Королева Марго. Искушение страсти

Королева тоже прекрасно знала своего астролога и тоже поняла все без слов. Этот жест означал только: никак либо с помощью убийства. Первое не устраивало Екатерину Медичи, но и убивать Генриха Наваррского, совсем недавно ставшего зятем, тоже не стоило. Нет, ей вовсе не было жаль молодую супругу, просто это привело бы к открытому осуждению… Хотя… если организовать довольно ловко, то можно представить как месть оставшихся в живых гугенотов вернувшемуся в католичество королю Наварры. Однако организовать действительно нужно тщательно, потому что в случае неудачи все может закончиться хуже, чем с Колиньи.

Уничтожение Генриха Наваррского пока откладывалось.

У Маргариты новая подруга – очаровательнейшая Мария Клевская, ставшая женой де Конде. Юная королева дружила с обеими сестрами Клевскими – Марией и Генриеттой, супругой герцога Невера. Но она терпеть не могла старшую из сестер Екатерину только за то, что на ней был вынужден жениться Генрих де Гиз, хотя и по ее собственному настоянию. Супруга уже одарила Генриха сыном и намеревалась произвести на свет еще не одного. Генрих изредка наведывался домой, зачинал следующего ребенка и снова убывал ко двору, чтобы ухаживать за Маргаритой де Валуа или нежиться в постели Шарлотты де Сов.

Но отношения к Генриху де Гизу у Маргариты после страшной Варфоломеевской ночи изменилось. После того, как она узнала правду о своем бывшем возлюбленном, узнала, как он расправлялся с гугенотами, образ Генриха де Гиза заметно потускнел. Поэтому когда однажды Мария вдруг увлекла ее в покои, где их ждали два Генриха – Анжу и де Гиз, – Маргарита предпочла просто уйти. Обиженный Гиз бросился в объятия Шарлотты де Сов.

И все же она еще любила де Гиза, сердце сжималось, когда видела его высокую, стройную фигуру, вспоминала его манеры, его голос, руки, его ласки… Генрих становился в Париже все популярней, ведь это он был зачинщиком убийств гугенотов. Народ не задумывался над тем, что герцог скорее исполнитель, которому отдана первая роль, для всех Гиз – герой уничтожения еретиков.

Сам Генрих де Гиз ничего собой не представлял – нет, он был красив, обаятелен, умел вскружить голову, был смел, иногда до безрассудства, мог первым броситься в атаку, но он не был разумным политиком и вождем тоже не был. Популярность Генрих получил от отца – Франсуа де Гиза, который действительно умел повести за собой и толпу, и войско. После гибели Франсуа де Гиза как-то самой собой разумелось, что его знамя подхватит сын. С детства поклявшийся отомстить за убийство отца Генрих купался в лучах его славы и популярности. Это приучило быть впереди без малейших на то усилий.

При этом настоящей смелости и удали у Генриха де Гиза, видимо, не было. Обвиняя Колиньи в убийстве своего отца, Гиз не рискнул бы вызвать старого адмирала на дуэль и сразиться с ним в открытом поединке, зато с удовольствием принял участие в его подлом убийстве. Генрих не мог один на один, он мог только впереди толпы, желательно разъяренной и готовой на все, он словно подпитывался гневом такой толпы. Хороший солдат, он явно не был прекрасным полководцем, способным принимать решения и брать на себя ответственность. Позже, возглавив Католическую лигу, он скорее подчинялся воле своей сестры, как прежде подчинялся воле матери.

Но для Маргариты он вовсе не был народным любимцем или трибуном, для нее это очаровательный Гиз с ласковыми руками, умением говорить прелестные слова, целовать за ушком, быть страстным любовником. И как бы ни относилась королева к Гизу после избиения гугенотов, она против своей воли продолжала любить Генриха-любовника.

А с мужем проблемы…

После тех страшных событий Генрих Наваррский жил в Лувре на положении почетного пленника, он всюду сопровождал короля, имел прекрасные апартаменты, достаточно средств, слуг, придворных, но отлучаться из Парижа права не имел.

Маргарита помогла ему написать большое обращение, в котором подробно объяснялось отношение короля Наварры к произошедшему, его участие и причины перехода в католичество. Все было написано столь ловко, что не оскорбило королевскую семью, но и у гугенотов не оставило чувства обиды за предательство своего короля.

Отношения между супругами действительно становились все более дружескими. Генрих понял, что Маргарита не только не знала о готовящемся преступлении, но и сама едва не стала жертвой, был ей благодарен за заступничество за своих приближенных, за себя самого, помощь в эпистолярном жанре… Они все чаще разговаривали, а не просто спали. Но довольно быстро Генрих вернулся к своим беарнским привычкам, страшно раздражавшим Маргариту. Все же он не был воспитан при французском дворе. Предпочитая седло креслу и простую жизнь дворцовой, Генрих так и не полюбил мыться!

Наверное, позже Маргарита сумела бы перевоспитать мужа, приучить его принимать ванну после охоты и вычищать грязь из-под ногтей, прежде чем приходить в спальню, но снова вмешалась королева-мать.

Решив, что Беарнец свою роль сыграл, а потому может быть из зятьев отлучен, она приняла свои меры. На короля Наварры обратила свое благосклонное внимание одна из ночных бабочек «летучего эскадрона любви» Екатерины Медичи.

Это «подразделение» в юбках Екатерина Медичи создала давным-давно, пытаясь отвлечь собственного мужа от его многолетней любовницы Дианы де Пуатье. Сама королева отнюдь не была горазда на любовные утехи, к тому же постоянно ходила в положении, вот она и решила, что, если не может сама, нужно предложить мужу других… Красивые молодые девушки из знатных семей были собраны во дворце, обучены искусству любви и умению во время постельных сцен между прочим выпытывать разные секреты и стали поставляться в постель нужным людям.

Нет, это не были проститутки в прямом смысле слова. Платила им сама Екатерина Медичи, причем платила щедро, выдав большинство замуж. Условия было два: ни в кого не влюбляться и не беременеть! Зато сколько секретов принесли своей «работодательнице» ее ночные бабочки…

Шарлотта была одной из самых способных. Она не была так уж красива, зато умела очаровывать и выпытывать, а еще была безотказна и ненасытна, имея по несколько любовников сразу. То, что эти обаяние и ненасытность подпитываются специальными средствами, изготовленными ловкими Руджиери, знали, кроме самих магов, только двое – Екатерина Медичи и сама Шарлотта. Всего капля средства, добавленная в бокал вина, почти не меняла его вкус, зато превращала мужчину в полного раба красотки, любой, испробовав сей любовный напиток, сгорал от желания обладать мадам де Сов снова и снова.

Удивительно, но при этом понимание общедоступности красавицы мужчин не смущало…

И вот теперь Шарлотте де Сов предстояло заняться… Генрихом Наваррским! Зачем? Уж никак не по собственному желанию. Приказ есть приказ…

Но зачем Екатерине Медичи понадобилось подсовывать зятю свою ночную бабочку?

Дело в том, что у короля было два брата – Генрих Анжу и Франсуа Алансонский. И вот этот второй собственной матери уже основательно мешал. Восемнадцатилетний Франсуа, никак не запятнанный участием в Варфоломеевской ночи, а потому не отвергаемый гугенотами, решил, что пришло его время выступить на сцену.

Этого сына Екатерины Медичи природа обделила особенно, внешне он удался в мать – был невысок ростом, склонен к полноте и довольно пучеглаз, хотя глазки имел маленькие, но окончательно все испортила проклятая оспа, после которой лицо бедолаги оказалось настолько изрыто, что его нос словно раздвоился. Единственным человеком в семье, хоть как-то жалевшим бедного Франсуа, была Маргарита. Просто две старшие его сестры давно вышли замуж, а братья терпеть не могли и всячески это подчеркивали. Франсуа даже воспитывался отдельно от остальных Валуа.

Мечтавший взять реванш, он был готов на все. Когда при дворе все поделились на католиков и гугенотов, образовалась и третья сила, недовольная ни теми, ни другими. Нечаянно во главе нее оказался герцог Алансонский, которого называли просто Алансон. Но он вовсе не собирался никого ни с кем мирить, пожалуй, Франсуа и сам не мог сказать, чего хочет. Он хотел признания и власти, только не знал, как этого добиться.

Вот с Алансоном и подружился Генрих Наваррский. Маргарита была даже рада, она всегда жалела младшего брата, с которым столь жестоко обошлась природа, хотя не понимала его озлобленности на весь мир. Зачем был нужен Алансон Генриху? Только для возможности бежать из Парижа. И Карла, и Анжу, и Гиза Генрих Наваррский ненавидел, Маргарита всего лишь женщина, хотя она благосклонно относилась к младшему брату, потому король Наварры терпеливо выслушивал глупые прожекты, с которыми носился его новый приятель, поддакивал, поддерживал… Генриху пришлось нелегко, его заставили принять участие в осаде Ла Рошели – серьезного оплота протестантов на западе Франции. Он принял, хотя все прекрасно видели, что против своей воли.

Но Екатерину Медичи вовсе не устраивала такая дружба, она ненавидела собственного младшего сына уже потому, что он был следующим за ее обожаемым Генрихом, а значит, опасен. Дружбу нужно было разрушить, а уж после того, как к этой паре присоединилась еще и Маргарита, королева-мать вызвала к себе Шарлотту де Сов.

На недоуменный вопрос мадам де Сов: «Обоих?», Екатерина кивнула:

– Я не ошибаюсь. Да, обоих. И постараетесь поссорить их на почве ревности. К тому же поссорите мужа с женой.

Бабочки из «летучего эскадрона» вопросов не задавали, это было опасно. Шарлотта просто сходила в очередной раз к Руджиери и принесла крошечный флакон с зельем. Внимание красавицы привело Алансона в восторг! Он и подумать не смел об обладании такой женщиной, герцогу хватило одной капли надолго.

Немного сложнее было с Генрихом Наваррским, тот явно вознамерился стать верным семьянином, пока находя удовольствие в пребывании в спальне своей жены. Но тут помогла сама Маргарита. Она просто устала от постоянного запаха пота, мужниного и лошадиного, которым тот пропах, от его нежелания считаться с ее тонким нюхом. А вот Шарлотта де Сов таких требований не предъявляла, ей не полагалось перебирать запахи объектов воздействия. Она начала борьбу за Генриха Наваррского, за герцога Алансона бороться не приходилось, тот был счастлив оказанным вниманием. Средство Руджиери действовало безотказно…

Маргарита заметила начавшуюся связь мужа с ночной бабочкой и сначала не знала, как к этому относиться. Она с удовольствием общалась бы с Генрихом только днем и на расстоянии, но не отдавать же любовнице мужа вот так просто? И она предприняла странный, по мнению своих фрейлин, шаг.

Генрих Наваррский только что вернулся с очередной охоты. Сначала долго скакали, загоняя вепря, потом Карл удачно добил зверя, потом пировали, потом снова были почти гонки… Вернулись во дворец поздно вечером. Все было вполне обычно.

Решив спать у супруги, Генрих, как был, в охотничьем наряде и сапогах, отправился к Маргарите. Но там его ждал сюрприз: посреди спальни стояла большущая ванна, наполненная горячей водой с плавающими на поверхности лепестками роз. Запах роз разливался по всей спальне…

– Вы намерены принять ванну?

Вообще-то, грязной Маргарита не выглядела, скорее напротив, она благоухала, волосы распущены и успели подсохнуть, к чему ей вторая ванна за день? Он хотел так и сказать, мол, жена, вкусно пахнешь. Но Маргарита сделала останавливающий жест:

– Ванна для вас.

– Для меня? Но я чертовски устал!

– Тем более ванна будет приятна. Смойте грязь, прежде чем ложиться в постель.

Ей бы как-нибудь помягче и поласковей, но Маргарита пошла напролом, он должен принимать ванну, если даже никуда не ездил! Хватит с нее запаха потных ног и подмышек!

Генрих все же подошел к жене и взял ее за подбородок:

– Значит, такова цена пребывания в вашей постели, мадам? Не слишком ли дорого за то, что мне не слишком нужно?

Ноздри Маргариты от возмущения раздулись. Во гневе она была чертовски хороша, Генрих едва сдержался от желания повалить ее на постель как был – даже в сапогах. Но она невольно сморщилась, и желание переросло в гнев:

– Оставайтесь со своей ванной, мадам, в Лувре я легко найду тех, кого не беспокоит мой запах!

Глядя вслед мужу, широким шагом вышедшему прочь, Маргарита со злостью запустила вслед подушкой. Мужлан несчастный! Пусть спит с кем угодно, только от нее подальше!

А король Наварры, выскочив из спальни супруги, столкнулся с прекрасной Шарлоттой, непонятно как оказавшейся рядом с покоями Маргариты.

– Ах, Генрих, – заворковала красотка, – вы едва не сбили меня с ног. Даже голова закружилась… Вы не поможете мне добраться до моей комнаты? Ну хотя бы немного пройти помогите…

Она ворковала и ворковала, и тогда, когда он оказался в спальне, и когда предлагала выпить чудесное вино, и когда увлекла в постель… Шарлотта не испугалась его неухоженного вида, ни в чем не укоряла, она была жаркой, страстной и очень доступной… Кто же откажется от такой женщины, тем более собственная супруга выдвинула оскорбительные условия.

Довольно быстро выяснилась, что мадам де Сов привечает и герцога Алансона, но она была столь ловка и опытна, что хватало на обоих. Потом, правда, добавился еще и Гиз, и Дю Гаст, и даже Ла Моль… Да мало ли с кем спала Шарлотта де Сов, выпытывая нужные сведения.

Маргарита обиделась, хотя старалась не подавать вида. С одной стороны, куда легче не изображать страсть, если тебя просто тошнит, с другой – измена мужа задела… Неглупая женщина быстро заметила, что Шарлотта старается поссорить между собой Франсуа и Генриха, но потом стало ясно, что эта дрянь еще и настраивает короля Наварры против его собственной супруги. Но не воевать же с ночной бабочкой?

Вернуться к Гизу? Но чувство к нему тоже остыло… Маргарита оказалась в странном для себя состоянии – она не была влюблена и у нее не было любовника.

– Мадам, королева-мать желает вас видеть у себя в кабинете.

Вокруг Маргариты тут же принялись хлопотать служанки, поправляя платье и волосы. Но особенных усилий не понадобилось, королева Наварры выглядела, как всегда, прекрасно. Она спешила в покои матери, на ходу кивая и улыбаясь приветствовавшим ее придворным. Медлить нельзя, если Екатерина Медичи желала кого-то видеть, все, кроме короля, опрометью бросались на ее зов. Нет, пожалуй, только ее обожаемый сын Генрих не спешил, да вот еще зять Генрих Наваррский и де Гизы. Маргарита спешила…

В ответ на низкий реверанс королева строго оглядела дочь, с удовольствием отметив, что та выглядит прекрасно, кивнула:

– Присядьте, дочь моя, я хочу с вами поговорить.

Екатерина Медичи жестом отпустила фрейлин и, только когда за ними закрылась дверь, продолжила:

– Я хочу поговорить о вашем браке.

– Браке?

– Вы довольны своим мужем?

– О да, мадам.

Не жаловаться же матери, что супруг куда больше времени проводит в постели Шарлотты де Сов, чем в их супружеской, что, кстати, Маргариту вполне устраивало, она так и не научилась переносить запах Генриха Наваррского. Но мать не обманешь, уж от Шарлотты де Сов она имела новейшие сведения и прекрасно понимала, каковы настоящие отношения у дочери с мужем.

– Мне кажется, ваш брак неудачен.

Маргарита едва сдержала возглас изумления: не королева-мать ли этот брак и организовала? Екатерина внимательно наблюдала за дочерью, нет, та еще слишком неопытна, чтобы по-настоящему скрыть свои мысли и чувства, хотя старалась. Ничего, такое умение приходит с опытом. Хуже, если бы Маргарита не позволяла матери читать на своем лице то, что она думает. Екатерину и так беспокоила скрытность дочери.

– Я помню, что вы жаждали видеть своим супругом Генриха де Гиза, но он вас бросил и женился на другой…

– Мадам, – не выдержала-таки Маргарита, – он меня не бросал, я сама попросила герцога жениться, чтобы у вас не было повода волноваться из-за наших с ним отношений.

– Хорошо, – Екатерина с трудом поднялась из кресла, сделав рукой знак дочери, чтобы та сидела, прошла к шкафчику, достала какую-то соль, понюхала, потерла виски. Все это время Маргарита молча наблюдала. Перебивать королеву-мать не следовало. – Столько забот, головная боль замучила. Вернемся к вашему замужеству. Пожалуй, мы допустили ошибку, выдав вас замуж за короля Наварры. Грубый мужлан, от которого вечно пахнет, словно от крестьянина, не имеющий ни приятных манер, ни даже желания им обучиться… фи!

Эта тирада звучала так, словно Маргарита сама выбрала столь непривлекательного супруга и упорно добивалась права стать его женой. Но снова дочь промолчала, понимая, что эти слова – прелюдия к чему-то куда более важному. Так и есть…

– Но все можно исправить.

– Как?

– Мы выдадим вас замуж за Генриха де Гиза.

– Что?! Но я замужем, а он женат!

– Чтобы получить руку принцессы Маргариты, а сердце вы ему уже отдали, Генрих де Гиз разведется со своей женой. Его супругу мы найдем чем соблазнить. А ваш развод и вовсе дело двух месяцев, ведь брак между католичкой и гугенотом без разрешения…

– Так разрешения не было?!

– Успокойтесь, оно было… но только позже… позже…

– Но Генрих Наварра католик.

– Новообращенный. По правилам нужно бы заключить новый брак или, наоборот, развести вас. Думаю, второе предпочтительней.

В душе Маргариты схлестнулись два чувства – радость от возможности освободиться от Наварры и стать супругой любимого человека и ярость от того, что она снова становится игрушкой в какой-то политической игре. Снова с ее мыслями и чувствами, с ее желаниями не считались, мать могла бы вообще не спрашивать, если бы от нее не требовалось написать письма папе римскому с просьбой о разводе, вернее, о признании брака недействительным.

Победило второе чувство, нельзя так с ней, во всяком случае, сама Маргарита не могла сразу решиться на подобное.

– Я хотела бы подумать…

Мать изумилась: давно ли ее избили из-за связи с Гизом, а теперь вдруг кочевряжится? Но возражать не стала, усмехнулась:

– Сегодня на балу присмотритесь к обоим и решите, кто же вам дорог. Мы учтем ваши пожелания.

Хотелось фыркнуть: вы бы раньше учитывали!

Королева-мать дала понять, что разговор окончен, Маргарита с удовольствием откланялась и отправилась к себе. Фрейлины встретили тревожными расспросами:

– Что? О чем шла речь?

– Интересовалась, насколько я счастлива в браке.

В этот вечер она одевалась почему-то с особым тщанием, словно невеста на выданье.

Войдя в зал в сопровождении своей подруги – Генриетты, герцогини Невер, Маргарита привычно оглядела придворных, кивнула тем, кто заметил ее появление, но, сделав несколько шагов, остановилась. Проследив за ее взглядом, Генриетта поняла, что заставило королеву Наварры замереть. Подле Генриха де Гиза, не заметить которого было просто невозможно, сладко улыбаясь, стояла Шарлотта де Сов.

Конечно, это могло быть простым совпадением, мало ли кто с кем рядом окажется, но герцогиня решила понаблюдать. Маргарита уже взяла себя в руки и снова кивала налево и направо, спокойно сделала реверанс перед братом, еще ниже присела перед королевой-матерью и отошла в сторону.

Генриетта повторила все за ней, также присела, также приветствовала, только ее поклоны были гораздо ниже. А из головы не шла обольстительная улыбка Шарлотты де Сов. Маргарита права в своих подозрениях, де Сов никогда не задерживается надолго подле тех, кто ей неинтересен, вернее, тех, с кем ей не приказано переспать. Герцогиня Невер задумалась: что в этой де Сов такого, что ни один мужчина не может устоять? Хороша? Но есть куда более красивые. Умна, но та же Маргарита куда умней. Умеет ластиться? Этому дам двора и обучать не нужно… Нет, в обаянии Шарлотты де Сов и ее воздействии на мужчин было что-то таинственное, потому что красотой, обаянием и умением очаровывать обладали в куда большей степени с десяток придворных дам.

А Маргариту куда больше занимал вопрос, какую новую игру затеяла мать. К чему королеве-матери еще и герцог де Гиз в коллекции Шарлотты де Сов? К тому же подсовывать ему Шарлотту и одновременно вести разговор о разводе и замужестве с Гизом собственной дочери?

Улучив момент, Маргарита оказалась рядом с мирно беседующей парочкой. Разговор шел ни о чем, но она прекрасно знала, чем заканчиваются такие беседы.

– Мадам, поторопитесь к моим брату и мужу, зря вы оставили их одних, они могут просто подраться…

Шарлотта одарила королеву Наварры лучезарной улыбкой и съехидничала:

– Я привыкла к тому, что из-за меня ссорятся мужчины. Что поделать…

Маргарита оглядела ее с ног до головы и согласилась:

– Да, вы весьма похожи на сучку, у которой течка. Кобели готовы перегрызть глотки друг дружке, только чтобы поскорей подошла их очередь.

Шарлотта усмехнулась, она тоже прекрасно умела язвить:

– О вас тоже ходит немало слухов, мадам…

– Знаете, в чем разница между мной и вами? Я сплю только с теми, кого люблю и выбираю сама, а вы со всеми, с кем вам прикажут!

Де Сов, бешено стрельнув глазами, поторопилась отойти, а герцог сделал вид, что не слышал выпада своей бывшей любовницы. И только когда Шарлотта отошла подальше, усмехнулся:

– Вы излишне язвительны, мадам.

Красивая бровь королевской сестры приподнялась:

– Разве вы не знаете, что мадам де Сов спит с каждым, на кого ей укажет королева-мать, начиная от принца и до конюха?

Это был явный намек на него самого, герцог в свою очередь съязвил:

– И до короля Наварры?

– Да, и с ним тоже.

– Но вы не против?

– Я даже счастлива, поскольку мадам де Сов спокойно переносит запах чеснока в постели, а я нет. Это неудивительно, ей не привыкать, истопники и конюхи, вероятно, пахнут не лучше… Теперь она нацелилась на вас, месье?

– Неужели вы ревнуете?

– Знаете, час назад королева-мать сокрушалась о том, что не выдала меня за вас замуж, но утверждала, что это поправимо.

Генрих явно обомлел:

– А… вы?

Глаза Маргариты насмешливо блеснули:

– Час назад я готова была с ней согласиться.

– А сейчас нет?

Легкий кивок в сторону уже щебетавшей с Франсуа Алансонским и Генрихом Наваррским Шарлотты:

– У меня уже есть один, чье любовное умение оттачивается в постели мадам де Сов. К чему еще? Делить мужчину с той, у которой побывала половина Франции…

Маргарита повернулась и направилась к своей подруге Генриетте.

– О чем у вас шла речь: сначала мадам де Сов метнулась прочь так, будто вы ей прижали хвост, теперь герцог де Гиз стоит бледный, словно выпил уксус?

Королева Наварры вдруг рассмеялась:

– Знаете, Генриетта, а ведь так и есть, одной прижала хвост, а второму надолго испортила аппетит.

Они обе смеялись так заразительно, что привлекли внимание королевы. Екатерина Медичи знаком подозвала дочь к себе, внимательно глядя в лицо, поинтересовалась:

– Чему вы так рады, мадам?

– Герцогиня Невер рассказала о шалости своей болонки, мадам.

– Какой же? – глаза матери просто буравили.

– Ее хитрая собачка забралась под юбку и ни за что не желала оттуда вылезать. А когда Генриетта стала приподнимать юбку, чтобы болонку вытащили, та уцепилась зубами за ткань и приподнималась вместе с ней…

– О чем вы беседовали с герцогом де Гизом?

– Посоветовала ему не проводить слишком много времени в постели мадам де Сов, чтобы у нее дошла очередь и до короля Наварры с монсеньором. Да и другие тоже ждут… Мадам де Сов действительно нужно составить список, чтобы никто из оделенных ее любовью не остался в обиде.

Взгляд выпуклых глаз королевы-матери стал металлическим, она сухо посоветовала:

– Идите танцевать.

– Да, мадам.

Но как ни разыгрывала Маргарита веселье и беспечность, в действительности ей очень хотелось взвыть волком. Она вдруг отчетливо поняла, что становиться второй после Шарлотты де Сов еще и у Генриха де Гиза действительно не желает! Как хорошо, что не успела дать согласие матери!

Помогавшие раздеться королеве фрейлины с удивлением заметили ее задумчивость и даже грусть. Такое с королевой Наварры бывало редко. А она боялась только одного – чтобы, получив отказ от Шарлотты, Генрих не вздумал навестить супругу.

– Если придет король, скажите, что я больна, сразу легла и просила не беспокоить.

Генрих действительно пришел, выслушал мадам де Френ и фыркнул:

– Не очень-то надо!

А Маргарита лежала, против обыкновения свернувшись калачиком, и размышляла над тем, зачем матери понадобилось подсовывать Шарлотту еще и де Гизу. Хотела совсем унизить собственную дочь? Поняла только одно: она действительно согласна пожертвовать Генрихом де Гизом, только чтобы не ревновать его к де Сов, так легче.

Маргарита не знала, что королева-мать вовсе не приказывала Шарлотте завлекать Гиза. Просто та так устала от соперничества монсеньора и короля Наварры, что сама потянулась к красавцу Гизу. От тех двоих не убудет, если она ради собственного удовольствия уступит еще и этому… Шарлотта была женщиной выносливой.

А уж когда бывшего любовника приревновала Маргарита де Валуа… Шарлотта получила истинное удовольствие, жаль только, что у этой стервы столь острый язык, да еще и королева-мать недовольна. Мадам де Сов понимала, что завтра будет выволочка от Екатерины Медичи, но решила сделать вид, что флирт с де Гизом всего лишь способ вызвать ревность у Наварры. Разве плохо, если она будет поставлять сведения еще и от де Гиза?

Но на следующий день королева-мать вызвала к себе Шарлотту де Сов не скоро, сначала она предпочла поговорить с дочерью. На вопрос, обдумала ли та вчерашние слова, Маргарита усмехнулась:

– Не думаю, что мне стоит менять одного любовника прекрасной мадам де Сов на другого. По крайней мере, этот не сильно мне допекает.

– Я полагала, что вы умней.

– Будь я умней, мадам, я бы сразу не согласилась на этот брак.

– Будь вы умней, ваш муж не валялся бы в постели у Шарлотты, да и любовник тоже! Идите к себе.

Теперь Маргарита не сомневалась, что всеобщая любовница заигрывала с Гизом по заданию королевы-матери!

На мужа ей наплевать, но вот за Генриха де Гиза было очень обидно, Маргарита действительно любила его, и такое двойное предательство – сначала женился, теперь вот с Шарлоттой – едва не заставило ее разреветься. Она шла, стараясь ни на кого не глядеть, только вымученно улыбаясь и кивая по сторонам в знак приветствия. Никто не удивился, из кабинета королевы-матери мало кто выходил в лучшем состоянии.

В ее собственных покоях в приемной навстречу шагнул придворный брата Франсуа:

– Мадам, герцог просил передать лично в руки…

Она подняла на придворного глаза и замерла. Немолод, но красив, приятный голос, чуть рыжеватые волосы красиво уложены, он не нарумянен, как большинство молодых людей, не завит, просто выхолен и вкусно пах. Неожиданно для себя Маргарита поинтересовалась:

– Что за запах?

Придворный удивился:

– У меня? Гиацинт, мадам.

– Как вас зовут?

– Ла Моль к вашим услугам.

– Приятный запах, – кивнув, Маргарита взяла письмо от брата и направилась в кабинет. Потом обернулась: – Не уходите, я напишу ответ.

Брат просил о встрече, словно не мог прийти просто так. Видно, созрел очередной план побега или переворота.

Так начался бурный роман с Ла Молем. Сорокачетырехлетний ухажер-красавец был необычайно опытен в ухаживаниях, хотя не смел так высоко бросать свой взгляд и так далеко заходить в мечтах. Сначала это действительно были всего лишь мечты…

Осада Ла Рошели сама собой завершилась ничем, еще одной знаменитой осадой в следующем столетии Ла Рошель навсегда войдет в историю, а королю Франции стало не до строптивых гугенотов города.

Астролог, как всегда, оказался прав, дипломатические старания Екатерины Медичи завершились успехом – ее сын Генрих де Валуа герцог Анжуйский был избран королем Польши! По дальнему родству королевский дом Франции имел на это право, и когда перед поляками встал выбор, кого иметь королем – Генриха де Валуа или Ивана Васильевича Грозного, – они предпочли француза.

Когда известие об этом дошло до Парижа, Екатерина была и рада, и опечалена одновременно. Радовалась, потому что теперь точно знала – над головой ее обожаемого сына действительно будут две короны, но печалилась вовсе не потому, что править после него мог Бурбон, она знала, как этого избежать, а потому, что с ненаглядным Генрихом придется расстаться, пусть даже на время.

То, что на время, она не сомневалась, Карл слишком слаб, часто стал болеть, он долго не протянет. К тому же после страшных событий Варфоломеевской ночи король сильно постарел, он выглядел лет на двадцать старше собственного возраста. Королева Елизавета родила дочку, а вот Мария Туше – здорового, крепкого мальчика, названного в честь отца Карлом и признанного Валуа, который, однако, никаких прав на французский престол иметь не мог. Сам Карл согласно кивнул, узнав о дочке:

– Так лучше для Франции.

Король был прав, наличие у него сына сильно осложнило бы положение с наследованием, потому что Екатерина Медичи ни за что не допустила бы на трон внука в обход любимого сына, но именем малыша могли воспользоваться другие.

Отношения между братьями стали совсем плохими, насколько откровенно королева-мать предпочитала Генриха, настолько же откровенно король его едва терпел. А потому весть об избрании брата королем Польши, что означало его отъезд, Карла весьма обрадовала.

В Париж прибыла делегация из Польши – за своим королем Генрихом.

Увидев собственных подданных впервые, бедолага едва не лишился чувств. Конечно, послы были одеты так, как полагалось при торжественных выходах, но не так, как они одевались обычно, а потому произвели неизгладимое впечатление не только на несчастного Генриха, но и на весь Париж!

Часть из них приехала в невиданных экипажах, запряженных четверками или даже шестерками лошадей. Другие важно гарцевали на огромных боевых конях, покрытых попонами золотого шитья, со звенящими уздечками… Сами поляки были одеты в длинные одежды, практически до самой земли, в высоких собольих шапках, с кривыми саблями на боку, с колчанами, полными стрел за спиной, у слуг на плечах тяжелые железные дубины.

На прием они явились именно в таком виде, приведя весь двор в шоковое состояние. Доволен был, кажется, один-единственный король, представлявший, каково будет братцу в столь изысканном обществе.

На устроенном приеме вдруг выяснилось, что послы не знают родного языка своего короля, а сам Генрих, конечно, ни слова по-польски. И когда краковский епископ Адам Ронарский произнес приветственную речь на латыни, ему, к изумлению гостей, ответила Маргарита. Она говорила свободно, непринужденно и довольно долго, словно это была не строгая латынь, а легкий французский. Потрясены оказались все, Генрих Наваррский смотрел на свою собственную жену, словно впервые ее видел.

Маргарита к тому же была невыразимо хороша в платье из бледно-розового испанского бархата, позже ее изобразили на портрете именно в этом наряде. Там Маргарита действительно «Жемчужина Валуа», как ее называли при дворе.

Поляки пришли в восторг, необыкновенно красивая женщина, палатин Альбер Ласко даже сказал, что, увидев такую красоту, больше нечего и желать, свободно владела языком ученых… Король им тоже понравился, он был похож на изящную хрупкую игрушку, которую нужно беречь и не утруждать. Вопреки надеждам Генриха, что он просто не понравится и поляки откажутся, те решили, что такой король тираном быть просто не способен, а потому ему можно навязать любую волю, посадить отдельно во дворце, чтоб не вмешивался в дела государства, кормить, поить и развлекать. А если еще женится на подходящей кандидатуре, что возьмет в крепкие руки, то и вовсе подходящий король.

У Генриха случилась истерика.

– Маргарита, я знаю, ты сердита на меня, но попробуй понять! – голос герцога Анжу взволнован, сам он близок к обмороку. – У меня столько причин, чтобы отказаться от этой короны.

Маргарита прекрасно понимала, что именно пугало Генриха, но не отказала себе в удовольствии изобразить изумление:

– О чем вы, брат мой? Какие могут быть причины для отказа?

Она сделала все, чтобы брат не сумел прочесть истинные мысли, а они были весьма ехидными: «Что, братец, теперь меня о помощи молить пришел?» Если бы Маргарита только знала, что Генрих не забудет этого разговора и ей придется испытать немыслимое унижение от Анжу, она была бы осторожней. Но тогда, упоенная многочисленными комплиментами, счастливая возможностью блистать, королева Наварры была слишком беззаботна, чтобы осторожничать.

– Это же дикари! Я должен стать королем дикарей! Уже их вид чего стоит.

– Право, вы преувеличиваете, дорогой брат. Одна только речь Адама Ронарского способна убедить в обратном…

– Один грамотный епископ не в счет. Как я с ними разговаривать буду?!

– На латыни.

– Ты прекрасно знаешь, что я не столь силен в латыни, как ты. А их вид? Полы кафтанов до пола, сабли и эти… колчаны со стрелами. Господи, какой кошмар! Король дикарей! И это после Франции.

– Но ведь вы меня убеждали, что я вполне смогу ввести новую моду в Наварре, облагородить ее. Конечно, Польша не Наварра, но ведь и вы не я. Я полагаю, вам удастся ввести в этой стране французские моды, и в свою очередь обещаю регулярно присылать вам рисунки новых фасонов.

Герцог Анжу просто задохнулся от возмущения:

– Я должен еще и облагораживать эту страну?! Если там и женщины таковы, как мужчины…

– Женщины там, по слухам, весьма красивы, а если и одеты нелепо, то дайте понять, что вы любите, в угоду неженатому королю дамы быстро переоденутся либо, напротив, разденутся окончательно.

Герцог метался по комнате в бессильной ярости, щелкая костяшками пальцев. Его, такого утонченного и благородного, отправляли править совершенно дикой страной. И когда?! В то время как старший брат-король едва волочит ноги, всем же ясно, что Карл долго не протянет. Следующий в очереди на престол он, Генрих, а мать согласилась на его отъезд!

Была еще одна немаловажная причина нежелания герцога Анжу уезжать – Мария Клевская, которой Генрих обещал добиться развода красавицы с принцем Конде и соответственно собственную женитьбу на ней. Брат короля чувствовал, что красавица его долго ждать не будет, найдет другого воздыхателя.

О болезни брата он Маргарите напомнил, а вот о Марии де Конде говорить, конечно, не стал, все-таки королева Наварры ревниво относилась к бывшим любовникам, тем более к такому, как Генрих.

Но той и не нужно говорить, сама догадалась. В комнате раздался довольный и чуть лукавый смех королевы:

– Брат мой, что вас беспокоит больше – нездоровье короля или разлука с прекрасной Марией? Не беспокойтесь, Ее Величество знает, что делает. Королева-мать никому не отдаст трон, кроме любимого сына, а замену Марии вы легко найдете среди своих новых подданных. Я еще раз повторяю: по слухам, эти польки весьма красивы.

Генрих обиделся, он никак не ожидал такой проницательности от сестрицы, она легко сообразила, что его волнует вовсе не здоровье Карла, а сам трон, который освободится в случае смерти короля, и о Марии слышать тоже было не слишком приятно.

– Я полагал, вы меня понимаете…

Как ни сопротивлялся Генрих де Валуа, как ни страдал от самой необходимости ехать за тридевять земель к диким подданным, делать это пришлось. Король, которому герцог Анжу страшно надоел, потребовал отъезда открыто:

– Дорогой брат, если вы не уедете к своим подданным по доброй воле, я заставлю вас уехать силой.

Екатерина, как могла, успокаивала сына:

– Я ведь здесь, мой сын, вам не придется отсутствовать долго…

Чтобы новый король Польши оказался в своем государстве поскорей и никуда не свернул по дороге, Карл решил его проводить. Франсуа, Маргарита и Генрих Наваррский отправились вместе с королями. И тут произошло то, что поссорило супругов надолго, а может, навсегда.

Маргарита так и не поняла, по собственному почину ей передал невероятные сведения Жан д’Альбре Миоссанс, которого она спасла в Варфоломеевскую ночь, или ему велели это сделать. Но она не задумывалась, настолько потрясло само сообщение.

Королева Наварры слышала разговор о том, что, испугавшись гугенотов, Лотарингский дом предложил герцогу Анжу армию в пятьдесят тысяч человек с условием, что он не поедет в Польшу вопреки приказу короля. Отказавшись, Генрих сам рассказал брату об этом, показывая свою лояльность. Но Карла это не тронуло, он ненавидел брата и боялся его не меньше гугенотов.

И вот теперь Миоссанс рассказал, что герцог Алансон и Генрих Наваррский решили воспользоваться долгим путешествием и… удрать, чтобы действительно возглавить гугенотов! Оба были католиками, Алансон всегда, а Генрих сменил веру после Варфоломеевской ночи, но это не мешало протестантам призывать их в свои ряды в качестве предводителей. Маргарита ужаснулась: глупому Франсуа все равно, а вот на что надеется Генрих?!

– Жан, мы не можем этого допустить!

Кажется, барон Миоссанс вздохнул с облегчением, он тоже так думал, не время ввергать Францию еще в одну гражданскую войну, которая неизвестно чем закончится.

– Брат мой, – голос Маргариты решителен, а Франсуа, как всегда, когда с ним разговаривают решительно, заерзал, словно желая удрать, – зачем вам это? Вы желаете стать королем? Но корона всего в шаге от вас. Посмотрите на Карла, он едва ли протянет год.

Герцог Алансон попытался слабо возражать:

– Но Генрих Анжу…

– Генрих король Польши и уезжает туда, чего вам еще? Вы хотите снова втянуть Францию в гражданскую войну?

Слушать такие рассуждения от вечно озабоченной своими светскими успехами сестры было странно, но Алансон закусил удила. Он что-то бормотал о несправедливости судьбы, о том, что вполне достоин лучшей доли…

Промучившись с братом почти час, Маргарита поняла, что его не переубедить, мысленно махнула рукой и… отправилась к королю и королеве-матери с рассказом о готовящемся побеге! Для начала она взяла слово, что никаких наказаний не последует, а потом простодушно рассказала о глупости, придуманной братом и мужем. Король махнул рукой. Он слишком плохо себя чувствовал, уже не в силах даже сидеть в седле, Карл путешествовал в носилках, однако не переставая приглядывать за Генрихом Анжу, дабы тот под каким-нибудь надуманным предлогом не повернул обратно.

Что сделала королева-мать? Она просто приказала младшему сыну и зятю пересесть в свою карету, чтобы постоянно видеть их перед собой. Оба поняли, что Маргарита их выдала, и страшно обиделись. Обиделся и Генрих Анжу, хотя перед прощанием он долго убеждал Маргариту и впредь быть внимательной и защищать его интересы.

Маргарита, для которой первое вмешательство в политику оказалось столь неудачным, обещала, но себе дала слово отныне быть полностью на стороне мужа.

Карл не допустил никакой задержки, и Генрих Анжу вынужден был пересечь границу, хотя разыгрывал отчаянное беспокойство о здоровье короля. Король и впрямь едва дышал, Генриха беспокоила мысль, что пока он едет в Польшу, брат может умереть, а трон захватить герцог Алансон с помощью Генриха Наваррского.

Но даже расстройство не помешало Генриху заметить в Нанси очаровательную, робкую девушку – дочь графа Николя де Водемона Луизу. Юная девушка, почти дитя, ответила на мимолетное ухаживание с такой доверчивостью и обожанием, что Генриху стало даже стыдно. Нельзя подавать малейший лучик надежды этому ребенку, ведь он принц и наследник престола, а она дочь, да еще и не старшая, мелкого графа.

Конечно, довольно быстро Луиза де Водемон забылась, впечатление от ее наивности и чудных глазах перебили дорожные впечатления, но через год Генрих вспомнил об этой неожиданной встрече, последствия тоже были неожиданными, особенно для Луизы…

Генрих уехал, король с двором вернулся в Париж. Теперь присмотр за неугодным герцогом Алансоном и королем Наварры стал куда жестче. Оба молодых человека некоторое время откровенно дулись на Маргариту за предательство, но Франсуа вскоре забыл, а вот Генрих Наваррский решил не доверять больше никому, даже собственной супруге. Теперь он крайне редко бывал в ее спальне, зато куда чаще у Шарлотты де Сов.

Если бы не Ла Моль, бурный роман с которым отвлек Маргариту, ей пришлось бы тошно. Марию Клевскую ее супруг принц Конде увез подальше от двора и постарался, чтобы она стала настоящей женой, а не номинальной, что быстро привело к беременности. Но Маргарита особенно подружилась с ее сестрой Генриеттой герцогиней Невер, у которой был роман с Аннибалом де Кокон-натом, прозванным Коконнасом. Две влюбленные парочки… ах, как это было чудесно!

Где могла Маргарита принимать своего возлюбленного и друзей? Только в собственных покоях. Вот и на этот раз любовник проник в комнаты Маргариты и сидел в кресле напротив нее, рассказывая разные забавные истории из своей жизни.

– О, этим вы похожи на Брантома, у него тоже бурная жизнь и масса занятных происшествий, о которых можно поведать в узком кругу!

Маргарите очень нравилось, что с опытным Ла Молем можно поговорить, а не только заниматься любовью, для нее самой прелюдия была куда интересней основного действия. Много позже в своем «Диалоге между Маргаритой де Валуа и ломовой лошадью о любви» она писала, что наслаждается больше прикосновением, обещающим нечто волнительное впереди, а сама страсть, конечно, хороша, но уж слишком коротка!

И вдруг… они так увлеклись, что не услышали, как в двери появился Генрих Наваррский. Король насмешливо оглядел откровенно смутившуюся супругу и ее любовника и усмехнулся:

– Занято? Тогда я тоже уйду кое к кому, вы не против, мадам?

Мадам с трудом смогла процедить сквозь зубы:

– Нет…

Конечно, свидание было расстроено, Ла Моль поспешил удалиться, подарив Маргарите страстный поцелуй и обещание непременно быть завтра.

Однако не успел он уйти, как снова появился Генрих. Он без слов уселся в кресло, еще хранившее тепло тела соперника, и со вздохом протянул ноги к огню:

– Там тоже занято… пришлось вернуться. Я видел, как выходил Ла Моль, посоветуйте ему выбрать другую лестницу, на этой его могут застукать.

– Кто?

– Ваш братец король. Карл сегодня интересовался у меня, почему я терплю ваш роман с Ла Молем.

– И что вы ответили?

– Что мы с вами не мешаем друг дружке жить так, как хочется. Разве я не прав?

– Правы…

Маргарита подумала, что Генрих не так уж плох, был бы еще только поаккуратней.

– Может, вы пустите меня к себе в постель сегодня без ванны, не хочется спать одному, тем более вашего любовника я все равно спугнул.

Таких супружеских отношений не было ни у кого! Они беседовали, точно брат с сестрой, даже делясь открытиями в получении удовольствия. Генриха весьма устраивала такая супруга – красивая, умная и совершенно не ревнивая, что бы там ни твердила Шарлотта де Сов.

Генрих оказался прав, Карлу действительно действовали на нервы сплетни о любовной связи Маргариты с каким-то Ла Молем. Нашла с кем путаться, с придворным своего брата! Это даже хуже герцога де Гиза, тот хоть знатен, под стать самой Маргарите. Карл почему-то особенно нервно относился к развлечениям сестры. Самые красивые ноги при дворе! И что, из-за своих красивых икр Ла Моль достоин быть любовником красавицы Маргариты? А сколько у этого Бонифаса дурацких привычек! Говорят, он отмаливает каждую связь мессой, ходила даже шутка, что любовные приключения пожилого красавца легко посчитать по выслушанным им мессам.

Когда мысли о связи сестры с придворным герцога Алансонского стали невыносимы, Карл просто приказал подстеречь его на темной лестнице, ведущей к покоям королевы Наварры, и попросту убить! Потом король решил, что убийство – это слишком жестоко, а вот основательно ранить, да так, чтобы вовсе забыл о своем мужском достоинстве, это, пожалуй, лучше всего.

Возможность посмотреть на такую картину Карл упустить не мог, ему очень нравились кровавые зрелища. В глубине души понимая, что, увидев кровь, не удержится, и потому Ла Моля ждет просто смерть, причем жестокая, Карл все равно отправился сторожить любовника сестры вместе с теми, кого назначил в кровавые судьи.

Вскоре сообщили, что Генрих Наваррский у Шарлотты де Сов, Маргарита у себя, а ее любовник вышел из покоев герцога Алансонского. Четыре человека во главе с королем притаились на лестнице в ожидании прихода любовника королевы Маргариты. Тянулись тревожные минуты, где-то слышны голоса, женский смех, явно подсказывающий, чем вызван, шаги… Но на лестнице, по которой обычно к Маргарите ходил ее любовник, никого не было.

Прождав некоторое время, Карл отправил одного из заговорщиков посмотреть, куда делся любовник. Ла Моля не нашли, но паж сказал, что видел его направляющимся в сторону комнат королевы Наваррской… Куда же он делся?! Ждать было нелепо, король решил нагрянуть в комнаты сестры лично и там застать любовника, если это безразлично ее мужу. Но рядом с комнатами Маргариты он увидел… Генриха Наваррского.

– Сир, что случилось?

– Генрих, у меня есть сведения, что в спальне вашей супруги любовник. Вы не желаете войти?

Увидев рядом с королем четверых вооруженных людей, Генрих сообразил, что они и правда охотятся за бедным Ла Молем, а тот наверняка в спальне у Маргариты. Но отдавать королю того, с помощью кого задуман побег, король Наварры не мог, он рассмеялся:

– Ваши осведомители спутали меня с кем-то другим? Если любовник и есть, то бедолаге стоит позавидовать, потому что он лежит под кроватью уже несколько часов. Я сам только что из спальни супруги, и в последние три часа там никто не появлялся.

Положение было глупейшим, Генрих, решив пощекотать нервы жене и ее возлюбленному, пригласил короля в комнату перед спальней:

– Прошу, сир. Мы сейчас позовем Маргариту и строго спросим, кто у нее в спальне.

Ла Моль действительно был у королевы, но они услышали разговор Генриха Наваррского и короля, Маргарита принялась сбрасывать с себя платье, растрепывать прическу, чтобы сделать вид, что уже спала. Одновременно она знаками показала Ла Молю, чтобы тот ушел по потайной лестнице за гобеленом позади кровати. Едва любовник успел нырнуть туда, как послышался громкий голос Генриха Наваррского:

– Мадам, я понимаю, что вы уже заснули, но не могли бы вы пустить нас, чтобы король, ваш брат, убедился, что с вами все в порядке?

Поправив гобелен, Маргарита оглядела спальню и отозвалась:

– Это вы, Генрих? Входите, хотя я, правда, в постели.

Шагнув в комнату, король Наварры рассмеялся:

– Я не сомневался. Вы большая соня, мадам, спать, когда весь Лувр еще развлекается… Прошу, сир.

Оставив сопровождавших в приемной Маргариты, Карл шагнул в спальню сестры следом за зятем. Будь он не столь возбужден и смущен, он легко заметил бы запах гиацинта, а еще оброненный любовником сестры шарф. Но, на счастье Маргариты, первым этот шарф заметил муж и осторожно затолкал ногой под кресло.

Карл был смущен, не застав никого у сестры, он просто не знал, как объяснить свое появление. Генрих постарался за него:

– Королю сообщили, что в ваши комнаты проникли злоумышленники, я успокоил, сказав, что только был у вас и даже долго просидел, пока вы не начали клевать носом, но король решил проверить сам. У вас нет злоумышленников?

– Разве только вы двое, – недовольно буркнула Маргарита, делая вид, что сердится.

– Сир, нас встречают не так уж приветливо. А вы еще спрашиваете, почему я не каждую ночь сплю с этой злючкой.

Со смехом спровадив чувствующего, что его просто надули, короля, Генрих вернулся в спальню к Маргарите:

– Сегодня я заслужил остаться здесь! И уберите шарф своего любовника. Кстати, где он?

Маргарита широко раскрыла глаза:

– Кто, сир?

Но быстрый взгляд в сторону гобелена все объяснил Генриху, король шагнул к занавеси, отдернул ее, но ничего, кроме закрытой двери, там не обнаружил.

Со смехом он вернулся к кровати:

– Ловко!

Как умен и ловок тот, кто придумал потайные лестницы во дворцах! Если бы он еще и придумал на них освещение…

Ла Моль пытался на ощупь пробраться в полной темноте невесть куда. Сообразив хотя бы считать ступеньки, он начал спуск, прислушиваясь. Конечно, обычно те, кто пользуется такой лестницей, либо несут свечу, либо знают эти ступеньки наперечет. Ла Моль ни то, ни другое, свечи не было, факела тоже, куда ведет лестница, он не ведал. Конечно, Бонифас понимал, что Маргарита не выпихнула бы его куда попало, но нужно быть осторожным, чтобы не попасть еще в какую-то переделку.

Осторожно нащупывая ногой следующую ступеньку и стараясь не шуметь, Ла Моль опускался вниз, надеясь, что лестница куда-нибудь да выведет. Одновременно он крепко сжимал в руке данный Маргаритой ключ, ведь если тот упадет, найти его в темноте будет трудно, к тому же грохот может привлечь ненужное внимание.

Этажом ниже его рука нащупала такую же дверь, как та, через которую он вышел от королевы, но за ней было тихо, а сама дверь заперта. Еще ниже он явно наткнулся на дверь, ведущую наружу, потому что от нее тянуло свежим воздухом. Но и эта оказалась заперта!

Что оставалось делать? Для начала Ла Моль решил спрятать ключ, чтобы действительно не потерять его. Только тут он понял, что ключ необычный, он имел замыкающие язычки с двух сторон, а не с одной, как обычно, то есть этот ключ открывал две двери. Бонифасу пришла мысль попробовать найти отверстие у входной двери и вставить ключ туда, но и здесь творилось нечто странное, отверстие у замка если и было, то снаружи, изнутри оно оказалось попросту запечатанным. Зато имелась щеколда, которая пусть и не сразу, но открылась, отпустив дверь.

Осторожно приоткрыв ее, Ла Моль понял, что попал на задний двор, здесь когда-то была крепостная стена, позже ставшая стеной здания, именно в ней и располагалась потайная лестница. Что ж, вполне удобно. Бесшумно скользнув внутрь, он легко прикрыл за собой дверь. Тут же раздался легкий щелчок щеколды, и теперь открыть можно только с помощью ключа.

Кто-то хитро придумал – чтобы выйти, достаточно добраться до двери, а вот чтобы войти, нужно иметь ключ. И двусторонний ключ тоже хитрое изобретение. Только тут Ла Моль сообразил, что точно так же выбрался из спальни Маргариты, он ведь просто открыл легкую щеколду, а захлопнулась та сама… Тогда зачем королева дала ему ключ? Несомненно, чтобы пройти обратным путем! Маргарита предоставляла ему возможность приходить на свидание, не рискуя попасть в руки короля и его компании.

Поистине славны те, кто придумал потайные лестницы!

Оставалось только как-то решить вопрос с Генрихом Наваррским, чтобы не попадать тому на глаза в спальне его жены.

Все решила сама Маргарита уже на следующий вечер. Королеве Наварры вовсе не хотелось проводить ночь за ночью в объятиях супруга, ее ждали объятия Ла Моля. Она решила преподнести мужу урок, чтобы он знал, что чувствует супруга, когда в ее спальне появляются неожиданно.

У Шарлотты де Сов перетягивали тканью спальню, потому Маргарита ожидала, что этим вечером любовница придет к Генриху, а не наоборот. Так и вышло. Сама королева появилась в покоях мужа через пять минут после прихода туда де Сов. Не слишком поздно, чтобы та успела раздеться, но и не слишком рано, чтобы можно было сделать вид, что мадам перепутала двери.

Не пустить королеву в покои короля нельзя, Генрих выскочил навстречу, видимо давая возможность любовнице спрятаться, но Маргарита твердым шагом прошла прямо в его спальню.

– Я ненадолго, хотела только поблагодарить за вчерашнее содействие (какая глупость, как потом Маргарита пожалеет об этих словах!) и попросить вас перед своим приходом, тем более с королем, предупреждать меня.

Смущенный тем, что за пологом кровати стоит, стараясь не дышать, любовница, Генрих промямлил нечто вроде согласия.

Веселый голосок королевы Наварры зазвенел колокольчиком:

– Я рада, что мы с вами понимаем друг дружку. Желаю бурной ночи и удаляюсь, чтобы не заставлять мадам так долго сдерживать дыхание!

Когда серебряный смех Маргариты раздавался уже из приемной, Шарлотта де Сов перевела дыхание. Обе женщины подумали об одном и том же: что было бы, останься королева Наварры сидеть в кресле на полчаса?

Через пару дней король осторожно поинтересовался у супруги:

– Я могу сегодня навестить вас?

Маргарита совершенно спокойно ответила:

– Нет, сегодня у меня другие планы.

Генрих почти обиделся:

– Вы забываете, что я ваш супруг.

– А позавчера им не были?

– Могли хотя бы поблагодарить за спасение своего Ла Моля…

– Я намеревалась это сделать, но бедная де Сов слишком старалась не пыхтеть, я испугалась, что она может задохнуться.

Ничего не оставалось, как признать правоту Маргариты, их ночные свидания с Генрихом Наваррским практически прекратились. Но королеву Наварры мало волновали отношения с мужем, она упивалась любовным приключением с красавцем Ла Молем.

Бонифас тоже влюбился, словно в последний раз. Когда в разговоре с Коконнасом он так и выразился, однако не упоминая имени любовницы, тот поежился:

– Я тоже…

Две мужские фигуры в темных плащах, чтобы не привлекать к себе внимания, скользнули прочь от ворот Лувра и, прячась в тени, поспешили к мосту Михаила Архангела. Дом, в который они собирались войти, днем никто не посещал вовсе, зато при наступлении темноты к нему каждую ночь спешили страждущие помощи. Дом принадлежал братьям Руджиери и имел недобрую славу, потому и скрывали посетители, что там бывают.

Дважды стукнув условным стуком, что выдавало по крайней мере в одном из них частого посетителя дома, мужчины быстро скрылись за дверью. Второй явно был здесь впервые, потому что он принялся с любопытством разглядывать внутреннее убранство дома, которое, впрочем, ничего особенного не представляло.

На обоих были полумаски, что, однако, не смутило слуг, сюда с открытыми лицами обычно не ходили, если понадобится, хозяин сам попросит снять маски. Почти сразу пришедших провели в большой кабинет и оставили ждать.

Стоило мужчинам войти внутрь странного дома, как в конце улицы показались носилки, явно принадлежащие знатной даме. Убедившись, что на улице никого нет, один из слуг, сопровождавших носилки, постучал в дверь, но совсем другим стуком. Увидев, что дверь открывается, слуга склонился к носилкам:

– На улице никого, мадам.

Полная женская фигура, чуть переваливаясь, прошествовала в дом.

В это время к первым посетителям уже вышел хозяин и, задав несколько вопросов, кивнул головой:

– Любовное зелье возможно, только подумайте, прежде чем на него решаться, вдруг ваша дама вам надоест, отделаться от нее будет сложно, это ведь приворот.

Один из мужчин толкнул локтем другого:

– Я же говорил, последняя любовь…

– Снимите маски, если хотите, чтобы я говорил с вами дальше. И я должен знать, для кого предназначен этот приворот. Кто вы?

– Я Аннибал де Коконнас. А это мой друг Бонифас де Ла Моль. Приворот для наших любовниц.

– У них есть мужья?

– О да, дамы замужем.

В эту минуту в кабинет бесшумно вошел молодой человек, что-то сказал на ухо хозяину. Козимо Руджиери усмехнулся:

– Извините, я должен вас покинуть на некоторое время. Пока подумайте над моими словами, как бы приворот не натворил беды…

С этими словами он вышел, в то время как его ученик остался стоять у двери, сложив руки на груди.

Влюбленным стало не по себе, может, и правда не стоило связываться? У Аннибала с герцогиней Неверской связь давно, и у Ла Моля с королевой Наварры все складывалось хорошо, во всяком случае, ключ для двух дверей потайной лестницы пригодился…

Козимо Руджиери плотно прикрыл за собой дверь и низко склонился перед своей покровительницей и постоянной клиенткой:

– Мадам, вы могли вызвать меня…

– Кто там? – кивнула Екатерина Медичи на дверь кабинета.

– Два влюбленных дурака, которым не терпится приворожить своих красоток так, чтобы о мужьях и думать забыли.

Королева-мать усмехнулась:

– Кого привораживают?

– Пока не знаю, но давать настоящее средство не намерен, достаточно подделки. Какие-то Коконнас и Ла Моль.

При втором имени Екатерина Медичи вскинула голову:

– Это не простые дворяне, совсем не простые. Это придворные моего младшего сына, за которым глаз да глаз, а Ла Моль любовник моей дочери Маргариты. Значит, хотят приворожить…

Выпуклые глаза королевы-матери никогда не становились узкими даже в момент раздумий, Руджиери казалось, что они, наоборот, еще больше вылезают из орбит. Она знаком подозвала мага ближе к себе. Их тихий разговор не услышал бы даже паук на стене, но подслушивать некому, дом Руджиери хранил свои тайны, тем более если они касались королевы Екатерины Медичи…

– А ты говоришь, не стоило приходить!

– Ну что, не передумали приваживать своих голубок?

Было видно, что почти передумали, однако Руджиери не мог позволить, чтобы два влюбленных кавалера ушли ни с чем.

– Если у вас все так серьезно, можно попробовать не зелье, а нечто более крепкое.

Коконнас, который уже приходил сюда за помощью, решил не рисковать, все же любовником Генриетты он был уже не первый месяц, пришел скорее вместе с Ла Молем, а вот приятелю посоветовал:

– Попробуй!

– Правда ли, что эта любовь для меня последняя?

Маг внимательно посмотрел в глаза красавца и вздохнул:

– Да. Но мне кажется, что вы много любили…

Руджиери увидел над Ла Молем ореол смерти, хотя мог бы сказать об этом с уверенностью без своих способностей, он слишком хорошо знал, что те, кто попал в орбиту интересов королевы-матери, выживали редко…

Дом Руджиери имел переход в соседний, стоявший с заколоченными ставнями, и из него выход на соседнюю улицу, не менее мрачную и пустынную. Если бы кто-то понаблюдал, то решил бы, что посетители в дом только входят, но не выходят. С важными посетителями так и было, их выпускали на другую улицу, при этом отсвет факелов, с которыми гостей вели по переходу к пустующему дому, принимался случайными прохожими за отблески адского огня. Руджиери боялись, они действительно были очень опытными магами и парфюмерами, но своими умениями не разбрасывались.

Но те, кто хоть раз попробовал средства, приготовленные братьями, приходили и приходили снова. Магия притягивает, воспользовавшись такой силой, отказаться от нее уже невозможно.

Обратно приятели не сразу выбрались к мосту, потому что не сразу сообразили, где находятся. Хорошо, что на этой улице даже грабители не обитали, иначе жизнь Коконнаса и Ла Моля прервалась бы в тот же вечер, настолько они были растеряны.

– Я пользовался приворотом.

– Действует?

– Ага. Только потом и правда трудно отвязаться.

– Не по душе мне все это, – вздохнул Ла Моль. – Мы ведь католики, мессы стоим, исповедуемся, причащаемся, а вот пошли булавками в восковые куклы тыкать.

Он невольно прижал свою куклу, спрятанную под камзол на груди, казалось, воск до сих пор горячий и жжет кожу даже сквозь ткань рубашки.

Коконнас испугался:

– Ты вот только не вздумай кому-нибудь сказать, даже исповеднику! Не то сожгут на костре или вообще четвертуют, вот и станет эта любовь последней.

Он уже жалел, что повел своего приятеля к магу, Ла Моль известен как истовый католик, мессы стоит не просто ежедневно, а по три-четыре в день, возьмет и скажет на исповеди… Какие после этого неприятности могут случиться, одному господу известно.

При мысли о последствиях Коконнас невольно перекрестился, попробовал сделать это и Ла Моль, но вспомнил о кукле на груди, и рука сама застыла.

Едва добравшись до своей комнаты, Ла Моль поспешил спрятать куклу в королевской мантии подальше, он не знал, что теперь делать с этим созданием Руджиери, но и просто выбросить тоже не решался, боясь, чтобы это не повлекло беду на саму королеву Наварры, которую кукла изображала.

Екатерина Медичи только хмуро поинтересовалась:

– Взяли?

– Один.

– Кто?

– Ла Моль. Кукла в королевской мантии.

– Не проболтается?

– Может и проболтаться, но это даже выгодней.

Ла Моль не проболтался, он не из болтливых, недаром герцог Алансон и Генрих Наваррский привлекли его к своему плану побега. На вопрос Бонифаса, будет ли вместе с ними королева Наварры, Генрих Наваррский насмешливо блеснул глазами:

– Нет, мадам останется дома.

Именно потому Ла Моль страдал куда сильней Коконнаса, он понимал, что как только побег удастся, путь к Маргарите для него будет отрезан, самого Бонифаса ко двору больше не допустят, а Маргариту не выпустят. Но попытка убедить герцога Алансона, что бежать вместе с мужем должна и королева Наварры, ни к чему не привела, Алансона мало интересовали супружеские связи своего друга и то, что сестра останется принимать все шишки на себя, Франсуа был занят только собственными мыслями.

Подумав, Ла Моль решил, что бежать вместе с сильными мужчинами – Генрихом Наваррским, Конде и Алансоном – Маргарите будет трудно, но не посвятить в эти планы возлюбленную не смог. На сей раз Маргарита решила молчать как рыба, что бы ни случилось, хватит с нее обвинений в предательстве. К тому же голова королевы была куда больше занята успешными визитами по потайной лестнице самого Ла Моля, чем намерениями его герцога и ее мужа. Хотят бежать? Да пусть бегут! Жаль только, что с ними вынужден будет бежать и Ла Моль.

Проболтался… Генрих Наваррский! Если его супруга переживала из-за предстоящей разлуки с Ла Молем, то сам король страдал из-за потери для себя стройных ножек и соблазнительной попки мадам де Сов. Он ничуть не сомневался, что его место в постели красотки тут же займет Генрих де Гиз, и эта потеря казалась невосполнимой.

Мадам де Сов была хорошо обучена своей наставницей королевой-матерью, она чутко уловила настроение любовника, и тот признался в планах побега в независимое княжество Седан, откуда можно было начать новые действия. Чтобы не вызвать подозрений, Шарлотта разыграла целый спектакль, рыдая якобы от горя, что они не смогут видеться.

Тот не выдержал:

– Я что-нибудь придумаю…

Ночной бабочке было абсолютно наплевать на выдумки короля Наварры, напротив, она не могла дождаться, когда его потные ноги перестанут пачкать ее постель, но и скрыть от королевы-матери столь важную информацию тоже не могла.

Стоило Генриху Наваррскому покинуть спальню красотки, как она тут же помчалась к Екатерине Медичи.

Королева-мать была еще в постели, но верную шпионку приняла: если Шарлотта де Сов так спешит, значит, что-то важное. Услышав новости, Екатерина Медичи сделала знак Шарлотте, что та свободна, а сама на некоторое время осталась лежать, пытаясь уловить какую-то мелькнувшую интересную мысль.

Неужели это то самое везение? Алансон, Конде и Наварра решили бежать, и супруг Маргариты сдуру выложил все любовнице, переживая, что не сможет тискать ее вволю? То, что эта троица против Карла, никого не удивляет, скорее, королю Наварры на Карла наплевать, он рвется в свое крошечное королевство, но отпускать его нельзя никак. Ни одного из заговорщиков отпускать нельзя.

Но теперь королеве-матери было мало простого затворничества беспокойных любителей побегать, нужно устрашение такое, чтобы мысли о побеге больше не возникало. Нет, не вторая Варфоломеевская ночь, хватит и одной, но казни нужны обязательно, пусть всего несколько, но показательно жестоких! Казнить каких-нибудь мелких дворянчиков вроде тех двух дурачков, что тычут булавками в восковых кукол у Руджиери…

От этой мысли королева-мать даже села на постели.

– Одеваться!

Генриха Наваррского удивил вид выходившей из покоев королевы-матери Шарлотты де Сов. Он оставил любовницу нежившейся в постели всего полчаса назад, почему она здесь? Еще не веря собственным подозрениям, поинтересовался:

– Мадам, что вы делали у королевы в столь ранний час?

Де Сов смутилась, что-то промямлила, что королева вызывала ее написать письмо…

– Письмо? Для этого есть секретари.

– Я так и ответила, но есть темы, которые королева не доверяет даже своим секретарям.

– А вам можно доверить все?

Шарлотта поспешила откланяться, сделав вид, что выполняет какое-то поручение королевы. Генрих понял, что его подозрения вовсе не беспочвенны, то, что он утром сказал любовнице о побеге, уже известно королеве-матери! Он метнулся к Маргарите:

– Что вам известно о готовящемся побеге? – Лучшая защита – это нападение. – Не вы ли рассказали королеве-матери о нем? Снова предали?

На сей раз Маргариту застать врасплох не удалось, она фыркнула, как кошка:

– Я не видела королеву уже несколько дней, потому что не выхожу из своей спальни по известным вам причинам. А вот вы вполне могли разболтать все своей любовнице! Разве вы не знаете, что она шпионка королевы?

Генрих почти беспомощно вздохнул:

– Что делать?

– Все отрицать, а если скажут про де Сов, заявите, что так проверяли ее на готовность помогать побегу. И надо предупредить Франсуа, чтобы он по наивности ничего не сболтнул.

Франсуа предупредили, оба заговорщика вели себя именно так, как посоветовала Маргарита, – все отрицали, делали вид, что не мечтают о другой доле, кроме как о жизни в Лувре, что лучше не жилось нигде и никогда.

Но до этого произошли события, которые оставили на сердце Маргариты неизгладимый след.

Пока Генрих Наваррский по мудрому совету своей жены предупреждал Алансона, королева-мать отправилась к сыну. Карл только встал и намеревался прослушать мессу, когда к нему почти бегом вошла мать.

– Сир, мне нужно поговорить с вами наедине. Отпустите всех.

Тон не терпел возражений, но король попытался отшутиться:

– Да, мадам. Что случилось, новый переворот?

– Почти.

Услышав о подготовке побега, Карл впал в бешенство, его руки вцепились в край стола так, что побелели костяшки пальцев, ноздри раздулись, дыхание перехватило. С криком: «Арестовать их всех!» – он рванул край стола вверх, тот перевернулся, опрокинув все стоящее на нем.

Началось не просто разбирательство, королева-мать инициировала обыски. Конечно, ни у Алансона, ни у Наварры ничего не нашли, да и что могло быть. Зато у придворных герцога Алансона Ла Моля и Коконнаса нашли фигурки из воска, проткнутые булавками. Причем кукла, обнаруженная у Ла Моля, была одета в королевскую мантию и на голове имела корону!

Дело дошло до суда, Маргарита попыталась помочь мужу, написав за него пространную и довольно эффектную защитную речь. А вот Ла Моля спасти не удалось. Ему вменили попытку нанести вред королю путем магических действий. Ла Моль и Коконнас были подвергнуты пыткам и осуждены на казнь. Когда Коконнас пытался объяснить, что эти фигурки обозначают не короля, а королеву, Ла Моль невесело усмехнулся:

– Молчите, неужели вы не видите, что им просто нужно с кем-то расправиться?

– Кто мог нас предать, неужели наши возлюбленные?

– Нет, они не знали об этих восковых куклах. Помните о том, что эта любовь последняя? Предчувствие не обмануло.

Друзья договорились не упоминать имен своих дам, потому что самим осужденным это не поможет, а вредить возлюбленным ни к чему.

Маргарита метнулась к брату:

– Франсуа, ты должен заступиться за своих придворных! Ты же прекрасно понимаешь, что они виноваты куда менее тебя самого! Спаси Ла Моля и Коконнаса!

Алансон даже шарахнулся от сестры:

– Это будет равносильно моей гибели. Ты этого хочешь?

– Конечно, нет, – расплакалась Маргарита.

В порыве отчаяния она попыталась поговорить с матерью, дав понять, что казнь невиновных ляжет пятном на и так уже запятнанную репутацию королевской семьи. Екатерина Медичи поморщилась:

– Это решаю не я, но могу посоветовать вам заботиться о собственной чести и ради нее не заступаться за осужденных преступников.

– Это фигурка королевы, а не короля!

– Почему вы так уверены? Тоже были с ними в заговоре?

Маргарита поняла, что еще немного и сама поплатится головой, но Ла Моля при этом не спасет.

– Вы казните невиновных, они не хотели ничего плохого королю.

– Откуда такая уверенность в любовнике? Научитесь выбирать любовников, мадам!

Ла Моля и Коконнаса жестоко пытали и казнили, отрубив голову. А затем расчленили тела на четыре части и повесили на четырех виселицах перед главными воротами Парижа. А головы бедолаг были выставлены на башне позора на Гревской площади.

Маргарита и Генриетта видели, как обоих везли к месту казни, видели, как их возлюбленные шептали последние молитвы, в душе королевы Наваррской все еще теплилась надежда, что мать или брат в последнюю минуту проявят милосердие и помилуют осужденных. Этого не последовало…

Ночью после казни простая карета с наглухо задернутыми шторками въехала на Гревскую площадь. По знаку управляющего Маргариты Жака д’Орадура два пажа соскочили с запяток кареты и отнесли палачу два туго набитых кошелька с деньгами. После этого головы казненных оказались сняты с колов и отнесены в карету. Их тотчас отвезли на бальзамирование. Позже Маргарита и Генриетта похоронили головы возлюбленных, раз уж нельзя сделать это с телами, в часовне Сен-Мартен.

На следующий день Маргарита и Генриетта демонстративно появились в черных траурных платьях, украсив свои прически черепами и другими символами смерти.

Королева-мать сделала вид, что не заметила этой выходки, двор последовал ее примеру. Пусть носят траур хоть всю жизнь, если нравится!

Теперь герцог Алансон и король Наварры сидели под исключительно строгим присмотром, окна в комнатах были зарешечены, охрана постоянная, никаких поездок или охоты, каждый вечер проверка под кроватями на предмет присутствия чужих…

Тюрьма, только в Лувре.

Тем временем королю Карлу становилось с каждым днем хуже. Его съедал туберкулез, к тому же усилилась подкожная геморрагия, слабые сосуды под кожей короля кровоточили почти постоянно. Болезнь крайне редкая, к тому же производившая жуткое впечатление, постоянно окровавленные простыни, одежда, кровавый пот на лице…

Конечно, тут же обвинили королеву-мать, мол, отравила одного сына, чтобы освободить трон для другого. Никому не пришло в голову, что как раз в то время Екатерине Медичи была вовсе не выгодна смерть старшего сына, ведь обожаемый Генрих находился в Польше.

30 мая 1574 года, не прожив и двух лет после страшной резни, которой будет помниться его правление, Карл IX умер. Перед смертью он все твердил, что вокруг много крови. Крови и правда было много, но его собственной. Кровавый Карл умер в луже собственной крови.

Теперь Екатерине Медичи предстояло удержать трон до прибытия Генриха и не допустить побега ни одного из почетных пленников, а те не оставляли попыток это сделать.

Маргарита предложила вывезти сначала одного, потом другого за пределы Лувра в своей карете под видом фрейлины, поскольку ее карета не проверялась и дам не заставляли снимать маски, которые они носили для защиты от холода или пыли. Она была обижена и на мужа за то, что проболтался Шарлотте, и на брата за его нежелание спасать Ла Моля, но не попытаться помочь двум бедолагам, все развлечение которых отныне составляла игра с куропатками в комнатах, не могла.

Удивительно, но заговорщики не смогли договориться, кто из них сбежит первым. Мало того, Генрих продолжал спать с Шарлоттой де Сов, простив любовнице ее предательство!

Тем временем Генрих де Валуа в Польше получил от матери письмо с сообщением, что он уже король Франции, и с призывом вернуться. Но сделать это оказалось не так-то просто, полякам подходил такой король, он не вмешивался в дела, не понимал языка подданных, не требовал слишком многого и никому не угрожал. Зачем же отпускать его обратно?

Пришлось бежать! Добирался Генрих через Венецию, научившись там многому, чему учиться и не стоило бы. Только через два с половиной месяца, в начале сентября, король Франции пересек ее границу. Встречать его выехали Алансон и Генрих Наваррский, а также Маргарита. Генрих Валуа решил быть милостивым королем, он объявил, что не держит зла ни на кого из троих и вспоминать о прошедшем не будет.

Казалось, в судьбе Генриха Валуа наступила самая светлая и яркая полоса. Наконец-то он король! Осталось только развести с Конде Марию Клевскую и жениться на ней, объявив королевой.

Но сделать это не удалось: во-первых, Мария была в положении, во-вторых, в октябре она умерла при родах. Никто не знал, как сообщить об этом королю, который только и ждал, когда же сможет прижать к сердцу свою любимую. Маргарита категорически отказалась это делать, жалея о смерти подруги, она ревмя ревела в своих комнатах. Пришлось королеве-матери просто подсунуть это сообщение среди бумаг.

У Генриха была даже не истерика, он разбил себе голову о стену, исцарапал лицо, врачи с трудом смогли вернуть короля в нормальное состояние. Генрих надолго надел траур, он ходил исключительно в черном, обвешал себя знаками смерти, заказав множество ювелирных украшений с черепами. Казалось, его страданиям и унынию не будет конца…

У Франции новый король

Новый король у Франции был весьма странен… Личность Генриха III осталась загадкой и по сей день, слишком уж он противоречив.

Вокруг короля молодые люди, больше похожие на женщин, народ быстро прозвал их миньонами – милашками. Выхолены, завиты, напомажены, надушены, разодеты в пух и прах и обвешаны украшениями, которые больше подошли бы дамам, например серьгами, которые с детства так любил сам король.

При этом миньоны страшные задиры, не боящиеся пустить шпаги в ход по любому поводу и по любому поводу это делающие. Они поддерживали Генриха во всем и сами были заводилами в немыслимых выходках. Король за своими миньонами как за каменной стеной, они способны защитить от любого осуждения и поддержать в трудную минуту сомнений…

Молодой король, вспомнив увиденные в Италии шествия монахов, решил и сам устроить нечто подобное. Сам Генрих и его миньоны, одетые в рубища и босиком, с факелами в руках, бичуя себя плетьми, расхаживали по улицам под изумленными взглядами парижан. Народ не оценил религиозных порывов своего короля, и большинство просто решило, что это блажь. Чего не хватало этим богатым, изнеженным людям? Хотелось простоты и смирения? Но кто мог помешать королю просто поселиться в монастыре хотя бы на время, вместо того чтобы истязать себя кнутом под дикие вопли приятелей?

Королева-мать была от выходок сына в ужасе, но перечить ему не решалась, слишком независимым вернулся из Польши, а вернее из Венеции, Генрих. Оставалось надеяться, что сумасбродства скоро надоедят и, когда придет время править, он снова обратится к советам мудрой матери.

Нет худа без добра, эти процессии привели к гибели одного из заклятых врагов Екатерины Медичи, правда, несколько лет бывшего ее собственным любовником (так проще держать врага под приглядом) – кардинала Лотарингского Карла де Гиза, главы клана Гизов. Кардинал, решив, что он легко выдержит то, что под силу молодежи, тоже расхаживал по Парижу босиком, простыл и отдал богу душу, хотя нашлось немало тех, кто твердил, что дьяволу, потому что в ночь смерти кардинала над Парижем совершенно неожиданно разразилась страшная гроза.

Но когда религиозное исступление короля прошло, легче королеве-матери не стало, потому что ее обожаемый сын бросился в другую крайность, и еще неизвестно, что навредило его репутации больше.

При дворе творилось что-то немыслимое. Генрих и раньше был женственным, из-за постоянной опеки фрейлин матери любил женские украшения, с удовольствием носил серьги, завивал и пудрил волосы, сильно душился и мало интересовался прекрасными дамами. А уж после Венеции превратился в женщину в мужском обличии, окружив себя столь же женоподобными молодыми людьми.

Даже если бы Генрих перед всей Францией поклялся, что не занимается содомией, Франция бы не поверила, слишком явными были признаки столь греховного поведения монарха. Королева-мать поняла, что должна немедленно женить сына, чтобы прекратить ненужные сплетни. Екатерина никогда не боялась сплетен, но как может править государством тот, кого просто презирают?

Королева-мать не знала, что это лишь начало…

Но Генрих, которого сама мысль о женитьбе приводила в ужас, после смерти возлюбленной никого не хотел видеть и ни о ком слышать, радость обладания женщиной стала для него омерзением. Если не Мария Клевская, то никто. Однако мать и придворные настаивали, Франции был нужен наследник.

Начались выборы невесты, но и тут Генрих сильно озадачил мать, он не пожелал остановить свой выбор ни на одной из предложенных кандидатур и объявил, что уже выбрал сам. В какой миг Генриху вспомнилась славная, робкая девушка из Нанси, неизвестно, но он решил, что лучшей жены не найти. Не слишком красивая, скромная, покорная, Луиза де Водемон не станет покушаться на свободу супруга-короля и мешать ему дружить с кем угодно. Генрих усмехнулся сам себе: это куда лучше, чем иметь женой такую язву, как его собственная сестричка Маргарита!

Королева-мать даже не сразу поняла, о ком ведет речь ее сын:

– Сир, вы король, хотя пока и не коронованы, вы должны жениться на особе, достойной вас по положению.

И тут Екатерина Медичи получила ответ, после которого поняла, что упустила сына:

– Я имею право возвысить до своего уровня любую женщину, которую выберу.

Но, поразмыслив, королева-мать решила, что, возможно, Генрих и прав, небогатая, некрасивая, покорная королева лучше такой, которая сможет взять в руки и короля, и королевство заодно. Мать вздохнула:

– Пусть будет Луиза де Водемон…

Генрих поцеловал ее руку, глаза чуть насмешливо блеснули:

– Я не сомневался, что вы меня поймете, мадам.

И было не очень понятно, чему именно он радуется – очередной уступке матери его сумасбродству или тому, что ему не возражают.

Придворные пришли в ужас, для протестантов девушка из рода Гизов на престоле настоящая беда, все, кто надеялся хоть как-то привлечь к себе короля, как мадемуазель Шатонеф, кусали локти, а католики радовались…

Оказалось, что пока мать и ее советники перебирали возможные кандидатуры будущей королевы, сам король уже отправил в Нанси своих доверенных – Дю Гаста и Шеверни – просить руки Луизы. Неизвестно, что обидело Екатерину Медичи больше – сам выбор сына или вот эта поспешность, когда он даже не поставил королеву-мать в известность о своем выборе.

Маргарита радовалась от души: на ком бы ни женился ее брат, у Франции появлялась королева. А значит, возобновлялись нормальные праздники и балы. Может, вместе с Луизой им удастся прогнать от Генриха его мерзкого Дю Гаста? Хотя то, что услышала о девушке сестра короля, не располагало к такой уверенности, Луиза явно была слишком тиха и покорна, чтобы воевать с сильным фаворитом.

И все равно предстояли большие празднества – коронация самого Генриха и его свадьба, а потому не радоваться невозможно. Портные и ювелиры разрывались от множества дел, им не хватало часов в сутках, чтобы успеть выполнить все заказы, хотя королевские были приоритетными.

Николя де Водемон не обладал достаточными средствами, чтобы содержать свой дворец в блестящем состоянии, гобелены давно выцвели и были потравлены молью, позолота облупилась, а мебель не обновлялась. Но три дочери от первого брака нуждались в приданом, которое взять было просто негде. Его вторая жена Екатерина Омальская не слишком привечала падчериц и просто не могла радоваться, когда вдруг ни свет ни заря из Парижа примчались два разодетых и увешанных драгоценностями хлыща от имени короля просить руки Луизы.

Сам Николя де Водемон сначала был недоволен столь ранним визитом и принял его за розыгрыш, но Дю Гаст и Шеверни настаивали, чтобы их приняли с подобающими почестями. Королевские знаки и печать, скрепляющая бумагу, с поручением вести переговоры о женитьбе короля произвели на Водемона впечатление, и он наконец осознал реальность происходящего.

– Мадам, кажется, наша дочь действительно будет королевой Франции…

Екатерина Омальская, прежде не удостаивавшая падчерицу даже взглядом, отправилась в ее комнату. Девушка еще спала, поскольку сваты явились слишком рано. Служанка не успела предупредить Луизу о происходящем, только разбудила ее.

Увидев мачеху, Луиза страшно испугалась, что проспала, она сидела, прикрываясь простынкой, и с изумлением наблюдала, как надменная прежде Екатерина делает перед ее постелью три глубоких реверанса, как положено перед королевой Франции. Несомненно, мачеха хотела поиздеваться над ней за то, что она долго спит.

– Мадам, простите за то, что я до сих пор нахожусь в постели, я не знала, который час… Я немедленно оденусь и спущусь вниз…

– Вы оденетесь немедленно, со всем тщанием, поскольку внизу вас ждут представители короля Франции, приехавшие просить вашей руки для короля. Надеюсь, вы знаете, как себя вести, мадемуазель.

Луиза даже не совсем поняла, что именно произнесла мачеха, такого просто не могло быть, но вошедший следом за супругой граф Водемон восхищенным шепотом подтвердил ее слова:

– Луиза, дочь моя, твоей руки действительно просит сам король Генрих де Валуа! Тогда на балу он не зря ухаживал!

Пришлось ущипнуть себя, причем несколько раз. Отец удалился вслед за мачехой, оставив Луизу одеваться и пытаться осознать произошедшее.

Служанки тотчас принесли лучшие украшения самой Екатерины де Водемон, чтобы падчерица не выглядела нищенкой в глазах расфуфыренных фаворитов короля. Происходившее казалось сказкой, Луиза помнила красавца Генриха и то, что он благосклонно отнесся к ней во время короткого пребывания в Нанси, но никак не думала, что тогдашнее мимолетное внимание к ней будет иметь столь серьезные последствия. Дочь простого графа де Водемона, почти бесприданница, не слишком красивая, тихая, безропотная Луиза могла стать королевой Франции! Потрясены были не только Водемоны, но и весь Нанси, а честно говоря, и вся Франция.

Луизе предстояло отправиться в Париж, чтобы подготовиться сначала к коронации будущего супруга, а потом и к свадьбе. Король пожелал сам сшить платье своей невесте и сам ее причесать. Это было невиданно!

Но сначала предстояла коронация в Реймсе, где издавна, начиная с Гуго Капета, короновали королей Франции.

В Реймс съехалась масса народа, ничего удивительного, хотя две предыдущие коронации, Франциска и Карла, были не так уж давно, все же это событие из ряда вон выходящее. Самые дерзкие делали ставки на то, как скоро будет следующая коронация.

Для самого короля коронация не столь простое дело, как могло показаться со стороны. Ему предстояло исповедаться, причаститься, получить благословение и только потом идти на саму коронацию. С той минуты, как взволнованный Генрих был поднят со своего ложа, и до начала коронации прошло более пяти часов, за это время он несколько раз переодевался, трижды давал присягу, множество раз падал ниц, повторял за священниками длинные, не всегда понятные клятвы… и все это без права даже сделать глоток воды, не то что поесть!

Слабый король с трудом держался на ногах, когда ему еще предстояло получить саму корону. В тот момент, когда архиепископ Реймсский водрузил тяжелую корону Карла Великого на голову Генриха, тот едва не упал. Сама корона не была особенно изящной, зато отличалась немалым весом, а потому немедленно придавила лоб нового монарха, Генрих не сдержался и откровенно заявил об этом. На его счастье, услышала только мать.

Зато съехавшую из-за капризного движения головой корону заметили все. Недоброжелатели немедленно раструбили об этом:

– Эта легкомысленная голова не смогла удержать даже корону!

– Такой король на троне долго не просидит…

Екатерина ужаснулась: чтобы король в день собственной коронации не пользовался всеобщей любовью – такого еще не бывало. Действительно дурной знак!

Оставалось надеяться на предстоящую свадьбу, которая предполагалась через два дня.

Но и здесь было не все так просто, несколько оживший перед коронацией Генрих неожиданно для всех обратил внимание на кузину своей невесты мадемуазель д’Эльбеф. Бойкая, умная, она своим щебетанием легко очаровала короля. Все в ужасе замерли, перепугалась и королева-мать. Страшно переживала Маргарита, оценившая нежную прелесть Луизы. Она чувствовала, что никогда не станет подругой Луизы, но бросать невесту вот так перед свадьбой… нет, ее брат не посмеет!

– Генрих, вы не должны так поступать с Луизой! Она ваша невеста, нельзя столь явно отдавать предпочтение другой накануне собственной свадьбы.

Генрих усмехнулся:

– Я могу отдать свое сердце любой женщине Франции и жениться на любой!

Понимая, что брат просто упивается своей безнаказанностью, Маргарита решила поговорить с Шеверни.

– Король не должен менять невесту за день до свадьбы!

Фаворит усмехнулся, как и король:

– Мадам, ему совершенно все равно, на ком жениться! Не думаете же вы, что он делает это из любви к вашему презренному полу?

Маргарита едва сдержалась, чтобы не нахамить противному педерасту в ответ на слова о презренном поле, но взяла себя в руки и ответила спокойно:

– Если все равно, то к чему ставить в неловкое положение Луизу и наживать себе новых врагов? Не думаете же вы, что Лотарингский дом простит такое оскорбление? И французы не поймут…

Шеверни промурлыкал, как ленивый кот:

– Да женится король на вашей Луизе, женится…

Он не стал говорить, что с Генрихом уже поговорила королева-мать, обеспокоенная возможной заменой невестки куда больше, чем Маргарита. Мадемуазель д’Эль-беф была способна взять в руки Генриха куда крепче, чем его держала мать, а заодно и совсем отстранить саму Екатерину Медичи от власти. Это никак не устраивало королеву-мать, а потому она грудью встала на защиту тихой и послушной Луизы, о чем позже не раз пожалела.

Миньоны тоже пришли к выводу, что робкая Луиза де Водемон лучше язвительной и решительной д’Эль-беф, и посоветовали не менять невесту. Неизвестно кого послушал Генрих, но свадьба состоялась, как и было задумано.

Свадьба была богатой, но тоже странной. В нарушение всех правил Генрих объявил, что венчание состоится не утром или даже днем, а вечером, так романтичней и можно спокойно одеться, не тратя на это часы, предназначенные для сна.

Король пожелал сам нарядить и причесать будущую супругу, приведя в изумление всех, кроме своих фаворитов. Увлекшись, он так долго укладывал локон за локоном Луизы, что процедуру венчания действительно пришлось проводить вечером.

Странное впечатление производила эта пара, Луиза ходила, словно во сне, все еще не веря своему счастью и тому, что Генрих выбрал именно ее и не передумал. Многочисленные красавицы, осознавшие реальность королевской женитьбы на простушке, с досадой кусали губы, мадемуазель де Шатонеф даже заболела. Но и сам жених вел себя нелепо, казалось, он присутствует не на собственной, а на чужой свадьбе, для короля это была просто игра, забавная, увлекательная из-за возможности создать и продемонстрировать множество нарядов и украшений.

Ни для кого больше не тайна, что женитьба для Генриха просто прикрытие. Понимала ли это Луиза? Едва ли, но даже если и понимала, то как могла противиться воле короля тихая девушка? Она надеялась только на то, чего от невестки потребовала строгая свекровь: поскорее родить наследника. Но как родить, если муж смотрит в сторону, причем не на любовниц или прекрасных дам, а на миньонов?

Маргарита наблюдала за золовкой и мысленно жалела ее, не дай бог стать супругой вот такого, как Генрих. Луиза никогда не сможет победить его миньонов, значит, обречена терпеть выходки этих молодчиков, неестественные наклонности короля и насмешки придворных. Бедная девочка… Но Луиза такова, что ей ничего и не насоветуешь, тут же перескажет обожаемому мужу. И Маргарита решила попробовать заполучить новую королеву в союзницы, чтобы воевать против того же Дю Гаста.

На самой свадьбе Генрих выкинул еще одну шутку, вызвавшую у кого смех, у кого осуждение. Он знал, что в Луизу был влюблен Франсуа Люксембуржский, который в свое время даже хотел на ней жениться, но помешало отсутствие приданого и соображения династического порядка. Генрих пригласил бывшего ухажера своей невесты на свадьбу и во время праздника вдруг объявил:

– Кузен, я взял в жены вашу любовницу, а потому полагаю, вы должны жениться на моей. Чтобы не обижать вас, предлагаю в жены Рене де Рье, свою прошлую фаворитку.

Все слышавшие эту выходку замерли. Генрих не поинтересовался желанием ни Франсуа, ни своей бывшей любовницы Рене. Граф Люксембуржский заюлил:

– Сир, позвольте мне подумать…

– Не более как несколько часов! Я желаю, чтобы ваша свадьба состоялась тотчас после моей.

Граф исчез из королевских покоев и вообще из страны немедленно. Генрих и миньоны с удовольствием посмеялись над незадачливым несостоявшимся женихом. Король не преминул высказать и жене:

– Хорошо, что вы, мадам, не вышли замуж за столь большого труса, он испугался моей Рене, хотя в ней нет ничегошеньки страшного…

Король продолжал свои шуточки, часто переходящие границы приличия, а миньоны его не просто поддерживали, постепенно они превратили французский двор в подобие венецианского борделя.

Особенно старалась великолепная четверка: Дю Гаст, Кейлюс, Жуайез и Эпернон.

Началось все с шутки, Дю Гаст, преподнося королю очередные серьги, которыми так увлекался Генрих, воскликнул:

– Нет, нет! Позвольте, сир, я сам вдену их вам в уши.

Генрих, еще в детстве обожавший, когда над ним колдовали руки материнских фрейлин, позволил…

– А я надену перчатки! – подхватил Жуайез, тогда еще бывший просто д’Арком.

– И вообще, король ничего не должен делать сам! – идея приятелей очень понравилась Эпернону.

С тех пор повелось:

– Сир, позвольте поправить вам прическу…

– Сир, я помогу с манжетой…

Но немного погодя миньоны вообще решили разработать целый ритуал обхаживания короля, его утреннего подъема, отхода ко сну, приема пищи, любого действия. До такого не додумался ни один монарх прежде. В следующем столетии внучатый племянник Генриха Людовик XIV доведет эти ритуалы до совершенства, создав настоящий свод законов поведения при дворе – Этикет. Но начиналось все у Генриха III.

Сами разряженные и напомаженные, миньоны наряжали и своего короля. Так же как играли с куртизанками в венецианских борделях, теперь обращались с монархом. Кривляясь, точно шуты, миньоны натягивали на его ноги чулки, завязывали подвязки, надевали рубаху, штаны, камзол, подрисовывали брови, завивали волосы, вечером раздевали, помогали смазать миндальным маслом кожу рук, надеть душистые перчатки, вынуть серьги из ушей, снять штаны…

Король все больше превращался в руках своих веселых приятелей в игрушку, которой они с показным видом поклонялись, в действительности попросту презирая. Миньоны играли «в великого короля», как дети играют в войну или дочки-матери. И постепенно Генрих сам поверил, что его величие состоит именно в ритуале, а не в воинской славе или мудром правлении.

Нарядив короля, завив, напудрив, напомадив, украсив множеством перстней, колье, серег и прочей дребедени, миньоны принимались восхищаться:

– Ах, Ваше Величество, как вы хороши! Как прекрасны!

Это обращение было подхвачено теми, кто страстно хотел бы попасть в узкий круг королевских фаворитов, который, впрочем, уже не был узким, поскольку в него постепенно начали попадать те, чья задница приглянулась Его Величеству.

Знаменитый поэт Ронсар вздыхал:

Все при дворе про Их Величество твердят: ОНО пришло, ОНО ушло, ОНО вернулось…

Один из дипломатов писал в донесении испанскому королю:

«Теперь и не ясно, кто правит Францией: то ли сир-королева, то ли мадам-король».

Такого позора Франция еще не ведала…

Долго ли отношения внутри компании красавчиков оставались чисто дружескими, или они не были таковыми с самого начала? Париж откликнулся куплетами:

Миньоны короля, что у него в чести,

Погрязли столь в порочных наслажденьях,

Участвуют в таких грехопаденьях,

Что стыдно даже вслух произнести.

Народ был прав, потому что путь в миньоны существовал один – понравиться королю.

Хорошая солнечная погода словно веником вымела придворных из дворца в парк. Яркое, но не жаркое солнце, легкий ветерок так и манили пройтись и подышать ароматами весны взамен ароматов душных комнат. Веселые стайки фрейлин, вокруг которых непременно вились поклонники… повсюду смех… щебетание дам, заглушавшее птичье… приятные глазу цветники… все радовало взор и душу. Король, окруженный веселой ватагой, старательно изображавшей перед ним, словно перед великой фигурой, поклонение, прогуливался по аллее. Почти величаво раскланиваясь со встречными, он не делал различия между старавшимися присесть пониже дамами (так обзор прелестей в декольте лучше) и мужчинами, невольно сравнивавшими собственные наряды с королевскими. Если король наряжается как кукла, что остается делать его придворным? Большинство прикидывало, как бы и себе увеличить брыжи, расшить камзол жемчугом, не проколоть ли уши под серьги и не заказать ли ювелиру новую золотую цепь…

Сам Генрих рассеянно скользил взглядом вокруг, и вдруг его внимание привлек паж с весьма аппетитной округлостью пониже спины. Одного внимательного взгляда короля на ягодицы пажа было достаточно, чтобы Кейлюс и Сольватти быстрым шагом направились к молодому человеку. Тот сначала перепугался и едва не дал деру, но потом, выслушав миньонов, согласно кивнул.

Генрих с полуулыбкой на устах проводил взглядом пажа и тоже отправился в свои покои. Предвкушая развлечение, миньоны, весело галдя, сопровождали Его Величество.

Дальше все происходило по заведенному обычаю. Король еще раз оглядел обомлевшего пажа, видно, уже подозревавшего нечто нехорошее, но не смевшего противиться воле монарха, остался выбором доволен и приказал тому достать книгу из сундука. Рядом с сундуком стояли два дюжих молодца – Сольватти, прозванный между собой Камиллом, и Антуан де Силли, которого называли Великим Приором. Книга покоилась на дне большого сундука, но стоило пажу наклониться за ней, как крышка опустилась ему на спину, сильно прижав в весьма пикантном положении….

Кейлюс довольным тоном провозгласил:

– Ваше Величество, кролик пойман за шиворот!

Королева видела, что муж вернулся с прогулки во дворец, и решила посетить супруга. Хотя король, как обычно, был окружен своими миньонами, Луиза полагала, что должна находить способ выразить ему свое восхищение и признательность. Она была безумно благодарна выпавшей по воле Генриха на ее долю чести и пребывала в состоянии помрачения от произошедшего долгие месяцы, если не годы. Ей и в голову не приходило, что приверженность мужа женским украшениям, нарядам, пудре, помаде и прочей ерунде не вполне нормальна, а слишком тесная связь с молодыми людьми и вовсе вызывает насмешки, молодая женщина, никогда прежде не бывавшая при дворе, полагала, что так и должно быть. Тем более сыну не противилась и сама королева-мать, а то, что разрешает мадам, осуждению не подлежит!

Но войти в покои короля не удалось, вернее, в кабинет, откуда доносился хохот миньонов и какие-то странные звуки… Дорогу королеве заступил Агриппа д’Обинье:

– Мадам… позвольте посоветовать вам не входить туда… Его Величество занят…

Луиза наивно поинтересовалась:

– Чем это?

Объяснять д’Обинье не пришлось, потому что из кабинета, подтягивая на ходу штаны, выскочил тот самый паж… Вслед из открытой двери неслось улюлюканье миньонов. Едва не налетев на королеву, паж ойкнул и присел. Дальше было еще хуже, потому что одновременно из кабинета появился сам король, над штанами которого «колдовал» Кейлюс, а в двери, ведущей в коридор… королева-мать!

Вот теперь бедный паж и вовсе потерял голову, он выпустил из рук край своей одежды и остался перед двумя королевами ниже пояса голым! На мгновение замерли все: Луиза, судорожно раскрывавшая рот в попытке что-то произнести, Генрих и его миньоны с застывшим смехом, паж, в ужасе выпучивший глаза, и Екатерина Медичи, ставшая свидетельницей столь пикантной ситуации…

Первой пришла в себя королева-мать, она зашипела… на невестку:

– Что вы здесь делаете, мадам?!

Луиза, судорожно вдохнув, попыталась промямлить:

– Я пришла к Его Величеству…

– Никогда не ходите туда, куда вас не зовут!

Екатерина уже развернулась и почти бросилась прочь из комнаты, невестка за ней. За дверью королева-мать, так же шипя, посоветовала:

– Не вздумайте никому рассказать о том, что вы сейчас видели!

– Я… нет, что вы, мадам! Я…

Екатерина почти с сожалением смерила взглядом неудачливую невестку:

– Если бы смогли взять короля в руки…

Из глаз Луизы брызнули слезы, бедная женщина замотала головой:

– Нет, что вы…

Королева поморщилась: