Введение в языкознание: курс лекций

Поскольку многозначность флексии является относительным признаком отграничения агглютинативных языков от флективных, В. Гумбольдт нашёл другое отличие между ними – фузию, которую он рассматривал как характерное явление флективных языков.

Что такое фузия? Вот как она определяется у О.С. Ахмановой: «Тесное морфологическое соединение изменяемого корня с многозначными нестандартными аффиксами, приводящее к стиранию границ между морфемами» (Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С. 505).

В фузии, таким образом, сочетаются, по крайней мере, два начала: спаянность корня с аффиксом и, во-вторых, многозначность последнего. Особенно ярко первый признак фузии – тесная спаянность корня (основы) с аффиксом – представлен в гаплологии («курский» вместо «курск + ский»). Так ли часто мы встречаем фузию в её первом проявлении? Весьма редко.

Многозначность/однозначность флексии – более надёжный критерий в отграничении флективных языков от агглютинативных, чем степень спаянности морфем в слове. Но и этот критерий является относительным. Вот почему В. Гумбольдт писал: «Агглютинативные языки отличаются от флективных не принципиально, как отвергающие всякое указание на грамматические категории посредством флексии» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 125).

Разница между агглютинативными и флективными языками, таким образом, состоит лишь в степени фузионности: первые – менее фузионны, а другие – более. Недаром Э.Сепир стал называть флективные языки фузионными.

Инкорпорирующие (полисинтетические) языки

Между изолирующим и флективным классами языков В. Гумбольдт помещал не только агглютинативные языки, но и инкорпорирующие. Он писал: «Если взять в сочетании оба эти способа (флективный и изолирующий. – В.Д.), какими единство предложения фиксируется в понимании, то окажется, что есть еще и другой, противоположный им обоим способ, который здесь удобнее было бы считать третьим. Он заключается в том, чтобы рассматривать предложение вместе со всеми его необходимыми частями не как составленное из слов целое, а, по существу, как отдельное слово» (указ. соч. С. 141).

Что значит «рассматривать предложение как отдельное слово»? Что позволяет нам делить предложение в неинкорпорирующих языках на отдельные слова? Во-первых, паузы, а во-вторых, ударения: как правило, они отделяются друг от друга определёнными паузами и имеют соответственные ударения.

В инкорпорирующих языках указанные признаки (паузы и ударения) оказываются принадлежностями не отдельных слов, а словосочетаний (при частичном инкорпорировании) или целых предложений (при полном инкорпорировании). Кроме того, делению предложения на слова в неинкорпорирующих языках способствуют аффиксы (например, флексия свидетельствует о его конце). Выходит, в неинкорпорирующих языках акцентным единством и аффиксальной морфологизацией обладает, как правило, слово, а в инкорпорирующих – словосочетание или предложение в целом. Эти языки будто по ошибке оторвали эти признаки от слова и перенесли на синтаксические конструкции – инкорпоративные комплексы.

Если в неинкорпорирующих языках синтетическая тенденция доведена лишь до сложных слов (например, малоблагоприятный), то в инкорпорирующих она оказалась намного более сильной. При частичном инкорпорировании она превращает в акцентные единства сочетания слов, а при полном инкорпорировании – целые предложения. Пример частичного инкорпорирования из чукотского языка: Танкляволя (Хороший мужчина) кораны (оленя) пэлянэй (оставил). В инкорпоративную группу здесь слилось лишь словосочетание «тан (хороший) + кляволя (мужчина)». Пример полного инкорпорирования из этого же языка: Тымынгынторкын (Я вынимаю руки). В инкорпоративный комплекс здесь слилось целое предложение.

Другой пример: в индейском языке чинук слово-предложение Inialudam «Я пришел, чтобы отдать ей это» I – показатель прош. вр., п – 1 л. и ед. ч., i – корень от «это», а – корень от «она», l – показатель объекта, u – показатель действия, d – корень от «давать» и am – показатель цели. Пример из языка нутка: Inikwihlminihisita «Несколько маленьких огней горели в доме», морфологизация осуществлена за счёт minih – показателя мн. ч., it – показателя прошлого времени, а – показателя изъявительного наклонения.

Все эти предложения напоминают одно слово, поскольку они объединены одним ударением. Вот тут-то и возникает необходимость, как говорил В. Гумбольдт, рассматривать предложение как слово, а лучше сказать так: инкорпорирующее предложение (или словосочетание) уподоблять слову в неинкорпорирующих языках.

Поскольку в инкорпорирующих языках корневые и аффиксальные морфемы могут соединяться в целые предложения, эти языки называют также полисинтетическими, а это значит, что их можно назвать также минианалитическими.

Изолирующие языки

В. Гумбольдт рассматривал эти языки как полный антипод флективных. Если в последних морфологизация лексемы, как правило, осуществляется за счёт специальных показателей (чаще всего – флексий и артиклей), то в изолирующих языках система подобных средств не развита. Так, в китайском языке представлены лишь морфологические показатели множественного числа у некоторых существительных и морфологические показатели вида и времени у некоторых глаголов. Но это не означает, что в китайском нет других способов морфологизации лексемы. В нём лидирует позиционный (синтаксический) способ. Та или иная лексема морфологизируется в нём главным образом за счёт её позиции в предложении (или словосочетании): как существительное – сию хао «делаю добро», как прилагательное – хао жень «добрый человек», как глагол – жень хао во «человек любит меня = добр ко мне».

Изолирующие языки П.С. Кузнецов называл аморфными или бесформенными. Эти термины следует признать неудачными, поскольку они отрицают наличие форм у слов в изолирующих языках. На самом деле нет бесформенных слов. Есть лишь разные способы перевода слов в их лексические, морфологические и синтаксические формы. Это значит, что китайское предложение Ча во бу хэ (Чая я не пью) состоит не из бесформенных (аморфных) слов, а из слов, которые в процессе создания этого предложения говорящим являли себя, как и в языках других типов, в трёх нефлексийных формах – лексической, морфологической и синтаксической. Каждая из них связана с соответственным периодом фразообразования.

В морфологический период фразообразования лексическая (начальная) форма слова переводится говорящим в морфологическую. Во флективных и агглютинативных языках этот перевод часто осуществляется за счёт флективной аффиксации (флексации), но в изолирующих – главным образом за счёт установления определённого порядка слов в создаваемом предложении.

В синтаксический период фразообразования китайский язык, как правило, сохраняет в предложении тот словопорядок, который устанавливается в морфологический период фразообразования, поскольку этот язык имеет ограниченное число флексий. Однако в некоторых случаях и в китайском языке обычный словопорядок в предложении может быть изменён. Так, предложение «Кэжень лэл» (Гости приехали) может быть употреблено в синтаксический период фразообразования и с обратным порядком «Лэл кэжэнь» (Приехали гости). Последний словопорядок даёт возможность употребить глагольный предикат в значении ремы. Изменение обычного словопорядка здесь объясняется наличием у глагола «лэл» окончания прошедшего времени и совершенного вида «-л». В подобных случаях китайский язык ведёт себя так же, как и любой другой язык с развитой флексийной морфологией.

Итак, великий немецкий типолог В. Гумбольдт сумел построить такую классификацию языков, которая в целом не утратила своего научного значения по сей день. Если все классы языков, входящие в неё, вытянуть в цепочку по степени аналитичности (от максимума к минимуму), то получится следующая последовательность: изолирующие – агглютинативные – флективные (их синтетизм увеличивается за счёт фузии, отсутствующей в предшествующем типе языков) – инкорпорирующие (начиная с частичного инкорпорирования и кончая полным).

37. КОНТРАСТИВНАЯ ФОНОЛОГИЯ

Отличительные особенности любой язык имеет на всех языковых уровнях – фонетическом, грамматическом, текстуальном. Так, на уровне звукового строя у каждого языка есть свои фонемные, звуковые, морфонемные, силлабические, акцентологические, интонационные особенности. Мы могли бы обратить внимание на слоговую структуру английского языка в сравнении с русским и увидеть, что в английском действует явная тенденция к закрытому слогу, а в русском – к открытому. Но мы сосредоточим здесь своё внимание на фонемно-звуковых контрастах, имеющихся во французском, немецком и английском языках в сравнении с русским.

Французский язык. Яркая контрастивная черта этого языка – наличие в нём носовых гласных. Особенно часто встречаются носовые [ō] и [ā].

[ō]: pont (мост), maison (дом), bon (хороший), long (длинный), mon (мой), ton (твой), monter (поднимать), montrer (показывать), contre (против) и т. д.

[ā]: maman (мама), langue (язык), grand (большой), française (французский), prendre (брать), entrer (входить), souvent (часто), comment (как), dans (в) и т. д.

Немецкий язык. Яркая контрастивная черта этого языка – наличие в нём долгих гласных. Они существенно увеличивают число гласных фонем в немецком языке. Почему их следует считать в этом языке фонемами? Потому что они выполняют смыслоразличительную функцию. Вот лишь некоторые примеры:

[i: ] / [i]: schief (кривой) / Schiff (корабль), ihn (его) / in (в);

[u: ] / [u]: Pute (индейка) / Putte (маленькая девочка), Mus (фруктовое пюре) / muß (должен), Ruhm (слава) / Rum (Ром);

[а: ] / [a]: Ahn (предок) / an (у), aßt (ели) / Ast (сук), Star (скворец) / starr (застывший), Staat (государство) / Stadt (город).

Английский язык. Яркая контрастивная черта звукового строя этого языка – наличие полифтонгов – дифтонгов и трифтонгов. В первом случае мы имеем дело со слиянием двух звуков (nose «нос», noise «шум»), а во втором – трёх (fire «огонь», our «наш»).

Следует ли полифтонги включать в состав фонем? На этот счёт имеется две точки зрения – монофонематическая и полифонематическая. Первая рассматривает полифтонги как особые фонемы, а вторая – нет. Какая из этих точек зрения выглядит разумнее? Полифонематическая. Исходя из неё, мы рассматриваем дифтонги или трифтонги не как особые фонемы, а как сложные – двойные или тройные – звукосочетания, подобные отдельным звукам. Полифонематическая точка зрения, таким образом, относит полифтонги не к языку, а к речи.

Перечисленные черты анализируемых языков выглядят как контрастивные только в сравнении их с русским, но если мы их сравним между собою, то эти черты сразу поблекнут. По крайней мере, исчезнет контраст между немецким и английским языком, поскольку в обоих есть долгие гласные и дифтонги.

Так, в английском имеются следующие долгие гласные:

/а:/: star (звезда), starch (крахмал), stark (застывший);

/о:/: port (порт), portal (портал), sport (спорт);

/u:/: book (книга), pool (лужа), spoon (ложка).

В свою очередь в немецком имеются такие дифтонги:

[ai]: Ei (яйцо), Ais (лёд), waiß (белый), heiß (жаркий), zwei (два), mein (мой), arbeiten (работать), nein (нет);

[au]: Maus (мышь), Haut (кожа), kaufen (покупать), bauen (строить), laut (громко), auch (тоже);

[oi]: Häuser (дома), Bäume (деревья), Räume (помещения), deutcsh (немецкий), Feuer (огонь), Freund (друг), neu (новый), treu (верный).

Конечно, рассмотренные черты звукового строя французского, немецкого и английского языков вовсе не исчерпывают всех особенностей этих языков. Мы обратили внимание лишь на те из них, которые, так сказать, бросаются в глаза даже человеку непросвещённому. Но тонкие профессионалы находят такие отличительные черты у тех или иных языков, о которых неспециалисты даже не догадываются. Так, Деллатр привёл такую последовательность первых пяти звуков во французском языке: r – е – а – l – t, а Жюйан: r – а – е – l – s. По частоте употребления в русском языке, по А.М. Пешковскому, пять первых звуков выстраиваются в такую цепочку: а – е – i – s – j (Гак В.Г. Сравнительная типология французского и русского языков. М., 1983. С. 37).

Рассмотрим теперь фонемно-звуковые особенности трёх языков – французского, немецкого и английского – на уровне гласных (см. таблицу).

Таким образом, французские гласные фонемы заняли в универсальной фонетической таблице позиции (она помещена в одиннадцатом вопросе – «Синхроническая фонетика (в узком смысле слова)») 1, 5, 7, 9, 10, 13, 14, 15, 16, 18, 19 (при этом в 10, 14, 16, 19 оказалась пара однотипных фонем, один неносовой, а другой – носовой). В немецком: 1, 5, 7, 8, 9, 11, 13, 14, 15, 16, 18 (при этом восемь гласных оказались гласными долгими, а семь – краткими). В английском: 1, 7, 8, 10, 13, 15, 16, 17, 19, 20 (из них пять долгих и шесть кратких).

Приведём примеры произношения этих фонем в ударных позициях:

1. Мы видим, что в зоне i в сопоставляемых языках нет больших расхождений: все они задействовали позицию № 1, хотя в германских языках в ней появился краткий и долгий вариант данных фонем.

2. В зоне u мы тоже не видим больших различий, однако, если оставить вопрос о долгих фонемах в германских языках, позиционные расхождения налицо: во французском и немецком, что их объединяет, трудная позиция № 5, зато все три языка освоили позицию № 7, но французский оставил пустой восьмую позицию, тогда как германские языки подтвердили здесь своё родство.

3. В зоне е французский близок немецкому по числу и качеству фонем, а английская фонема [е] стоит в гордом одиночестве и в особой позиции.

4. В зоне о мы снова видим большую близость между французским и немецким по полной занятости всех четырёх позиций.

5. В зоне а, наконец, отличился английский: он задействовал самые крайние позиции по ряду – своей «лягушкой» œ и долгим [а: ].

Как же мы можем определить своеобразие фонологических систем гласных в рассматриваемых языках по отношению друг к другу в целом?

Французский: более передний и более нижний, так как по ряду мы видим у него следующее соотношение фонем – 9 переднего ряда и 6 – заднего, а по подъёму – 3 над зоной е и 9 – под нею (явный перевес вниз).

Немецкий: более передний, чем задний (9–6), средний по подъёму (над зоной е – соотношение 6 на 6).

Английский: более задний по ряду, чем передний (перевес в пользу гласных заднего ряда в две фонемы – 4 на 6), более нижний по подъёму, чем верхний (5 под средней зоной и 4 – над нею).

Если коротко, то получится так: фр. – пер. и нижн., нем. – пер. и ср. (по подъёму) и англ. – задн. и нижн. Выходит, у каждого из них свой тип артикуляции в области гласных: у французского – переднерядно-нижнеподъёмный, у немецкого – переднерядно-среднеподъёмный и у английского – заднерядно-нижнеподъёмный.

Таким образом, по ряду английский противостоит двум других языкам как заднерядный переднерядным, а по подъёму немецкий противостоит двум другим как среднеподъёмный нижнеподъёмным. В терминах же сходства: по ряду больше похожи друг на друга французский и немецкий, а по подъёму – французский и английский.

В русском языке больше гласных заднего ряда (все – кроме и), но по подъёму получается середина по МФШ (над э – и, у, под э – о, а). Выходит, по подъёму он близок к немецкому, зато по ряду он ближе к английскому. Правда, его заднерядные (у, э, о, а) занимают по ряду лишь первую ступеньку, тогда как в английском три гласных фонемы задействовали самые крайние заднерядные позиции (долгие и:, о:, а:).

38. КОНТРАСТИВНОЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЕ

Контрастивное словообразование высвечивает отличительные черты у сравниваемых языков, во-первых, на уровне образования отдельных слов и, во-вторых, на уровне продуктивности тех или иных способов словообразования в них.

Любой предмет – вместилище нескольких существенных признаков. Вот почему при его первичной номинации, т. е. при создании слова для его обозначения, люди, принадлежащие к разным народам, с одной стороны, могли обратить внимание на одни и те же признаки, а с другой – на разные. Так, римляне, немцы и русские при создании слова, обозначающего место, где река впадает в море, избрали один и тот же признак – сходство со ртом (море подобно рту, пьющему реку). Вот почему в латинском, немецком и русском это место называется однотипно: ostium (от os «рот»), Mundung (от Mund «рот») и устье (от «уста, рот»).

Но в контрастивной лингвистике больше обращают внимание не на сходства между языками, а на различия между ними. Вот почему на этот случай приведём несколько примеров:

1. При обозначении снегиря русские обратили внимание на связь этой птицы со снегом, а сербохорваты назвали её зимовкой, немцы – Gimpel от gumpel «подпрыгивать», французы – boureuil «букв.: пастушок».

2. Медведя славяне назвали медведем за то, что он мёд ест, зато у литовцев он именуется lokys от «курчавый».

3. Слово «пир» в славянских языках произведено от «пить». Следовательно, наши предки выделили в событии, обозначаемом данным словом, признак питья, но у римлян оно обозначается convivium (от vivere «жить»), a французы здесь использовали латинский корень fest «праздник» и создали соответственное его обозначение – festin.

4. Русские при образовании слов «белить», «обелять» (оправдывать) и т. п. обратили внимание на признак белизны обозначаемых явлений. Вот почему они в качестве производящего слова избрали прилагательное «белый». Но монголы избрали признак белизны для обозначаемых явлений, в которых наши предки тоже видели признак белизны, но они его не сделали главным при создании слов, их обозначающих. По-монгольски слово со значением «белый» звучит так: цыгаан, где цы– – является корнем. А вот список производных от него слов: цаас «бумага», цас «снег», цахлай «цапля», цыгаан «эмигрант» и т. п. Слово «цапля» праславянского происхождения и образовано от «чапати» (идти вразвалку, медленно).

Менее приметны отличия между разными языками на уровне способов словообразования, что связано с тем, что разные языки используют однотипные способы словообразования – деривационные, куда входят аффиксация и словосложение, и недеривационные, куда входят лексический, морфологический (конверсия) и синтаксический способы. Но и здесь отличия становятся очевидными, когда мы обращаемся к языкам структурно далёким друг от друга. Так, в индоевропейских языках наиболее распространенными являются аффиксальные способы словообразования – префиксация, суффиксация и т. п., зато в китайском большинство слов образованы за счёт словосложения (yishang «одежда», pengyou «друг», gonfren «рабочий», feiyi «самолёт», xinzhong «печалиться», где xin «сердце», a zhong «тяжёлое» и т. д.) (см.: Горелов В.Н. Грамматика китайского языка. М., 1982).

Труднее выявить своеобразие сравниваемых языков, когда речь идёт о языках по структуре сходных. Однако и здесь есть черты, которыми, например, французский, немецкий и английский отличаются друг от друга. Для первого из них характерна суффиксация, для второго – словосложение и для третьего – конверсия.

Уже М. Бреаль, Ш. Балли, Л. Вайсгербер и др. уделяли много внимания противопоставлению французского языка немецкому. Они приводили обычно такие пары примеров – спальня: dortoir – Schlafraum; аудитория: auditore – Horssaal, плавательный бассейн: nageoire – Schwimmplatz. Л. Вайсгербер делал из подобных примеров, показывающих большую продуктивность суффиксации во французском и словосложения в немецком, мировоззренческий вывод о большей абстрактности языкового мышления у французов и о большей конкретности, наглядности, образности, изобразительности – у немцев.

Но по этой логике самым изобразительным является китайский, где большинство слов, как указывает В.И. Горелов в приведенной выше книге, являются сложными (как у наших «самолёт, вертолёт, пароход» и т. п.). Но это не отменяет словосложение как характерную черту немецкого словообразования по сравнению с другими индоевропейскими языками – по степени распространённости данного способа словообразования в этих языках. Вот почему нам легко распознать словообразовательное значение немецких сложных слов, если мы знаем значения их частей: Großvater «дедушка», Tischtuch «скатерть», Fusball «футбол», Handtuch «полотенце», Mittagessen «обед», Blumenhandlung «цветочный магазин» и т. д. Вайсгерберовская «наглядность» здесь и в самом деле налицо.

Словосложение широко распространено и в английском (см.: Мешков О.Д. Словосложение в современном английском языке. М., 1985), однако наиболее яркой приметой данного языка стала конверсия, т. е. образование новых слов за счёт употребления одной части речи в значении другой. В книге «Словообразование английского языка» (М., 1977) П.М. Каращук указывает на огромное число английских конверсии. Вот только некоторые из них: to dog «вести себя подобно собаке», a rich «богач», a poor «бедняк», to finger «указывать пальцем», a slide «скольжение», to image «воображать», to black «чернить», to water «пить воду». В приведённых примерах мы имеем дело в основном с вербализацией существительных, но возможна и субстантивация глаголов (a find «находка», a shave «бритье»). Ср.: Мое «не хочется» есть моя истинная страсть (В. Розанов).

Особый раздел лексикологии составляет наука об устойчивых оборотах – фразеологизмах. Под фразеологизмами понимают такие устойчивые синтаксические конструкции, которые могут выступать в деятельности говорящего как эквиваленты отдельных слов. Так, вместо «много» можно сказать «с три короба», вместо «мало» – «с гулькин нос», вместо «долго» – «до морковкиного заговенья», вместо «быстро» – «одна нога здесь, другая – там» и т. д.

У большинства фразеологических словосочетаний есть преимущество перед отдельными словами. Оно состоит в большей кон-нотативности, т. е. в возможности выразить своё эмоционально-оценочное отношение к объекту более выразительно, чем это позволяет сделать слово-синоним. Более того, многие фразеологизмы обладают выразительной образностью: с ними ассоциируется тот или иной образ – например, образ животного. Образные коннотации у фразеологизмов, принадлежащих к разным языкам, с одной стороны, могут совпадать, а с другой стороны, отличаться.

Структурных и коннотативно-семантических отличий между фразеологизмами, созданными в разных языках, обычно больше, чем сходств. Вот почему буквальный перевод фразеологизмов с одного языка на другой, как правило, невозможен. Это свидетельствует о разных способах образования фразеологизмов в разных языках. Попробуйте буквально перевести с русского на английский, немецкий или французский, например, такие русские фразеологизмы, как бить баклуши, в ус не дуть, опять двадцать пять, надулся как мышь на крупу, пиши пропало, ни кожи ни рожи, ни бе ни ме ни кукареку и мн. др. Некоторые из них можно перевести буквально (например, опять двадцать пять или ни кожи ни рожи), но в переводе они утратят русскую выразительность.

Чтобы лучше увидеть своеобразие, характерное для образования фразеологизмов, обратимся для примера к французским фразеологизмам, которые ассоциируются с образами медведя, лисы, собаки и волка.

Медведь. В метафорических фразеологизмах, где используется этот образ, преобладает негативная коннотация. В человеке, которого сравнивают с медведем, с помощью таких фразеологизмов, подчёркивают его грубость, неуклюжесть, неряшливость, необразованность (неотёсанность): ours mal léché 'грубиян, неотёсанный человек, бурбон', etre fait comme un maneur d'ours 'быть неряшливо и плохо одетым', le pave de l'ours 'медвежья услуга' и т. п.

Лиса. Как и в случае с медведем, данный образ используется в метафорических фразеологизмах, имеющих по преимуществу негативную коннотацию. Несмотря на то, что слово, обозначающее это животное, в русском языке употребляется в женском роде, а во французском – в мужском, но как и в русском языке, этот образ во французских фразеологизмах прежде всего связан с хитростью, лукавостью, изворотливостью, пронырливостью людей, которых сравнивают с лисой: fin (vieux) renard 'законченный (старый) пройдоха (проныра)', agir en renard 'хитрить, лукавить', se confesser au renard 'довериться вероломному человеку', le renard caché sa queue 'мастер заметать следы', prendre martre pour renard 'ошибиться, поддаться на обман', vendre la poule au renard 'отдать курицу лисе, т. е. нанести удар в спину, из-за угла' и т. д.

Собака. Этот образ в русском сознании ассоциируется главным образом с преданностью, тогда как во французском его метафорическая палитра значительно шире. Он имеет во французских фразеологизмах весьма широкую коннотативную семантику, которая является по преимуществу негативной, однако имеются фразеологизмы, где он используется для создания позитивной коннотации. В этом случае с их помощью может подчёркиваться смелость человека, которого сравнивают с собакой (avoir du chien dans le ventre 'быть неробкого десятка') или его уживчивость (frequenter le chien et la chat 'ладить со всеми; буквально: встречаться с собакой и кошкой'). Однако преобладающей здесь оказалась негативная коннотация.

Отнесение фразеологизмов, имеющих в своём составе слово chien 'собака', к человеку привносят в его характеристику самые разнообразные черты: злобность (etre chien 'быть злым как собака', faire le chien enrage 'быть злым как бешеная собака', mauvais chien 'злюка, ехидна; буквально: плохая собака'), раболепие (faire le chien couchant 'ходить на задних лапках, льстить, рассыпаться мелким бесом', chien de garde 'сторожевой пёс'), некрасивость (ressembler à un chien coiffé 'быть похожим на чучело огородное; буквально: на причёсанную собаку'), бездомность chien perdu 'бездомная собака'), нахлебничество (chien de la maison 'приживала, нахлебник; домашняя собака'), скрытую враждебность (chien traître 'собака, кусающая исподтишка'), жадность (etre d'un chien 'быть скупердяем'), неуместность (arriver comme un chien dans un jeu de quills 'появиться не вовремя, некстати') и т. п.

Волк. В метафорических фразеологизмах, где упоминается это животное, представлена как позитивная коннотация, так и негативная. В первом случае с образом волка связана по преимуществу сила, опытность (бывалость), закалённость и т. п. положительные качества человека, которого сравнивают с волком (loup blanc (gris) 'матёрый волк', loup de mer 'морской волк, старый моряк' и т. п.). Во втором случае данный образ может привносить в описание человека, которого сравнивают с волком, его показную смелость (avoir un courage de loup 'быть храбрым только против слабых', сложность обстоятельств, в которых он оказался (tenir le loup par les oreilles 'быть в затруднительном положении', суеверный страх перед колдовством (meneur de loups 'колдун' и т. п.).

39. КОНТРАСТИВНАЯ ЛЕКСИКОЛОГИЯ

Контрастивная лексикология выявляет лексическое своеобразие («характер», как сказал бы В. Гумбольдт) изучаемого языка в сравнении с другими. Это своеобразие может заявлять о себе, например, при сравнении языков по степени распространённости в них заимствованной лексики. По наблюдениям чешских авторов (см.: Пособие по лексикологии русского литературного языка / Под ред. Л.В. Копецкого. Прага, 1974), в частности, по числу заимствований русский язык опережает чешский. Вот почему на месте русских заимствований мы обнаруживаем в чешском языке исконные слова: гавань – přistav, марка – znamka, градус – stupen, экватор – rovnik и т. п. Но самым патриотичным среди индоевропейских языков, очевидно, является исландский: «футбол» по-исландски «кнатте-пурна» (пинание мяча), «дыня» – «троллепли» (яблоко великана), «мотороллер» – обозначается исконным сложным словом, в переводе звучащем как «гремящая гадюка», «кинофильм» – как «живой образ», «ракета» – как «огненный полёт» и т. д.

Исландский язык осуществил мечту главы пуризма в начале XIX в. A.C. Шишкова, предлагающего «галоши» заменить на «мокроступы». Зато другой германский язык – английский – может рассматриваться как чемпион по заимствованиям – из французского. Он чуть ли не наполовину романизирован в связи с завоеванием в Средние века Англии Францией. Список французских слов, вошедших в английский, можно продолжать до бесконечности. Приведу лишь некоторые примеры из книги H.H. Амосовой «Этимологические основы словарного состава современного английского языка» (М., 1956. С. 126): age, army, art, beauty, colour, dinner, dress, enemy, force, government, glory, image, nature, people, reason, religion, paradise, prison, peace, war.

Лексическое своеобразие того или иного языка, бесспорно, может выявляться на уровне полисемии, омонимии, синонимии, гиперонимии и т. п. явлений. Это сделано по отношению к русскому языку в сравнении с чешским, например, в вышеуказанной книге чешских авторов. Возьмём здесь, однако, другую книгу – «Сравнительную типологию французского и русского языков» В.Г. Гака и обратим внимание на особенности лексической полисемии во французском. Среди этих особенностей В.Г. Гак, в частности, указывает на тот факт, что во французском более широко используются зрительные метафоры и метонимии, тогда как в русском – слуховые (так, русское прилагательное «глухой» может использоваться в переносном значении в таких выражениях, как «глухое место», «глухое окно», «глухое платье», что во французском невозможно), зато в нём, в отличие от русского, употребляются такие выражения, как examen blanc «экзамен без оценки, зачёт»; etre vert «быть крепким» и т. п., где употреблены прилагательные со значениями «белый» и «зелёный».

Другой пример: среди русских метафор, возникших в результате переноса наименований с животных на людей, в отличие от французского, не фигурирует «дрозд», зато французы могут сказать о красивом юноше: beau merle. Своеобразие французских тропов часто объясняется наличием в них артиклей и т. п. служебных слов: la jeunesse «молодость, молодежь» – une jeunesse «молодая особа», le fer «железо» – un fer «изделие из железа» и т. п. Но артикли не могут расцениваться как непреодолимое препятствие в языках, где они имеются, для образования тропов. Возьмём, например, строчки из стихотворения Г. Гейне Las ab! «Оставь!»:

Der Tag ist die Nacht verlibt,Der Frühling in den Winter,Das Leben verlibt in den Tod —Und du, du liebest mich!

Она здесь – der Tag «день», der Frühling «весна», das Leben «жизнь», а он – die Nacht «ночь», der Winter «зима», der Tod «смерть», несмотря на неподходящие в большинстве случаев артикли.

Но наибольшее хождение в XX в. приобрёл полевой подход к выявлению лексического своеобразия того или иного языка. Этим мы обязаны в первую очередь неогумбольдтианцам и, в особенности, Л. Вайсгерберу. «Полем» в лингвистике называют те или иные группировки языковых единиц, которые объединены определенным содержанием. Так, Л. Вайсгербер исследовал лексические поля цветообозначений и родственников в разных языках. Он, в частности, обнаружил, что во всех языках имеются отдельные слова для обозначения близких родственников – матери, отца и т. п., но различия между языками возникают, когда речь заходит о лексических обозначениях дальних родственников – тестя и тещи, свекра и свекрови, деверя и золовки и т. п. (см.: Вайсгерберг Л. Родной язык и формирование духа. М., 1993. С. 109). Неогумбольдтианцы выявили, что разные языки по-разному членят мир с помощью слов, т. е. по-разному его вербализуют (ословливают). Вот лишь некоторые известные примеры:

1) в русском языке слова «рука» и «нога» обозначают конечности у человека в целом, а во французском, немецком и английском нет таких слов, зато есть пары, которые делят руку или ногу на части: main – bras, jambe – pied; Hand – Arm, Bein – Fus; hand – arm, foot – leg,

2) в немецком нет слова, которое обозначает палец как на руке, так и на ноге, но имеются отдельные слова для пальца на руке и на ноге: Finger – Sehe;

3) в немецком языке употребляются одни и те же слова по отношению к понятиям, которые в русском лексически различаются: жениться – выходить замуж, женатый – замужняя, голубой – синий, давать взаймы – брать взаймы;

4) с другой стороны, в русском языке есть обобщающее слово «сутки», во французском, немецком, английском и других языках нет подобной лексемы. В них сутки обозначаются описательно: le jour et la nuit, der Tag und die Nacht, the day and the night.

В конечном счёте оказывается, что в разных языках заключена особая лексическая картина мира. Она имеет две стороны – количественную и качественную. Первая из них связана с количеством слов, имеющихся в том или ином языке, а другая – с их внутренней формой.

«Миросозидательная» роль количественной стороны лексической картины мира бросается в глаза. В самом деле, с детских лет человек воспринимает мир сквозь призму слов, которые он слышит от других людей и с помощью которых он сам его осмысливает. Чем больше слов в его родном языке, тем более конкретным становится его представление о мире, тем больше возможностей он имеет для духовного и практического освоения мира. Если мы имеем дело с языками, имеющими обширный запас слов (а таким запасом обладают языки цивилизованных народов), тем большими возможностями располагают их носители для познания мира в его конкретной полноте. Напротив, языки народов с неразвитой культурой, словарный запас которых не столь богат, как у народов высокой культуры, не располагают подобными возможностями.