Помоги проекту - поделись книгой:
Георгий Карпеченко (1889–1941), впервые селекционировал новые виды растений методом полипоидизации. Расстрелян 28 июля 1941 г.
В 1920-е годы группа талантливых советских биологов заложила основы блестящей школы генетики, а сами они могли стать основателями молекулярной биологии – области знаний, которая изменила биологическую науку и биотехнологии во всем мире. После выдающегося старта Россия не сыграла практически никакой роли в этой революции. И хотя сейчас Россия предпринимает огромные усилия, чтобы догнать лидеров, она по-прежнему значительно отстает от них. Причина этого судьбоносного провала носила исключительно политический характер. Но пусть и на очень непродолжительный период, советская Россия все же оказалась на переднем плане исследований в области генетики. Советские биологи помогли разработать теорию современного эволюционного синтеза, что предопределило дальнейшее развитие этой области{117}. В 1927 году биолог Георгий Карпеченко впервые в мире вывел гибриды растений, относящихся к разным родам{118}.
Чтобы лучше понять значимость достижений советской биологии и последующего спада, полезно вспомнить историю развития биологической науки. В начале ХХ века многие биологи видели несоответствие, если не сказать «противоречие», между теорией эволюции Дарвина и генетикой Менделя. Сторонники Дарвина придерживались точки зрения, что изменения в организмах происходят постепенно, в течение длительного периода, на основе незначительных вариаций. Приверженцы генетики Менделя изначально подчеркивали необычайную устойчивость гена, а позднее, взяв на вооружение концепцию мутации, настаивали на стабильности гена, в некоторых случаях подверженного значительным изменениям. Кроме того, различие в подходах представителей двух лагерей усугублялось из-за противоположных методов, которые они применяли. Последователи традиционного дарвинизма опирались на описательное естествознание, тогда как новые менделианцы использовали математические методы. Был ли какой-то способ свести вместе два интеллектуальных направления, или дарвиновскому подходу было суждено уступить место подходу Менделя?
К 1920-м годам биологов, занимавшихся изучением этих проблем, можно было условно разделить на три группы: натуралистов, работавших в дарвиновских традициях конца XIX века; генетиков, изучавших локацию генов и мутацию (многие из них были связаны со школой Томаса Моргана в Колумбийском университете), и «биометристов», которые использовали методы высшей математики, разработанные Карлом Пирсоном[31] и другими. Существовала слабая надежда найти общее в различных подходах или даже объединить их. Но возможность реализовать это на практике была далеко не очевидной.
Одна из важнейших научных работ, указывающая на способ объединения, была написана русским ученым Сергеем Четвериковым в 1926 году{119}. В начале своей статьи Четвериков отмечал, что теорию Менделя враждебно принимают «выдающиеся эволюционисты» как в России, так и за рубежом. Далее он заявил, что его цель – объединение двух подходов посредством рассмотрения теории эволюции сквозь призму генетической концепции. Четвериков утверждал, что мутационный процесс в природных условиях протекает точно так же, как и в лабораторных, но из-за того, что особи с рецессивной мутацией являются гетерозиготными (скрытыми), фенотипически (внешне) они никак не проявляют себя. В ходе естественного отбора быстро уничтожаются особи с вредными доминантными мутациями, но в случае с вредными рецессивными мутациями этот процесс происходит медленнее. В итоге скрытые рецессивные мутации накапливаются в любой популяции.
В той же научной работе Четвериков согласился с американским биологом Томасом Морганом и другими, что селекция не оказывает непосредственного влияния на гены, но подчеркивал, что гены не функционируют изолированно от остального генотипа: «Тот же самый ген будет проявляться иначе в зависимости от комплекса остальных генов, в окружении которых он будет находиться. Для него этот комплекс, этот генотип, будет представлять генотипическую среду, в условиях которой он будет внешне проявляться. И как фенотипически проявление каждой черты зависит от окружающей внешней среды и является реакцией организма на данное внешнее воздействие, так генотипически проявление каждой черты зависит от структуры генотипа в целом и является реакцией на определенное внутреннее воздействие».
В своей работе Четвериков представлял очень сложные концепции популяционной генетики, которые он и его студенты подтвердили в оригинальной экспериментальной работе.
Еще одним вкладом советских ученых в развитие генетики в этот период стала концепция генофонда. Ее впервые сформулировал Александр Серебровский. Этот термин привез в США из Советского Союза Теодозиус Добржанский[32], один из членов группы Четверикова. Сегодня немногие знают, что термин «генофонд», ставший привычным в биологическом дискурсе по всему миру, имеет русское происхождение. Еще один советский исследователь, студент Четверикова Дмитрий Ромашов, самостоятельно вывел концепцию генетического сдвига, которую на Западе развивали Сиволл Райт и другие. И другой советский ученый, Юрий Филипченко, ввел в употребление термины «микроэволюция» и «макроэволюция», а также блестяще объединил законы Менделя и теорию эволюции, обеспечив, таким образом, развитие теории современного эволюционного синтеза.
Четвериков, Серебровский, Филипченко, Добржанский, Карпеченко и Ромашов были из числа многих советских биологов – пионеров в своей области в 1920-х годах{120}. В числе других – Николай Кольцов, Николай Тимофеев-Ресовский, Николай Вавилов, Николай Дубинин. Они тесно сотрудничали с ведущими биологами и генетиками из других стран, включая Германа Мёллера, который в итоге получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за исследования в области мутагенного действия рентгеновских лучей. Мёллер был так впечатлен работой этой группы советских генетиков, что часто приезжал в Советский Союз и работал вместе с ними, один раз даже в течение нескольких лет.
Если бы этим советским генетикам удалось сохранить свои новаторские школы, без сомнений, биологическую науку ждало бы блестящее будущее в России, а сама страна, возможно, стала бы полноправным участником революции в области молекулярной биологии, которая захлестнула научный мир и привела к появлению новых отраслей промышленности. Но сбыться этому было не суждено.
Практически все советские биологи того периода пострадали от сталинских репрессий. Четвериков был арестован, отправлен в ссылку и никогда больше не вернулся к главной теме своих исследований. Добржанский эмигрировал в США, стал известным ученым в Рокфеллеровском институте медицинских исследований (позднее Рокфеллеровский университет). Карпеченко приговорили к смертной казни и расстреляли в 1941 году. Кольцов был обвинен в идеологических грехах и смещен с занимаемой должности, он оставил свои исследования. Вавилов был арестован в 1940 году и в 1943-м умер в тюрьме от недоедания. Дубинин оставил занятия генетикой в 1948 году, в течение многих лет занимался орнитологией и вернулся к своим основным исследованиям только после 1965 года. Ромашова арестовывали дважды, но выпускали по состоянию здоровья; его жена умерла в тюрьме. Тимофеев-Ресовский уехал в Германию и вернулся в Россию лишь спустя много лет.
Причиной этих драм был сфальсифицированный взгляд на генетику, который активно продвигал малообразованный агроном Трофим Лысенко. Он фактически разрушил генетику в Советском Союзе и тем самым причинил невосполнимый вред советскому сельскому хозяйству. В этой книге мы не станем подробно останавливаться на данном вопросе (эта история подробно освещена в других источниках{121}, я в свое время опубликовал рассказ о моей встрече с Лысенко, состоявшейся в 1971 году{122}), однако стоит внести одну поправку в наиболее распространенную, по крайней мере на Западе, интерпретацию этих событий: Лысенко никогда не утверждал, что на основании наследования приобретенных характеристик можно «создать нового советского человека». Лысенко никогда не утверждал, что его взгляды на наследственность применимы по отношению к человеку. Влияние Лысенко базировалось на том, что он обещал быстро улучшить положение дел в сельском хозяйстве – кризисной области советской экономики, а также на утверждении, что его взгляды как биолога полностью соответствуют принципам марксистской философии. В чем же, собственно, заключались его биологические взгляды? Лысенко был убежден, что благодаря процессу, который он назвал «вернализацией», можно значительно увеличить урожайность пшеницы, картофеля, а позднее кукурузы и продукции животноводства. Он даже утверждал, что можно превратить озимую пшеницу в яровую.
И Сталин, и Хрущев жаждали сельскохозяйственных успехов, но были не в состоянии адекватно оценить истинность подобных утверждений. Политические лидеры не только поддержали Лысенко, они обрушились на его критиков – биологов, знавших, что Лысенко – недоучка и фальсификатор. Несколько тысяч биологов были арестованы, некоторые из них, например ведущий биолог Московского государственного университета профессор Д. А. Сабинин, покончили жизнь самоубийством.
История генетики в советской России – это, без сомнения, история человеческой трагедии. Однако в контексте нереализованного потенциала страны, чему посвящена эта книга, это также еще один пример из уже знакомой нам истории, как достижения в многообещающих технологиях сменялись провалами. Вместо того чтобы быть лидером в области научного сельского хозяйства и биотехнологий, Россия и здесь пытается догнать остальные страны. Ни одна из российских компаний в этой области не является значимым игроком на международном уровне, нет ни одной российской биотехнологической компании, входящей в список ста самых доходных в мире, хотя в нем сегодня значатся представители 12 разных стран{123}.
Глава 8
Электронные вычислительные машины: победа и провал
Русские были пионерами и в области разработки вычислительных устройств, электронных вычислительных машин (ЭВМ), математических основ информатики. В последние годы существования Российской империи русские инженеры и ученые сделали важные шаги на пути развития вычислительных устройств. В советский период целая группа математиков, среди них Владимир Котельников, Андрей Колмогоров, Израиль Гельфанд и другие, внесли существенный вклад в развитие теории информации. Советские ученые и инженеры создали первую цифровую электронную вычислительную машину в континентальной Европе. Когда американские и советские инженеры начали сотрудничать в области освоения космоса, в некоторых случаях советские инженеры «считали» задачи гораздо быстрее своих американских коллег. Однако в последующие годы интерес к ЭВМ все больше переходил в коммерческую плоскость, и Советский Союз не выдержал конкуренции. Советские ученые, работавшие в области вычислительных технологий, были вынуждены оставить свои разработки и принять стандарты IBM. Сегодня на международном рынке не представлено ни одного значительного компьютерного производителя из России.
Русские довольно рано начали проявлять научную активность в области разработки вычислительных машин, теории информации и компьютеров. Еще до революции 1917 года русские инженеры и ученые существенно продвинулись в этой области. Русский морской инженер и математик Алексей Крылов (1863–1945) интересовался применением математических методов в судостроении. В 1904 году он создал автоматическое устройство для решения дифференциальных уравнений. Другой молодой инженер, Михаил Бонч-Бруевич (1888–1940), также работавший в Санкт-Петербурге, занимался вакуумными лампами и их применением в радиотехнике. Около 1916 года он изобрел одно из первых двухпозиционных реле (так называемое катодное реле) на основе электрической цепи с двумя катодными трубками.
Обычно он уносил свои бумаги и свечу в ванную комнату, где часами писал единицы и нули.
Одним из пионеров теории информации на Западе был Клод Шеннон. В 1937 году в Массачусетском технологическом институте он защитил магистерскую диссертацию, в которой продемонстрировал, что комплексы реле в совокупности с двоичной системой счисления могут применяться для решения проблем булевой алгебры. Результаты научных работ Шеннона составляют основу теории цифровых сетей для ЭВМ. Но немногие на Западе знают, что двумя годами ранее, в 1935-м, русский логик Виктор Шестаков выдвинул похожую теорию релейно-контактных схем, основанную на булевой алгебре, но опубликовал он свою работу только в 1941 году, через четыре года после Шеннона. Ни Шеннон, ни Шестаков ничего не знали о работах друг друга.
Первая электронная вычислительная машина в континентальной Европе была создана в обстановке секретности в 1948–1951 годах в местечке под названием Феофания возле Киева. До революции здесь был монастырь, окруженный дубравами и цветущими лугами, изобиловавшими ягодами, грибами, здесь водились дикие звери и птицы. В ранние годы советской власти в монастырских зданиях разместилась психиатрическая лечебница. Превращение религиозных учреждений в исследовательские или медицинские заведения было довольно частой практикой в советском государстве. Во время Второй мировой войны все пациенты лечебницы были убиты или пропали без вести, а здания разрушены. Весной и осенью дорогу к этому местечку развозило так, что по ней было невозможно проехать. Да и в хорошую погоду приходилось трястись по кочкам. В 1948 году полуразрушенные здания были переданы инженеру-электротехнику Сергею Лебедеву для создания электронной вычислительной машины{124}. В Феофании Лебедев, 20 инженеров и 10 помощников разработали Малую электронно-счетную машину (МЭСМ) – одну из самых быстрых ЭВМ в мире, обладавшую многими интересными характеристиками. Ее архитектура была полностью оригинальна и не походила на архитектуру американских ЭВМ, которые единственные в мире превосходили ее на тот момент.
Алексей Крылов (1863–1945), талантливый морской инженер и математик, создавший в 1904 г. устройство для решения дифференциальных уравнений
Сергей Лебедев родился в 1902 году в Нижнем Новгороде (позднее переименованном в Горький, не так давно ему было возвращено прежнее историческое имя). Его отец был школьным учителем, его часто переводили с места на место, так что детство и юность Сергея прошли в разных городах, в основном на Урале. Затем отца перевели в Москву, и там Сергей поступил в Московское высшее техническое училище имени Баумана, известное сегодня как Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана. Там Лебедев заинтересовался техникой высоких напряжений – областью, требовавшей хорошей математической подготовки. По окончании учебы он работал преподавателем в Бауманском университете, занимался исследовательской работой в Лаборатории электрических сетей. Лебедев был заядлым альпинистом и позднее назвал один из своих компьютеров в честь высочайшей вершины Европы Эльбруса, которую он успешно покорил.
В конце 1930-х годов Лебедев заинтересовался двоичной системой счисления. Осенью 1941 года, когда Москва погружалась в полную темноту, спасаясь от налетов фашистской авиации, его супруга-музыкант вспоминала, что «обычно он уносил свои бумаги и свечу в ванную комнату, где часами рисовал единицы и нули». Позднее во время войны его перевели в Свердловск (ныне Екатеринбург), где он работал на военную промышленность. Лебедеву требовалась вычислительная машина, способная решать дифференциальные и интегральные уравнения, и в 1945 году он создал первую в России электронную аналоговую вычислительную машину. При этом у него уже была идея создания цифровой ЭВМ на основе двоичной системы счисления. Что интересно, насколько нам известно, в то время он не был знаком с научными разработками в этой области ни своего соотечественника Шестакова, ни американца Клода Шеннона.
В 1946 году Лебедева перевели из Москвы в Киев, где он начал работу над ЭВМ. В 1949 году Михаил Лаврентьев, ведущий математик, член Академии наук УССР, который был знаком с работами Лебедева, написал Сталину письмо с просьбой поддержать работы в области вычислительной техники, подчеркнув при этом их важность для обороны страны. Сталин поручил Лаврентьеву создать лабораторию моделирования и вычислительной техники. Возглавить эту лабораторию Лаврентьев пригласил Лебедева. У Лебедева появились финансирование и статус. В то же время приказ Сталина демонстрировал роль политической власти – а фактически значимость одного человека – в продвижении технологий в Советском Союзе.
Лебедев разработал МЭСМ всего через три или четыре года после создания первого в мире электронного компьютера ENIAC[33] в США и одновременно с британским EDSAC[34]. К началу 1950-х годов МЭСМ использовалась для решения задач в области ядерной физики, комических полетов, ракетостроения, а также передачи электроэнергии{125}.
В 1952 году вслед за созданием МЭСМ Лебедев разработал еще одну вычислительную машину – БЭСМ (сокращение от Большая (или Быстродействующая) электронно-счетная машина). Это была самая быстродействующая ЭВМ в Европе, по крайней мере в течение некоторого периода, способная составить конкуренцию лучшим мировым разработкам в этой области. Это был триумф. БЭСМ-1 была выпущена в единственном экземпляре, но уже следующие модели, особенно БЭСМ-6, производились сотнями и использовались для разных целей. Производство БЭСМ-6 было прекращено в 1987 году. В 1975-м в ходе совместного космического проекта «Союз – Аполлон» советские специалисты обработали параметры орбиты «Союза» на БЭСМ-6 быстрее американцев.
Но после столь многообещающего старта в области вычислительной техники Россия сегодня отстает от лидеров отрасли. Понять причину этого провала можно, только проанализировав историю развития отрасли, принимая во внимание социальные и экономические факторы, повлиявшие на ее трансформацию. В ведущих западных странах область вычислительной техники после Второй мировой войны формировалась под действием трех главных движущих сил: научного сообщества, государства (в части военного применения) и деловых кругов. Роль научного сообщества и правительства была особенно важна на начальном этапе, роль бизнеса проявилась позднее. Область вычислительной техники в Советском Союзе была успешна до тех пор, пока разработка этих устройств преимущественно зависела от достижений научной мысли и государственной поддержки. Поддержка вычислительных технологий со стороны государства была безграничной, если они использовались для нужд противовоздушной обороны или исследований в области ядерного оружия. Однако затем главной движущей силой на Западе стал бизнес. Символически этой переходной точкой является решение компании General Electric в 1955 году закупить вычислительные машины IBM 702 для автоматизации работ с платежными ведомостями и другими документами на своем заводе в Скенектади и решение Bank of America в 1959 году автоматизировать процессы (с использованием компьютера ERMA, созданного в Стэнфордском научно-исследовательском институте).
Эти решения ознаменовали начало масштабной компьютеризации банковской и деловой сферы. В 1960–1970-х годах электронные вычислительные машины стали коммерческими продуктом, это повлекло за собой снижение их стоимости, усовершенствования в части простоты использования, которых требовал рынок. Советский Союз со своей плановой экономикой, централизованным неконкурентным рынком не мог идти в ногу с происходящими технологическими усовершенствованиями. В результате в 1970-х годах СССР отступил от изначально впечатляющей попытки развиваться собственным независимым курсом в области вычислительной техники и принял стандарты компании IBM. С этого момента в области компьютерных технологий русские оказались и продолжают оставаться на позициях догоняющих и никогда больше не выбивались в лидеры{126}. Сергей Лебедев умер в 1974 году. Другой ведущий ученый, разработчик первых советских ЭВМ Башир Рамеев, глубоко сожалел о решении перенять архитектуру IBM вплоть до своей смерти в 1994 году{127}. Советскую отрасль вычислительной техники подвел не недостаток знаний в этой области, ее подкосила неодолимая сила рынка.
Еще одним фактором, хотя в данном конкретном случае и не определяющим, была идеология{128}. В 1950-х годах советские идеологи относились к кибернетике очень скептически, называли ее «наукой мракобесов». В 1952 году один из философов-марксистов заклеймил эту область знаний как «псевдонауку», подвергнув сомнению утверждение, что компьютеры могут помочь объяснить человеческую мысль или социальную деятельность{129}. Еще в одной статье, опубликованной через год и озаглавленной «Кому служит кибернетика?», анонимный автор, выступивший под псевдонимом «Материалист», заявил, что концепция кибернетики противоречит теории диалектического материализма Маркса, и охарактеризовал компьютерную науку как особенно вредоносную попытку западных капиталистов извлечь больше прибыли, заменив рабочих, которым надо платить жалованье, машинами{130}.
Хотя подобные идеологические обвинения теоретически могли оказать негативное влияние на развитие вычислительной техники в СССР, разработка ЭВМ, учитывая заинтересованность в них военно-промышленного комплекса, продолжалась теми же темпами{131}. Как сказал мне в 1960 году один из советских ученых в этой области, «мы занимались кибернетикой, просто не называли ее кибернетикой». Более того, в конце 1950-х – начале 1960-х годов в Советском Союзе произошел поворот на 180 градусов в отношении кибернетики, ее начали превозносить как науку, служащую целям советского государства.
В 1961 году даже вышел сборник под названием «Кибернетику – на службу коммунизму»{132}. Во многих российских университетах открылись факультеты кибернетики{133}.
Более серьезная политическая угроза для развития вычислительной техники в СССР возникла с появлением персональных компьютеров{134}. Советскому руководству нравились компьютеры, пока они были огромными блоками в центральных правительственных, военных и промышленных ведомствах, но с гораздо меньшим энтузиазмом оно отнеслось к тому, что компьютеры переместились в частные квартиры и обычные граждане получили возможность использовать их для бесконтрольного распространения информации. В попытке осуществить контроль над передачей информации государство уже давно запретило простым гражданам иметь в собственности принтеры и копировальные аппараты. Персональный компьютер с принтером был равнозначен маленькому печатному станку. Но что могли поделать с этим советские власти?
Самые острые дебаты среди членов советского руководства по поводу компьютеров происходили в середине и конце 1980-х годов. В 1986-м я обсуждал эту проблему с ведущим советским ученым в этой области Андреем Ершовым. Он был откровенен, согласившись, что стремление Коммунистической партии обладать контролем над информацией препятствует развитию компьютерной отрасли. Затем сказал следующее: «Наше руководство еще не определилось, на что похож компьютер: на печатный станок, печатную машинку или телефон, – и многое будет зависеть от этого решения. Если они решат, что компьютеры похожи на печатные станки, то захотят продолжить контролировать отрасль так же, как сейчас они контролируют все печатные станки. Гражданам запретят их покупать, они будут только в учреждениях. С другой стороны, если наше руководство решит, что компьютеры похожи на печатные машинки, их позволят иметь гражданам, власти не будут стремиться контролировать каждый аппарат, хотя могут попытаться взять под контроль распространение информации, которая производится с их помощью. И в конце концов, если руководство решит, что компьютеры похожи на телефоны, они появятся у большинства граждан, и те смогут делать с ними все, что захотят, но онлайновая передача данных будет время от времени проверяться.
Я убежден, что в итоге государству придется позволить, чтобы граждане владели персональными компьютерами и сами их контролировали. Более того, станет очевидно, что персональные компьютеры не похожи ни на какие предыдущие коммуникационные технологии: ни на печатные станки, ни на печатные машинки, ни на телефоны. Наоборот, они являются абсолютно новым видом технологий. Вскоре наступит время, когда любой человек в любой точке мира сможет практически беспрерывно общаться с любым другим человеком в любой точке мира. Это будет настоящей революцией – не только для Советского Союза, но и для вас тоже. Но здесь ее последствия будут самыми значительными»{135}.
Это высказывание наглядно подтверждает, какой сложной проблемой для советского государства были компьютеры. Однако этот вопрос быстро потерял свою актуальность. Через пять лет после этого нашего разговора с Ершовым Советский Союз распался, а вместе с этим прекратился и контроль над коммуникационными технологиями (однако это не коснулось контроля над средствами массовой информации, в частности над телевидением).
В современной России компьютерная отрасль так и не наверстала отставание, которое она переживала в последние годы советского государства. Как мы видели, это отставание было вызвано в большей степени неспособностью конкурировать в условиях рынка, нежели политическим контролем, хотя последний и сыграл определенную роль. Сегодня в России нет ни одной компании – производителя вычислительной техники, которая являлась бы значительным игроком на международном рынке, несмотря на то что русские могут с полным правом утверждать, что были в числе пионеров в области развития вычислительных технологий.
Глава 9
Лазеры: гениальность и упущенные возможности
Русские ученые были пионерами в области разработки лазеров: оборот этой промышленной отрасли сегодня составляет многие миллиарды долларов. Двоим из этих ученых, Александру Прохорову и Николаю Басову, в 1964 году была присуждена, совместно с американцем Чарльзом Таунсом, Нобелевская премия за изобретение лазеров и мазеров. Еще раньше – в 1930–1940-е годы – российский ученый Валентин Фабрикант заложил основы физической оптики и физики газового разряда, что стало первым шагом на пути создания лазеров.
Они не выполнили подготовительную работу. Было бы более логичным признать заслуги русского физика Фабриканта.
Любопытно, что история лазеров наглядно демонстрирует сильные и слабые стороны как американской, так и советской политических систем: политические и экономические препятствия, замедлявшие развитие этой области науки, присутствовали в обеих странах. При этом интерес со стороны инвесторов и коммерческая конкуренция были гораздо сильнее в США, что в результате привело к созданию серьезных американских компаний в этой области. А из российских компаний по производству лазеров ни одна не является крупным международным игроком.
В апреле 1955 года профессор физики Колумбийского университета в Нью-Йорке по имени Чарльз Таунс отправился на симпозиум в Великобританию, в Кембридж, где собирался обсудить результаты своей работы, посвященной усилению микроволн с помощью вынужденного излучения. Годом ранее Таунсу и группе сотрудников физической лаборатории Колумбийского университета удалось успешно продемонстрировать подобное излучение, бомбардируя микроволнами молекулы аммиака. Полученная при этом мощность составила всего несколько миллиардных ватта, но она подтверждала работоспособность прибора. Таунс был убежден, что совершил прорыв в науке.
Вместе со своими студентами за обедом после знаменательного события Таунс ломал голову, как назвать созданный прибор. И остановился на сокращении мазер (англ. maser) от полного названия microwave amplification by stimulated emission of radiation (усиление микроволн с помощью вынужденного излучения). Мазер Таунса на молекулах аммиака был предшественником более перспективных лазеров – от английского laser, акроним от light amplification by stimulated emission of radiation (усиление света посредством вынужденного излучения). Позднее производство и использование лазеров и мазеров превратится во многомиллиардную отрасль, а сами они лягут в основу многочисленных современных электронных устройств{137}.
Таунс отправил короткую научную статью о своей работе в ведущий мировой научный физический журнал Physical Review, но к моменту поездки в Англию еще не подготовил подробного теоретического описания проделанной им работы. Поэтому он был невероятно удивлен, когда советский физик Александр Прохоров{138}, выступавший перед ним, на великолепном английском представил свою собственную научную работу по теории мазера на молекулах аммиака – это был тот же самый прибор, который использовал Таунс. До этого момента Таунс никогда не встречался с Прохоровым и даже представить не мог, что через некоторое время он будет получать Нобелевскую премию вместе с Прохоровым и его учеником Николаем Басовым{139} за создание лазера. Первой целью Таунса в Кембридже было отстоять свой приоритет на изобретение и не уступить его Прохорову. После того как Прохоров закончил свой доклад, Таунс встал с места и объявил: «Это все очень интересно, у нас есть уже действующий подобный прибор». И рассказал о своей работе над мазером.
Валентин Фабрикант (1907–1991), первым разработавший теорию лазера в своей докторской диссертации в 1939 г.
Когда научное сообщество начало более пристально изучать работу, проделанную российскими учеными в области физической оптики и физики газового разряда, оно было поражено. Теодор Мейман, американец, который в 1960 году создал первый в мире лазер, позднее отмечал: «Идею концепции лазера первым предложил российский физик А. В. Фабрикант в 1940 году»{140}. Фабрикант изложил принцип действия лазера в докторской диссертации в 1939 году, а в 1951-м получил авторское свидетельство на свою работу (на Западе авторское свидетельство часто называют «патентом», но оно существенно отличается от патента в его западном понимании). Он не только разработал теоретические основы принципа действия лазера, но был первым, кто в лабораторных условиях наблюдал оптическое усиление излучения при использовании смеси паров ртути и водорода. Фабрикант был пионером в данной области{141}. Мейман даже полагал, что Нобелевскую премию следовало бы вручить Фабриканту, а не Басову, Прохорову и Таунсу. Когда Нобелевский комитет выбрал для вручения премии это трио ученых, Мейман заявил, что его члены «не выполнили подготовительную работу. Было бы более логичным признать заслуги русского физика Фабриканта»{142}.
Авторские свидетельства в Советском Союзе не наделяли русских изобретателей ни монополией на свое творение, ни финансовыми правами. Свидетельства были неким почетным признанием достижения, хотя иногда и сопровождались скромной единовременной премией. Они не позволяли изобретателю вывести свой продукт на рынок и получить от этого финансовую выгоду. И Фабрикант меньше всего думал о такой выгоде. Он признавал, что «не обращал внимания на практическую ценность своей идеи»{143}. Он был типичным русским интеллигентом, великолепным собеседником, эрудитом, человеком, который жил в мире идей. Бизнес попросту не входил в круг его интересов.
Разработка лазера в США и в СССР показала сильные и слабые стороны двух политических систем и их тесную взаимосвязь с государственными военными интересами. В США частные инвесторы и коммерческие компании, такие как Hughes Aircraft[35] и AT&T, занимались продвижением исследований в области лазерных технологий, надеясь на получение патентов и коммерческую выгоду. Отвратительная «патентная война» между этими компаниями растянулась на несколько десятилетий{144}. Поскольку лазер являлся предметом повышенного внимания со стороны военных, вскоре разработчики столкнулись с проблемами секретности, допуска к информации, что фактически привело к затягиванию исследований. В Советском Союзе централизованная система поддерживала проекты с высокой степенью приоритетности. В лазерные исследования быстро включились советские военные структуры, обеспечившие необходимое финансирование. Когда по прошествии некоторого времени я беседовал с Прохоровым в его московской лаборатории, он с гордостью заявил, что не только изобрел лазер, но еще и открыл «генеральный эффект» в физике. Когда я спросил, что такое «генеральный эффект», он ответил: «Военные генералы очень интересуются моей физикой»{145}.
Сегодня изобретателем лазера чаще всего называют нобелевского лауреата Чарльза Таунса, хотя по поводу его приоритета до сих пор идут горячие дискуссии в физических научных кругах, коммерческих компаниях, среди историков науки и технологий{146}. Другими претендентами на лавры помимо Таунса являются его родственник Артур Шавлов, Теодор Мейман из исследовательской лаборатории корпорации Hughes Aircraft, амбициозный изобретатель Гордон Гулд, четыре группы физиков, работавших в Лаборатории Белла, а также несколько групп ученых из Советского Союза. В течение нескольких десятилетий они боролись за пальму первенства.
16 мая 1960 года Теодор Мейман в исследовательской лаборатории корпорации Hughes Aircraft в Малибу создал первый в мире рабочий лазер на основе монокристалла искусственного рубина{147}. Советские исследователи тоже очень близко подошли к этой стадии{148}. Две научно-исследовательские группы – одна в Государственном оптическом институте им. С. И. Вавилова в Ленинграде, вторая в Физическом институте им. П. Н. Лебедева АН СССР в Москве – в то время уже проводили эксперименты в этой области. Как только они узнали о достижении Меймана, они постарались воспроизвести его у себя. Ленинградская группа ученых под руководством Д. Д. Хазова добилась успеха 2 июня 1961 года. Вторая группа, в состав которой входили М. Д. Галанин, А. М. Леонтович и З. А. Чижикова, сделала то же самое 15 сентября.
Огромная разница между Мейманом и его советскими конкурентами заключалась в действиях, которые все они предприняли после того, как создали лазер. Компания Hughes Aircraft, на которую работал Мейман, получила патент на изобретение, позднее он принес компании хорошую прибыль. Мейман, не получивший от своей разработки никакой финансовой выгоды, так как был наемным сотрудником Hughes Aircraft и был обязан передать все права на патент компании-работодателю, был глубоко разочарован. Он уволился и основал собственную компанию по производству лазеров. Никто из советских ученых не сделал ничего подобного. Собственно, они и не могли сделать ничего подобного, так как в СССР не существовало частных компаний. Но что более важно, советским ученым никогда не приходило в голову попытаться коммерциализировать плоды своей работы.
История раннего этапа развития лазерных технологий в США и СССР достаточно красноречиво демонстрирует сильные и слабые стороны обеих систем. Советская система сводила на нет инновации и их коммерческое развитие, но и американская система также чинила препятствия на пути развития инноваций. Особый интерес представляет история американского ученого Гордона Гулда, столкнувшегося в США с политическими проблемами, порожденными холодной войной с Советским Союзом.
Гордон Гулд родился в 1920 году, получил степень магистра физики в Йельском университете. Гулд был участником Манхэттенского проекта[36], но его исключили из-за связей с левыми либеральными организациями. На какое-то время он увлекся коммунистическими идеями и вместе со своей первой женой, тоже придерживавшейся левых взглядов, стал членом Коммунистической партии США. Однако в 1950-е годы Гулд разочаровался в Советском Союзе и коммунизме. В 1949 году Гулд поступил в аспирантуру физического факультета Колумбийского университета, где его научным руководителем стал Поликарп Куш, близкий соратник Чарльза Таунса, впоследствии также удостоенный Нобелевской премии.
Гулда отличало от Куша и Таунса то, что он видел себя больше изобретателем-практиком, нежели академическим ученым-физиком (в итоге он так и не получил научную степень, примером для подражания для него был Томас Эдисон, но никак не университетская профессура). Несмотря на левацкие убеждения, Таунс был не прочь разбогатеть за счет своих изобретений. Он очень заинтересовался мазерами, оптикой, часто беседовал с Таунсом на тему его исследований. Фактически именно Гулду принадлежит авторство термина «лазер»: сам Таунс называл устройство, над которым он работал, «оптическим мазером».
В 1957 году Гулд тайком свел в одну папку результаты исследований, проводившихся в Колумбийском университете, присовокупил к ним свои собственные богатые идеи и заверил все нотариально (каждую страницу отдельно, что подчеркивало, насколько важной считал Гулд эту подборку материалов) у местного нотариуса, который ничего не понимал в том, что он, собственно, заверил. В последующих патентных спорах эта тетрадь сыграла роль основного документа.
В следующем, 1958 году Гулд бросил аспирантуру, нанялся на работу в небольшую частную компанию TRG (Technical Research Group) и начал продвигать проект создания лазера. В 1959 году компании удалось получить крупный грант на проведение исследований в области лазеров от Агентства по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам (ARPA) – правительственной организации, продвигающей проекты, имеющие потенциал использования в военно-промышленной сфере. С одной стороны, такой ход событий был на руку Гулду, а с другой – это стало источником проблем, которые преследовали Гулда до конца его дней. Агентство настаивало на секретности исследовательской работы, а Гулду с его «левацкой» биографией доступ к секретной информации был закрыт. Вскоре ситуация приняла вовсе нелепый оборот: человек, который считался руководителем исследовательских работ в области лазерных технологий, не имел права находиться в помещениях лабораторий, где велись эти работы, потому что они были секретными. Офис Гулда располагался напротив здания лабораторий, через дорогу, но он не имел права пересекать эту границу.
Хотя никто не может с точностью сказать, как все обернулось бы, не сложись этой нелепой ситуации, большинство сходится во мнении, что это существенно замедлило исследования. Гулд, который никогда не был «послушным парнем», ответил на глупость, навязанную его лаборатории властями, тем, что завел роман с сотрудницей службы безопасности компании, которая отвечала за секретные материалы. Когда об этом стало известно, женщину уволили, Гулда, по понятным причинам, – нет. В другой раз Гулд попросту взял и выкрал лазер из секретного отдела. Но его ценили как талантливого изобретателя (вообще Гулд участвовал во многих исследовательских проектах компании, включая работу над контактными линзами и в области стоматологии).
Гулд так и не получил доступ к материалам с грифом «секретно», хотя пытался этого добиться не один год. В конце концов он превратился в своеобразного повстанца, убежденного, что против него восстала вся государственная система США. Стратегией его действия стало предъявление многочисленных патентных судебных исков, в ходе которых он пытался получить полагающийся ему авторский гонорар со всей лазерной отрасли. Таунс, будучи истинным южанином и джентльменом, как и многие другие, полагал, что Гулд просто пытался присвоить себе плоды чужой работы. В ответ Гулд обвинял Таунса в том, что тот сам присвоил чужие идеи.
Сначала Гулду не слишком везло в патентных притязаниях, но в конце концов он выиграл решающую тяжбу. И получил миллионы долларов с лазерной отрасли. Парадокс жизни: Гулд, в юности симпатизировавший коммунистическим идеям, в зрелые годы стал самым финансово успешным исследователем в области лазерных технологий. Коллеги относились к его успеху с неприязнью, считали его несправедливым. Выигрыш Гулда в суде Мейман назвал «пародией на справедливость»{149}. Впрочем, немногим лучше отозвался он и о Таунсе, который, по его мнению, был ярким представителем «сообщества однокашников»{150}, ни за что не допустившим бы появления в своих рядах ученого-прикладника, вышедшего не из стен престижного Северо-Восточного университета[37].
Александр Прохоров также был человеком непростым, с властным характером, навязывавшим всем свое мнение. О его авторитаризме ходит много историй. Одна из них настолько поразительная, что мне, слышавшему ее не один раз от самых разных людей, все равно сложно в нее поверить. В 2007 году Андрей Фурсенко, тогдашний министр науки и образования РФ, поведал эту историю на страницах центральной российской газеты{151}. В 1950-е годы лаборатория Прохорова в Физическом институте им. П. Н. Лебедева занималась рутинными исследованиями, которые не обещали сенсационных результатов. Прохоров посчитал, что необходимо двигаться в другом направлении: заняться вопросом вынужденного излучения в газах. Коллектив же лаборатории делать этого не хотел, все сотрудники работали над своими диссертациями, и текущее положение их вполне устраивало.
Александр Прохоров, один из ученых, получивших в 1964 г. Нобелевскую премию по физике за разработку лазера, демонстрирует свою установку
Прохоров дал месяц на размышления. А потом предпринял радикальные меры: пришел с молотком и перебил все приборы, которые требовались для проведения текущих исследований. Затем установил новое оборудование и директивно приказал сотрудникам работать над тем, что он скажет. Разгорелся скандал, половина коллектива лаборатории уволились. Но те, кто остался, продолжили работать с Прохоровым над темой, отмеченной впоследствии Нобелевской премией.
Эта черта характера имела как положительные, так и отрицательные стороны. Прохоров был членом КПСС с 1950 года, патриотом, гордившимся своей советской Родиной. Он был непримирим к проявлениям политической нелояльности. Прохоров хорошо знал Андрея Сахарова, но был в корне не согласен с его политической позицией. Когда Сахаров опубликовал статью с критикой советской внешней политики, Прохоров вместе с тремя другими коллегами написали открытое письмо в центральную советскую газету «Известия», в котором резко осудили Сахарова, не стесняясь в выражениях, назвав его предателем без чести и совести{152}. Эти оскорбительные нападки сильно подорвали репутацию Прохорова на Западе. Когда Прохоров приехал в Сан-Франциско на презентацию своей работы, американский ученый Эндрю Сесслер вышел перед трибуной, держа плакат с надписью: «Прохоров – великий ученый, паршивый человек»{153}.
Если задуматься о том, какую важную роль сыграли российские ученые в разработке лазера, кажется удивительным, какую незначительную часть занимает Россия в мировой лазерной индустрии. К 2000 году объем проданных лазеров и лазерных систем в долларовом эквиваленте составил примерно 200 млрд долл.{154} Доля России спустя 36 лет после того, как двое русских ученых были награждены Нобелевской премией за изобретение мазера и лазера, составляла всего 1–1,5 %{155}. Крупнейшими производителями лазеров в то время были американцы. Ни одна из российских компаний не стала ведущим игроком в этой области.
Чтобы объяснить этот резкий контраст между ведущей ролью России в разработке лазеров и ее последующим провалом в их коммерциализации, стоит разобраться, как возникла мировая лазерная индустрия. Некоторые из крупных компаний – производителей лазеров начинали как независимые стартапы. Создание подобных независимых предприятий было невозможно в Советском Союзе. Самыми крупными производителями лазеров на начальном этапе были компании Spectra-Physics и Coherent, основанные в США соответственно в 1961 и 1966 гг. В 2004 году компанию Spectra-Physics приобрела корпорация Newport Corporation, основанная в 1969-м.
История крупных корпораций, которые начинали свой путь как гаражные стартапы в Кремниевой долине, сегодня стала хрестоматийной. Некоторые из крупнейших производителей лазеров возникали именно таким образом. Компания Newport Corporation была основана в 1969 году выпускниками Калифорнийского технологического института Джоном Мэттьюсом и Дэннисом Терри, к которым вскоре присоединился еще один выпускник того же института Милтон Чанг. В первый год объем продаж компании составил 46 000 долл. – сумма небольшая, но достаточная, чтобы переехать из гаража в арендованное помещение. Небольшая компания вскоре приобрела высокотехнологичных клиентов, наладила производство точных оптических, электрооптических и оптомеханических приборов и собиралась заняться интерферометрами и голографией. Newport Corporation стала публичной в 1978 году.
История создания еще одного крупного производителя лазеров, корпорации Coherent, демонстрирует, что даже молодые бунтари – основатели лазерной индустрии сами сталкивались с проявлениями бунта против них. Молодой физик Джеймс Хобарт на начальном этапе был сотрудником Spectra-Physics, одной из первых компаний, занимавшихся лазерами в Кремниевой долине. Он заинтересовался промышленным применением лазеров при резке и плавке металла, но ему не удалось убедить своих боссов в перспективности этого направления.
В 1966 году Хобарт, которому было чуть больше 30 лет, создал собственную компанию в Пало-Альто, штат Калифорния, с начальным капиталом 10 000 долл. Сначала новая компания располагалась в помещении прачечной, где Хобарт нашел розетку на 220 В, необходимую для питания его нового лазера. Между стиральными машинами Хобарт и его коллеги создали свой первый промышленный лазер, использовав в качестве одного из его основных компонентов обычный водосточный желоб. Этот прибор стал первым коммерчески доступным лазером на углекислом газе. Он начал пользоваться спросом, и Хобарт заменил водосточный желоб на блестящую металлическую трубку. Хобарту удалось продать лазер Boeing Company, причем во время его презентации он случайно прожег дыру в полу. Дела компании быстро пошли в гору, и в 1970 году она выпустила свои акции в публичное обращение. К 1980-м годам компания превратилась в крупнейшего в мире независимого производителя лазеров.
Ни одна компания в лазерной индустрии, неважно, насколько талантливыми были ее основатели, не была застрахована от внутренних конфликтов и как следствие – от раскола. Один из основателей компании Newport Corporation, Джон Мэттьюс, в 1970-е годы создал лазерный прицел для огнестрельного оружия. В своей компании он не смог найти финансирование, необходимое для дальнейшего развития своей идеи. А потому уволился и создал новую – Laser Products, которая позднее стала называться SureFire.
Таким образом, как мы могли убедиться, лазерная индустрия в США на начальном этапе продвигалась силой бунтарского духа. Некоторые компании добились успеха, многие потерпели неудачу. В конце 1980-х годов после многочисленных успехов компания Coherent оказалась на грани банкротства, не выдержав конкуренции. Лазерная индустрия стала ярким примером «творческого разрушения» – термин, который, по иронии судьбы, впервые использовался в марксистской экономической теории, но сегодня чаще ассоциируется с экономистом Йозефом Шумпетером[38].
В условиях советской плановой экономики создание лазерных компаний не могло происходить так же, как в США: на конкурентной основе, независимо и хаотично. Тем не менее в СССР существовали отдельные личности, готовые заняться предпринимательством в данной области. Таким человеком был Валентин Гапонцев – его история очень напоминает сказку о гаражном стартапе в Кремниевой долине. Валентин Гапонцев – советский и российский физик, специалист в области фундаментальной физики света и лазерных технологий. В 1950-х и 1960-х годах он окончил соответственно Львовский политехнический и Московский физико-технический институты. Как он отмечал позднее, «хотя, возможно, я и хотел бы стать предпринимателем на заре своей карьеры, в эпоху Советского Союза это было невозможно»{156}.
После распада Советского Союза в 1990 году Гапонцев организовал частную компанию на базе лаборатории Института радиотехники в г. Фрязино, недалеко от Москвы. С точки зрения западной правовой системы то, чем занимался Гапонцев, было незаконным, так как он использовал государственные ресурсы (институт был государственным) для личного обогащения. В общем, это был не гараж. Гапонцеву предстояло решить неимоверно сложную задачу, поскольку в то время российский рынок был заморожен. По словам Гапонцева, «…было очевидно, что в России нет реальных возможностей для развития бизнеса, высокие технологии никого не интересовали, так что рынок был на Западе».
Первый контракт Гапонцев заключил с крупной итальянской телекоммуникационной компанией Italtel, для которой разработал уникальные для того времени мощные эрбиевые усилители. Итальянцы с энтузиазмом восприняли разработки Гапонцева, но сказали, что не могут рисковать, работая с мелким российским поставщиком. И предложили Гапонцеву перевести производство в Италию. Гапонцев согласился и вскоре наладил промышленное производство мощных волоконных лазеров и усилителей в Италии и Германии.
К 2000 году прибыль компании, созданной Гапонцевым, составляла 52 млн долл. Его компания IPG не избежала общего кризиса, с которым столкнулась вся телекоммуникационная отрасль в тот период, и была вынуждена претерпеть процесс реорганизации. Гапонцеву вновь удалось добиться успеха в условиях очень сложной деловой среды, но он принял решение о том, что «IPG должна переехать в США, так как там базируется основная часть бизнеса».
К 2006 году капитализация компании Гапонцева со штаб-квартирой в Оксфорде, Массачусетс, выросла до 143 млн долл. В том же году компания вышла на IPO. Гапонцев объяснял этот шаг следующим образом: «Было бы сложно увеличить наше дальнейшее продвижение без обеспечения финансовой прозрачности и большей степени узнаваемости, которые присущи публичным компаниям». Как и его соотечественник Игорь Сикорский почти сто лет назад, Гапонцев пришел к выводу, что его идеи не принесут ему коммерческого успеха в родной стране.
Глава 10
Исключения и что они подтверждают: программное обеспечение, космическая отрасль, атомная энергетика
У России действительно есть современные истории успеха в области развития высоких технологий. Особенно это касается разработки программного обеспечения, космической отрасли и атомной энергетики. Давайте кратко рассмотрим каждое из этих направлений, чтобы понять, что за этим стоит.
Они просто заткнули нас за пояс, вот и все, и не надо нам заниматься самообманом по этому поводу.
Программное обеспечение
Область программного обеспечения – одно из направлений, в которых Россия в последние годы добилась очевидного успеха, хотя совокупный объем этой отрасли несравнимо меньше, чем в некоторых других развивающихся странах, например в Индии. Успешными в России являются три разных вида деятельности в данной области: офшорное программирование[39], разработка пакетного программного обеспечения и центры исследований и разработок, находящиеся в России, но принадлежащие иностранным компаниям, таким как Google, Intel и Samsung. Кроме того, в России есть собственная успешная поисковая система «Яндекс», предоставляющая сервисы, похожие на те, которые предлагает Google. (Я часто пользуюсь ею для поиска на русском языке и считаю ее вполне приемлемой по качеству и более простой, чем Google, для сложных запросов.) Свыше половины экспорта российского программного обеспечения (ПО) происходит в формате офшорного программирования{157}.
Самая известная российская софтверная компания – «Лаборатория Касперского», которая специализируется на разработке антивирусного ПО и получила высокую оценку своей деятельности со стороны основных международных специализированных изданий. Кроме того, в России существуют сотни малых софтверных компаний, в которых работают всего по нескольку сотрудников.
Разработка программного обеспечения – одна из сильных сторон России. Этот вид деятельности в некотором смысле схож с математикой: он зависит от интеллектуальных способностей личностей, работающих в одиночку или в команде из двух или трех человек. Программное обеспечение – плод интеллектуального труда, а не материальных технологий. Его разработка не требует поддерживающих элементов, которые необходимы для производства прибора или машины. Российское высшее образование в области математики и точных наук всегда было очень качественным. Выпускники ведущих высших учебных заведений затем часто идут работать в государственные исследовательские институты, университеты и попутно начинают разрабатывать ПО, используя на начальном этапе компьютеры на своих рабочих местах. Так как затраты на покупку хорошего персонального компьютера относительно невелики, они также могут работать и дома. Если отдельные программисты добиваются успеха, они могут объединиться с несколькими другими такими же программистами, организовав виртуальный бизнес. Так появляются стартапы.
Эти молодые компании практически невидимы, у них может даже не быть офиса. Анонимность такого рода бизнеса обеспечивает ему относительную защиту от криминала и коррумпированных госструктур, которые часто узнают о существовании такой компании, только когда она становится крупной, а ее деятельность – заметной. Также компания может на некоторое время избежать коррумпированных налоговых проверок. В очень небольшом проценте случаев, как с «Лабораторией Касперского», к тому времени, когда компания становится заметной, она уже достаточно крупная и рассредоточенная, чтобы защитить себя лучше, чем стартап из сферы розничной торговли или обычная малая компания, действующая в открытом формате.
Даже на стадии развитой компании обычно подобные организации предпочитают сотрудничать с внештатными специалистами, уходя таким образом от уплаты налога на фонд заработной платы и от компенсационных выплат. Многие ученые и технические специалисты, сотрудничающие с небольшими софтверными компаниями, выступают чаще в роли консультантов, чем штатных сотрудников, и продают свои услуги компаниям, которые хотят, чтобы их платежные ведомости и отчетность в электронном формате были защищены от вирусов. Криминальные элементы, которые занимаются рэкетом, не могут понять такие виртуальные компании. Даже более крупные софтверные компании не предоставляют столько поводов для коррупции, как обычный завод или предприятие розничной торговли, поскольку бóльшая часть их деятельности осуществляется в разных местах, например в частных квартирах или в академических лабораториях.
История «Лаборатории Касперского» вполне укладывается в рамки этой модели. Сегодня это крупная компания с годовым доходом, превышающим полмиллиарда долларов. Это единственная российская компания, которая вошла в число ста лучших мировых софтверных компаний по показателю прибыли. Один из ее основателей и генеральный директор Евгений Касперский в молодые годы серьезно занимался математикой. В 1987 году он окончил вуз, в настоящее время известный как Институт криптографии, связи и информатики Академии ФСБ России. После этого он в течение некоторого времени создавал защитные антивирусные программы для нескольких украинских и российских компаний, зарабатывая около 100 долл. в месяц. Затем Евгений собрал команду из трех человек, и вместе они добились необыкновенного успеха в создании антивирусного ПО.
В 1994 году один из университетов в Германии заметил его работу и назвал его продукт «возможно, лучшим антивирусным сканером в мире». Вскоре Касперский и его команда начали получать запросы на приобретение их лицензии от европейских и американских компьютерных компаний. В 1997 году он создал компанию «Лаборатория Касперского» совместно со своей супругой Натальей, у которой тоже было техническое образование и опыт работы в этой области. В течение нескольких последующих лет компании удавалось вести свою деятельность, не привлекая внимания госорганов. На публичной сцене она появилась, будучи уже крупным игроком на рынке. Сам Касперский стал мультимиллионером. К этому времени он уже мог защитить себя сам, что вскоре ему и потребовалось делать.
Хотя у «Лаборатории Касперского» есть офис в Москве, компания по-прежнему остается очень рассредоточенной. Бóльшая часть бизнеса ведется за границей. Многие члены «команды исследований и анализа» живут и работают за пределами России, в 11 странах, включая Германию, Великобританию, Францию, Швецию, США и Японию. В России многие сотрудники «Лаборатории Касперского» живут не в Москве, а в других городах, например в Санкт-Петербурге и Новосибирске, некоторые из них аспиранты, работающие над своими диссертациями и параллельно на Касперского.
В конце концов криминальные элементы заметили Касперского, увидели, что он стал очень богатым человеком, и решили получить свой «кусок пирога». Однако пытаться оказать влияние на организацию с такой рассредоточенной деятельностю было нелегко. 29 апреля 2011 года преступники похитили 21-летнего сына Касперского, Ивана, студента факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ, когда он возвращался домой. Затем похитители позвонили Евгению Касперскому в Лондон, где он находился в деловой поездке, и потребовали выкуп за возвращение сына в размере 4,4 млн долл. Евгений Касперский немедленно вернулся в Москву и вместе с полицией организовал ловушку для похитителей, пообещав им выкуп. Полиция выследила посредника, который взял деньги, и он привел их к главным преступникам. Пятеро из них были арестованы. Выкуп не платили. Это была необычная победа справедливости в Москве, и она, без сомнений, стала возможна не в последнюю очередь благодаря значительному опыту работы Евгения Касперского в области компьютерной безопасности.
Даже сегодня, когда продукты «Лаборатории Касперского» можно купить во всем мире, компания не стремится широко рекламировать свою деятельность в России. Недавно я посетил головной офис компании в 1-м Волоколамском проезде в Москве. Я не увидел ни одной вывески «Лаборатория Касперского». Офис расположен в ничем не примечательном охраняемом здании бизнес-парка. Самое близкое расстояние, на которое я смог подойти к офису компании, была парадная дверь бизнес-парка, где я спросил охранника, могу ли я поговорить с сотрудниками «Лаборатории Касперского». «Нет, – ответил охранник. – Нужно иметь пропуск». Из небольшого телефонного справочника на столе охранника я узнал, что «Лаборатория Касперского» занимает четыре этажа этого здания. Телефонный справочник был единственным местом, где я увидел название компании, в головной офис которой я пытался попасть.
Космическая отрасль
Успех России в области разработки программного обеспечения интересен и захватывающ, так как он представляет собой пример постсоветского достижения. И хотя, конечно, в основе его лежит советская система образования и советская наука, это практически всецело постсоветский феномен. Другие области, в которых современная Россия также достаточно сильна с точки зрения развития высоких технологий, такие как космические технологии и атомная энергетика, в основном являются наследием более ранних достижений советской эпохи. В современной России в этих областях было сделано не так много принципиально нового по сравнению с тем, что было создано советскими предшественниками. Но, тем не менее, они по-прежнему сохранили очень хороший потенциал.
Поделиться книгой: