Помоги проекту - поделись книгой:
Генри Харт
Венецианец Марко Поло
Предисловие редактора
Книга американского востоковеда, специализировавшегося по китайской литературе, Генри Харта представляет собой развернутую биографию Марко Поло. Для характеристики великого венецианца автор удачно использовал результаты огромной работы, проделанной европейскими и американскими предшественниками — биографами, комментаторами книги Марко Поло и историками — до 1946 года включительно.
Своеобразие книги Харта заключается в том, что он дал в ней живой «трехмерный» и притом динамический образ Марко Поло. С одной стороны — перед нами типический «веницейский гость» XIII−XIV веков со всеми его привлекательными и отрицательными чертами; с другой стороны — автор бессмертной реалистической «Книги», которая в средневековой европейской географии является такой же вершиной, как в средневековой европейской литературе — «Божественная комедия» гениального современника Марко Поло, Данте Алигьери.
Однако считая, что географические вопросы, связанные с книгой Марко Поло, достаточно полно освещены комментаторами — насколько это было возможно по найденным до настоящего времени документам и рукописям, — Харт уделяет этим вопросам гораздо меньше внимания, чем они того заслуживают. Понимая неизбежность такого упрека, Харт иронически пишет в предисловии о возможном разочаровании «придирчивого ученого», который не найдет в книге сообщений о ряде «нерешенных проблем». При этом он нарочно ставит рядом действительно мелочные вопросы — точное местонахождение венецианского дома семьи Поло, изготовление метательных машин для монгольских войск — и такие важные историко-географические вопросы, как «точный маршрут путешествий Поло, идентификация географических местностей и т.д.». Но ни один серьезный комментатор Марко Поло не может уклониться от попытки разрешения этих двух последних вопросов, так как от этого зависит оценка самой «Книги»: является ли она в основном компиляцией, составленной по описаниям (письменным или словесным) чужих путешествий, или рассказом о непосредственных наблюдениях над азиатскими странами и народами, сделанных во время многолетних путешествий старшими Поло и самим Марко. А от той или иной оценки «Книги» в свою очередь зависит освещение важнейшего вопроса биографии Марко Поло: был ли он только талантливым рассказчиком, собравшим на Ближнем Востоке сведения о большинстве остальных стран Азии и приписавшим себе многолетние скитания по ним, или действительно был величайшим средневековым европейским путешественником, который пересек с запада на восток всю Азию, не раз пересекал в меридиональных направлениях весь Восточный Китай и затем вернулся на родину, обогнув Азию с востока и юга?
Харт пишет в предисловии: «Такие проблемы обойдены сознательно, так как автор убежден, что они интересны только специалистам и их подробное освещение может лишь утомить читателя, который желает ощутить живого героя книги, взглянуть на живую картину его эпохи и отнюдь не вникает во все детали самих исследований». И с этим нельзя согласиться: из составленной автором библиографии видно, что книга Марко Поло с подробными комментариями (в которых наибольшее место занимает вопрос о «точном маршруте путешествий Поло, идентификации географических местностей») многократно переиздавалась в XX веке в разных европейских и внеевропейских странах и на разных языках. Добавим, что на русском языке «Книга» с обширными комментариями крупнейших востоковедов И. Минаева и В. Бартольда, изданная Русским географическим обществом в 1902 году, дважды переиздавалась в советское время — в 1940 и 1955 годах.
Подавляющее большинство биографов и комментаторов приходит к выводу, что Марко Поло действительно совершил по Азиатскому материку и по морям Тихого и Индийского океанов те путешествия, о которых он говорит в «Прологе» и в ряде глав основных частей «Книги». Этот вывод безоговорочно принимает и Харт. Однако до сих пор остаются загадкой некоторые очень интересные моменты.
Как мог во время своих путешествий «не заметить» грандиознейшего в мире оборонительного сооружения — Великой Китайской стены — такой наблюдательный человек, как Марко Поло? Почему Поло, столько лет живший в северной столице Китая и побывавший во многих китайских городах, видевший, следовательно, многих китайских женщин, ни звуком не обмолвился о распространенном уже тогда среди китаянок обычае уродовать ступни ног? Почему Поло нигде не упоминает о таком важном и характерном для Китая продукте массового потребления, как чай? А ведь именно в связи с такими пробелами «Книги» и с тем, что Марко, несомненно, не знал ни китайского языка, ни китайской географической номенклатуры (за малыми исключениями), некоторые наиболее скептические историки в первой половине XIX века строили предположения, будто Марко Поло никогда не бывал в Китае.
Харт почти ничего не говорит также о западноевропейских предшественниках Марко Поло, посещавших Центральную Азию в середине XIII века.
Таким образом, фигура Марко Поло как путешественника освещена у Харта недостаточно. Напротив, образ Марко Поло как типичного венецианца дан в предлагаемой книге так полно, как ни в каком другом биографическом очерке.
Целую главу («Мальчик Марко») автор отводит детству Поло. Правда, о его детстве не сохранилось почти никаких материалов, но автор прибегает к удачному приему: он смотрит глазами Мальчика на его родной город и дает при этом яркую и исторически верную картину Венеции XIII века. Харт применяет этот прием и в последних трех главах своей книги — при описаниях возвращения троих Поло на родину, пребывания Марко в генуэзской тюрьме, его старости. Но здесь в распоряжении автора имеются уже некоторые документальные данные и позднейшие (до XVI века включительно) ходячие рассказы, которые он искусно переплетает с картинами Венеции и Генуи конца XIII — начала XIV века. Нужно при этом отметить, что документальный материал автор использовал с исчерпывающей полнотой.
В оригинале книга Генри Харта снабжена обширной библиографией, в которой есть, однако, существенный недостаток: совершенно нет указаний на литературу на русском языке, а из работ, написанных русскими и переведенных на иностранные языки, называются только три: немецкий перевод книги В. Бартольда «История изучения Востока в Европе и России» (Лейпциг, 1913) и французские переводы книг Е. Тимковского «Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах» (Париж, 1829) и В. Шкловского «Путешествие Марко Поло» (Париж, 1938). Редакция исправила этот недостаток, включив в список литературы ряд работ русских авторов.
Предисловие автора
Эта работа представляет собой попытку очертить жизнь Марко Поло в целом и охарактеризовать его эпоху, его книгу совсем по-иному, чем это делалось в имеющихся предисловиях и введениях к различным изданиям «Описания мира». Она дополняет даже самое обстоятельное и лучшее из них — научный труд сэра Генри Юла[1] написанный много лет назад. Упомянутый труд служит предисловием к двум великолепным томам книги Поло, вышедшей с комментариями Юла; издание это является одним из превосходных образцов английского исследовательского искусства всех времен.
С тех пор как появился труд Юла, было открыто, прочтено и изучено множество дотоле неизвестных документов, а также несколько рукописных списков книги Поло; научные исследования в Европе и Азии тоже дали новые материалы. Кое-какие теории пришлось пересмотреть, кое-какие давние иллюзии отринуть. Однако повесть о мессере Марко еще не досказана, и ни одна книга о нем или о его эпохе не может претендовать на полноту; еще существует дразнящая и заманчивая возможность, даже вероятность, что будут найдены новые важные документы и что они прольют дополнительный свет на многие из проблем, связанных с жизнью и эпохой великого венецианского путешественника и до сих пор остающихся — по скудости дошедших от той эпохи источников — окутанными мраком.
Автору, тем не менее, казалось целесообразным собрать весь имеющийся материал воедино и представить его в свете современной науки. Заботой автора было очертить жизнь мессера Марко Поло, как она рисуется ему по книге его героя, по документам и хроникам той поры и по книгам позднейших времен. Данная работа есть результат многих разысканий автора, проведенных в Венеции, в разных городах Европы и на Дальнем Востоке. Автор стремился прежде всего выявить черты Марко как человека в тех грудах пропыленных старинных документов и увесистых ученых томов, которые образ путешественника скорее оставляют в тени, чем освещают. И если мессер Марко встанет перед читателем как живой, четко обрисованный человек, каким он в результате долгого общения с ним представляется автору, цель этой книги будет достигнута.
Лишь в немногих случаях автор навязывает читателю свои взгляды и то только тогда, когда факты, как он их видит, позволяют отойти от традиционных положений. Умышленного уклонения от истины, устанавливаемой по документам и рукописям, в книге нет совершенно, а многочисленные пробелы в биографии путешественника заполнены по возможности реалистично, в результате внимательнейшего изучения жизни тогдашней Венеции, Средиземноморья и Востока.
Придирчивый ученый, возможно, будет разочарован, не найдя здесь описания горячих споров и усилий, направленных на решение некоторых еще ждущих ответа проблем, касающихся жизни и книги Марко Поло, как-то, точное местонахождение Ca’Polo (дома Поло), изготовление баллист для войска хана Хубилая, точный маршрут путешествий Поло, идентификация географических местностей и т.д. Такие проблемы обойдены сознательно, так как автор убежден, что они интересны только специалистам и их подробное освещение может лишь утомить читателя, который желает ощутить живого героя книги, взглянуть на живую картину его эпохи и отнюдь не вникает во все детали самих исследований.
Все документы, использованные в книге, были сверены по оригиналам, автор не полагался без сверки ни на одну цитату, попавшуюся ему в каком-либо труде, кроме тех редких случаев, когда достать оригинальный текст оказалось невозможным. Если это специально не оговорено, автор несет ответственность за все переводы, в том числе за перевод цитат из разных изданий книги Поло и прочих книг и документов.
Прилагаемый библиографический список не претендует на то, чтобы дать перечень всех книг о жизни и путешествиях в средневековой Европе и Азии. Он включает только те книги, которые были использованы при подготовке данной работы, в том числе издания книги Поло, снабженные ценными научными предисловиями или комментариями.
Пролог
В 1253 году, направляясь по торговым делам в Константинополь, отплыли из Венеции два брата. У братьев, надо думать, не было и предчувствия, что плавание это принесет им славу и что им обоим, а также сыну одного из них суждено обогатить географические познания европейцев в такой мере, в какой до тех пор не удавалось никому. Им, конечно, не могло бы прийти и в голову, что и их приключения и приключения юного Марко будут увековечены в одной из самых знаменитых книг земного шара, ни малейшего понятия они не имели и о том, как далеко от родины занесет их судьба.
Это были купцы Маффео и Никколо Поло, сыновья некоего Марко Поло, потомка старого далматинского рода, вышедшего из Шибеника и поселившегося в Венеции в XI веке. Купцы эти скорее всего были не из богатых, ибо они сами пускались в путешествие, сами покупали и продавали, вместо того чтобы держать своих агентов в тех многочисленных городах Леванта, где впоследствии возникли венецианские фактории и колонии. Возможно, что в тот момент в Константинополе находился их старший брат Марко: в его завещании, составленном в 1280 году, говорится, что он жил одно время в Константинополе, в квартале святого Севера.
Жен братья оставили дома, так как путешествия и по морю и по суше были опасны, порядки в Византийской империи были не слишком устойчивы и предугадать, как долго затянется плавание, никоим образом было нельзя. Никколо особенно беспокоился за свою жену и неохотно уезжал от нее — жена была беременна, и он боялся, что не успеет вернуться к тому времени, когда наступят роды.
Поскольку состоятельные венецианки не имели обыкновения покидать дом и разгуливать по улицам или плавать по каналам, братья Поло попрощались со своими семьями прямо у домашнего порога, где волны захлестывали ступеньки и покрывали их зеленым илом и водорослями. Вот уже дан приказ, гондолу оттолкнули от берега, и она быстро плывет по лабиринту узеньких и широких каналов, проскакивает под арками частых мостов, время от времени попадая в тень, отбрасываемую высокими дворцами, — немало этих дворцов стоит и поныне, ибо с тех романтических дней XIII века Венеция по существу не так уж сильно изменилась. Наконец гондола в центре города, в Риальто, там, где высится старый деревянный мост — место свиданий всех венецианцев. Оказавшись в толпе, которая в этом оживленнейшем месте Венеции особенно густа, братья пожали руки своим друзьям и знакомым, вновь сели в гондолу и поплыли дальше, к длинной набережной, где стоял на причале их корабль.
Узкая, с вытянутым корпусом, построенная в расчете и на быстрый ход и на боеспособность, с рядами длинных весел по обоим бортам, с латинским парусом на мачте, которым пользовались при первом признаке попутного ветра, галера братьев Поло была до отказа нагружена древесиной, чугуном и железом, шерстяными тканями, солониной — в греческой столице на все это был большой спрос. Согласно венецианскому закону судно плыло с конвоем. Чтобы отражать нападения пиратов, которыми кишело море, на галере находились арбалетчики и пращники, стояли катапульты и баллисты[2]. Пути торговых судов были столь опасны, налеты вражеских кораблей так часты, что галеры обыкновенно заходили в гавань кормой вперед и управлять ими здесь приходилось лишь при помощи больших бортовых весел — все это делалось для того, чтобы вооруженная команда могла с кормы на высокой палубе стать лицом к нападающему противнику. Этим маневром облегчалась также возможность дать обратный ход и быстро покинуть гавань — такая нужда возникала нередко. Бывало, что, защищая свои корабли и товары, за оружие брались и сами купцы: и на воде и на суше грабители могли напасть в любую минуту.
Команды судов набирались из свободных людей, среди них было очень много славян с Далматинского побережья, вследствие чего длинная набережная у собора святого Марка была известна (как известна и теперь) под именем Славянской набережной («Рива дельи Скьявони»). Моряки были не моложе восемнадцати лет; каждый носил положенное ему оружие, каждый давал присягу на верность законам Венеции. Команды нанимали лишь на тот сезон, когда корабли ходили в плавание — с 1 марта до 30 ноября; морякам каждый раз выплачивали жалование за три месяца вперед. Моряки были так вороваты, что пассажирам на время плавания обычно предлагалось сдавать свои ценности на хранение капитану.
На кораблях имелись трубы, барабаны, литавры, ими подавали обычный сигнал на вахту, отмечали время, а в случае сражения воспламеняли и поддерживали боевой дух моряков. Каждому пассажиру и матросу разрешалось взять на корабль постель, сундучок, достаточное количество воды, вина, сухарей, посуду и топливо для приготовления пищи. Пища на море была проста — солонина, овощи, сыр, лук, чеснок, уксус. Во избежание пожаров жарить рыбу на корабле было запрещено уставом. Рейс до Палестины обычно занимал от тридцати до сорока суток; с пассажиров, в зависимости от представляемых им удобств, брали от 45 до 125 долларов. Путь до Константинополя, вероятно, занимал столько же времени, такой же была и плата.
Надежно разместив свои вещи, братья облокотились на борт и стали смотреть, как снимается с якоря их галера, как она медленно плывет мимо кораблей, только что пришедших из Египта и Палестины, из Черного моря и с Крита. У причала стояли на якоре и нагружались суда, которым предстояло плыть в Испанию и Францию, в Голландию и Англию. Наконец, миновав песчаные банки, миновав Лидо[3] и выбравшись в открытое море, капитан галеры приказал поднять паруса, и путешествие, ставшее столь знаменательным как для самих братьев Поло, так и для всего мира, началось.
Рассказывая об этой торговой экспедиции братьев Поло, мы должны обозреть средневековую историю Венеции.
В середине XIII века Венеция, Невеста Адриатики, была в зените своего могущества. У нее было многовековое, богатое событиями прошлое. Первоначально дачное место для вилл римских патрициев, пристанище рыбаков, мореходов, добытчиков соли, затем убежище всех, кто спасался здесь от вторгавшихся с севера варваров, Венеция стремительно возвысилась как могучий торговый город. Ее правительственная система по своей устойчивости и прочности не знала себе равных во всей Европе. Целые века она удерживала господство в водах Восточного Средиземноморья, подвластные ей земли были обширнее земель любой державы тех времен с момента падения Рима.
Первые крестовые походы, эти набегающие друг за другом волны буйной энергии и рвения, не возбудили у венецианцев желания примкнуть к воинству, стремящемуся вырвать гроб господень из рук неверных. Однако Венеция не могла остаться не затронутой этим необыкновенным движением, которому было суждено оказать столь сильное воздействие на все социальные, политические и экономические представления Запада и в конечном счете преобразовать их.
Сообразительные, всегда готовые поживиться, правители Венеции поняли, что если они не будут постоянно настороже, то их главные соперники — Генуя и Пиза — могут захватить торговлю с крестоносцами, а в дальнейшем подорвать все экономические и политические позиции Венеции на Ближнем Востоке. В 1204 году на помощь латинскому королю Иерусалима Балдуину из венецианских лагун под знаменем святого Марка вышел целый флот — более ста галер. За эту помощь Венеция получила, или скорее вырвала, важные торговые привилегии. В следующие годы она захватила многие острова в Эгейском море, а также несколько городов на побережье Малой Азии. Из чисто торгового центра Венеция постепенно превратилась в мощную державу — тем легче было контролировать и защищать все то, что ее сыны завоевали в боях, выманили хитростью или выторговали. Торговля с гарантированными результатами, торговля, направляемая по расчету, — а именно этого добивались венецианские купцы — неизбежно вела к возникновению колониальной империи. Венеция стремилась захватить в свои руки контроль над всеми восточными берегами Средиземного моря, а это по необходимости вело к постепенному разрыву с Константинополем, с Византийской империей, номинальным вассалом которой Венеция была в течение столетий. Эта вассальная зависимость все более превращалась в пустую формальность, а столкновения и раздоры становились все ожесточеннее.
Возможность разорвать последние связи вскоре представилась сама собой. Венецианцы ухватились за эту возможность и извлекли из нее все, что только было в их силах, — одно время они даже вершили судьбами самой Византии. На рубеже XIII века во Франции под влиянием проповеди Фулька из Нейи на Марне начался четвертый крестовый поход против сарацин, возглавляемых Саладином[4] папа Иннокентий III благословил этот поход и оказывал ему всяческую поддержку. Для Венеции это означало, что наступил долгожданный момент, когда можно окончательно разорвать с Византийской империей и неплохо на этом обогатиться. Спокойно и, как всегда, расчетливо принялась она за дело, не упуская ни малейшего обстоятельства, которое можно было использовать к своей выгоде.
Рассказ о взятии Константинополя крестоносцами и их союзниками венецианцами, дошедший до нас от очевидца этого события Жоффруа Виллардуэна, — едва ли не самый страшный рассказ из всей истории средневековья; такие позорные примеры насилия над мирным и беззащитным населением не часто встречаются и во всей истории человечества. Как только Фульк и его последователи сумели убедить цвет французского и фландрского рыцарства принять крест и поднять меч на неверных, они отправили в Венецию шестерых послов (в числе их Виллардуэна), чтобы договориться о перевозке крестоносцев через море в Святую Землю. Дожем[5] Венеции был Энрико Дандоло, один из самых замечательных исторических деятелей своего времени, да, пожалуй, и всех времен. Богатырь умом и телом, он был купцом и дипломатом, воином и мужем совета; хитрый и проницательный, осторожный и бесконечно изобретательный, он воплощал собою тип венецианца той эпохи. В 1201 году, когда французские послы прибыли в Венецию, Дандоло было восемьдесят девять лет; почти совсем слепой, он держался еще бодро, был красив и, как прежде, неукротим. Это был Улисс[6] своего века, он вполне заслужил характеристику, которую дает ему Виллардуэн: «весьма мудрый и весьма доблестный».
После нелегких переговоров, занявших восемь дней, венецианцы в конце концов приняли условия соглашения, по которым они обязались предоставить для крестоносцев морские суда и продовольствие. Но французские послы недооценили затруднений, с которыми они затем столкнулись у себя на родине; не учли они и того, что рвение и пыл их земляков рыцарей может остынуть. Условленную по договору сумму Венеция в срок не получила. Между тем большое войско крестоносцев томилось в безделье на острове Лидо, лагерь их выглядел как «притон картежников, проституток и авантюристов». И вот, когда венецианцы увидели, что им выплатили лишь часть условленной суммы, они предложили обескураженным крестоносцам коварный план: они прощают недовыплаченный долг, если только крестоносцы окажут им помощь в покорении некоторых отпавших их владений в Далмации. Французы охотно приняли этот план, и экспедиция началась. Несмотря на свой возраст и недуги, Дандоло сам повел войска — так на короткое время дож и граждане Венеции стали крестоносцами.
Было заключено дополнительное соглашение, по которому венецианцы после усмирения Далмации должны были вместе с рыцарями принять участие и в дальнейших завоеваниях за морями — добычу при этом предполагалось делить на равных началах. Так с первых же шагов крестовый поход из экспедиции против неверных превратился в экспедицию против единоверцев-христиан. Скоро крестоносцы стали проявлять гораздо больше интереса к военным трофеям и авантюрам, чем к уничтожению сарацин: религиозно-этические цели и соображения были забыты.
После того как был захвачен мятежный далматинский город Зара (Задар), нашелся тривиальный предлог для того, чтобы направить разгоряченных крестоносцев не на освобождение Святой Земли, как это первоначально мыслилось, а совсем по другому пути. Сын свергнутого с престола и насильственно ослепленного византийского императора Исаака Комнина обратился к крестоносцам и Венеции, прося помочь вернуть отцу трон. Эта просьба была подкреплена заманчивыми обещаниями денег и военной добычи; устоять перед подобным искушением, тем паче торговым «королям» Венеции, было немыслимо. Венецианцы живо сообразили, что, заполучив в качестве союзника императора Византии, они могут чрезвычайно усилить свои позиции в Леванте. Комнину было решено помочь, и весной 1203 года флот взял курс на Константинополь.
Мы в состоянии судить, что представляла собой столица Восточной империи. Рабби Вениамин из Туделы (Наварра), путешествовавший по странам Средиземноморья и Леванта тринадцать лет (1160–1173), оставил нам живописный рассказ о Константинополе, каким он был в 1161 году, прежде чем пасть добычей алчных «латинян» и венецианцев:
Окружность города Константинополя — восемнадцать миль... В Константинополе царит великое движение и суета вследствие стечения множества купцов, съезжающихся сюда по торговым делам и сушей и морем со всего света... В Константинополе есть храм по прозванию Святая София... Алтарей в нем столько, сколько дней в году, богатства же неисчислимы... Он украшен колоннами из золота и серебра и бесчисленными лампадами из тех же драгоценных металлов... Царь Мануил построил себе огромный дворец на берегу моря... Колонны и стены покрыты чистым золотом, на картинах изображены все войны древних, а также те войны, которые он вел сам. Трон в этом дворце золотой и украшен драгоценными каменьями... Дань, которую везут в Константинополь ежегодно со всей Греции, состоит из шелков, пурпурных тканей и золота и наполняет множество башен. Подобных богатств и дворцов нет нигде в мире. Здесь говорят, что подати, собираемые в одной только столице, ежедневно доходят до двадцати тысяч флоринов (100 тысяч золотых франков) — их берут с гостиниц и базаров, а также с купцов, приезжающих морем и сушей. Греки… чрезвычайно богаты и владеют множеством золота и драгоценных каменьев... Они носят шелковые одежды, украшенные золотом и иными драгоценностями... Солдаты у греков набраны изо всех тех народов, которых они называют варварскими; эти солдаты ведут их войны... Сами греки отнюдь не воинственны и, подобно женщинам, к ратным делам не годятся.
Робер де Клари, французский рыцарь, принимавший активное участие в осаде и разграблении города, описывая раздел добычи, дает понять, сколь пышен был Константинополь.
Там было такое изобилию богатств, так много дорогой золотой и серебряной посуды, так много драгоценных камней, что, казалось, поистине чудом, как такое великое богатство сюда свезено. Со дня сотворения мира не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных... И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе...
Затем Робер де Клари увлекательно и подробно описывает нам Большой дворец, величественные церкви с их многочисленными реликвиями, Ипподром, городские ворота и статуи:
О самих греках, знатных и простых, богатых и бедных, о размерах города, о дворцах и других чудесах нам не стоит рассказывать. Ибо ни один человек на земле, как бы долго он ни прожил, не мог бы ни перечислить, ни рассказать о них. А если кто-нибудь и рассказал бы вам даже о сотой доле богатств, великолепия и величия монастырей, церквей и дворцов, то и это показалось бы ложью и вы не поверили бы ему.
Этот пышный город, столица Византийской империи, хранилище богатств и культуры древнего и средневекового мира, был обречен стать легкой добычей алчных, бесчестных и бессовестных мародеров с Запада. Виллардуэн рассказал обо всех героических подвигах, обо всех мошеннических уловках и хитростях, сопровождавших это подлое нападение. Оно представляло собой чистейший пиратский разбой, разбой под благочестивым предлогом свержения узурпатора. Предводителем был Дандоло; как бывший венецианский посол в Византии, он прекрасно знал ее. Победа была одержана быстро, и перед захватчиками открылись ворота города. Красочные страницы старинных французских хроник рисуют картину, которой никогда не померкнуть: после весьма недолгой борьбы гордая столица с миллионным населением, некогда занимавшая положение владычицы Западного мира, взята, и слепого императора ведут из темницы на трон его предков.
Дандоло и его латинские союзники незамедлительно потребовали, чтобы Комнин исполнил свои обещания и выплатил все, что сулил. Часть им заплатили, но выплату остального уклончивые греки все откладывали и откладывали, и тут не могли помочь ни мольбы, ни угрозы. Нетерпеливые союзники, прождав несколько месяцев и заподозрив недоброе, потребовали заплатить немедленно. В результате последовал дворцовый переворот; французы и венецианцы, насчитывающие вместе не более сорока тысяч человек, пошли в наступление. После отчаянной, почти двухлетней борьбы союзники под командованием Дандоло овладели стенами и хлынули на улицы обессиленного города.
Население было беззащитно. Константинополь подвергся ужаснейшему разграблению, каких немного насчитывается в истории всего мира. «Следя за рассказом об этих злодеяниях, — пишет Романин, еврейский историк осады, — содрогается разум и человечество краснеет от стыда». Пощады не было никому. Опустошали дворцы и дома, разоряли храмы и гробницы. Бесценные сокровищницы Софийского собора растащили, пьяные воины-крестоносцы, развлекаясь, заставляли танцевать на главном престоле голых уличных женщин. Следом за грабежами шло бессмысленное разрушение. Гибло неисчислимое количество предметов искусства, горели целые библиотеки, в огне навсегда исчезали книги, которым не было цены. В бивачные костры охапками бросали множество прекрасных манускриптов. Потревожены были даже могилы христианских императоров, в том числе саркофаг самого Константина: с императорских останков срывали пышные одежды и драгоценности. Игрушкой в руках победителя оказались все женщины города, невзирая на их сан и положение. Христиане-крестоносцы опустошили древнюю столицу христианского мира так, как ее на протяжении веков не опустошали и неверные. Виллардуэн хвастливо заявляет, что грабеж этот не знал ничего равного с сотворения мира. Именно в эти дни как часть добычи, пришедшейся на долю венецианцев, были вывезены из Константинополя четыре бронзовых коня (приписываемых Лисиппу)[7]; с тех пор они украшают собор святого Марка.
Греческое правительство было устранено без всяких усилий. Поскольку истинными руководителями захвата Константинополя являлись венецианцы, союзники предложили корону Дандоло. Он мудро отказался, императором был избран Балдуин Фландрский. При разделе некогда горделивой империи цезарей на долю венецианцев пришлась добрая половина добычи — множество греческих островов, несколько крупнейших городов империи по побережью Геллеспонта, Мраморного и Черного морей Престарелый дож получил новый пышный титул — «Владыка и господин четверти и восьмой всей Римской империи». Но наслаждаться триумфом ему оставалось недолго. Утомленный военными походами и лишениями, сокрушенный болезнью и старостью, Дандоло умер в Константинополе в июне 1205 года; он был похоронен в часовне собора святой Софии; здесь до сих пор можно видеть остатки его памятника, который почти начисто уничтожили в 1453 году захватившие город турки.
Венецианцы отправились в поход, желая утвердить свое торговое могущество, а оказались участниками раздела павшей империи. Они предусмотрительно отвергли опасный титул, дающий ненадежную политическую власть, но зато целиком посвятили свою энергию развитию и расширению торговли. Контролируемые ими на восточных берегах Средиземного моря и в Леванте рынки, фактории и торговые предприятия вместе с доставшимися им после завоевания Константинополя территориями составили величайшую в истории человечества торговую империю. Несмотря на бессилие латинских императоров и их абсолютное неумение управлять новообретенным государством, венецианцы исподволь все вернее добивались своего, расширяли в Константинополе свое подворье, тщательно налаживали торговлю на суше и на море и всемерно старались как можно меньше зависеть от новых правителей Константинополя, от их политических успехов и неуспехов. Так благодаря силе оружия, предательству и хитрым торговым махинациям Венецианская республика превратилась в величайшую и наиболее могущественную морскую державу Европы; так, между прочим, Маффео и Никколо Поло была обеспечена возможность отплыть по торговым делам в 1253 году в Константинополь.
Много долгих дней братья Поло и их спутники плыли к цели своего путешествия, направляя курс корабля с помощью недавно завезенной в Венецию магнитной «иглы» и небесных светил. Они плыли на юго-восток по залитой солнцем Адриатике; минуя Корфу, обогнули южную оконечность Пелопоннеса; затем прокладывали свой путь среди зеленых островов Греции, прошли Тенедос и Лемнос, неизменно держа курс на северо-восток. Оказавшись в Геллеспонте, по левую руку они видели низкие песчаные берега Херсонеса Фракийского, а направо от них тянулась прославленная равнина Трои и высились вершины Иды. Узкогрудый корабль не спеша бороздил воды пролива, через который в далекие дни греко-персидских войн, отправляясь в поход, перекинул свой составленный из судов мост персидский царь Ксеркс. Вот братья Поло уже достигли мест, где погибли легендарные Геро и Леандр, затем открылось и Мраморное море, о котором со времен седой старины было сложено столько легенд и сказаний. Боги и герои, полководцы и государственные мужи, основатели империй и завоеватели мира — все они в свое время плавали по голубым волнам этого моря. Вот перед глазами путешественников появилась круглая гора Либисса, у ее поросшей кипарисами вершины спит вечным сном Ганнибал, и в смерти своей изгнанный из Карфагена, который он так любил и которому так верно служил. С каждым часом путешественники приближались к столице цезарей, наследнице самой могущественной империи Средиземноморья.
Наконец истекли недели, казавшиеся бесконечными, — недели мучений от тесноты, морской болезни, жары, дурной пищи, прокисшего вина и затхлой воды. Перед путешественниками лежал Константинополь, они уже видели арки и портики Большого дворца, массивный овал Ипподрома, над Золотым Рогом в лучах солнца сверкали высокие своды Софийского собора.
Константинополь в 1253 году уже не был той горделивой столицей, которую описывали Вениамин Тудельский, Виллардуэн и Робер де Клари. Когда крестоносцы и венецианцы овладели стенами города, они, желая выгнать население из домов и тем предотвратить уличные бои, поджигали дома; при этом великом пожаре погибло две трети города. Множество зданий, как общественных, так и частных, с 1204 года еще не было отстроено. Дома, из тех, что уцелели, стояли изуродованные — медные крыши сорваны, бронзовые и свинцовые украшения и изразцы отбиты. Повсюду виднелись обрушенные стены, развалившиеся церкви и палаты. Даже императорские дворцы были в таком запустении и так обезображены, что совсем не годились под человеческое жилье. Канализация и прочие необходимейшие приспособления оказались в полном небрежении; много жителей города бежало, оставались главным образом самые бедные слои. В черте города образовались тоскливые пустыри. Арабский географ Абуль-Фида[8], побывавший в Константинополе в XIV веке, свидетельствует, что даже и тогда «внутри города были засеянные поля, огороды и множество разрушенных домов».
И тем не менее, несмотря на разграбление и разруху, на руины и запустение, Константинополь все еще оставался важнейшим торговым центром Западного мира. К этому городу шли торговые пути из самых далеких уголков земного шара. Здесь сходились великие караванные дороги Азии, к шумной гавани Константинополя тяготела вся торговля на водах Восточного Средиземноморья и Черного моря. Константинопольская монета была в ходу повсеместно от Индии до далекой Англии.
Уцелевшие от огня и разрухи и заново отстроенные кварталы Константинополя шли вперемежку, лачуги и обычные жилые дома стояли бок о бок с дворцами, храмами и рынками. Улицы были узкие, над ними тут и там нависали балконы, ибо любопытные греки имели привычку заглядывать в окна соседей. В караван-сараях, на базарах и площадях Константинополя встречались Европа и Азия. Тут бранились и торговались, покупали и продавали, тут звучала сотня разных языков. Константинопольские склады были переполнены шелками и пряностями, черным деревом и слоновой костью. На улицах ходили рабы и свободные, негры и татары, смуглые египтяне и бледнолицые англичане, мелькали евреи и мусульмане, турки и армяне. Повсюду были храмы для всякой веры — церкви, мечети, синагоги. Город наводняли все новые и новые толпы беженцев, спасавшихся от турок; губя и сметая все на своем пути, турки теснее и теснее сжимали кольцо вокруг тех земель, которые еще оставались от Византийской империи. Но Константинополь по-прежнему был достоин своего высокого прозвания — «Город».
Прибыльная торговля отовсюду привлекала много иностранцев, как полагают, в середине XIII столетия на берегах Босфора торговало более шестидесяти тысяч западноевропейских купцов. Иностранцы жили в особых подворьях, каждый народ в своем; самое обширное подворье занимали венецианцы. Из восьми районов города им принадлежало три; это было своего рода государство в государстве, управляемое венецианскими чиновниками. Территория венецианцев была обнесена стенами — необходимая предосторожность на случай смут и мятежей, обычных в Константинополе. У венецианцев были собственные пристани и рынки, им предоставлялись специальные торговые привилегии. Для венецианских купцов Константинополь стал почти второй родиной, самым оживленным центром всяческих
Никколо и Маффео Поло провели в Константинополе целых шесть лет. Об их пребывании в греческой столице Марко Поло не пишет ни слова. С головой уйдя в торговые операции и помышляя только о наживе, они, по-видимому, за все это время ни разу не съездили на родину.
Между тем в Константинополе стремительно надвигались серьезные события. Латинские узурпаторы никогда не умели снискать расположения греков, последние отвергали любой их примирительный жест. К 1228 году, когда на трон вступил Балдуин II (де Куртэнэ), империя, совсем обнищав, быстро шла к полному упадку. Балдуин II почти постоянно находился за границей, выклянчивая финансовые субсидии то у западноевропейских королей, то у римского папы. Для прокормления своей семьи ему пришлось даже ободрать все металлические предметы и украшения со стен константинопольских храмов, дворцов и тюрем, а пустующие здания разобрать на дрова. На жестоких условиях он добился небольших займов у итальянских купцов, а однажды впал в такую нужду, что в качестве гарантии выплаты долга отправил заложником в Венецию своего сына и наследника Филиппа.
В конце концов Балдуин оказался в столь затруднительном положении, что его византийские вассалы отправили венецианским ростовщикам в залог уплаты долга бесценную реликвию — терновый венец Иисуса, взяв его из императорской часовни. Когда наступил срок уплаты долга и возвращения реликвии, Балдуин, понимая, что ему никогда не удастся ни собрать нужной для выкупа суммы, ни вообще удержать Иисусов венец, через посланных во Францию агентов начал переговоры о продаже реликвии королю Людовику IX Святому. Король дал согласие и направил в Венецию двух монахов-доминиканцев, с тем чтобы они выплатили там долг Балдуина и с подобающими церемониями привезли священную драгоценность в Париж. Навстречу процессии, везущей Иисусов венец, в Труа выехал сам Людовик Святой, он «собственноручно пронес венец по Парижу, идя босым и в одной рубашке, и по своей доброй воле послал Балдуину в возмещение его утраты десять тысяч серебряных марок». Для хранения реликвии христианнейший король построил в своем дворце Святую часовню — великолепнейшую из всех сокровищниц, когда-либо созданных руками человека. Теперь она пуста, все ее драгоценности и святыни исчезли, но венец Иисуса, расколотый на три части и лишившийся многих терниев, которые были распроданы поштучно, поныне хранится в Соборе Парижской Богоматери. Ободренный успехом такой сделки, Балдуин на сходных условиях «предложил» Людовику Святому еще много реликвий, в том числе «пеленки Сына Божия, копье, губку и цепь Страстей Господних, Моисееву свирель и обломок черепа Иоанна Крестителя». Все это французский король охотно купил и за «подношение» драгоценных религиозных реликвий отдарил Балдуина двадцатью тысячами марок.
Эти случайные подачки не могли ни предотвратить ни даже надолго отсрочить неизбежный крах константинопольской Латинской империи. Венеция и Генуя беспрестанно ссорились друг с другом, борясь за господство над морями и торговлей на Востоке. Рассчитывая получить наследственную корону, в союз с генуэзцами вступил потомок свергнутого крестоносцами греческого императора Михаил Палеолог. В 1260 году наступил срок решительной схватки между латинянами, с одной стороны, и греками, которых поддерживали итальянские союзники, — с другой.
Никколо и Маффео Поло все это знали. Купцы и путешественники привозили в Константинополь тревожные вести и слухи отовсюду. Долго и горячо обсуждали братья создавшееся положение. В конце концов было решено поскорей получить остававшиеся долги, обратить большую часть своих денег в драгоценности, закупить на остальное такие товары, которые легко переправить, и затем, пока не поздно, уехать из Константинополя, где жить стало уже опасно. Времени терять было нельзя: на улицах, базарах и набережных города между генуэзцами, венецианцами, греками и латинянами то и дело уже завязывались стычки и потасовки.
Братья надумали обосноваться теперь в Солдайе [нынешний Судак. —
Какое-то время братья жили в Солдайе. Торговля тут была, по-видимому, не очень прибыльна и не оправдала ожиданий братьев Поло — в одной рукописи говорится, что они «по прошествии многих дней убедились в бесполезности своего пребывания в этой стране и решили двинуться дальше». Возвращаться домой в Венецию в тот момент было немыслимо; рыскающие повсюду, на суше и на море, шайки разбойников и пиратов оставляли один возможный путь — на восток. Там, вдалеке от избитых торговых дорог, у монголов и иных народов братья Поло рассчитывали вести куда более выгодную коммерцию. Они знали, что там можно было с успехом торговать лесом, смолой, кожами, солью, мехами, зерном и главное — рабами.
Торговля людьми в XIII и XIV веках процветала во всем Восточном Средиземноморье, на всех берегах Черного моря и в устьях впадающих в него рек. Постоянными покупателями рабов были египетские мамелюки[9] — из рабов мамелюки формировали свою армию. Огромное количество рабынь и евнухов поглощали их гаремы. Египетских агентов-скупщиков можно было встретить в любом порту, где только продавались невольники. Невольничьи рынки посещали и европейцы — работорговля процветала и приносила неимоверные барыши.
Наиболее оживленным районом работорговли являлись берега Черного моря и тяготеющие к нему области. Работорговлю одобрил и узаконил сам византийский император Палеолог. Пленников, захваченных среди племен и народов, не желавших подчиниться монгольскому игу, продавали в рабство без всякой пощады. Венгров, русских, татар и представителей кавказских народов увозили во все страны мусульманского мира. Среди отсталых народов Южной России нередко случалось, что родители сами продавали своих детей, в особенности дочерей, работорговцам, отправлявшим невольников на Запад.
Работорговля находилась главным образом в руках итальянцев, и, как известно, итальянцы (официально) принимали меры, чтобы ограничить работорговлю, продавая в неволю лишь тех несчастных, которые не были христианами. Работорговля соблазняла многих, ибо она приносила колоссальные барыши — как правило, не меньше тысячи процентов, — и мошенники работорговцы, чтобы обойти закон, нередко принуждали попавших к ним беззащитных греческих христиан отказываться от своей веры. В одной только Александрии ежегодно продавалось до двух тысяч женщин-невольниц. Самые высокие цены платили за черкешенок, самые низкие — за сербиянок.
Выгодна была торговля и рабами-мусульманами, и их, в том числе рабов татарского происхождения, во множестве привозили в Италию. В результате крестовых походов и роста торговли в Леванте оказалось немало купцов и других европейцев, к их услугам здесь были невольники, которых они увозили на родину, заменяя ими в своих домах платных слуг. Флорентийский закон 1364 года без обиняков разрешал ввоз рабов и рабынь не христиан, разрешалось также перепродавать и дарить их. С 1366 по 1397 год в одной только Флоренции зафиксировано триста восемьдесят девять сделок по продаже рабынь; двести пятьдесят девять из этих рабынь были татарки. Флорентийские работорговцы вели крупные дела в Анконе и Лукке.
В Геную и Венецию рабов каждый год завозили тысячами. В 1368 году в Венеции скопилось так много невольников, привезенных с Ближнего Востока, что на какое-то время это грозило спокойствию республики. Рабов, иногда целыми семьями, развозили из итальянских портов морем по всему полуострову, многих перепродавали в Испанию и Германию — в Германии работорговлю разрешил особым указом император Фридрих III. Если на невольничьих рынках Египта охотно покупались мужчины, которыми пополняли армию, то на Западе не менее охотно покупали молодых девушек: у хозяев-христиан девушки оказывались или в положении домашних слуг, или — что было чаще — в положении наложниц. В документах той эпохи среди владельцев восточных рабов встречаются самые славные имена Италии. За красивых рабынь платили по четыре тысячи долларов! Хотя торговля восточными невольниками, принявшая такой огромный размах, вследствие падения Константинополя в 1453 году внезапно прекратилась, этот приток рабов навсегда наложил свою печать не только на население Италии, но и на население всех стран, куда рабы попадали. В кровь любого народа Европы, от Северного моря до Средиземного, влилась обильная струя русской, татарской, черкесской, турецкой и африканской крови, не говоря уже о народностях Малой Азии и бесчисленных мелких племенах, живших по берегам Черного и Каспийского морей.
Испанец Перо Тафур в своей знаменитой книге «Andangas у viajes» («Происшествия и путешествия»), относящейся к середине XV века, описывает невольничий рынок в Каффе [нынешняя Феодосия. —
В этом городе [Каффе] они продают рабов и рабынь в большем количестве, чем в любом другом месте мира... Я купил там двух рабынь-женщин и одного мужчину, они до сих пор живут у меня вместе со своими детьми в Кордове. Рабов продают вот как. Продавцы обнажают их, и мужчин и женщин, надевают на них войлочные колпаки и назначают цену. Потом их, совсем голыми, заставляют пройтись взад и вперед, чтобы было видно, нет ли у них какого-либо телесного изъяна. Если среди рабов продается татарин или татарка, цена на них в три раза больше, ибо можно с уверенностью сказать, что ни один татарин никогда не предавал своего хозяина.
Касаясь Венеции, какой она была в его время, Тафур пишет: «говорят, что там 70 000 жителей, но иностранцев и слуг, главным образом рабов, там очень много». Мы увидим, что Марко Поло в своем завещании отпустил на волю раба «Петра Татарина», оставив ему сумму, равную 500 долларам; впоследствии республика даровала Петру все права венецианского гражданина.
Вот в такие времена Никколо и Маффео целыми днями ехали верхом по неведомым, далеким странам, где жили самые разные народы и племена, звучали самые различные языки и наречия — русский, татарский, готский, греческий, генуэзский. Нередко им приходилось заглядывать в торговые поселения своих земляков-венецианцев и подолгу жить там — венецианских поселений здесь было много. И всюду здесь шел торг солью, мехами, лесом и рабами.
Но вот братья попали в степи и наткнулись на кочевников монголов, живших в круглых шатрах или юртах. Эти войлочные жилища достигали иногда двадцати и больше футов в диаметре и были установлены на повозках; в повозки впрягали волов. Братья стали заучивать монгольские слова и выражения и уже могли обходиться в пути без проводников. Они привыкли пить кумыс, любимый напиток монголов, приготовляемый из перебродившего кобыльего молока. У этих диких наездников был странный обычай — угощая гостя кумысом, они с силой тянули его за уши, чтобы, как разъяснил венецианцам переводчик, у гостя шире открывалось горло и ему легче было пить. Братьям Поло уже нравилось безвкусное сушеное мясо, которое кочевники ели с солью и водой, они уже привыкли спать под открытым небом. С одним лишь они не могли свыкнуться: монголы ни за что не хотели ни мыться, ни стирать своей одежды. Не надо думать, что венецианцы XIII века были в этом отношении чересчур привередливы, но равнять их с немытыми ордами монголов никак нельзя.
Наконец близ слияния Камы и Волги путешественники достигли Болгара, главного города хана Берке, внука великого Чингиса. Хан Берке со своими племенами обычно кочевал, а на зиму останавливался в каком-нибудь городе. Берке столь приветливо принял братьев Поло, что они — как знать, добровольно или по принуждению — преподнесли ему все свои драгоценности, привезенные из Константинополя, и нам известно, что хан отдарил их товарами, превосходившими стоимость драгоценностей более чем вдвое. Братья, разумеется, товары приняли и начали с выгодой торговать ими. За год, проведенный у Берке, братья Поло повидали много нового: видели разные степные племена, наблюдали смену времен года, так мало напоминавшую солнечную Венецию, диковинные языческие обычаи, незнакомую пищу и необычайные — будто на другой планете — порядки К особому укладу восточной жизни, когда женщины держатся отдельно от мужчин и в мечети и в церкви, когда они, как правило, ходят с закрытым лицом, — ко всему этому Никколо и Маффео смолоду привыкли в Константинополе. Но здесь, у монголов, все было по-иному.
Дела шли превосходно, и через год братья Поло, обогатившись, решили возвращаться в Солдайю, а оттуда на родину. Стояла весна 1262 года. Братья не были в Венеции восемь долгих лет, им хотелось поскорей оказаться дома. Они почти уже тронулись в путь, как вспыхнула междоусобная война между их хозяином, Берке, и его двоюродным братом Хулагу[10], родным братом Хубилая. Война длилась восемь месяцев, в течение которых обычные дороги на Константинополь и Венецию для Поло были закрыты. Хотя в мирное время монголы поддерживали на караванных путях относительное спокойствие и безопасность, надзор за ними во время частых войн поневоле ослабевал. Этим пользовались грабители и разбойники, купцы и караваны оказывались в их власти. Разбойничьи шайки русских, татар, венгров рыскали всюду. Днем они уходили в укрытия, а по ночам, пользуясь своим излюбленным оружием — луком и стрелами, — устраивали нападения, убивали, грабили и, прихватив добычу, вновь исчезали Впереди себя они гоняли табуны лошадей, запасные лошади и конина у них были всегда, поэтому они имели возможность уходить от погони и держаться вдали от городов. Они являлись бичом степей, и у Никколо и Маффео были все основания их опасаться.
К тому времени братья уже умели бегло говорить по-монгольски и усвоили немало местных обычаев. Более того, среди туземных купцов, с которыми они торговали, у них появилось много друзей. И вот братья решились ехать «на восход солнца», надеясь отыскать дорогу, которая в конце концов приведет их в Венецию.
Свои товары — торговые дела братья Поло никогда не забывали ни на минуту — они погрузили на арбы; такой вид повозки существует в тех местах и поныне. У арбы два очень высоких колеса — для езды по воде и грязи — и верх из рогожи или войлока — для защиты от солнца или от дождя. В безводной местности в нее вместо лошади или осла впрягали верблюда.
Прошло несколько недель тяжелого пути, и венецианцы вступили в настоящую пустыню. Семнадцать дней ехали они по пустыне и ни разу не видели ни города, ни даже маленького селенья. Но им встречалось множество татар. Татары жили в шатрах и кочевали со своими стадами в поисках подножного корма с одного места на другое.
На семнадцатый день путешественники добрались до Бухары. Чингис-хан разграбил Бухару, но Угедей[11] отстроил ее. Теперь здесь правил Борак-хан[12]. После долгого однообразного пути от Болгара Бухара показалась прекрасной. Город окружали валы, над ними вздымались сиявшие на солнце голубые купола и изразцовые стены мечетей. Раскинувшаяся на берегу реки Зеравшан, с крепостью, высившейся на холме посреди города, Бухара была одним из самых оживленных торговых центров Монгольской империи. Лавки Бухары ломились от восточных товаров — шелка, фарфора, слоновой кости, пряностей, мастерски изготовленных металлических изделий. Улицы, базары, караван-сараи города были наполнены шумными толпами, стекавшимися изо всех стран Азии — от Желтого моря до Черного. Китайцы и представители других народов Восточной Азии здесь встречались всюду — всех их завела сюда погоня за барышами. Никколо и Маффео и тут занялись торговлей, не теряя, однако, надежды возвратиться на родину, с которой они были разлучены так долго. Но когда братья предприняли попытку выехать из Бухары, им пришлось столкнуться с еще большими затруднениями, чем раньше. К своему огорчению, они обнаружили, что отрезана дорога и на восток, к Китаю, и та дорога, по которой они сюда прибыли, — оба пути преграждали воинственные племена. С тем философическим спокойствием, которое приходит после многих странствий по Азии и знакомства с ее народами, они подчинились необходимости и остались в Бухаре в ожидании лучших времен.
Когда истекал третий год их жизни в этом городе, судьба венецианцев изменилась самым непредвиденным образом. В Бухару прибыл посланник, ехавший с миссией от хана Хулагу к его брату — великому хану, властителю всех монголов, «жившему на краю земли, между восходом солнца и греческим (северо-восточным) ветром, по имени Хубилай-хан». Услышав, что в городе находятся два человека с дальнего Запада, посланник навестил их и весьма дивился странной наружности и манерам чужестранцев, а также их успехам в монгольском языке. Со своей стороны венецианцы сразу поняли, что если этим знакомством умело воспользоваться, то они, вероятно, смогут не только вырваться из Бухары и в конце концов добраться до Венеции, но и совершить по дороге кое-какие очень выгодные сделки. Торговать, всюду торговать — вот что прежде всего занимало умы братьев Поло.
Они стали добиваться расположения ханского посланника усерднейшим образом — тут и пиры, и подарки, и прямая лесть, — и вот уже последовало сердечное, даже настойчивое приглашение ехать вместе с посольством в столицу великого Хубилая. Им и их «слугам-христианам, которых они взяли с собою из Венеции», была обещана защита и безопасность в пути.
Любопытно, что, по утверждению Марко, посланник говорил им, будто бы «великий царь всех татар никогда не видел латинян, а видеть он очень желает». У нас есть достаточно свидетельств, которые гласят, что во время монгольского владычества в Китае из Европы ко двору великого хана шел поток путешественников и что приезд братьев Поло был отнюдь не необычным фактом. Монах Джованни Плано Карпини в 1245 году ездил в Каракорум и оставил нам описание своего двухгодичного путешествия. В 1253 году посланник французского короля Людовика IX Гильом Рубрук, тоже монах, посетил в Каракоруме хана Мункэ. Рубрук рассказывает, как он встретил в Каракоруме греческого рыцаря, а немного ниже пишет следующее:
…женщина из Меца, в Лотарингии, по имени Пакетта, находившаяся ранее в плену в Венгрии, разыскала нас и устроила нам пир, постаравшись из всех сил… живет она очень хорошо, ибо у нее есть молодой муж, русский, плотник, от которого у нее трое детей... Между прочим она сказала нам, что в Каракоруме есть золотых дел мастер по имени Гильом, родом из Парижа. Фамилия его Бюшье, отца его зовут Лоран Бюшье. Она заявила, что у него есть и брат, живет у Большого моста, зовут его Роже Бюшье.
В следующей главе монах Гильом описывает огромное серебряное дерево с серебряными львами, изрыгающими струю кобыльего молока, — дерево это смастерил для великого хана Бюшье. У дерева были ветви, листья, плоды — все из серебра, — а наверху ангел с трубой и четыре позолоченных змея, обвивающих дерево: из их пастей в чаши лилось четыре сорта крепких напитков.
Эти и множество других свидетельств говорят, что в середине XIII века европейцы в монгольской столице были совсем не диковиной. Нельзя поэтому согласиться с утверждением Марко о том, что хан Хубилай никогда не видал «латинян». Марко, возможно, считал, что так и было, и это делает его рассказ интереснее.
Братьям Поло не терпелось как можно скорей выехать из Бухары, где они жили по необходимости. Хорошо зная, что западный путь на родину все еще отрезан, они собрали все свое мужество и, «положившись на волю божию», пустились в далекое путешествие на Восток. Дорога их шла через неведомые степи и реки, пустыни и горы — к столице великого хана Хубилая, чей дед Чингис сделал слово «монгол» символом смерти и разрушения для всего Запада. Им предстояло оказаться лицом к лицу с тем властелином Азии, перед хмурым взглядом которого трепетали все, имя которого, произносимое шепотом, наводило страх на всю Европу — от папы и императора на троне до бедного хлебопашца на ниве.
Поделиться книгой: