Графиня Монте-Кристо

— Для нас — да, но только не для тебя. Ты очень хитер, друг мой, и я всегда отдавал тебе должное в этом смысле. В случае неудачи на тебя не падет ни тени подозрения, в жертву будем принесены мы с доктором. Не подумай только, что я решил жаловаться! Ведь ты законный наследник и у тебя есть все права. Прежде чем поделить добычу, ее надо сначала получить. Только когда дело дойдет до дележа, ради Бога, не торгуйся! Ведь мы же почти как братья, не так ли?

Растроганный собственными словами он замолчал, как бы не в силах говорить дальше.

Туанон под влиянием эмоций позволил слезе скатиться в свой бокал.

— Как братья! Как братья! — чуть иронично повторил Шампион.

— Во сколько оценивается сейчас завод? — осведомился Матифо.

— В четыреста тысяч франков.

— И это все?

— Да, поскольку мы намеренно запустили дела, чтобы хоть как-то объяснить довольно внезапную смерть графа Жоржа. Конечно, это весьма прискорбно, но если бы кто-нибудь попытался добраться до сути…

— То обнаружил бы, что смерть, вызванная горем, весьма сильно напоминает смерть в результате отравления, — закончил его мысль доктор.

— Конечно! Но бедняга Жорж умер из-за того, что дела на заводе стали идти все хуже и хуже, вот горе, причиненное убытками, и свело его в могилу! Надо признаться, что граф был довольно-таки беззаботен, зато Шампион, лучший делец во всей провинции, через год или два сможет восстановить Нуармон в прежнем блеске и тогда-то он снова будет стоить добрых восемьсот тысяч франков.

Шампион в ответ на это лишь молча покачал головой.

Матифо, так и не дождавшись от него никаких слов, тем временем продолжал:

— Отсюда вплоть до самого Акреваля тянутся прекрасные леса, которые я успел рассмотреть по дороге. Я видел там дубы, которые не согласился бы продать министерству военно-морского флота даже за пятьсот тысяч франков. Кроме того, поместье Нуармон включает в себя луга, фермы и другие земельные участки. На сколько все это потянет по твоим расчетам, Шампион?

— Не больше чем на сто тысяч франков.

— Я с радостью купил бы все оптом за сто пятьдесят тысяч! Но нет, я просто пошутил, ибо никогда не соглашусь нажиться за счет друга. Итак, пусть будет двести пятьдесят тысяч франков.

Сказав это, Матифо обмакнул указательный палец в свой бокал и аккуратно вывел в углу стола сначала 800 000, а затем 250 000.

— А теперь рассмотрим вопрос о перечне ценных бумаг.

Услышав эти слова, Шампион невольно застонал.

— А теперь рассмотрим вопрос о ценных бумагах, — настойчиво повторил Матифо. — Мы ничего не будем скрывать от Туанона, не так ли? Хоть он и не имеет к этому никакого отношения, но его присутствие здесь отнюдь не лишнее. В соответствии с контрактами, заключенными мною с чугунолитейным заводом Нуармон, за последние два года я приобрел товара на двести тысяч франков.

Широко раскрыв глаза от изумления, Туанон невольно задал себе наивный вопрос, откуда это Матифо мог достать такую огромную сумму?

— Перепродажа этого товара принесла мне прибыль в сто девяносто тысяч франков и было бы поистине странно, если бы такой практичный и методичный человек, как ты, не получил бы своих двадцати тысяч прибыли. Я совершенно уверен, что ты заработал гораздо больше, но не будем останавливаться на этом вопросе. Скажем лучше, двести тысяч франков за ценные бумаги. Итак, восемьсот тысяч плюс двести тысяч в сумме составляют миллион двести пятьдесят тысяч франков. Вот и весь подсчет.

Шампион рад был бы внести свои коррективы в эту бухгалтерию, но вынужден был промолчать, ибо цифры никогда не лгут.

Доктор, изумленный результатом подсчета, почувствовал, как на лбу у него выступают капли пота. Как бы желая запечатлеть у себя в памяти эту огромную сумму, он тихо прошептал:

— Миллион двести пятьдесят тысяч франков! Малыш, который родится сегодня ночью, должен был бы стать очень богатым человеком!

ГЛАВА III

Шампион, Матифо, Туанон и К

Разговор тем временем приобретал все более оживленный характер.

Побагровевшее лицо Шампиона свидетельствовало о том, что он один выпил полбутылки коньяка.

Слегка побледневший доктор Туанон, напротив, совершенно не притрагивался к стоявшему перед ним бокалу.

Матифо же предпочитал пить анисовую водку, и его хитрые глазки под нависшими мохнатыми бровями украдкой внимательно наблюдали за собеседниками.

Теперь настал удобный момент поближе познакомить читателя с этими тремя достойными личностями.

По заслугам и честь. Итак, начнем с хозяина комнаты.

Некоторые считают, что об устрице можно судить по ее раковине. Не стремясь в нашем романе к научным сравнениям, попытаемся, однако, сначала рассмотреть раковину Шампиона, дабы, по возможности, попытаться составить о нем представление на основе окружающих его вещей.

При первом взгляде на комнату управляющего можно было принять ее за жилище сельского помещика.

Над камином висело с полдюжины охотничьих ружей, а на противоположной стене в изобилии красовались пороховницы, ягдаши и тому подобные предметы охотничьего снаряжения.

На письменном столе, однако, аккуратно лежали документы и бумаги, свидетельствующие о том, что Шампион отнюдь не принадлежал к числу людей, приносящих дело в жертву своим удовольствиям и развлечениям.

Все в этой комнате, напоминавшей одновременно рабочий кабинет и гостиную, стояло строго на своих местах, даже стулья были симметрично расставлены по стенам.

Эркюль Шампион обожал порядок, но любя во всем золотую середину, отнюдь не был склонен жертвовать своими удовольствиями ради дела, ибо являлся врагом всяких крайностей. «In medio stat virtus»(добродетель находится посредине) — сказал один древний мудрец, имея ввиду, что ни в чем не следует перегибать палку, даже если дело идет о добродетели.

И Шампиона действительно можно было назвать своего рода мудрецом. Будучи еще достаточно молодым человеком, он отдавал дань слабостям молодости и после утомительно долгой охоты любил распить бутылку вина и насладиться хорошей шуткой.

Однако за работой Шампион становился холоден и бесстрастен, за что его и называли настоящим дельцом. В такие часы ни бутылка лучшего вина, ни самый соблазнительный взгляд не могли принудить его сбавить цену хотя бы на самую малость.

Внешне это был крепкий тридцатилетний человек с хорошей фигурой и полными румяными щеками, обрамленными черными бакенбардами.

Улыбка его вовсе не была злой, а при желании он умел говорить весьма сердечно и убедительно.

На первый взгляд лицо Шампиона производило неплохое впечатление, но более внимательный наблюдатель заметил бы у него во взгляде злые искорки, которые несколько портили благоприятное впечатление от довольно приятной внешности управляющего.

На портрете легко изобразить нос, рот и лоб, но гораздо труднее передать взгляд.

Короче говоря, Шампион играл роль великодушного, доброго и благородного человека, а как известно, такие негодяи относятся к числу самых опасных.

Тем не менее, Эркюль Шампион, подобно великим актерам, которые столь долго играют на сцене, что невольно начинают в чем-то уподобляться своим героям и в жизни, с течением времени приобрел некоторые черты того характера, который вначале лишь довольно успешно имитировал.

Являясь в глубине души трусом, он все же обладал некоторой долей энергичности, способной отчасти компенсировать отсутствие мужества.

Что касается характера доктора Туанона, то он прекрасно известен всем и каждому, ибо каждому приходилось встречать такую слабую натуру, одинаково, в зависимости от обстоятельств, склонную к добру и злу, страшащуюся последствий преступления и все же совершающую его не в силах противиться дурному влиянию. У таких людей нет ни больших пороков, ни больших добродетелей.

Люди обычно говорят о таких: «Это хороший человек!» Но, испытывая потребность в настоящем друге, мы вряд ли постучимся к ним в дверь.

Доктору Туанону было сорок лет. Стараясь скрыть залысину на лбу, он зачесывал вперед длинные черные волосы.

Обладая франтовскими манерами, проявляя хороший вкус в одежде и в выборе лошадей, Туанон пользовался довольно большим успехом у женщин.

Торговый агент Жан-Батист Матифо, уроженец Перигора, был противником более серьезным, хотя и не обладал устрашающей внешностью.

Сухое смуглое лицо без всяких признаков растительности придавало ему вид преждевременно состарившегося человека, а чрезвычайно светлые волосы казались почти седыми.

Узкогрудый и сутулый, с тонкими руками и ногами, он плохо слышал и постоянно моргал подслеповатыми глазами. Высокий дрожащий голос, заикающаяся речь и неприятный перигорский акцент отнюдь не придавали ему привлекательности. Таков был портрет Матифо.

Как мы уже отметили, энергичность отчасти возмещала Шампиону отсутствие мужества. Ни в чем не опровергая заявления Матифо, он быстро воскликнул:

— Ты не ошибся и рассчитал все довольно верно, но что же из этого?

— Ах, дорогой Шампион, я вовсе не ожидал этого от тебя! — плаксиво заявил Матифо. — Разве мы с тобой не старые школьные товарищи и не друзья детства? С нашей помощью (а без нас тебе все равно не обойтись) ты собираешься прикарманить миллион двести пятьдесят тысяч франков и предлагаешь за все услуги какие-то жалкие двадцать тысяч! Поистине, после этого я просто не знаю, кому еще можно доверять!

Воздев руки к потолку, доктор повторял, как загипнотизированный:

— Миллион двести пятьдесят тысяч франков! Миллион двести пятьдесят тысяч франков!

— Пошли отсюда, Туанон! Покажем этому неблагодарному, что еще не растеряли своего достоинства. Такая плата достойна лакеев! Посмотрим, чего ему удастся добиться без нас!

— Но чего же ты хочешь? — вскричал Шампион, совершенно теряя голову.

— Ничего! — с достоинством ответил Матифо.

— Скажи мне свои условия и мы их обсудим!

— Кажется, ты становишься благоразумным, — отозвался Матифо и, снова окунув палец в бокал, продолжил свои расчеты на столе. — Делим миллион двести пятьдесят тысяч на три и получаем четыреста шестнадцать тысяч шестьсот шестьдесят франков. Именно такая сумма причитается на долю каждого из нас. Но мы же не любим мелочиться, не так ли, Туанон? Мы не будем торговаться, подобно этому человеку, и удовлетворимся круглой суммой в четыреста тысяч франков на брата.

— Четыреста тысяч проклятий! — вскричал Эркюль, взбешенный спокойствием Матифо. — Если вы отказываетесь от двадцати тысяч, то тем хуже для вас. Двадцать тысяч — отличный куш!

— Мудрое замечание. Да, двадцать тысяч франков — прекрасный куш, но четыреста тысяч гораздо лучше.

— Если вы отказываетесь участвовать в этом деле, то лучше скажите сразу, — коротко бросил Шампион. — В конце концов, я справлюсь и без вашей помощи.

— В таком случае, — любезно заметил Матифо, — мы тоже займемся своим делом и сделаем своим сообщником некоего изгнанника, укрытого неподалеку.

Шампион в отчаянии склонил голову. Он был побежден, но все же не смог удержаться от крика, сравнимого лишь с душераздирающим рыданием матери, лишающейся своего ребенка.

— Эти негодяи хотят разорить меня! — громко завопил он.

— Мы хотим разорить тебя? — повторил Матифо, пожимая плечами. — И как ты можешь говорить такое! Мы лишь хотим обогатиться, но отнюдь не желаем разорять тебя.

Ты сам прекрасно понимаешь, что мы с доктором не настолько безумны, чтобы требовать от тебя немедленной уплаты этих денег наличными. Это было бы слишком глупо и дерзко. Как бы успешно мы ни провели это дело, у него все равно останется скверный оттенок, и мы поступили бы крайне неосторожно, если бы дали возможность кому-нибудь заподозрить нашу заинтересованность в тех событиях, которые должны произойти здесь этой ночью. Туанон, например, прибыл в замок в качестве врача, а я здесь для того, чтобы потребовать оплаты по опротестованному векселю. Нам вовсе не надо, чтобы кто-нибудь знал о том, что каждый из нас стремится получить треть наследства графини Элен де Ранкон. Поэтому тебе сейчас нечего бояться, что мы потребуем свою долю в ближайшем будущем.

— Но что же тогда вам нужно от меня сейчас? Спрашиваю вас об этом уже в третий раз!

— О, почти ничего, или, лучше сказать, сущая безделица. Ты просто должен официально засвидетельствовать, что каждый из нас имеет долю в твоем предприятии в сумме четырехсот тысяч франков. Для доктора это отличный доход, ибо в другом месте ему никогда не получить таких денег, да и мы с тобой не останемся в накладе, — продолжал Матифо, подмигивая Шампиону, — с твоим умом и моим деловым талантом мы заработаем миллионы.

— Хорошо, пусть будет так, — со вздохом согласился Шампион, подумав про себя: «Мне во что бы то ни стало надо избавиться от этих кровопийц».

— Так ты подпишешь эти контракты? — спросил Матифо, вытаскивая из кармана два гербовых бланка. — Они уже юридически оформлены, надо лишь проставить дату. Подумай только, теперь ты являешься прямым наследником!

Шампион придвинулся к лампе, чтобы прочесть документы, и Матифо, глядя на него, подумал:

— Какой дурак! Он ведь даже не подозревает, что в нужный момент я обведу его вокруг пальца. Подписывай, старина! Таскай для меня каштаны из огня, но не надейся, что они достанутся тебе. На этом деле я заработаю миллион!

Туанон в этот миг не думал ни о чем. В глазах его не отражалось ничего, кроме жадности, а губы сами собой продолжали тихонько шептать:

— Миллион двести пятьдесят тысяч франков!

ГЛАВА IV

Четвертый огонек

Теперь войдем в комнату, выходящую окнами в сад. Все окна обширного помещения, кроме одного, закрыты плотными шторами из дамаста; полог над кроватью сделан из того же материала.

В кровати лежит женщина, светловолосая головка которой покоится на подушке с кружевной отделкой.

Она спит и, видимо, видит какой-то приятный сон, ибо с ее улыбающихся губ одно за другим срываются два имени: Жорж и Октав. Эти имена, объединенные во сне, доказывают ее чистоту и невинность.

Говорит она, без всякого сомнения, с усопшим другом и говорит о том, кому грозит сейчас смертельная опасность, но по-видимому, надежда не оставляет ее, ибо губы молодой женщины продолжают улыбаться.

Да, на пунцовых губках графини Элен де Ранкон играет нежная легкая улыбка. Не станем же тревожить ее мирный сон, ибо давно уже глаза ее не знали ничего, кроме слез.

Но когда-то все было иначе!

С тех пор прошло только пять лет, но как долог кажется этот срок Элен.

Когда-то она, резвое шаловливое дитя, беспечно играла в отцовском доме, но даже слепая любовь отца не смогла испортить характера этого доброго и милого ребенка. Хотя окружающие наперебой старались исполнить любой ее каприз и предугадать каждое желание, но сердце маленькой Элен оставалось по-прежнему чистым и открытым добру.

Рабочие на фабрике отца просто обожали ее, даже самые бедные и несчастные из них с удовольствием смотрели на дочь хозяина, любуясь ее красотой и грацией.

Шли годы. Однажды на фабрику приехал красивый молодой человек. Едва достигнув двадцатипятилетнего возраста, он уже обладал серьезностью и рассудительностью гораздо более зрелого человека.

Вечером, сидя за столом, Элен поняла из разговора отца с их гостем, что тот прибыл для изучения производства на фабрике господина Ромье.

Юности свойственно любопытство и Элен невольно задалась вопросом, почему этот молодой человек столь серьезен и печален. В его присутствии она испытывала невольную робость, хотя бессознательно тянулась всем сердцем к графу Жоржу де Ранкону.

Вскоре ей удалось узнать его тайну.

В чужой стране остались могилы его родителей, умерших в эмиграции, этим и объяснялся печальный вид молодого графа.

Перед Жоржем, несмотря на молодость, стояла трудная задача — восстановить былой блеск знатного имени и семейное благосостояние. Вот почему он был так серьезен.

Доброе маленькое сердечко Элен наполнилось состраданием, вскоре перешедшим в любовь, но все же граф Жорж продолжал внушать ей какую-то робость. Чувство, испытываемое ею, было не похоже на обычную любовь шестнадцатилетней девушки, на ту любовь, от которой ширится грудь, загорается взгляд, а на губах играет счастливая улыбка.

Нет, думая о красавце Жорже, она испытывала печаль. Глаза ее невольно опускались вниз, а сердце сжималось, как от предчувствия какого-то несчастья.

Суровость молодого графа угнетала ее юный дух и гасила пламя энтузиазма, в его присутствии она теряла свойственную ей шаловливую ребячливость. Она любила Жоржа так, как некоторые дети любят отца — в этом чувстве нежность сочеталась со страхом.

И все же, Элен была слишком молода, чтобы правильно разобраться в своих чувствах, которые быстро приняла за любовь.

Однажды, через полгода после приезда Жоржа, она вдруг почувствовала себя необычайно счастливой, ибо в тот день он впервые улыбнулся ей.