдохнула она. — Вы обручите меня со смертью?

— Возможно ли, — саркастически изумился он, — чтобы смерть вас отталкивала более, чем сам Панталеоне?

Он начал с чрезвычайной осторожностью стягивать с руки грубую перчатку из бычьей кожи, которая соприкасалась со смертоносной трубкой.

— В конце концов, — бесстрастно продолжил он, — если держать слово — вещь неприемлемая для вас, — что, похоже, является семейной чертой всех Орсини, — я могу указать выход, воспользовавшись которым вы сможете избежать последствий вашего опрометчивого обещания.

— Вы смеетесь надо мной! — вскричала она.

— Вовсе нет. Аннулируйте сделку, заключенную с ним, и этим вы аннулируете ваше обязательство.

— Аннулировать? Но как? — спросила она.

— Разве это неясно? Выдайте мне Маттео Орсини. Доставьте его мне сегодня днем, и ночью вы будете свободны.

Теперь она поняла сатанинское коварство этого человека; она была не более чем пешкой в его продуманной игре, а ее чувство было всего-навсего средством достижения желанной цели; захватить Маттео Орсини. Только это имело для него значение, мстить ей он не собирался.

— Доставить его к вам? — произнесла она с горькой усмешкой.

— Что может быть проще? — спросил он. — Не надо даже сообщать мне, где он скрывается. Я не прошу вас предавать его или делать то, что может задеть чувствительность Орсини. Отправьте ему письмо и опишите положение, в котором вы оказались после попытки отравить меня. Этого достаточно. Он мужчина и непременно прибудет сюда, чтобы освободить вас. Пусть он появится до наступления ночи, иначе… — Он пожал плечами, швырнул свои перчатки в грязь и указал глазами на убитого горем Панталеоне. — Вы заплатите цену, обещанную за его побег, и я лично позабочусь о свадебном пире.

— Будь по-вашему, — произнесла она, — вы не оставляете мне выбора, ваше высочество. Все будет так, как вы желаете. Я немедленно пошлю к нему своего слугу.

Посмотрев на нее долгим, испытующим взглядом, он сделал знак всадникам.

— Поехали, господа. Здесь нечего больше делать.

Он наклонился в седле, вполголоса отдал приказ стоявшему радом с ним делла Вольпе и поскакал через площадь, сопровождаемый свитой. В душе его не было ничего, кроме глубокого презрения. Он знал этих Орсини. Все они были одинаковы. Они смело замышляли, но трусость губила их замыслы; их мозги были отважнее, чем сердца, их непреклонность рушилась, стоило только тронуть ее.

VIII

Выпрямившись в седле, монна Фульвия провожала глазами фигуру герцога, пока тот пересекал площадь. Он уже скрылся в одной из улочек, а она оставалась в той же позе, оглушенная, безразличная ко всему вокруг.

Из оцепенения ее вывел кондотьер, одетый в черный камзол с вышитым на груди изображением красного быка. Это был делла Вольпе. Презрительно глядя на нее своим единственным глазом, он нарочито-уважительно обратился к ней.

— Мадонна, прошу вас отправиться с нами. Мне приказано сопровождать вас.

Она взглянула на него, готовая посмеяться над столь изысканным выражением, означающим, что она считается пленницей, но что-то в суровом облике этого ветерана остановило ее. Его лицо говорило, во-первых, что он честен, и, во-вторых, что он презирает ее поступок.

— Ведите нас, синьор, — промолвила она. — Я полагаю, мой слуга может оставаться со мной. — И она указала на Марио.

— Разумеется, мадонна, ведь он будет вашим посыльным, — ответил делла Вольпе и повел лошадь монны Фульвии в сторону здания муниципалитета.

Она едва ли вспомнила о несчастном Панталеоне. В ее игре он тоже был лишь пешкой и выполнил свою роль, хотя и не совсем так, как ей хотелось.

Однако она заметила, что с полдюжины арбалетчиков под командой сержанта занялись им. Эти люди не выказывали ни малейшего восторга, арестовывая человека, вооруженного так, что, даже не поднимая руки, он мог сеять смерть вокруг себя. Поэтому они тщательно соблюдали дистанцию. С нацеленными арбалетами они встали широким кольцом вокруг пленника и таким образом заставили его двигаться, угрожая в случае неповиновения выпустить стрелы в пленника.

Когда они наконец удалились, появился человек в ливрее Борджа с пылающим факелом в руке. Не доходя до места, где лежал зараженный пергамент, он швырнул туда факел, и взметнувшееся пламя поглотило письмо. Тем не менее жители Кастель-делла-Пьеве долго еще обходили эту часть площади.

Тем временем монну Фульвию проводили во дворец и предоставили в ее распоряжение длинную комнату с низким потолком, скромно и строго обставленную — ведь Кастель-делла-Пьеве был маленьким городком и не мог соперничать в роскоши с крупными итальянскими государствами.

С наружной стороны двери был поставлен часовой, еще один расхаживал внизу, под окнами, но, по крайней мере, рядом находился Марио. Герцог рассудил, что именно его следует послать к Маттео Орсини, поскольку к письменному сообщению своей госпожи он сможет добавить свидетельства очевидца и подтвердить случившееся.

Старый слуга окончательно пал духом. Сдержанность покинула его, и по обезображенным щекам потекли слезы.

— О, мадонна! О, мадонна! — жалобно всхлипывал он и протягивал к Фульвии руки, словно желая по-отечески утешить ее. — Я вас предупреждал. Я говорил вам, что это дело не для такого нежного создания, как вы. Я умолял позволить мне выполнить его вместо вас. Какой прок от меня! Я стар, моя жизнь идет к закату, и несколько лишних дней не имеют значения. Но вы… О, всемилостивый Боже!

— Успокойся, Марио! Успокойся! — повторяла она.

— Успокоиться? Как я могу успокоиться, когда вам приходится выбирать между предательством и смертью, и какой смертью! Если бы у меня был арбалет, я направил бы стрелу прямо в сердце этого дьявола, когда он изрек вам приговор. Чудовище, изверг!

— Воистину, он дьявол, — вымолвила она, а затем, указав глазами на дверь, отошла от нее к окну, выходящему на площадь, и жестом пригласила слугу следовать за ней.

Около окна она заговорила приглушенным шепотом:

— Быть может, у нас еще есть выход. Ты не возьмешь с собой письмо, поскольку оно тебе не потребуется. А теперь слушай. — И она принялась торопливо излагать свои соображения.

И снова он слушал, раскрыв рот от изумления, а потом стал бурно возражать против нового ее замысла, видя в нем верный путь к погибели.