Помоги проекту - поделись книгой:
Серия «Многоярусный мир» явно предвосхитила игры типа «Подземелья и драконы», столь популярные среди молодежи. Врата, ловушки, установленные в них Владыками, изобретательность, необходимая для того, чтобы пройти через врата, и опасные миры, в которых оказывается герой, приняв неверное решение, — все это затем повторилось в играх. И зачем только понадобились какие-то драконы — почему бы просто не использовать сами романы? Зато их решили применить в психотерапии — тоже неплохая идея. Джима это привлекало куда больше, чем обычные виды лечения — фрейдовский, юнговский психоанализ или какой-нибудь еще. Хотя Джим не слишком разбирался в различных психиатрических школах, тем не менее они ему не нравились. Перед его мысленным взором вспыхнули надписи со стенок туалета: «Лучше слететь с катушек, чем попасть под них». «Шизофрению не подцепишь на сиденье унитаза».
Порсена взглянул на настольные часы. «Марионетка Времени», — подумал Джим. Доктора и адвокаты, точно поезда, движутся по ньютоновскому времени, не имея никакого понятия об эйнштейновском. Но именно они и добиваются каких-то успехов.
Психиатр поднялся с кресла:
— Перейдем к другим моментам, Джим. Все дальше и выше! Джуниор Вуниер выдаст тебе книги, без оплаты. И ознакомит с правилами нашего распорядка. Да минуют тебя кривые сталесплавные когти Клоно, и да пребудет с тобою Сила. Увидимся.
Гримсон вышел из кабинета, не переставая про себя удивляться доктору — надо же, вспомнил про Силу. Хотя кто не знает «Звездных войн»! Но что касается Клоно... Многим ли известно, что Клоно — это своего рода бог космонавтов, божество с золотыми жабрами, медными копытами, иридиевыми внутренностями и прочими штуковинами. Его именем клянутся космопроходцы в серии Смита про ленсменов.
* * *
Джим нашел Джуниора Вуниера на посту около лифтов. Надо же было подобрать такое имя![1] Испортили родители парню всю жизнь — словно у него за восемнадцать лет других проблем не накопилось. Волосы, как у невесты Франкенштейна, со спины похож на Квазимодо, ногу приволакивает, как Игорь[2], а лицо как у Безобразной Герцогини из первой книги про Алису. Кроме горба, на него давит еще и пристрастие к амфетамину. Но самая скверная его черта — привычка пускать слюни. Безусловно, Гримсон жалел беднягу, но долго выносить его общество не мог.
Ну и кого же выбрал себе Младший Вуниер в качестве ролевой модели? Красивого, сильного, ловкого и хитроумного Кикаху! Тогда как Джим полагал, что Вуниер предпочтет Теотормона. Этого персонажа собственный отец захватил в плен и превратил у себя в лаборатории в чудовище с рыбьими плавниками и уродливым лицом, напоминавшим морду зверя.
Вуниер сходил в кладовую и принес оттуда пять книжек в мягких обложках.
— Читай и плачь, — сказал он.
Гримсон сунул стопку романов Фармера под мышку. Станут ли они для него спасением? Или же эти книжки, как все остальные, полны обещаний, оказывающихся в конце концов болтовней?
Вуниер вел Джима по пустующим в этот час коридорам, так как пациенты клиники находились или в своих палатах, или в рекреационном зале. Не исключено также, что именно сейчас проводились сеансы групповой или индивидуальной терапии. В длинных широких коридорах с белыми стенами и серым полом их шаги отдавались гулким эхом.
Оказалось, что Гримсона пока что поместили в маленькую одноместную палату, имеющую самый больничный вид. Однако даже небольшой стенной шкаф оказался достаточно просторным. Но зачем он Джиму? Вся одежда была на нем, да и ту принесла ему мать, а ей дала миссис Выжак. Вещи принадлежали Сэму и потому были тесноваты, а башмаки — просто позорные, «Оксфорды» с квадратными носками — Сэм надел бы такие только под страхом смерти.
— Книги можешь положить туда, — Вуниер показал на нишу рядом с окном. — А теперь послушай, какие тут правила и распорядок дня.
Он прислонился к стенке, поднес какой-то листок бумаги обеими руками к самому лицу и начал читать вслух, брызгая слюной. Мерзость какая!
Джим сел на единственный стул — деревянный, со съемной подушкой. Хорошо бы выкурить сейчас сигарету... Зубы у него слегка ныли, нервы были натянуты, как провода, и настроение сильно нуждалось в настройке.
Вуниер монотонно бубнил, точно буддийский монах, выпевающий сутру о лотосе. «Пациент обязан содержать свою комнату в чистоте и порядке. Пациент обязан ежедневно принимать душ, следить за чистотой ногтей и так далее. Телефоном пациенту можно пользоваться только на посту дневного дежурного, и нельзя занимать его дольше четырех минут. Курить разрешается только в холле. Писать на стенах запрещено. Пациенты, Лопавшиеся с не прописанными им наркотиками, со спиртным или с телкой (так выразился Вуниер), мгновенно вышвыриваются вон.
— А когда дрочишь, — добавил он, — не делай это в душевой и вообще при людях.
— А перед зеркалом можно? — поинтересовался Джим. — Это как считается — при людях или нет?
— Остряк-самоучка, — проворчал Вуниер — Просто подчиняйся правилам, и все будет в порядке.
Волоча ногу, он дотащился до стены напротив и содрал с нее какую-то бумажку, прилепленную скотчем. Прежде чем объявление отправилось в мусорную корзину, Джим успел прочесть: НЕ БОЙСЯ СВОЕВО МОЗГОПРАВА. Под этой фразой имелся еще и рисунок, похожий на те, какие встречаются на стенках туалетов.
— Какой-то умник лепит их во всех палатах, — пояснил Вуниер. — Мы зовем его Алый Буквовщик[3]. Попадись он нам, задница у него будет алая.
Теперь стену, кроме несколько листков в рамочках, похожих на вырезки из «Саттердей Ивнинг Пост», украшал только календарь.
— А мантры? — уточнил Джим. — Я видел их на стенах во многих палатах.
— Их развешивать можно, это входит в терапию. Некоторым они нужны, чтобы проникнуть в Многоярусный мир. — Вуниер, помолчав, спросил: — Ты уже решил, какого персонажа выберешь?
Парень явно хотел задержаться и поболтать — должно быть, ему, бедняге, здесь одиноко. Но Джим не желал тратить свое время на человека, с которым ему хотелось бы пообщаться в самую последнюю очередь.
— Нет, — он покачал головой и сделал движение, как будто собирается встать, а потом снова хлопнулся на стул. — А это что такое? — Джим уставился на пространство под кроватью.
У Вуниера расширились глаза. Он начал было нагибаться, чтобы как следует рассмотреть то, на что указывал теперь палец Гримсона, но передумал.
— Ты о чем?
— Оно только что шевельнулось, — не моргнув глазом, продолжал врать Джим. — Очень темное, чернее космоса и похоже на веретено. С фут[4] длиной. Эй... опять шевелится!
Вуниер перевел взгляд с кровати на Джима.
— Мне пора, — сказал он. И с деланной небрежностью добавил: — Предоставляю тебе развлекать своего гостя.
Вуниер стремительно покинул палату. Джим громко засмеялся, как только решил, что этот бедолага его не услышит. Розыгрыш он позаимствовал из романа Филипа Уайли, название которого стерлось из его памяти. Тем не менее действительно ли Вуниер решил, будто под кроватью кто-то есть, или испугался, что его собеседник вот-вот сорвется? Однако через минуту настроение Джима сделалось каким-то смешанным — и черным, и красным. Депрессия, перемежающаяся гневом. Психологи говорят, что депрессия — это гнев, обращенный против себя самого. Разве можно за одну минуту пережить оба состояния — словно выключателем щелкнуть туда-сюда? Скорее всего, он на самом деле вот-вот психанет.
МАНИАКАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНУЮ ДЕПРЕССИЮ. Он прилепит это изречение в туалете. Покажет им, что чертов неуловимый Алый Буквовщик — не единственный, кто способен нанести удар из тьмы.
У него даже своей одежды нет. И денег, кстати, тоже. Отними у мужчины или женщины имущество и деньги — и вот перед тобой человек, лишенный всякого мужества и всякой женственности. Впрочем, разве это человек? Несомненно, если только он или она не принадлежат к культуре, в которой такие люди считаются святыми. Что касается этого мира, то здесь человека делают одежда и деньги, и только король может ходить голым, оставаясь самим собой. А кто такой Джим Гримсон?
Продолжая сидеть, глядя в никуда, Джим почувствовал, как чернота отступает. Она сменилась красным потоком, захлестнувшим каждую клеточку тела и мозга. И все-таки у человека, который испытывает гнев, кое-что уже есть. Ярость — это позитивная сила, даже если она ведет к негативным действиям. В одном стихотворении, которое он читал когда-то давно, говорилось... Джим не помнил наизусть, но смысл фразы был примерно таков: если разум не сможет, то ярость добьется.
В дверь просунул голову Джилмен Шервуд, один из собратьев-пациентов.
— Эй, Гримсон! Групповая терапия через десять минут!
Кивнув, Джим решительно поднялся со стула.
Он уже знал, какого персонажа выберет — Рыжего Орка. Владыку-злодея, самого опасного врага Кикахи. Вот и получите разъяренного сукиного сына, который всех пинает в зад, потому что у самого задница красная!
ГЛАВА 4
Что-то разбудило Джима как раз перед тем, как зазвонил будильник. С трудом разлепив веки, он посмотрел вверх. Трещины на потолке складывались в карту с хаотичным переплетением рек и дорог. Или это набросок, изображавший какого-то зверя, а может быть, загадочный символ? Между прочим, за прошедшую ночь от старых трещин ответвилось несколько новых.
Сигнал будильника заставил его подскочить. Дзыынь! Подъем! За дело! Вперед, лежебока! Утреннее солнце светило сквозь тонкие желтые занавески.
Внезапно земля под домом вздрогнула, и Джим невольно вцепился в одеяло. Наверняка где-то там внизу произошел обвал в одной из многочисленных, давно заброшенных горных шахт. В памяти сразу всплыло происшествие трехмесячной давности: за четыре квартала от дома Гримсонов два здания по соседству друг с другом провалились во внезапно открывшуюся яму фута два глубиной. Так они теперь и стояли, прислонясь друг к другу и втиснувшись в одну дыру, словно пара слишком больших суппозиторий в заднице Зеленого Великана с эмблемы компании «Грин Джайант».
Стараясь собраться с мыслями, Джим обвел глазами свою комнату, на что не потребовалось много времени — так она была мала. Ее украшало семь больших плакатов, прилепленных скотчем к выцветшим обоям с когда-то красными розами на светло-зеленом фоне. Дверь тоже была украшена изображением Кейта Муна, великого сумасшедшего барабанщика группы «Ху», ныне покойного. На самом ярком плакате кривлялись пятеро «Лихих Эскимосов» — так называлась местная рок-группа. «Косяк» Диллард блюет в саксофон; Вероника Паппас, «Поющая Попка», сует микрофон под кожаную мини-юбку; Боб Пеллегрино, «Дробинка», дрочит одну из барабанных палочек; Стив Ларсен, «Козлодой», выглядит так, словно трахает гитару; Сэм Выжак, «Ветряк», барабанит по клавишам. Над этой сомнительной компанией парила дюжина колокольчиков, напоминающих НЛО в полете. Вблизи и при ярком свете можно было разглядеть тонкие проволочки, прикреплявшие их к потолку.
Джим вылез из постели и, одернув рваную зеленую пижаму, направился к двери. Неосвещенный коридор казался продолжением сна. Задевая ногами складки и дыры старого ковра, он побрел было в туалет, но передумал. В тесной ванной Джим зажег свет и, взглянув в зеркало, поморщился. Под кожей наливался красным третий прыщ, однако рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. К выходным надо будет побриться, однако тупое лезвие (новые слишком дорого стоят) сдерет корочки со свежевыдавленных прыщей, тогда из них пойдет кровь. Фу!
Джим помочился в раковину. Делая это, он, во-первых, помогал отцу, Эрику Гримсону, экономить деньги — тот любил напоминать, что не следует часто спускать воду. Во-вторых, это была тайная, пусть маленькая, но месть домашнему тирану.
Собственное лицо в зеркале опять приковало его внимание. Большие синие глаза унаследованы от обоих родителей. Рыжеватые волосы, длинная челюсть и выступающий подбородок достались ему от Эрика, норвежца. А маленькие уши, длинный прямой нос, широкие скулы и слегка восточный разрез глаз — это дары матери, Евы Надь. Что касается роста, то ему осталось подрасти на три дюйма, и тогда он догонит своего жилистого и узкоплечего отца. Фигурой Джим напоминает братьев матери — такой же широкоплечий.
Если избавиться от этих проклятых прыщей... парень в зеркале мог бы даже добиться успеха у Шейлы Хелсгетс, самой красивой девчонки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джиму очень нравилось мысленно называть Шейлу именно так.
Красавица лишь однажды обратилась к нему с просьбой — держаться от нее с подветренной стороны. Это задело Джима, но не настолько, чтобы он перестал ее любить. Он стал мыться два раза в неделю — немалая жертва с его стороны, если учесть, что у него нет времени на всякие, пустяки.
Но эти прыщи! И зачем только Бог, если он есть, проклял ими подростков?
Поплескав водой на лицо и на пенис, вытерев их полотенцем, к которому на самом деле разрешалось прикасаться только отцу, Джим направился на кухню. Несмотря на темноту в коридоре, на ковре была заметна белая пыль от штукатурки. Позеленевший потолок кухни украсили новые трещины, а на газовой плите и покрывавшей стол клеенке лежал тонкий слой пыли, напоминавшей пудру.
— Все мы скоро провалимся в дыру, — пробурчал Джим. — Прямиком в Китай. Или сразу в ад.
Он принялся торопливо готовить себе завтрак. Из холодильника, ровесника обожаемого папаши, были извлечены кусок колбасы, майонез, половинка почерневшего банана, увядший салат и холодный хлеб. Закрыть дверцу он забыл. Пока закипала вода, Джим, нарезав колбасу и банан, состряпал себе бутерброд.
Он включил радио, купленное в день появления на рынке первых транзисторных приемников. Старый ламповый «Дженерал Электрик» пылился на чердаке вместе с кипами старых газет и журналов, сломанными игрушками, поношенной одеждой, битой посудой, облысевшими швабрами и перегоревшим пылесосом «Гувер» выпуска 1942 года. Эрик и Ева Гримсон не любили что-либо выкидывать, даже пищевые отходы, не говоря о вещах. Большинство людей оставляет прошлое позади. А его родители громоздили его у себя над головой.
Джим отправил в рот большой кусок бутерброда, не забыв приправить его перцем. Вытирая слезящиеся глаза, он выключил газ и вылил кипяток в чашку. Пока он размешивал кофе, ВИЭК, единственная рок-станция в Бельмонт-Сити, прервала сообщение о погоде, запустив шестнадцатый номер местного недельного хит-парада. «Твоя рука — не то, что надо мне!» была первой песней «Лихих Эскимосов», которую Джим услышал по радио. Она же оказалась и последней. Повернувшись к раковине и наливая в стакан холодную воду, Джим услышал рычание, доносившееся отнюдь не из радио. Приемник умолк. Пару секунд тишину прерывал только звук текущей воды. Потом у него за спиной раздались проклятия:
— Черт! Сколько раз говорил, чтобы оно у тебя не орало! Или, ей-богу, выкину это долбаное радио в окошко! И закрой этот долбаный холодильник!
Голос был не слишком громкий, но низкий; в детстве он вызывал у Джима страх и удивление, так как казался нечеловеческим. И все же в памяти сохранились мгновения, когда ему нравилось слышать этот голос. Сложные, запутанные были у них отношения, но сейчас ни о какой путанице не могло быть и речи — только ненависть.
Джим выпрямился, закрыл кран и отпил из стакана, медленно оборачиваясь. Эрик Гримсон стоял в дверях — высокий, красноглазый, с набрякшими веками. Лопнувшие сосуды на его носу и щеках напомнили Джиму о трещинах на потолке.
Черт подери! Опять возник конфликт поколений, как выражается школьный психолог. Придется снова бодаться с этим говнюком — так мысленно называл словесную перепалку с «обожаемым» родителем Джим.
Папаша сел, поставил локти на стол и уткнулся лицом в ладони. Какой-то миг казалось, будто он вот-вот заплачет. Потом Эрик выпрямился и громко стукнул ладонями по столу, так что сахарница подскочила. Сейчас отец не сводил с Джима воспаленных глаз, у него тряслись руки, когда он зажигал спичку и закуривал сигарету.
— Ты нарочно включил на полную громкость, так ведь? Богу известно, и .вам с матерью тоже, как мне нужен сон. Но разве ты дашь поспать? И почему? Из-за проклятой злобности, из подлости, которая у тебя от матери, вот почему! Сказано тебе — закрой холодильник! Ты... ты... змей! Змей зловредный, вот ты кто! — Он бухнул правой рукой по столу. Запах пивного перегара заставил Джима сморщиться. — Больше я твоих пакостей терпеть не стану! Богом клянусь, выкину это поганое радио в окошко! И тебя следом!
— Валяй! — пожал плечами Джим. — Увидишь, насколько это меня колышет!
Однако, как бы ни был зол Эрик Гримсон, он не станет уничтожать ни одного предмета, замена которого потребует денег.
— Пошел вон! — заорал он, поднимаясь со стула. — Вон, вон, вон! Чтоб я не видел тут твою паскудную рожу, нарк патлатый! Убирайся тотчас же, или я погоню тебя до самой школы пинками в зад! Пшел! Пшел! Пшел!
«Старик пытается раздразнить меня, — подумал Джим. — Если я его ударю, то он наверняка расквасит мне нос, двинет в живот, врежет по почкам». Именно это он мечтал проделать со своим папашей — и тот нарвется когда-нибудь!
— Ладно! — заорал в ответ Джим. — Ухожу, забулдыга, лодырь, неудачник! А холодильник и сам можешь закрыть.
Лицо Эрика побагровело, рот широко открылся, обнажив кривые, желтые от табака зубы. Глаза напоминали два кровавых сгустка.
— Не смей так разговаривать с отцом! Ты, долбаный хиппи, вонючий... вонючий...
— Как насчет ублюдка? — подсказал Джим, боком пробираясь мимо отца лицом к нему. Он был готов дать сдачи, но его била нервная дрожь.
— Вот-вот! То, что надо! — проревел отец.
Джим уже несся вперед. У самой двери в свою комнату он увидел, как открылась дверь в противоположном конце коридора. Из узкого прямоугольника вырвался мерцающий свет, и сильный запах ладана ударил в нос. В дверном проеме, сжимая четки, появилась мать Джима. Услышав доносившиеся снизу крики, она вместо того, чтобы выйти и заступиться за сына, спряталась за дверью.
— Скажи Богу, пусть вставит себе! — выкрикнул Джим.
Мать ахнула и скрылась, бесшумно притворив за собой дверь. Вот такая у него мать, и проку от нее не больше чем от тени, на которую она похожа.
ГЛАВА 5
Джим, уже одетый и с портфелем в руке, выскочил из дома, пулей промчавшись мимо изрыгавшего оскорбления и угрозы отца, который вовсе не собирался преследовать сына за пределами своей территории. Хотя, если соблюдать точность, земля под его ногами принадлежала не ему, а банку. А если штольни и шахты под домом продолжат рушиться, то все это отправится в пекло.
День был ясный, и солнце приятно нагревало макушку. Отличная погода для Хэллоуина, тем не менее по радио сказали, что к вечеру ожидаются тучи. И в самом деле они уже неслись, обгоняя друг друга, по небу, что нависло над головой Джима.
Издалека доносились крики Эрика Гримсона, который продолжал вопить, хотя его сын уже удалился на целый квартал от дома. Джим спешил, размахивая портфелем, где лежали пять учебников, которые он прошлым вечером даже не раскрывал, карандаши, шариковая ручка и две тетрадки, исписанные текстами песен. Еще там лежали три потрепанные книжки в мягких обложках: «Нова-Экспресс», «Венера на ракушке»[5] и «Древний Египет».
Мать не успела приготовить Джиму завтрак. Ну и ладно. Все равно желудок жжет, словно в него попала раскаленная докрасна колючая проволока.
Чересчур много, чересчур долго.
Когда же он разлетится в клочья при собственном Большом Взрыве?
Он уже грядет, он уже грядет.
Вчера он написал еще одну песню — «Ледники и новые звезды».
Гори, гори, гори, гори!
Ничто не говорит, как я накален.
Поделиться книгой: