Невинность и страсть

— Если нажмешь на телефоне красную кнопку, сразу попадешь ко мне, — негромко поясняет Аманда.

— Отлично. — Подхожу к столу и прячу сумку в ящик. Почему-то не могу заставить себя сесть в красное кожаное кресло. Кресло Ребекки Мэйсон. — Какой мой добавочный номер? — спрашиваю, чтобы выиграть время и избавиться от нервозности, даже, пожалуй, какого-то суеверного страха.

— Четыре, — отвечает Аманда.

Поднимаю голову и замираю: на стене прямо перед глазами висит картина. Кажется, Аманда говорит что-то еще, но я не слышу. А если и слышу, то все равно не понимаю. Так тонко и изящно способна писать только американская художница Джорджия О’Ней. Теперь ясно, почему дверь в этот отсек снабжена кодовым замком, и свеча с ароматом роз приобретает особое значение: на полотне изображены красные и белые розы. Стоит оно не меньше тридцати тысяч; трудно поверить, что бессмертный шедевр запросто висит здесь, в одном из скромных служебных кабинетов. И вот это великолепие мне отныне предстоит созерцать изо дня в день — на той же самой стене, на которую смотрела Ребекка, пока работала в галерее.

— Произведение из личной коллекции Марка, — поясняет Аманда, явно заметив мое потрясение. — И так в каждом из офисов.

С трудом перевожу взгляд и вижу, что она стоит, прислонившись к дверному косяку.

— Из личной коллекции?

Аманда кивает.

— Семья Комптона владеет несколькими художественными галереями в Нью-Йорке и знаменитым аукционным домом «Риптайд», — как ни в чем не бывало поясняет она. — Насколько мне известно, картины в кабинетах меняются через несколько месяцев. Есть даже постоянные клиенты, которые договариваются о визитах специально для того, чтобы увидеть новую экспозицию.

Новость поразительна сама по себе, а упоминание одного из самых авторитетных аукционных домов, продающих все, что может представлять художественную или историческую ценность — от личных вещей знаменитостей до произведений искусства, — окончательно повергает в транс.

Аманда невесело, натянуто смеется.

— Все хотят получить кусочек этого мужчины.

Замечаю ударение на слове «все». Склоняю голову и внимательно смотрю на коллегу.

— Включая тебя?

Небрежным жестом Аманда как бы отмахивается от предположения.

— Я настолько ниже и его самого, и большинства появляющихся здесь клиентов, что даже не берусь претендовать на это.

Унизительная неуверенность в себе хорошо мне знакома. Не люблю признаваться, но порой и сама испытываю нечто подобное.

— Неправда. Ты вовсе не ниже его или кого-то другого.

— Спасибо за поддержку, но, проработав здесь все лето, поняла, что мое настоящее призвание — археология. Солнце и пыль на раскопках принесут значительно больше пользы, чем шампанское и современная живопись.

— Только не принимай решение на том основании, что Марк подавляет тебя своим мнимым превосходством.

Лицо Аманды становится серьезным, даже торжественным.

— Нет. Просто я… — Она на миг задумывается и решает не продолжать. — Пойдем, покажу комнату отдыха. Пора включить кофейную машину, а тебе придется заполнить кое-какие бумаги. Я все объясню.

Спустя несколько минут Аманда показывает точное количество кофе, которое Марк считает правильным, — на тот случай, если мне когда-нибудь выпадет честь явиться на работу первой, — и наполняет две керамические чашки. А я сижу за небольшим деревянным столом и сравниваю кофе, сваренный Амандой, со странным напитком неопределимого вкуса, который обычно пьют у нас в учительской.

— Давно Ребекка отсутствует?

Аманда садится напротив.

— Ну, — задумывается она и кладет сахар, в то время как я предпочитаю сухие сливки. — Когда я сюда пришла, ее уже не было, так что точно не меньше двух месяцев.

— Должно быть, у нее важные дела.

— Никто ничего не объяснял, по крайней мере мне. А я просто радуюсь, что Марк наконец посмотрел внимательно на летнее расписание и решил принять еще одного человека. — Она придвигает мне листок бумаги. — Вот, взгляни.

Читаю программу мероприятий и с радостным волнением вижу дегустации дорогих вин, встречи с интригующими художниками и несколько частных вечеринок. Это тот самый мир, о котором я мечтала… вечно.

— Плотный график, не так ли? — уточняет Аманда с такой интонацией, словно ей хочется услышать подтверждение.

— Да, но ведь это очень хорошо!

— Было бы хорошо, если бы за большинство пунктов программы не отвечала Ребекка. Марк отлично это знает, но, хотя и провел по меньшей мере пятнадцать собеседований, до тебя так никого на работу и не взял. Слава Богу, что ты сделала то, что сделала, и сумела его покорить: мне приходилось постоянно помогать, выполнять чужие обязанности, и силы уже на исходе.

Сделала то, что сделала, и сумела его покорить, повторяю мысленно. А ведь я ровным счетом ничего не сделала, Комптон принял меня, не задав ни единого вопроса. Почему? Потому что я спросила о Ребекке? Потому что притворилась, что знакома с ней? Ах, проклятие! Сказала Марку, что у меня есть сестра. Вот почему я всей душой ненавижу ложь: она непременно выйдет наружу. От мысли о том, что меня могут загнать в угол и разоблачить, сердце начинает бешено колотиться. Пытаюсь придумать, как лучше выкрутиться, какую историю сочинить, но Аманда кладет на стол папку.

— Здесь документы для оформления на работу и тест. Марк сказал, что тебе необходимо его пройти.

— Тест?

— Да, тест. Возникли какие-то проблемы, мисс Макмиллан?

Жесткий, не терпящий возражений голос Комптона заставляет вздрогнуть. Смотрю на дверь, вижу своего нового босса и немею от его поразительной красоты. Элегантный светло-серый костюм подчеркивает удивительный серебристый блеск глаз, которые при утреннем освещении кажутся бледно-голубыми, а не серыми, как при первой встрече. Правильные черты лица скульптурно вылеплены, губы отличаются безупречной формой, а твердый подбородок свидетельствует о силе характера. Марк высок, атлетически сложен, густые светлые волосы аккуратно и со вкусом подстрижены. Иными словами, он… великолепен и неотразим.

— Я учительница, мистер Комптон, — наконец-то нахожу в себе силы ответить, — а потому люблю хороший тест. Просто слегка удивилась и заинтересовалась, что за проверка мне предстоит.

— Начнем с базовых понятий, а потом я решу, в каком именно направлении следует двигаться, — отвечает он и бросает быстрый взгляд на ассистентку. — Я сам займусь документами с мисс Макмиллан, Аманда. — Босс лаконичен, властен. Непререкаемо уверен в себе. Устрашающе сексуален.

— Да, конечно. — Аманда поспешно вскакивает подобно попрыгунчику, которого выпустили из коробки.

Она не шутила, сказав, что этот человек ее подавляет, и в его присутствии не составляет особого труда понять, как она себя чувствует.

— Кстати, кофе уже готов, — напоминает Аманда в отчаянном, почти болезненном, но напрасном стремлении услышать хотя бы единое слово одобрения. Суетливо хватает со стола свою чашку и торопится к двери. Комптон отступает, чтобы освободить ей путь, однако неотрывно смотрит на меня бесстрастным непроницаемым взглядом. Моя уязвимость, податливость, на которых так искусно играл Майкл, сразу дают себя знать и делают меня похожей на Аманду. По венам струится огненная лава; усмиряю жар усилием воли. Так просто, так легко и естественно уступить этому человеку, пойти на поводу, польстить, доставить удовольствие. Ужасно, что во мне все еще живет эта рабская слабость!

Я уже совсем не такая, какой была с Майклом, напоминаю себе. Наивность и неопытность ушли в прошлое. Отказываюсь подчиниться силе этого человека, несмотря на явный магнетизм его присутствия, хотя не могу не признать необыкновенную мужскую привлекательность босса. Полностью контролирую себя. К тому же он мой непосредственный начальник, а не потенциальный любовник.

Марк подходит к кофейной машине, наполняет свою чашку и, не спрашивая, мою тоже. Взгляды встречаются; в его глазах блестит сталь, а проявление вежливой заботы воспринимается как попытка подавить волю. Он даже не поинтересовался, хочу ли я еще кофе. Просто решил, что хочу, и поэтому я обязана его пить. Необходимо срочно, без промедления, установить допустимые границы влияния. Не притронусь к чашке!

В следующее мгновение Комптон усаживается напротив, что позволяет ему держать под контролем всю комнату. Неотрывно смотрю в его ледяные глаза и осмеливаюсь не отводить взгляда. Пытаюсь доказать себе, что таким способом демонстрирую силу, хотя в глубине души понимаю: работая здесь, придется покорно выполнять все без исключения приказы этого человека.

— Не был уверен, что вы сегодня придете, — наконец произносит Комптон.

— Почему? Я же обещала.

Несколько секунд длится молчание, а потом он едва заметно улыбается, достает из папки листок и карандаш и придвигает мне.

— Я принял вас без собеседования, основываясь на интуиции. А интуиция практически никогда меня не подводит. Будьте добры, подтвердите это самонадеянное заявление. — Он берет баночку с сухими сливками.

Смотрю в листок. Десять вопросов, и все касаются искусства средних веков.

— Начинайте, — мягко велит Комптон.

Поднимаю глаза и вижу, что он удобно устроился с чашкой кофе и явно намерен наблюдать за моей работой. Хочет унизить, но я не допущу, чтобы это произошло. Упрямо сжимаю губы и беру карандаш. Чувствую, как пристально он смотрит, и с досадой ощущаю, что рука слегка дрожит. Люди, подобные ему, не пропускают красноречивых мелочей. Он прекрасно видит дрожь и в очередной раз убеждается в своем неоспоримом влиянии.

Усилием воли прогоняю из головы туман и концентрирую внимание на вопросах: они, конечно, очень профессиональны, но для меня сложности не представляют. Быстро отвечаю и поворачиваю листок, чтобы Комптон мог проверить.

Он продолжает сидеть, откинувшись на спинку кресла в обманчиво раскрепощенной позе, и холодно, бесстрастно за мной наблюдает. Не трогает листок, но обращает внимание на мою чашку.

— Вы не пьете кофе, мисс Макмиллан.

— Уже и так превысила свою дневную норму.

— Нормы для того и существуют, чтобы их нарушать.

— От избытка кофеина трясутся руки. — Лживые слова выскакивают прежде, чем успеваю их остановить. И откуда только берется это трусливое вранье?

Он наклоняется, и я ощущаю его чистый, чуть пряный запах.

— А вам не кажется, что выпить вместе по чашке кофе — все равно что отпраздновать новое сотрудничество?

Брошенный вызов электризует воздух, равно как не поддающаяся определению энергия, от которой горло сжимается, а сердце испытывает на прочность грудную клетку. Речь идет всего лишь о чашке кофе, и все же ясно, что на карту поставлено нечто совсем иное; что это тоже тест, но касается он не компетентности, а скорее его самого. И меня. Непонятно почему, но хочется уступить, доставить удовольствие. Ничего странного, думаю я. Этот человек ожидает, что все окружающие готовы постоянно и безоговорочно подчиняться. Увы, поступить против его воли и в то же время остаться в галерее не удастся. Убеждаю себя, что только поэтому меняю недавно принятое, вполне осмысленное решение. Я вовсе не слаба, а он контролирует работу, но не меня. Беру чашку и начинаю медленно пить.

Глава 7

Цежу почти холодный кофе и из-под ресниц наблюдаю за боссом, который бесстрастно проверяет тест. Этот человек властен, категоричен, самоуверен — сочетает в себе невыносимые качества, и все же я покорно пью кофе, чтобы ему угодить. В трусливом поведении не было бы ничего опасного, будь Марк просто моим новым начальником. Увы, на деле все сложнее. В глубине души сознаю, что покорена и этой галереей, и личностью управляющего. Он интересует меня так, как не должен интересовать во избежание крупных неприятностей.

Снова подношу чашку к губам и стараюсь удержать во рту горькую жидкость, чтобы запомнить, что делает со мной этот безжалостный тиран. Нет, невыносимо! Поскорее глотаю остатки кофе.

Он тут же поднимает голову, и мне с трудом удается сохранить непроницаемое выражение лица. Безупречные губы изгибаются в легкой улыбке, в глазах вспыхивает свет, значение которого не могу, но, к сожалению, мучительно хочу понять.

— Поздравляю, мисс Макмиллан. Первый тест вы успешно сдали.

Создается впечатление, что говорит он вовсе не о десяти вопросах, а о чем-то совсем ином. Скорее всего об исполнении его «просьбы», ведь я выпила кофе вопреки собственному желанию.

— А вы сомневались? — уточняю, напомнив себе, что говорю о средневековом искусстве, а не о кофе.

— Я ведь принял вас без собеседования.

— Да. — В душе вспыхивает острый страх: а вдруг он сделал это потому, что я спросила о Ребекке? Потому что увидел во мне ее преемницу? Если объяснение верно, то ничего хорошего ожидать не приходится. Пытаюсь спрятать опасения за напускной смелостью. — Но почему? Вы совсем не похожи на человека, склонного к опрометчивым поступкам.

— А почему вы, мисс Макмиллан, сразу согласились, не только не осведомившись, сколько будете получать, но даже не спросив, во сколько приходить на работу?

Сердце едва не останавливается от ужаса, однако стараюсь держаться твердо и не пасовать перед этим великолепным мужчиной, а в его лице перед всей сильной половиной человечества. Опыт поражений слишком богат.

— Согласилась, потому что люблю живопись и летом свободна от основной работы. А поскольку знаю о галерее намного больше, чем вы обо мне, решение трудно назвать необоснованным. Таким образом, мяч снова на вашей стороне, мистер Комптон. Ответьте, почему же вы обошлись без собеседования?

Мое упорство босса не забавляет. Больше того, не могу утверждать, что он не выглядит слегка раздраженным. Сверлит меня стального цвета глазами — такими пронзительными, что кровь одновременно леденеет и закипает. Парализует волю. Не позволю этому человеку себя пугать!

— Хотите узнать, почему я вас нанял?

— Я этого не ожидала.

— Зачем же предлагали услуги, если не верили, что их примут?

— Момент страсти, — признаю не очень охотно. — И свободное лето.

Он слегка кивает, показывая, что принимает ответ.

— Я почувствовал, понял и разделил вашу страсть.

В горле мгновенно пересыхает; слова падают между нами тяжелыми каплями, воздух сгущается от напряженного, не нуждающегося в словах осознания, которое я беспомощно пытаюсь прогнать. Он не для меня. И даже само это место не для меня. Все принадлежит Ребекке.

— Вы произвели на меня сильное впечатление, мисс Макмиллан, а это нелегко сделать, — тихо добавляет он.

От этих слов дыхание сбивается. С ужасом чувствую, что, несмотря на все рассуждения, отчаянно хочу заслужить одобрение властителя мира и нуждаюсь в подтверждении его искренности. Не хочу хотеть. Не хочу нуждаться. И все же… хочу и нуждаюсь. Выжидаю три удара сердца, чтобы немного успокоиться, и задаю вопрос, на который должна получить ответ:

— Как же мне удалось это сделать за столь короткое время? — Голос звучит не так твердо, как прежде, и он не может этого не заметить. Однако старается не замечать.

— Вам, разумеется, известно, что в наши дни все галереи оснащены видеокамерами, и эта — не исключение. Я наблюдал, как в зале Мерита вы заворожили супружескую пару своей увлеченностью живописью. Если бы не ваша помощь, эти двое скорее всего ушли бы домой, чтобы еще немного подумать.

Даже неприятная мысль о том, что он за мной следил, не в силах остановить теплую волну, рожденную комплиментом. Марк всецело соответствует оценке Аманды и даже ее превосходит. Он успешен и принадлежит тому миру, который я взяла взаймы, но мечтаю назвать своим. О да. Всей душой стремлюсь к его одобрению и ненавижу себя за слабость. Ненавижу! Это сильное чувство, но история моей жизни делает его чертовски востребованным.

— Знания и компетентность встречаются чаще, чем истинная страсть, — продолжает Комптон, каждым звуком богатого красками голоса все глубже затягивая в омут своих чар. — В вас она присутствует, и поэтому пока мне не удается вас разгадать.

— Разгадать? — переспрашиваю я и слегка выпрямляюсь, опасаясь, что стрела может быть нацелена на мою ложь о знакомстве с Ребеккой и о сестре, которой у меня нет и никогда не было.

Он снова откидывается на спинку кресла, опирается на подлокотники, сплетает пальцы и пристально на меня смотрит.

— Почему человек, столь глубоко влюбленный в мир искусства, преподает в школе английский язык?

— А что, собственно, плохого в преподавании? — уточняю точно так же, как уточнила, получив подобный вопрос от Криса Мерита.

— Ровным счетом ничего плохого.

Ожидаю продолжения, однако Марк молчит и смотрит с таким неподдельным вниманием, что хочется пошевелиться, сменить позу.

— Мне нравится преподавание, — говорю, не выдержав молчания.

В ответ он скептически поднимает бровь.

— Правда, — настаиваю малодушно и тут же быстро, неохотно добавляю: — Но оно не составляет моей истинной страсти.

Комптон не спешит отвечать и позволяет еще немного помучиться под безжалостным взглядом.

— Итак, повторяю вопрос, — наконец произносит он. — Почему вы преподаете в школе?

На миг задумываюсь о каком-нибудь затейливом, уклончивом ответе, однако решаю, что никакие уловки здесь не пройдут. С тяжелым сердцем признаю справедливость того аргумента, который обычно стараюсь держать в укромном уголке души, чтобы как можно реже на него натыкаться. Никому еще не говорила правду, но Марку решаюсь сказать. Может быть, признание поможет мне. Может быть, мне и самой необходимо однажды произнести вслух нелегкие слова. Что делать, если никак не удается избавиться от угнетающего чувства вины?

— Потому что, — начинаю я и в смятении слышу, как дрожит мой голос, — потому что любовью к искусству счета не оплатишь.