Помоги проекту - поделись книгой:
Да и Хогарт94 — не лучше. Грандиозная туша написанного им исполина покачивается почти целиком на поверхности океана. «На спине у этой туши находится нечто вроде слоновьего седла с балдахином, а ниже — широко разинутая клыкастая пасть, в которую вкатываются соленые валы…
Или киты — придуманные переплетчиками. Они будто виноградная лоза обвивают стержень корабельного якоря…
Для Рея Брэдбери, считавшего себя созданием библиотек, это был мир, конечно, необычный, но вполне представляемый, почти реальный. Лишь бы от постоянных раздумий не разбежались рептилии его собственного воображения — лови их потом!
Увидев сиреневые купола Нотр-Дама, Брэдбери заплакал.
Это же кадры из старого фильма — «Горбун собора Парижской Богоматери»!
Потом Рей увидел веселых велосипедистов на Елисейских Полях и снова заплакал.
Всё в Париже вызывало у него восторг и радостные слезы. И Триумфальная арка, и здание биржи, и букинисты на набережных Сены. В слезах и в тихих осенних дождях бродил он с Мэгги по чудесным парижским бульварам.
В Париже они отметили пятилетие совместной жизни.
А впоследствии еще много раз бывали здесь. Полюбили французские вина, полюбили французскую еду и бульвары с крошечными бистро. Мэгги профессионально изучала французский язык и французскую литературу. Через много лет, в 2000 году, Брэдбери вспомнит их совместные прогулки в нежном эссе «Прекрасная плохая погода» («Beautiful Bad Weather»). Вообще-то, конечно, американцы давно обжили старый чудесный Париж, — и не только «потерянное поколение» во главе с Эрнестом Хемингуэем; здесь, в Париже, жил когда-то даже Джеймс Фенимор Купер. И неважно, что автор «Шпиона», «Лоцмана», «Осады Бостона» и знаменитой серии о Бампо — Кожаном Чулке всего лишь служил в американском консульстве; важно другое — он дышал воздухом Парижа…
Джон Хьюстон встретил Брэдбери в Париже, и здесь они начали обсуждать предстоящую работу. Седой, красивый, всегда уверенный в себе, Хьюстон прекрасно разбирался во всем — в еде, в книгах, в кино, в женщинах. Это пугало и привлекало Рея. Он жадно слушал своего знаменитого собеседника и пытался понять, — чего же, собственно, он хочет от будущего сценария?
— Джон, вы хотите создать какую-то особенную версию мелвилловского романа? Какой она должна быть? Социальной? Фрейдистской? Или вы хотите получить от меня что-то вроде юнговской версии?
— Мне нужна
На первых порах участие в предварительных обсуждениях принимали помощники Хьюстона — писатель Арт Бухвальд, актриса Сюзанна Флон и уже знакомый Рею сценарист Петер Вертел. Рею нравилось находиться в центре внимания, но скоро Джон Хьюстон стал подавлять его. Порой весьма бесцеремонно. Это сразу почувствовала Мэгги и перестала приходить на обсуждения.
Первое, что увидел Брэдбери, когда группа Хьюстона перебралась в Лондон, — афиши фильма «Чудовище с глубины 20 000 футов» («Beast from 20 000 Fathoms»), снятого по его рассказу. Рей находил «Чудовище» совершенно провальным фильмом. Что, если Хьюстон его увидит?
К счастью, режиссер был занят своими делами.
В Лондоне было холодно, в Ирландии оказалось еще холоднее.
Поезд шел по плоской продуваемой ветром долине, падал медленный снег. Дети никак не могли привыкнуть к теплым одеждам. Неторопливым паромом добрались до Дублина — это была уже настоящая Ирландия. На таможне у Рея попытались изъять книгу Германа Мелвилла: выяснилось, что она входит в список каких-то там запрещенных книг. Книгу отбили, но история развеселила Рея: это надо же, приехать в Дублин писать сценарий по книге, запрещенной в Ирландии!
Джон Хьюстон снял номер в роскошном отеле.
В комнате Рея и Мэгги находился большой камин, а у няни и детей стоял обогреватель, который надо было постоянно подкармливать монетками. К счастью, Регина оказалась идеальной няней, дети не болели. И вышколенные служащие отеля относились к американцам вполне дружелюбно.
Обедали в доме Хьюстона в пригороде Дублина — Килкоке.
300 акров лугов и лесов, тишина, к тому же опытная прислуга.
Обсуждения сценария проходили тут же — за круглым столом и часто переходили в споры. Впрочем, рабочие вопросы, как правило, решались, а вот грубость Хьюстона с каждым днем становилась заметнее. Сказывался тяжелый характер, сказывалось неумеренное количество выпитого ирландского виски. Когда однажды за столом заговорили об Испании, Рей заметил, что Рикки — молодая жена Джона Хьюстона, вдруг напряглась. Хьюстон любил Испанию, любил корриду, любил испанское вино, но любил еще и виски, и Эрнеста Хемингуэя. Да и понятно, с Хемингуэем можно было выпить целиком всю бутылку виски, а вот с Реем (с «маменькиным сынком») такое было невозможно…
— Представляете, Рей, — сказал Хьюстон, подливая в стакан виски. — Когда мы недавно были в Испании, какой-то бродяга напросился к нам в машину…
В общем, ничего странного, всякое бывает. Но Рикки почему-то нервничала.
Оказывается, она боялась, что из-за этого бродяги всех их там, в Испании, арестуют. Кажется, бродяга без паспорта собирался пересечь границу, а у нее — дочь. Рикки совсем не хотела попасть за решетку…
— Это трусость, — с недоброй улыбкой произнес Хьюстон. — Мне это не понравилось.
— И совсем это не трусость, Джон! Просто я не хотела нарушать местные законы.
— Нет, трусость, — повторил Хьюстон и посмотрел на Брэдбери: — Разве вы, Рей, не возненавидели бы свою жену, если бы поймали ее на трусости?
Рей был сбит с толку. Он не знал, как себя вести. Возможно, тогда он впервые вспомнил пророческие слова жены Вертела: «Этот Джон Хьюстон — сукин сын!» Кажется, Хьюстон стал оправдывать столь нелестное о себе мнение. Этот «сукин сын» в те дни много пил. Но он любил холодную и дождливую Ирландию, любил охоту на лис, иногда даже брал Рея с собой, чтобы обсуждать проблемы сценария на природе. К сожалению, в компании с Джоном Хьюстоном самая спокойная атмосфера в любой миг могла превратиться в грозовую…
Пришла осень, поползли туманы.
Началась пора долгих проливных дождей.
Брэдбери затосковал. Всё в Ирландии казалось ему чужим.
Иногда даже становилось страшно — как когда-то в Мексике с ее культом смерти. Панические настроения охватывали писателя; впоследствии он не раз признавался Сэму Уэллеру в том, как тяжело ему было в те дни. Он входил в жизнь грубых героев Германа Мелвилла, искал нужные слова для диалогов. Иногда запутывался в построениях сюжета, но не хотел лишний раз говорить об этом с Хьюстоном. Вдруг режиссер примет его сомнения за непрофессионализм и отстранит от работы, как не раз проделывал это с другими помощниками.
В начале октября Рей положил перед Хьюстоном первые 50 страниц сценария.
— Вот, Джон, моя рукопись, — сказал он. — Если вам не понравится то, что я написал, можете распрощаться со мной. Я не буду возражать. Я даже не стану требовать с вас гонорар, просто помогите мне и Мэгги с детьми вернуться домой.
— Хорошо, — кивнул Хьюстон. — Поднимитесь в гостиную, прилягте там на диван и вздремните, пока я читаю.
Вздремните… Легко сказать…
Два часа Рей валялся на проклятом диване…
Наконец внизу раздался голос Хьюстона. Рей вышел на лестницу и увидел режиссера с неизменным бокалом виски в руке.
— Налейте и себе, Рей. Можете спокойно заканчивать сценарий.
Это были волшебные слова. Рей сразу простил Хьюстону все обиды и насмешки.
«От облегчения, от избытка чувств я тогда просто расплакался, — признавался позже Брэдбери своему биографу. — Я в один момент забыл все обиды, ведь это
Но Рей рано радовался.
Он еще плохо знал Хьюстона.
Почувствовав внутреннюю неуверенность своего сценариста, его мягкость, его желание угадать возможное развитие сюжета, режиссер начал откровенно высмеивать страхи Рея. Например, его страх летать самолетами. Он бесцеремонно вслух говорил, что такие люди, как Брэдбери, делают человечество бескрылым. Хуже того, Джон Хьюстон стал высмеивать Рея даже при совершенно незнакомых людях. Однажды в присутствии двух ирландцев Хьюстон заявил: «Мне кажется, что наш друг Рей Брэдбери никогда не выкладывается полностью. Не знаю почему. Может, просто не умеет жить нашим общим делом».
Конечно, Мэгги все это видела.
Она сама начинала нервничать, сердилась.
А Рей терялся, он не знал, как себя вести. Иногда пытался подыгрывать шуткам Хьюстона, пил виски больше, чем мог выпить. Рождественские праздники Мэгги и Рей встретили в Килкоке. Хьюстон подарил своей жене прекрасную лошадь; Рикки решила прокатиться, но, к ужасу собравшихся гостей, не сумела удержаться в седле. Рей бросился на помощь, но ледяной голос Джона Хьюстона остановил его:
«Рикки, зачем вы пугаете такое замечательное животное?»
Время от времени Рей пытался бунтовать. Но почувствовав опасное напряжение, Хьюстон, опытный психолог, вовремя хвалил Брэдбери за очередную фразу в сценарии, и Брэдбери всегда покупался на комплименты. Мэгги наблюдала за этим с откровенным отвращением. Когда однажды Хьюстон при ней задумчиво спросил: «А не включить ли нам, Рей, в будущий фильм любовную линию?» — Мэгги только презрительно посмотрела на мужа. «Любовная линия на китобойном корабле? Да это же полный абсурд, Джон!» — вспылил Брэдбери.
В конце концов у Мэгги лопнуло терпение.
«Никогда не знаешь, как девчонка в какой-то миг становится рысью».
Боясь повлиять на судьбу контракта, так удачно (казалось бы) заключенного мужем с Джоном Хьюстоном, Мэгги решила уехать. В январе она купила билеты в Италию и поставила мужа перед фактом: «Не хочу смотреть, как тебя унижают».
Отъезд Мэгги обеспокоил Хьюстона. Пытаясь сгладить углы, он даже предложил Брэдбери переехать к нему в Килкок. Но Рей твердо отказался: «Я сейчас, как никогда, нуждаюсь в одиночестве».
Иногда Брэдбери казалось, что он живет в Ирландии давно.
Очень, очень давно. И всегда здесь было холодно, и шли дожди.
Даже сообщение о выходе в свет повести «451° по Фаренгейту» не подняло ему настроение. «Темный карнавал», «Человек в картинках», «Марсианские хроники», «Золотые яблоки Солнца», рассказы, разбросанные в десятках журналов; светлый Лос-Анджелес и зеленый Уокиган, далекие Чикаго и Нью-Йорк — всё из Ирландии казалось Рею сном.
Все-таки работа подходила к концу.
На конец марта был назначен кастинг.
Лететь в Лондон самолетом Брэдбери отказался. Он не скрывал того, что откровенно радуется возможности хотя бы на пароме и в поезде отдохнуть от Хьюстона, от его дурацких, часто злых шуточек. В день отъезда он познакомился с журналистом Леном Пробстом, возглавлявшим в Ирландии американский журналистский корпус. Он приехал взять интервью у Хьюстона. Разговор поначалу шел дружеский, но потом Хьюстон — большой лошадник — поинтересовался:
— А что ты знаешь о лошадях, Лен?
Журналист пожал плечами:
— Да почти ничего, Джон.
Хьюстон мгновенно взорвался:
— Как это, почти ничего?! Ты живешь в Ирландии и почти ничего не знаешь о лошадях?!
В Лондоне, устав друг от друга, Хьюстон и Брэдбери почти не разговаривали.
Не случайно в своих воспоминаниях Хьюстон не раз весьма резко проходился по Рею Брэдбери. «Он звал нас к звездам, а сам боялся летать даже на самолетах, даже в машину боялся сесть…»
На роль Старбека — старшего помощника «Пекода», уроженца Нантакета и потомственного квакера, Хьюстон пригласил известного актера Лео Дженна (1905-1978), а на роль страшного капитана Ахава — самого Грегори Пека (1916-2003).
Дела продвигались к финалу, но расслабляясь, Хьюстон все чаще терял меру.
Однажды за ужином он так зло стал нападать на своих ближайших помощников, что Рей, наконец, не выдержал:
— Да пошел ты, Джон! Здесь сидят наши с тобой общие друзья, а ты их поносишь!
Хьюстон вцепился в пиджак Рея:
— Я тебя уволю!
— Не уволит он тебя. Не та ситуация, — сказал Рею по дороге в отель Петер Вертел. — Не обойтись ему без тебя. Проспится и принесет извинения. Ты только не злись на него. Он груб, это точно, но он талантливый человек.
К счастью, утром секретарша Хьюстона передала Рею извинения и попросила зайти в отель. Там Хьюстон сам пожал ему руку и попросил забыть о конфликте. Конечно, он лучше других понимал, что не время рвать со сценаристом в такой ответственный момент. С Хемингуэем Джону, наверное, было бы легче, подумал про себя Рей. На Хемингуэя не наорешь, тот сам даст сдачи.
14 апреля 1954 года он дописал последние страницы сценария.
«Случилось так, что я оказался тем, кому Судьба предназначила занять место загребного в лодке Ахава; и я же был тем, кто, вылетев вместе с двумя другими гребцами из накренившегося вельбота, остался в воде за кормой. И вот когда я плавал поблизости, ввиду последовавшей ужасной сцены, меня настигла уже ослабевшая всасывающая сила, исходившая оттуда, где затонул корабль, и медленно потащила к выравнивавшейся воронке. Когда я достиг ее, она уже превратилась в пенный омут. И словно новый Иксион, я стал вращаться на воде, описывая круг за кругом, которые все ближе и ближе сходились к черному пузырьку на оси этого медленно кружащегося колеса. Наконец я очутился в самой центральной точке. И тут черный пузырек лопнул; вместо него из глубины, словно освобожденный толчком спусковой пружины, со страшной силой вырвался благодаря своей большой плавучести спасательный буй, он же — гроб (который заранее для себя приготовил простодушный гарпунер дикарь Квикег. —
Но расстались Хьюстон и Брэдбери вполне дружески.
— Джон, — признался Брэдбери. — Я очень благодарен вам — за возможность поработать над таким чудесным сценарием. Это многого стоит. Хотите, мы поставим на сценарии и ваше имя?
Поделиться книгой: