Непредсказанное убийство

Даниэль Клугер

Непредсказанное убийство

1

Полиция ворвалась в квартиру в восемь двадцать пять вечера. Собственно, «ворвалась» — так написали в газетах на следующий день. В действительности инспектор отдела особо опасных преступлений Тель-Авивского полицейского управления Ронен Алон и трое его сотрудников просто вошли, поскольку дверь была незаперта. До самого последнего момента Алон склонен был считать звонок, предшествовавший их появлению на улице Ганей-Кайц, мистификацией или дурацкой шуткой. С первого же взгляда стало ясно, что он ошибался.

Дверь открывалась прямо в квадратный салон, обставленный очень дорого и безвкусно. Алон остановился на пороге, а два молодых полицейских — Дани Шимшони и Шимон Левин — быстро прошли вглубь, к молодой женщине, стоявшей у окна, лицом к ним.

— Это вы звонили в полицию? — спросил Дани.

Похоже было, что она не очень отдает себе отчет в происходящем. Ронен даже подумал, что только после слов полицейского, она поняла, что уже не одна в квартире.

Впрочем, она и до этого была не одна. В кресле, стоявшем посередине и чуть справа, полулежал мужчина. Рядом с креслом находился невысокий столик на гнутых ножках. На столике был сервирован ужин на двоих.

В груди мужчины торчал нож. Нож всажен был глубоко, по самую рукоятку, но, как ни странно, крови натекло не слишком много, это Ронен ответил механически, обшаривая взглядом обстановку.

Дани повторил вопрос. Женщина вздрогнула, словно очнулась, непонимающе на него посмотрела. В глазах ее медленно проступил ужас.

Она что-то произнесла в ответ. Полицейские не поняли, переглянулись.

— Она что, иностранка? — спросил Ронен. И обращаясь к женщине по-английски, повторил: — Вы иностранка? Говорите на иврите?

На этот раз она поняла вопрос.

— Да, иностранка… Нет, иврита не знаю…

— Как вы здесь оказались?

— У меня была назначена встреча.

Инспектор кивнул на убитого:

— С ним?

Женщина непроизвольно тоже взглянула в сторону кресло и вдруг покачнулась. Дани подхватил ее во-время, иначе им пришлось бы иметь дело сразу с двумя бездыханными телами («Не дай Бог», — подумал инспектор).

— Похоже, ей плохо, — сообщил Дани. Он подвел женщину к дивану и осторожно усадил ее. — Шимон, воды!

Шимон принес из кухни стаканчик с водой. Женщина послушно выпила, испуганно обвела взглядом мужчин, склонившихся над нею.

— Кто вы? — спросила она. Ее английский был не слишком хорош, но так можно было выяснить хоть что-то.

— Полиция, — ответил Ронен. — Вы же вызывали полицию!

— Я… никого… не вызывала… — она говорила с трудом, и в глазах ее по-прежнему прятался страх. — Я… только что… вошла…

Инспектор подумал, что она права. Во всяком случае, он с трудом представлял себе, чтобы в таком состоянии женщина могла позвонить и более-менее связно объяснить причины звонка.

Кроме того, звонившая в полицию говорила на иврите.

Алон выпрямился.

— Шимон! — сказал он второму полицейскому, переминавшемуся с ноги на ногу рядом с экспертом Нохумом Бен-Шломо. — Позвони в управление, спроси: они точно идентифицировали звонок? Действительно звонили с этого телефона? — и снова повернулся к женщине. — Значит, вы только что вошли?

— Перед вашим приходом.

— Вы говорите, у вас была назначена встреча.

Женщина кивнула.

— На восемь часов, — сказала она.

— И кто же это? — спросил Ронен, указав на человека с ножом в груди. Как раз в этот самый момент доктор взялся за нож и резко дернул ее. Лезвие ножа оказалось с зазубринами, и… Неприятное зрелище. Инспектор поморщился. Женщина вновь едва не потеряла сознания. Подождав, пока она выпьет воды и немного придет в себя, он повторил вопрос:

— Так кто же это?

— Шломо Меерович, — ответила она. — Мой бывший муж. Мы с ним… — она запнулась. — Я не помню, как это по-английски… Ну, не живем вместе уже давно. У него другая жена.

— Разведены? — подсказал инспектор.

— Да-да, разведены.

— И что же вас заставило встретиться с ним?

— Но… — женщина нервно сглотнула слюну. — Но я встречалась здесь вовсе не с ним.

— Не с ним? С кем же?

— Я не знаю… — растерянно прошептала она.

— Интересно… — протянул инспектор. — Неизвестно с кем, в квартире бывшего мужа.

— Но я не знала, что он живет здесь.

— Жил, — механически поправил инспектор. Он выпрямился, обратился к доктору Бен-Шломо:

— Нохум, можешь сказать что-нибудь определенное?

— Смерть наступила в результате глубокого проникающего ранения в грудную клетку. Удар перебил коронарную артерию. Но, поскольку нож остался в ране, наружу попало относительно немного крови, — откликнулся доктор. — Умер сразу, можно сказать — мгновенно.

— Когда? — спросил инспектор.

— Думаю с полчаса назад. Или около того. Вобщем, недавно.

— Сможешь сказать точнее?

— Конечно, после вскрытия.

— Хорошо, — Алон снова обратился к женщине. Прежде, чем задать очередной вопрос, он сказал недовольным голосом, обращаясь Дани: — Твоя помощь не нужна. Пойди лучше, помоги Шимону осмотреть квартиру.

Дани поставил на столик стакан с водой и исчез. Инспектор спросил:

— Во сколько вы пришли?

— В четверть девятого.

Инспектор посмотрел на часы.

— Сейчас восемь тридцать пять… Кто еще был здесь?

— Никого. Никого я тут не видела… — женщина, словно в полусне окинула медленным взглядом комнату. — Кроме него… — она всхлипнула было, но тут же успокоилась — внешне, по крайней мере. — Нет, — повторила она. — Думаю, когда я пришла, в квартире никого не было.

Инспектор выразительно посмотрел на накрытый столик: бутылка вина, фрукты, конфеты. Два бокала тонкого стекла. Бутылка была пуста наполовину, в бокалах красноватые лужицы. На одном след от губной помады.

— Ну-ну… — сказал он. — Ну-ну… Документы у вас есть?

Она раскрыла сумочку, которую все это время крепко держала в руках.

— Туристка… — пробормотал он, листая паспорт в красной обложке. — Из России. Лариса Головлева. Ясно, — он закрыл паспорт, положил его в карман.

— Ронен, в спальне еще один телефон! — крикнул Шимон.

— Да? Значит звонили, возможно, с него, — он сказал женщине: — Мне придется задержать вас. Я должен задать вам несколько вопросов. Но не здесь.

Головлева послушно поднялась.

— Я поеду в полицию? — спросила она.

Ронен Алон кивнул и добавил:

— Надеюсь, что ненадолго, — он сам в это не особенно верил.

Головлева чуть нахмурилась.

— Я могу привести себя в порядок? — она вынула из сумочки косметический набор.

— Пожалуйста. Только поторопитесь.

Ожидая женщину, инспектор прошелся по комнате, заглянул в спальню. Вернулся к столику. Вызванные Нохумом Бен-Шломо санитары уже унесли тело.

Лариса Головлева вернулась. Пребывание в ванной комнате не особенно ее изменило — по мнению инспектора. Разве что губы стали чуть ярче, но это лишь подчеркивало мертвенный цвет лица.

— Я готова, — сказала она ровным, чуть напряженным голосом.

— Дани, проводи госпожу Головлеву в машину, — велел Алон.

— Ронен, посмотри, — сказал вдруг Дани. Инспектор повернулся. Дани стоял у книжных полок и держал в руках какую-то фотографию.

— Что там? — спросил инспектор.

Дани кивнул на женщину:

— Она.

2

Натаниэль Розовски проснулся от заунывно-трагического крика торговца-араба под окнами:

— Ковры!.. Ковры!..

Он кричал с надрывными переливами, и в то же время монотонно, не меняя интонации, периодически переходя с иврита на русский.

Натаниэль поднялся, взглянул на часы и присвистнул. Восемь, проспал все на свете… Через мгновение он вспомнил, что с сегодняшнего дня в отпуске, и значит никуда не опоздал и никуда не торопится. И не будет торопиться, по крайней мере — в течение ближайших десяти дней.

Он надел джинсы, валявшиеся у кровати, пригладил взъерошенные со сна волосы, подошел к окну. Слава Богу, уже осень. Сразу после праздника Суккот в этом году зарядили дожди, и летняя жара быстро сдала свои позиции. Из окна тянуло свежим ветерком. Натаниэль с удовольствием подставил лицо ласковым прохладным струям воздуха.

Внизу, возле подъезда стоял рыжий торговец. Один ковер был переброшен через плечо, второй он держал в руке. Розовски узнал его. Торговца звали Салех, он жил в Газе, появляясь на улице Бен-Элиэзер с регулярностью зимних дождей, каждую среду в последние пять лет. Натаниэль прикинул, что либо ковры были из бумаги и хозяева их выбрасывали с той же периодичностью, либо коврами обивали стены и потолок, устилали подъезды и мостовые. Во всяком случае, Салех должен был обеспечить коврами если не весь Тель-Авив, то, во всяком случае, добрую его половину.

Он нащупал в кармане сигареты, вытащил одну, закурил. Пять лет назад, когда Розовски еще служил в полиции, он здорово нагнал страху на беднягу Салеха: тот как раз торговался с покупательницей, прямо у подъезда, когда на служебном автомобиле подкатил Натаниэль. Увидев бело-синий «форд-транзит» с красными номерами, Салех превратился в каменный столб. Сходство со старым столбом дополнял еще цвет лица, становившегося, по мере приближения Натаниэля, еще носившего в те времена голубую форменную рубашку, все более зеленым — точно покрываясь мхом.

На его счастье покупательницей оказалась мать Натанэля, Сарра Розовски, которая обратилась к сыну только с одним вопросом:

— Ты обедал? — и, услышав:»Да», утратила к нему всякий интерес.

Салех, с перепугу, забыл о необходимости торговаться — деле чести всякого торговца на Востоке — и уступив грозной покупательнице так, что, по-видимому, денег едва хватило на автобус домой, испарился.

— Что это с ним сегодня? — озадаченно спросила Сарра, поднимаясь в квартиру с пестрым толстым ковром в руках. — Такой ковер — за каких-нибудь пятьдесят шекелей!

— Испугался, — коротко объяснил Натаниэль. — Может, без пропуска приехал из Газы.

Сарра непонимающе посмотрела на сына. Тот еще не успел переодеться, и мать, наконец, поняла.

— Тебя испугался, а я-то…

Убедившись, что ничего плохого с ним здесь не сделают, Салех продолжал приходить, был неизменно почтителен с Саррой и почти подобострастен с Натаниэлем. С Саррой он разговаривал на идиш, который освоил, работая на стройке вместе с репатриантами из Румынии. Он ухитрялся проникать в Тель-Авив даже после очередного безумства террористов из ХАМАСа, когда власти вводили для палестинских территорий закрытый режим…

Поддавшись произвольному течению воспоминаний, Натаниэль не заметил, как из подъезда вышла его собственная мать и направилась к Салеху. Он тихо охнул: куда еще ковры?

Но было поздно. Темно-вишневый ковер с плеча торговца перекочевал в руки Сарры Розовски, а две сиреневых пятидесятишекелевых купюры, украшенных портретами гордости израильской литературы, Нобелевского лауреата Шмуэля-Йосефа Агнона, — в руки Салеха из Газы.

3

Во время ежегодных отпусков, ставших за последние четыре года короткими, почти символическими, мировоззрение Натаниэля Розовски с катастрофической скоростью приобретало ярко выраженную антисионистскую окраску. Ему хотелось, чтобы в течение шести-семи дней, пока он будет предаваться безделью, число желающих рептариироваться в Израиль из Россиии и стран СНГ упало бы до нуля, чтобы Сохнут на какое-то время оказался без средств, чтобы Министерство абсорбции объявило забастовку или, на худой конец, аэропорт «Бен-Гурион» закрылся бы на профилактический ремонт. Причем год от года это желание становилось все крепче и, как большинство заветных желаний, абсолютно нереальным. Поэтому, в дополнение к подобным мыслям, Натаниэлю оставалось лишь ругать самого себя за поспешное решение уйти из полиции в частный сыск или молить Бога о том, чтобы в течение недели у репатриантов не происходило ничего, связанного с его работой.

Увы, все происходило с точностью до «наоборот». Стоило ему принять решение о законном отпуске, как начиналась череда непредвиденных (на самом-то деле вполне предсказуемых и прогнозируемых) событий. Например, в России появлялся очередной либерал-демократ, обещавший закрыть границы и разобраться с евреями, ограбившими страну. Последние, естественно, предпочитали не дожидаться подобного развития событий, хотя и понимали всю маловероятность оного. Или в какой-нибудь из бывших союзных республик объявляли «русскоязычных» гражданами второго сорта (как известно, именно на второсортных граждан проще всего свалить собственную некомпетентность или кое-что похуже), и некоренные граждане с простыми русскими фамилиями Рабинович-Вайнштейн срочно осаждали израильские консульства. На крайний случай обязательно находился вконец гениальный экономист-экспериментатор, мечтавший в течение двух-трех недель облагодетельствовать осатаневших от потрясения сограждан. В итоге деньги превращались в подобие спичечных этикеток, а еврейская часть облагодетельствованных сограждан спешно собирала чемоданы. В общем, число авиарейсов компании «Эль-Аль» из Москвы, Киева, Ташкента и прочих подобных мест возрастало примерно вдвое, соответственно увеличивалось число вновь прибывших. И естественно, в полном соответствии со статистикой, возрастало количество обращений в его агентство. И ведь что удивительно: стоило отпуску кончится, как почти сразу же иссякал поток репатриантов, жизнь входила в обычную колею. Во всяком случае, так казалось несчастному Натаниэлю. Последний раз его теория получила подтверждение за год до описываемых событий. В тот самый день, когда он без всякого шума ушел в отпуск, в Хайфский порт, с громадным шумом вошел паром под украинским флагом, зафрахтованный какими-то прекраснодушными христианскими организациями, страстно желающими помочь евреям оказаться, в конце концов, на исторической родине. Паром торжественно доставил в Святую Землю 750 человек. Натаниэль, узнавший о радостном событии из вечерней сводки новостей, схватился за голову и помчался отключать телефонный аппарат. И естественно, не успел.

Никакого выхода из заколдованного круга, им же самим созданного, Натаниэль Розовски не видел. Потому что вот уже четыре года частное сыскное агентство «Натаниэль» оставалось практически единственным в Гуш-Дане детективным агентством, специализировавшимся исключительно на делах новых граждан, прибывших из пост-советского пространства. Оно (не пространство, агентство, разумеется) постепенно становилось некоей репатриантской легендой, сведения о нем и номер телефона передавались из рук в руки — на манер переходящего красного знамени в полузабытом советском прошлом.

Клиенты приходили в контору, клиенты находили Натаниэля дома, клиенты ухитрялись узнавать место его отдыха, словом — отпуск летел в тартарары. Натаниэль не мог без зубовного скрежета читать имя основоположника политического сионизма Теодора Герцля. Скрежетать приходилось часто — в каждом населенном пункте страны непременно была улица, названная этим гордым именем.