Мы все обожаем мсье Вольтера

Всё это время в доме Леру находились двое полицейских агентов, имевших приказание не спускать глаз с загородного домика и тут же сообщить ему о малейших движениях за оградой. Сам Риго почти не сомневался, что через несколько дней что-то произойдет. Но что? Он одобрил тактику Сен-Северена, разместившего мадемуазаль в доме друга, но если Стефани де Кантильен была в безопасности, это лишь означало, что опасности подвергалась другая девица.

Но кто? Аббат, с которым он поделился этими размышлениями, задумался. Он не понимал, что руководит Сатаной и его присными в их зловещем выборе, но все девицы страшно напуганы. Держатся вместе. Родители не спускают с них глаз. Робер де Шерубен отвёз сестру Аврору в Лион к бабке. Мсье Бенуа де Шаван перевез Лауру в дом де Кастаньяка, поселил в одной спальне с мадемуазель де Кантильен и не спускает с обеих глаз, второй этаж, на окнах решетки, на двери поставлен наружный засов, который Беньямин закладывает в пазы лично и утверждает, что пока не поймают Сатану, он никуда их не выпустит. Поэтому, вполне возможно, Сатана на этот раз вынужден будет отложить своё адское пиршество.

Риго не разделял его оптимизма. Сказывалось несколько искаженное профессией мышление, мсье Филибер обычно имел дело с наиболее омерзительными сторонами человеческого духа, и полагал, что тот, кого молва и свет называли Сатаной, не затруднится возникшими обстоятельствами. По его приказанию за герцогом де Конти было установлено негласное наблюдение. О своих подозрениях в адрес Реми де Шатегонтье аббат ничего не сказал. Он не и верил и не верил, что это Реми задумал и осуществил все эти преступления.

Но полицейский почувствовал и непроговариваемое.

— Стало быть, вы полагаете, отец Жоэль, что убийц несколько?

— Вспомните плащ мадемуазель де Прессиньи. Он вымазан в трех местах…

— Мы заметили…

— Но вы сами думаете, что я ошибаюсь?

Риго пожал плечами и помрачнел.

— Возможно, он привлёк кого-то… Но… если опыт не лжёт мне… Всё задумано одним человеком, поверьте. Исчадьем ада, подлинным дьяволом. Но это один мозг, страшней которого мне ещё не встречалось. И едва ли он таскает трупы… Это дело подручных. Кто это? Изувер, насильник, убийца, выродок, кощунник и людоед… Но… он больше всего этого. И он ничего не делает… Он просто развлекается. Найдите в свете человека, которого боится ваша душа — и вы набредёте на Сатану…

Аббат похолодел. Он верил опыту Риго, но тогда… тогда это совсем не Реми! Шатегонтье был скорее жалок аббату. Ничуть не пугал его и де Конти, несмотря на сообщенное Леру. Толстый потаскун, сукин сын и отравитель, но больших мозгов там никогда не было. И де Сериз… и вправду… жалкий дурачок. Да, Риго прав. Это пешки.

Тринадцатого декабря, за одиннадцать дней до окончания поста Адвента, утром, аббат со святыми дарами направился к старику Леру, опасаясь, что вскоре рождественские службы будут отнимать у него почти все время и он не выберется к учителю. Именно в этот час Риго получил извещение, что в загородный домик его сиятельства доставлены корзины с провизией. Сержант торопливо подхватил мешок, в коем заранее были заготовлены каравай хлеба, кусок сыра и два пистолета. Первые были нужны на тот случай, если сразу выбраться с крыши не удастся, а вторые — на тот крайне неприятный, но всё же прогнозируемый случай, если засада будет обнаружена. Себе в помощь он выбрал Дидье Корвиля, невысокого, малоприметного, но весьма расторопного человека, обладавшего к тому же прекрасной памятью на слова и лица.

Леру не на шутку волновался. Взволновался и аббат, услышав, что Риго с товарищем собирается укрыться в доме в засаде. Тут Риго неожиданно пришла в голову мысль, что, как ни хороша память Дидье, он не видел людей света, в то время как Сен-Северен знает всех. Аббат не показался ему трусом, проявив присутствие духа в мертвецкой — в тех обстоятельствах, что перегибали многих. Он предложил отцу Жоэлю пойти с ними. Сен-Северен задумался. Он не ощущал страха, коего вообще никогда не ощущал, но странная дрожь сотрясала его, внутренний трепет, содрогание его собственной души пугали.

Но он согласился.

Риго хотел взять с собой аббата и ещё по одной причине — он знал, что тот имеет большие связи в свете и несомненно аристократическое происхождение. Свидетельство такого человека на весах правосудия весило…ох, немало, а сан священника безмерно добавил бы веса показаниям.

Втроём они легко перелезли через стену, уже привычным для Риго путем миновали гостиный зал, через ход за картиной проникли в тёмный зал наверху, а оттуда — попали на крышу. Через полчаса, когда они размели голубиный помет, отдышались и обустроились в своём убежище, Риго через щели между стеной и черепицей крыши углядел, как сторож, отперев парадную входную дверь, пронёс по выметенной дорожке в дом дымящуюся кастрюлю. Затем тот совершил ещё несколько вояжей, занося бутылки с вином, и несколько раз бегая в маленькую оранжерею за спаржей и шпинатом. Риго смотрел на эти приготовления с плохо скрытыми неудовольствием и разочарованием. Неужто речь идет о банальной пирушке, обычном застолье, кутеже с распутными девками — и только?

Надо сказать, что пристальная слежка за герцогом де Конти абсолютно ничего не дала, донесения содержали сведения о фантастическом аппетите его светлости, его любви к женщинам и обильным возлияниям. Всё это Риго мог бы сказать о герцоге и сам, не утомляя людей слежкой, лишь при одном беглом взгляде на заплывшую жиром физиономию Габриэля де Конти.

Риго вздохнул. Мысль о том, что они ошиблись, была болезнена для его самолюбия. Столько усилий и трудов, чтобы полюбоваться обычной попойкой с потаскухами? Хуже того, если и шлюх-то не будет и собравшиеся гости целомудренно перекинутся в бириби или фараон! Между тем внизу в столовой слышались позвякивание тарелок и звон бокалов, потеплела и нагрелась каминная труба, было слышно, как сторож передвигает кресла.

Гости появились около одиннадцати. Их тени мелькали в свете ночного фонаря, поднятого сторожем, точно взмахи вороньих крыльев. Риго сразу узнал толстяка герцога, рядом с ним был и другой толстяк, дородный и дебелый, но укутанный в теплый зимний плащ. С ними прибыли ещё трое — все как на подбор тощие, тоже в длинных плащах по самые щиколотки. Филибер Риго с досадой заметил, что никаких женщин с приехавшими мужчинами нет, а значит, всё оказалось ошибочным. Можно было осторожно выбраться из дома, но рисковать не хотелось. Поутру они уберутся — потом уйдут и они. Герцог был уже в доме, его гости вошли следом. Было слышно, что они проследовали в каминный зал, снова послышался шум отодвигаемых стульев, звон тарелок, негромкий разговор, но слов Риго не разбирал. Через полчаса мерное жужжание разговора, теплая труба и позднее время начали клонить в сон и Риго, и Корвиля. Только аббат бодрствовал, но, сколько не прислушивался, слов тоже разобрать не мог. Не мог и по голосам определить говорящих — звуки странно искажались.

Но тут все трое вздрогнули. Со двора донесся шум открывающихся ворот, и во двор въехала ещё одна карета, чьи очертания терялись в ночи. Герцог вышел встречать новых гостей, коими оказались две фигуры в тёмных плащах, быстро прошедшие внутрь. На несколько минут стало совсем тихо, но вот сначала потянуло сквозняком, потом в комнату с люнетом вошли люди, после чего дуть перестало. Риго шепнул Корвилю и аббату, чтобы те, упаси Бог, не уснули.

Это предостережение оказалось напрасным. Он не знал тогда, что после этой ночи ни он, ни Корвиль не смогут уснуть несколько ночей…

Герцог де Конти неторопливо опустив люстру, зажёг свечи и поднял светильник под потолок. Теперь, облитые желтоватыми бликами в кругу света стояли шестеро мужчин. Аббат пытался в неожиданном ракурсе и искаженном освещении понять, кто эти люди, но силуэты двоились и троились в неверном свете и он не узнавал никого, кроме самого хозяина.

Они не снимали шляп, тульями закрывавшими их лица, но непохоже было, что это — мера предосторожности, скорее, подумал Риго, часть какого-то странного ритуала. Уж не масоны ли это, мелькнуло в голове полицейского. Не попали ли они на церемонию какого-то посвящения, о которых ему доводилось слышать? Ещё больше ритуальности добавили двое, вынув из комода огромную льняную скатерть и расстелив её на низком столе. Чёрт, они не наелись внизу, что ли? Один из мужчин занял место в кресле, стоящем на возвышении, и не принимал никакого участия в церемонии.

Тут, однако, все недоумения Риго закончились.

Из тени вдруг показалась фигура, с плеч которой двое других сняли плащ и шляпу. Риго закусил губу от напряжения. Он был готов поклясться, что знает, где-то видел представшую перед мужчинами девицу. Словно услышав его, Корвиль тихо шепнул, что это мадемуазель Мадлен де Жувеналь — он трижды видел её на похоронах. Риго знал память своего подчинённого — этим сведениям можно было полностью доверять, Дидье никогда не ошибался. Аббат в ужасе закусил костяшки пальцев.

Господи, как же он не подумал!

Глава 5. «…Что ты понимаешь в искусстве, Реми?»

Девица молчала, странно покачивалась, и ничуть не возразила, когда стоявший перед ней мужчина опрокинул её на стол, покрытый скатертью. Обстановка странно изменилась, мужчины расселись вокруг стола, один из них, незаметно для Риго, который смотрел на девицу, достал лютню и заиграл. Перебор золотистых струн наполнил зал мелодией, аббат, поняв, что играет Шарло де Руайан, положил себе никогда не верить в пределы человеческой мерзости, между тем мужчина, стоявший перед столом, оказавшемся ложем, резко отвернулся от девицы.

Произошло что-то странное. Риго не понял, что именно, но девица вдруг вздрогнула и словно проснулась. Сев на столе, она испуганно начала озираться вокруг, явно ничего не понимая. Между тем тот, кто отвернулся от неё, снял плащ, камзол и жилет. Потом, оставшись в белой шелковой рубашке и панталонах с кремовыми чулками, медленно подошёл к Мадлен. В его позе и движениях было столько угрозы, что вопль несчастной перекрыл звуки «Le tombeau» Леклера, кою наигрывал Руайан. Ей не затыкали рта, но двое перехватили, словно тисками, её руки, после чего полураздетый стянул с себя последнее и под дикие вопли девицы неторопливо овладел ею. Несчастная, безусловно, узнала того, кто надругался над ней, она кричала, что он, де Сериз, мерзавец, и завтра же… Тут несчастная осеклась и завыла, вспомнив участь предыдущих жертв.

Она была права.

Сен-Северен онемел, хотя куда больше хотел бы ослепнуть. Мерзость, мерзость, мерзость. Он не мог понять себя. Ведь он знал, что Сериз лгал ему, но что он, именно он, здесь, среди выродков, как равный среди равных… Его мутило. Сердце колотилось в груди, и стук его молотом отдевался в ушах. Аббату казалось, что лежащие на крыше рядом с ним не могут не услышать эти гулкие удары, но они молчали. Но кто остальные?

Он схватил за руку Риго, красноречивейшим жестом указывая на необходимость спасти несчастную Мадлен, но встретил мёртвый взгляд полицейского, скорбно покачавшего головой. Сержант не мог предвидеть, что их окажется шестеро. Два заряда в пистолетах против шестерых — и добавьте кучеров и сторожа? Перезарядить оружие будет нечем. Он не проверил, заряжены ли пистолеты на стене в чёртовой комнате, но первый же выстрел приведёт к тому, что остальные бросятся к оружию, девицу пристрелят или придушат, а им спуститься вниз не дадут. Негодяи не могут не понимать, чем рискуют. В таких случаях, и Риго знал это, им живыми не выйти.

Всё, что оставалось — смотреть во все глаза и сделать всё, чтобы этот кутеж негодяев был последним.

Между тем, к оскверненной девице приближался другой мужчина, и мадемуазель торопливо перевернули на живот при его приближении. Она снова закричала, что узнала негодяя, и тут же завыла. Узнал его и аббат, но теперь он с ужасом понял, что нарисованный его воображением страшный триумвират — увы, был лишь свидетельством слабости его воображения. Реми де Шатегонтье выбрал для осквернения иное место, нежели первый, издевался долго, при этом больно ударяя Мадлен стеком по ягодицам. Он терзал её, зло приговаривая, что отказывать мужчинам в небольшой любезности — нехорошо, но тут голос музыканта призвал его поторопиться.

— Ремигий, вы вечно задерживаете забаву…

Ответ мсье де Шатегонтье было трудно передать из-за предельной грубости выражений. Он дал понять своему собеседнику, что тот не имеет право соваться со своими дурацкими рекомендациями, тем более, что он, Реми, в который раз вынужден забавляться из одной только любви к искусству, в то время как кое-кто набивает себе карманы.

Шарль де Руайан ничуть не обиделся этим упрёком, но возмутился по совсем иному поводу.

— Бог мой, и ты говоришь о любви к искусству… — граф драматично возвёл глаза и руки к небу, — Реми, друг мой, что ты понимаешь в искусстве? Да ты не отличишь терцию от квинты!

В ответ мсье де Шатегонтье, снова не выбирая выражений, порекомендовал дорогому дружку Лоло, чтобы тот со своим искусством шёл бы в то самое отверстие, где в настоящий момент пребывает его детородный орган.

Но распре не дали разгореться.

Ремигий покончил, наконец, с забавами, отошёл от девицы, плюхнулся в кресло, кутаясь в плащ, между тем к жертве тихо подошел человек, о котором Риго слышал как о вырожденце с противоестественными склонностями. Молва не ошиблась, но недооценила противоестественность наклонностей мсье де Шомона. Риго не понял вначале, глядя на ужасное зрелище сверху, что произошло, и почему визжащая девица вдруг обмякла и смолкла, едва лишь Бриан поцеловал её в шею, но тут с ужасом заметил кровь, стекающую про груди Мадлен.

— Только Бога ради, Брибри, не вздумайте переусердствовать, как в прошлый раз. Если опять из-за вас жаркое суховатое выйдет — вы не расплатитесь, — подал голос хозяин, герцог де Конти.

Брибри кивнул, и снова приник к шее сидящей девицы. Риго почувствовал, что на его голове шевелятся волосы — глаза Бриана де Шомона светились в темноте, даже когда он отворачивался от света. Аббат, увидев прокушенную шею девицы, перекрестился онемевшей рукой. Шарло де Руайан увлечённо играл на лютне и тут его светлость напомнил его сиятельству, что теперь его очередь. Звуки смолкли. Риго сжал зубы, увидев, как Лоло извлек из чехла лютни странный тонкий нож. Мгновение — и шея девицы была перерезана, при этом крови выступило до странности мало, Шарло же затрясся, будучи перевозбужден, присел рядом с Брибри и слился с ним в жутком поцелуе.

До сих пор молча сидевший в кресле на возвышении возле огня человек медленно поднялся, ощупал девицу и недовольно проговорил, что она ещё слишком тепла… Герцог, разрезав платье на Мадлен, швырнул тряпки в огонь. Потом откупорил бутылку вина и все выпили. Время текло медленно. Наконец, полный человек, шепнув покойницу по ягодицам, удовлетворенно кивнул.

Это был Тибальдо ди Гримальди.

Банкир неторопливо совокупился с мертвым, залитым кровью телом. Аббат почувствовал, что горло пересохло, а руки заледенели.

Мысли остановились.

Он наконец-то все понял.

Вот он, Сатана.

Вот оно, чудовище.

Вот тот, кто задумал всё это.

Несколько минут Сен-Северен просто не мог оправиться от этого последнего потрясения. Перед его невидящим взором всплывали пальцы Тибальдо в дорогих перстнях, упирающиеся в живописные полотна, недоумевающее лицо банкира при известии о гибели Люсиль, отрешенный вид на кладбище, живая благодарность герцогу за сочувствие… Потом вспомнилось лицо Тибальдо на парижском бульваре, вдумчивые суждения о Леонардо, спор с де Конти об искусстве… будь всё проклято.

Сен-Северен с силой, до боли закусил губу, но онемевшие губы ничего не чувствовали. Жоэль дрожащей рукой нащупал в кармане штанов нож, торопливо вытащил его, вонзил острие в руку. Боль пронзила и словно чуть разморозила. Он задышал ровнее, в глазах просветлело.

Тибальдо между тем лениво, но с чувством играл любовную увертюру с покойницей, а его светлость успел за время амурных прелюдий и интерлюдий банкира, пока рядом совокуплялись Лоло с Брибри, а Реми и Камиль допивали вино, разровнять в камине угли и пепел, и водрузить на решетку жаровню и даже вытащить из-за книжного шкафа изящный кувшинчик тонкой работы. Он наблюдал теперь за Тибальдо. Было заметно, что ему не терпится, но торопить банкира он всё же не стал — сказывалось прекрасное воспитание.

Наконец, банкир, вдоволь отведав любимого блюда, предоставил возможность его светлости тоже полакомиться, и вскоре огромные куски человечины скворчали на лучшем оливковом масле, распространившим по комнате приторный, чуть сладковатый запах. Снова, почти как бывало в салоне, возник спор банкира и герцога — ди Гримальди советовал не переперчить мясо, но добавить больше соли и специй, и заказал себе отдельный кусочек — с сушеным чесноком и майораном.

Как гостеприимный хозяин, герцог велел сменить перепачканную кровью скатерть, которую тоже швырнули в камин, и вскоре подал угощение на серебряных подносах. Руайан ел как принц крови, порезав мясо на мелкие кусочки, нанизывал их на серебряную вилку, и жевал с подлинным аппетитом. Но Брибри рвал мясо зубами, и Лоло обозвал его поросёнком. Камиль де Сериз отказался от трапезы: это мясо, на его вкус, было сладковато, а Реми де Шатегонтье отметил, что это нездоровое питание.

Он предпочитал и предпочитает спаржу и мясо молодых курочек…

Глава 6. «Черт возьми, прихоти могут подождать, пока есть нужды!»

С ним никто не спорил. Разговор за трапезой был светским, однако, его портил грубостями Реми де Шатегонтье. Он напомнил присутствующему здесь хозяину дома, что покупка имения ждать не будет, и если мсье де Сериз в очередной раз нагородит кучу лжи о своей сестричке и снова спрячет её…

Сериз оглядел его мутными глазами.

— Я уже сказал тебе, Реми, никого я не прятал!

Начавшуюся ссору снова погасили. Но Реми продолжал высказывать свои претензии — теперь всем.

— Почему, чёрт возьми, я должен быть последним? Неужели Шарло помирал с голоду? Я уж молчу о вас, Тибальдо! А Брибри? Но я вёл себя, как благородный человек. Но эта дуреха — неужели так уж нужна вам, Габриэль?

— В данном случае, дорогой Реми, вы не хуже меня знаете, что я тут не причём, — герцог, с аппетитом жуя и чуть причмокивая, был настроен благодушно. — Не исчезни эта девица де Кантильен — все было бы так, как договорено. Эта вкуснейшая тушка — для меня не прибыль, но гастрономический шедевр, и только. Никуда ваша добыча не денется. В следующий раз Сериз разыщет её, чёрт возьми. Что до Шарло, то вы несправедливы к Руайану. — Граф Шарло, жуя, при этих словах его светлости утвердительно кивнул, — это был пробный шар нашего уважаемого Тибальдо, мы учились, постельные интересы Сериза и финансовые Руайана просто совпадали с изысканными прихотями нашего итальянского друга. Но и вы основательно полакомились тогда, согласитесь… Что да этой потаскушки Люсиль — так это ведь была ваша прихоть, а для Сериза — вообще чистейший альтруизм, самопожертвование. Я благодарен дорогому Камилю за готовность жертвовать своими интересами… — Его сиятельство граф де Сериз с достоинством поклонился его светлости. — Совпали интересы вашей мести и расчёты нашего дорогого Тибальдо, ибо участок под домом вдруг взлетел в цене втрое. Ведь рядом построился Субиз. Можно ли было упускать такое?

— Хорошо, а эта третья — Брибри так быстро проголодался?

— Это же была моя прихоть, — перебил де Сериз открывшего было рот де Шомона. — Брибри повезло случайно.

— Чёрт возьми, прихоти могут подождать, пока есть нужды!

— Как же вы осточертели с вашими вечными нуждами, Реми… — злобно прошипел поэтичный упырь Брибри, вгрызаясь в мясо, — ваша грубая материалистичность и отсутствие в вашей примитивной натуре высокого романтизма удручают светлые души. С вами тяжело общаться.

Ремигий зло прошипел в ответ, что если Брибри не заткнётся со своей поэтичностью, он, Реми, просто придушит его.

Но тут герцог торжественно пообещал в присутствии четырех свидетелей, что займёт виконту нужную для покупки имения сумму, которую тот вернёт ему из поступивших после следующей трапезы средств. Реми подозрительно блеснул глазами, но ничего не сказал. Жуткая трапеза, к счастью для полумёртвого от ужаса аббата и его товарищей по наблюдению, продолжалась около получаса. Потом герцог заявил, что тянуть нельзя, и, ворча и тяжело отдуваясь, поднялся.

— Пора, Реми. Повеселились — и ni vu ni connu. Кстати, мы забыли в прошлый раз об этой милой шалости… — Герцог, весело усмехнувшись, взял оправленный в золото череп и с силой надавил золотыми зубами на предплечье девицы, — Мне нравятся эти зубки…

Ремигий, ворча, надел привезённые с собой перчатки, Сериз вырезал по трафарету на спине несчастной жертвы крест, потом лежащий в углу полуобглоданный скелет облили чем-то непонятным, без цвета и запаха, но страшно опалившим остатки кожного покрова, после чего жертва была укутана в чёрный плащ, де Сериз и герцог подняли труп и спустили его вниз, в карету. Ремигий тоже откланялся, предварительно забрав с собой какой-то полупустой мешок. Послышался звук отрывающихся ворот, стук подков о булыжники. Тем временем Брибри и Лоло сожгли в печи остатки трапезы, навели везде порядок, а банкир, наблюдая за ними с кресла, как король с трона, потягивал золотистый коньяк.

Через полчаса карета вернулась, но без Ремигия и Камиля. Герцог осмотрел помещение, кивнул. Все было в порядке. Лоло сказал, что они с Брибри уедут в его экипаже и могут захватить с собой Тибальдо, но тот сказал, что вернётся с герцогом. Руайан с дружком уехали.

Оставшись вдвоем, ди Гримальди и де Конти несколько минут обговаривали реальную стоимость мраморной статуэтки «Сатир», которую предлагали его светлости. Банкир советовал поторговаться и сбавить цену до тридцати тысяч ливров. Дороже она не стоит. Но герцог полагал, что мелочиться не стоит — настолько понравилась ему вещица.

— Он просто очарователен, а в некоторых деталях — настолько тонкое исполнение…

Наконец они уехали.

Риго, которому до тошноты осточертел запах голубиного помета, поторопился вывести Корвиля и Сен-Северена к задней двери, едва затих скрип колес выезжающей со двора кареты герцога. Втроем они перелезли ограду, и скрытые домом от главных ворот, направились к Леру. Риго дышал полной грудью, радуясь возможности очистить легкие от запаха селитры, Корвиль пожаловался, что, несмотря на мерзость увиденного, страшно проголодался. Аббат молчал. У отца Жоэля подгибались колени и немели пальцы, темнело в глазах и кружилась голова. Невероятным усилием воли он держался, сжимая зубы, чтобы не завыть и не разрыдаться.

Леру так и не ложился, дожидаясь их, и сразу заметил состояние своего любимого ученика.

— Стало быть, и вправду, Сатана?

Сен-Северен без сил упал на лежанку.

— Бог мой…

Риго и Корвиль, дополняя друг друга, коротко рассказали старику об увиденном. Сказывался опыт людей, привыкших к мерзости, к тому же Риго испытывал и вполне понятное ликование — он выследил негодяев, хоть и не без посторонней помощи, но теперь, безусловно, заслуга в раскрытии убийств будет приписана ему, ведь глупо думать, что этому красавцу-аббату нужны подобные лавры, и кто знает, не за горами ли долгожданное повышение? Его рассказ был точен и ясен — он уже мысленно формулировал показания для суда.

Леру помрачнел. Четверо из перечисленных Риго мерзавцев учились в его колледже. Но ведь и вот этот, бормочущий молитву, тоже… Нет, успокоил себя Леру, разве он проглядел мерзость в этих душах? Всё видел. Видел и был бессилен, ибо шли негодяи теми стезями, на кои увлекала их похоть, жадность, зависть да злоба диавольская. Почему этот, молящийся, не с ними? По отвращению к мерзости да по чистоте душевной. Кого же винить?

Старик вздохнул и засуетился, приказав подать вина, заметив, что Жоэль становится все бледнее.

Сен-Северен хотел только одного: забыться, перестать помнить, стереть из памяти увиденное и услышанное, но ничего не получалось. Мерзость проступала, урод Шарло снова наигрывал на лютне, Сериз зло насиловал девицу, Шатегонтье удовлетворял свою омерзительную похоть, кровавый ручеек стекал с губ поэтичного упыря Брибри, герцог советовал ему не усердствовать, ибо жаркое выходит потом суховатое, перед глазами мелькали забавы его соплеменника с покойницей, его светлость поливал оливковым маслом человечину… Сатана двоился, троился, и вот стал шестиликим…

Господи, как он был глуп, как наивен, как слеп! Сколь мало способен был постичь, сколь мало видел и понимал! Жоэль презирал себя и корил, но что толку в бессмысленных укорах? Риго заметил, что аббат не убит увиденным, не потрясен, а скорее сотрясен до основ в чём-то сокровенном. Он почти угадал. Нечеловеческим усилием воли Жоэль, заметив обеспокоенные взгляды полицейских и Леру, сумел обрести хотя бы внешнее спокойствие. Вопрос же, заданный им Риго, был вызван не потрясением, но желанием просто проверить свою догадку.

— Вы говорили… один мозг. Выходит, вы ошиблись, Филибер?

Полицейский уверенно покачал головой.

— Думаю, что нет. Это задумал один. Тот, кто сидел на возвышении. Тибальдо ди Гримальди. Правда, я сам его в расчёт не брал…

— Я тоже, — печально обронил де Сен-Северен.

Корвиль остервенело ел, Риго тоже чувствовал голод, но аббат едва сумел сделать несколько глотков вина.

Но тут уж совсем рассвело, и Филибер Риго вместе с Корвилем откланялись — нужно было обнаружить осквернённый труп, известить начальство, произвести аресты. Риго ликовал. На сей раз негодяям не выбраться. Похищение и предумышленное насилие, волшебство и магия, лишение свободы девиц в силу lettres de cachet, — ордонанс орлеанский, ордонанс блуасский, изнасилование, убийство, преступление против природы, ордонанс Карла IX, 1566 года, ордонанс Людовика XIV, 1679 года, святотатство с профанациею священных вещей по эдикту Карла IX, 1561 года и эдикт Людовика XV, 1723 года! Три наинадежнейших свидетеля.

Это тянуло на семь смертных приговоров.

Аббат никакого ликования не испытывал. Остатка его душевных и телесных сил хватило лишь на то, чтобы добраться до дома, два раза чуть не свалившись от слабости с Нуара. На пороге его встретил, выскочив навстречу, испуганный Нотамбуло, с взъерошенной шерстью и вздыбленным хвостом, и Франческо Галициано, бледный от ужаса. За двадцать пять лет на службе у господина, которого он знал с пятилетнего возраста, тот впервые не пришёл ночевать. Дворецкий извёлся от беспокойства — не случилось ли чего с отцом Жоэлем? Не подвергся ли он нападению лихих людей? Не совратила ли его с путей истинных женщина? Жив ли он, Господи? Всю ночь Галициано не смыкал глаз, Полуночник тоже метался по гостиной и ничего не ел, крутился волчком по постели, где не находил хозяина и душераздирающе мяукал, чем только усугублял горестные опасения Франческо. Теперь Галициано возликовал, увидя аббата живым и невредимым. Но вскоре вновь заволновался. Господин отказался завтракать, не мог смотреть на еду, жаловался на тошноту и дрожь в коленях, на боли за грудиной и сердцебиение. От его плаща шёл едкий запах голубиного помёта. Слуга никогда бы не позволил себе такого вопроса, но лицо аббата, бледное, с темными кругами вокруг глаз, поразило его.

— Простите, мессир Джоэлино, но… вас… вас не совратили ли… с путей Господних?

Аббат поднял на Галициано исполненные мукой глаза. Поймал его обеспокоенный и удручённый взгляд. Тяжко вздохнул, но через силу улыбнулся.

— Один из святых отцов как-то сказал о себе, что хоть жены он и не познал, но не может называться девственником. Вот и я, Галициано, сегодня невинность потерял… хоть к женщине и не прикоснулся. Невинность души. Но, Боже мой, как это больно… — Слуга внимательно взглянул на господина, и, как показалось Жоэлю, что-то понял. Во всяком случае, через четверть часа отец Жоэль уже отмокал от ночного кошмара в горячей ванне и парах кипарисового масла, его мыли как ребенка, потом он оказался в постели, где ему, полусонному, расчесали волосы, натянули ночной колпак и укрыли, подоткнув со всех сторон теплым одеялом. Ликующе мурлыкая и усыпляя хозяина, рядом пристроился Полуночник. В камине весело трещали дрова, часы отбили, кажется, десять утра.

Аббат наконец провалился в бездонный колодец пустого сна — без сновидений и кошмаров.

Глава 7. «…рядом с ним полгода находился настоящий гений зла…»

…Проснулся он, разбуженный возней в гостиной. Солнце давно село. Аббат разобрал, что Галициано препирается с кем-то и полон решимости не пропустить в спальню господина нежелательных визитёров. Жоэль поморщился, заметив, что отлежал себе руку, и, потянувшись, стал прислушиваться. Резко поднялся, разобрав голоса Бенуа де Шавана и Анри де Кастаньяка. Торопливо натянул на пижаму халат и остановился на пороге.