Помоги проекту - поделись книгой:
— Я не смею…— утирая расквашенный рот, пробормотал стигиец.
— Конечно не смеешь,— Аскаланте ощерился в холодной улыбке.— Ибо, умри я от твоей хитрости или предательства, об этом немедленно прознает святой отшельник в южной пустыне. Тогда он сломает печать и прочтет свиток, который я оставил ему. Прочтет и скажет слово, и, произнесенное шепотом в Стигии, оно дотянется сюда полночным ветерком с юга… Сумеешь ли ты спрятаться от него, а, Тот-амон?
Невольник содрогнулся, смуглое лицо точно подернулось пеплом.
— Довольно! — Высокомерный хозяин резко сменил тон.— У меня есть для тебя поручение. Я не доверяю Диону… Я велел ему ехать в его загородное имение и оставаться там до завершения сегодняшней ночной вылазки. Этот жирный дурак все равно выдал бы себя с головой, оказавшись в присутствии короля… Так вот. Отправляйся за ним и, если не догонишь его по дороге, езжай прямо в имение и оставайся с Дионом, пока мы за ним не пошлем. Да смотри глаз с него не спускай! Кто его знает, что он способен натворить с перепугу! С него станется прискакать во дворец, броситься Конану в ноги и всех заложить, лишь бы шкуру свою спасти… Ну, ступай!
Раб поклонился, старательно пряча горящие ненавистью глаза, и вышел за дверь.
Аскаланте вернулся к своему кубку с вином. Над золочеными шпилями занимался кроваво-красный рассвет…
II
Дорога Королей
Просторный чертог был богато разубран. На полированных стенах — прекрасные занавеси, на отделанном слоновой костью полу — пышные ковры, высокий потолок — сплошь в резьбе и серебряных завитках. Письменный стол и тот был сущим произведением искусства — слоновая кость, инкрустированная золотом… За этим столом сидел человек, чьи широченные плечи и прокаленная солнцем кожа решительно не вязались с окружающим великолепием. Какие-нибудь продутые всеми ветрами дикие пустоши — вот где ему поистине было бы самое место. В малейших движениях этого человека угадывалась мощь пружинно-стальных мышц, помноженная на острый ум и собранность воина. Внимательный взгляд отметил бы ненаигранность его повадки; этому не научишься, с этим надо родиться. Если уж он хранил неподвижность, его можно было спутать с бронзовой статуей. А если двигался, то не дергаными рывками, говорящими о взвинченности, но с этакой обманчивой кошачьей неторопливостью, за которой на самом деле не успевает уследить глаз…
Одеяние на нем было из роскошной ткани, но очень простого покроя. На руках — ни перстней, ни иных украшений, густая черная грива подстрижена над бровями и стянута повязкой из серебряной парчи.
Вот он отложил золотую палочку для письма, которой усердно царапал по навощенному папирусу, подпер кулаком подбородок и устремил мерцающий внутренней энергией взгляд синих глаз на стоявшего перед ним человека.
Этот последний в данный момент занимался своими делами: поправлял шнуровку отделанного золотом доспеха, рассеянно насвистывая потихоньку.
Такое вот поведение в присутствии короля.
— Ну и каторга эти государственные дела! — сказал человек за столом.— Честно, Просперо, я ни в одной битве так не выматывался, как теперь!
— За все надо платить, Конан,— отозвался темноглазый пуантенец.— Заделался королем, изволь теперь попотеть!
— С какой радостью я бы отправился с тобой сегодня в Немедию,— вздохнул Конан завистливо.— Уже тыщу лет в седле не сидел. Да вот Публий, прах его побери, знай твердит, что мне сейчас из города лучше не отлучаться. Вечно дел невпроворот…— И пожаловался с дружеской откровенностью, которая водилась между ним и Просперо: — Когда я свергал прежнюю династию, мне казалось — уф, все беды и все труды позади, теперь заживем! А сейчас оглядываюсь назад, и тогдашние погони и заварухи уже кажутся легкой прогулкой…
Знаешь, Просперо, я ведь никогда не загадывал, что будет потом. Когда король Нумедидес пал мертвым к моим ногам, когда я сорвал с него окровавленную корону и надел ее сам, мне казалось — все, достиг! Вот она, вершина!.. Я готовил себя к захвату власти, но не к тому, чтобы ее удержать… Где они теперь, те славные деньки веселой свободы, когда мне всего-то нужен был острый меч и прямая дорога, чтобы доскакать по ней до врагов! Теперь вот ни одной прямой тропки, все сплошь запутанные и кривые, а мой меч — тот большей частью вообще бесполезен… Когда я скинул Нумедидеса, меня называли Освободителем. Сегодня те же самые люди повадились плевать мне вслед, зато статую убиенного короля, этого сукина сына, поставили в храме Митры и падают перед ней ниц. Она для них икона святого самодержца, с которым расправился кровавый зверь-варвар. Когда я был наемником и вел аквилонскую армию от победы к победе, эту страну меньше всего заботило мое иноземное происхождение. А теперь мне его не могут простить! Люди, которых калечили и ослепляли палачи Нумедидеса, спешат в храм Митры возжигать благовония в его честь. Люди, чьи сыновья умерли в его застенках, чьих жен и дочерей силком тащили в его сераль… Хоть смейся, хоть плачь!
— За это в первую голову надо благодарить Ринальдо,— подтягивая еще на дырочку пояс с мечом, заметил Просперо.— Он слагает песни, от которых люди положительно сходят с ума. Взять бы да вздернуть проходимца на самую высокую городскую башню, пусть бы радовал своими виршами стервятников!
— Нет, Просперо,— покачал головой Конан.— Для меня он неприкосновенен. Даровитый поэт главнее самого великого короля… В его песнях больше могущества, чем в моем скипетре. Однажды ему вздумалось спеть для меня, и он похитил сердце из моей груди. Когда умру, меня похоронят и позабудут, а песни Ринальдо переживут века. Нет, Просперо…— продолжал король, и тень обеспокоенности притушила синий огонь его глаз.— Все не так просто. Есть что-то еще… какая-то темная подоплека, которую мы ощущаем, но не можем внятно истолковать… Я ее нутром чую, как мальчишкой чувствовал присутствие тигра, затаившегося в высокой траве! По стране точно какой-то дух бесплотный гуляет, сея непонятную смуту… Знаешь, на что это похоже? Представь, ты охотник в лесу, сидящий ночью у крохотного костерка. Ты слышишь в чаще мягкие-мягкие крадущиеся шаги, ты почти наяву видишь, как поблескивают чьи-то глаза… Вот бы заставить это таящееся нечто себя проявить, вот бы схлестнуться с ним в открытом бою да располосовать гадину добрым мечом!.. Говорю тебе, Просперо: пикты совсем не случайно начали до того яростно нападать на наши границы, что боссонцы на что уж крепкие ребята, а запросили о помощи. Эх, ну почему мне не дали туда с войском уехать…
— Публий заподозрил заговор с целью убить тебя на границе,— невозмутимо ответил Просперо, разглаживая поверх сверкающей брони шелковую накидку и любуясь собой — рослым, гибким — в серебряном зеркале.— Вот он и уговорил тебя остаться в столице. Ты, Конан, все не отучишься идти на поводу у своих варварских инстинктов. Если народ чем-то недоволен, ну и что нам с того? За нас и наши наемники, и Черные Драконы… да что там, у нас в Пуатене последний босяк и тот клянется твоим именем! Тебе остается опасаться только тайных убийц, а откуда им тут взяться? Тебя день и ночь охраняют имперские войска… Кстати, над чем ты там трудишься?
— Карту рисую,— ответил Конан с гордостью.— На тех картах, что имеются при дворе, неплохо показаны страны юга, запада и востока, но что касается севера, всюду либо белые пятна, либо такая чушь, что тошно смотреть… Вот я северной частью и занимаюсь. Смотри, здесь моя родная Киммерия. А здесь…
— Асгард и Ванахейм,— присмотрелся к карте Просперо.— Во имя Митры! До сего дня я склонен был полагать, что это выдуманные, баснословные страны!
Конан вдохновенно и яростно усмехнулся, тронув пальцем шрамы, рассекавшие смуглую кожу у него на лице.
— Проведи ты всю юность на северных границах Киммерии, ты бы так не считал! Асгард от нас аккурат к северу, а Ванахейм — к северо-востоку, и мира на наших рубежах отродясь не бывало…
— Ну и что они за люди, эти северяне? — заинтересованно спросил Просперо.
— Рослые, светловолосые, голубоглазые… Они поклоняются Имиру, ледяному великану, и каждое племя подчинено собственному королю. Что асы, что ваны несговорчивы и очень воинственны. Готовы драться день напролет, после чего всю ночь до утра глушить эль и орать свои дикарские песни…
— Значит, ты сам вроде них,— расхохотался Просперо.— Кто еще у нас охотник до крепкой выпивки, доброй шутки и молодецкой песни, если не ты? Нет, правда, сколько знавал киммерийцев — пьют только воду, смеются раз в год по великому празднику, а что до пения — как затянут какой-нибудь погребальный плач, аж уши вянут…
— Может быть, все дело в нашей стране,— ответил король.— Я в целом свете не видал более сумрачных мест. Сплошные холмы, темный лес, вечно серое небо… Холодный ветер, горестно стонущий по долинам…
— Да уж, родина угрюмых людей,— передернул плечами Просперо. Перед глазами у него так и поднялись залитые солнцем, увитые голубыми лентами рек равнины милого Пуатена — самой южной провинции Аквилонии.
— Нашим людям особо не на что надеяться ни в этом мире, ни в загробном,— задумчиво продолжал король.— Мы поклоняемся Крому и его темному сонму, чье царство мертвых — страна без солнца, затянутая вечным туманом. Ох, Митра! Образ жизни асов всегда был мне как-то духовно ближе…
— Ну что ж,— улыбнулся Просперо.— По счастью, ты оставил унылые холмы Киммерии далеко позади… Ладно, Конан, мне пора ехать. Обещаю поднять за тебя добрый кубок немедийского белого при дворе короля Нумы…
— Добро,— кивнул король.— Только смотри не вздумай от моего имени целовать танцовщиц Нумы, а то еще международный скандал мне там наживешь!..
Раскатистый хохот короля долго провожал Просперо по дворцовому коридору…
III
Дорога Королей
Солнце уходило с небес, облекая сине-зеленые лесные горизонты кратковременным золотом. Умирающий свет дня переливался на звеньях толстой золотой цепи, которую Дион Атталусский то и дело теребил пухлой рукой, сидя посреди неистово цветущего сада. Ерзая обширным седалищем по мраморной скамье, Дион пугливо озирался, ни дать ни взять опасаясь внезапного нападения. Скамью обрамлял правильный круг стройных деревьев, чьи ветви сплетались над головой вельможи в густой полог. Неподалеку серебряным колокольчиком звенел фонтан, ему согласным хором отзывались другие фонтаны, разбросанные по саду.
Дион был здесь один — если не считать исполинского темного силуэта на ближней скамье. Оттуда за бароном внимательно наблюдали темные поблескивающие глаза. Дион, впрочем, меньше всего думал про Тот-амона. Еще не хватало ему обращать внимание на какого-то там раба, которому оказывал необъяснимое доверие Аскаланте!.. Дион, как многие знатные богачи, был совсем не склонен лишний раз замечать тех, кто стоял ниже его.
— Не стоит так волноваться,— проговорил между тем Тот-Амон.— Заговор просто не может потерпеть неудачу.
— Аскаланте всего лишь человек, и он мог ошибиться! — отрезал Дион. При одной мысли о поражении его бросило в пот.
— Нет уж, только не он,— зло усмехнулся стигиец.— В ином случае я был бы его хозяином, а не рабом!..
— Это еще что за речи? — спесиво перебил Дион, не придавая, впрочем, особого значения их разговору.
Глаза Тот-амона нехорошо сузились… Какой бы железной ни была его выдержка, сейчас он был близок к тому, чтобы взорваться. Слишком долго ему пришлось скручивать в душе чудовищный стыд, ярость и ненависть, слишком долго он ждал хоть какого-нибудь шанса восстать. Где ж тут было учесть то обстоятельство, что Дион в упор не признавал в нем человеческое существо, наделенное умом и достоинством. Для барона Тот-амон был всего лишь безликий раб, не стоивший почти никакого внимания.
— Послушай меня,— сказал ему стигиец.— Очень скоро ты взойдешь на престол. Но ты понятия не имеешь, что представляет собой Аскаланте! Не вздумай ему доверять, когда падет Конан! Я же способен помочь тебе. И помогу, если, придя к власти, ты меня защитишь-
Слушай же, мой повелитель. Когда-то я жил на юге и был великим чародеем. Люди упоминали имя Тот-амона наравне с именем Раммона… Мне оказывал немалые почести Ктесфон, король Стигии. Он прогнал от двора великое множество других магов и обласкал своей милостью меня одного. Соперники смертельно ненавидели меня, но и боялись, ибо я повелевал тварями с той стороны. Я вызывал их по своему хотению, и они были у меня на посылках. О Сет!.. Каждый вечер мои враги засыпали в страхе, зная, что посреди ночи их могут разбудить когти неведомого ужаса, сомкнувшиеся на горле!.. Я владел Змеиным Кольцом Сета и с его помощью творил темные и жуткие чудеса. Я обрел это Кольцо в незапамятно древней подземной гробнице, устроенной на глубине в целую лигу и забытой еще прежде, чем отдаленные предки людей покинули изначальное море.
К моему горю, некий вор похитил Кольцо и моему могуществу пришел конец. Маги, посрамленные мной, немедля восстали, желая моей смерти, и я вынужден был бежать. Переодевшись погонщиком верблюдов, я странствовал с караваном в стране Коф, когда на нас напали грабители Аскаланте. Они убили всех, кроме меня. Я спас свою жизнь, открывшись Аскаланте и поклявшись ему служить… Но какой же горькой для меня оказалась эта служба!
Чтобы еще крепче связать меня, он все изложил на пергаменте и отдал запечатанный свиток отшельнику, обитающему в южном Кофе. Потому-то я и не дерзаю ни заколоть его кинжалом во сне, ни выдать врагам. Ибо в случае его смерти отшельник сломает печать и все прочтет, как наказывал ему Аскаланте. Он отправится в Стигию и скажет там слово…— И вновь Тот-амон содрогнулся, и пепельная бледность залила смуглые щеки.— Никто в Аквилонии не знает, кто я такой,— продолжал он.— Но стоит моим врагам-стигийцам только прознать, где я нахожусь, и даже расстояние в половину населенного мира не спасет меня от заклятия, способного вдребезги разнести сердце бронзовой статуи… Защитить меня способен только король, властитель замков и меченосного войска… Видишь, я поведал тебе свою тайну, Дион, и готов заключить с тобой соглашение. Моя мудрость сослужит тебе немалую службу, а ты можешь дать мне убежище. А когда рано или поздно я отыщу и вновь надену Кольцо…
— Кольцо? Какое еще кольцо?..
Тот-амон недооценил полнейшее себялюбие собеседника. Дион, как выяснилось, его не слушал даже вполуха. А что ему занимать свой слух речам и какого-то невольника? Он был слишком погружен в собственные мысли, его внимание привлекло лишь последнее слово.
— Кольцо?..— повторил он.— Припоминаю что-то такое… Ах да, мое счастливое колечко! Ну как же, я прикупил его у одного шемитского вора — тот клялся, будто стырил его у какого-то южного колдуна, а посему оно должно приносить мне удачу… Митра свидетель, я втридорога заплатил негодяю! Клянусь всеми богами, сегодня удача мне требуется, как никогда. И дернуло же меня ввязаться в кровавые козни Вольманы и Аскаланте… Ну-ка, где мой перстенек?
Тот-амон взвился, точно пружина, темная кровь бросилась ему в лицо, а глаза вспыхнули наконец-то прорвавшейся яростью и осознанием всей непомерной тупости напыщенного вельможи… Дион по-прежнему не обращал на раба никакого внимания. Сдвинув на мраморной скамье потайную крышечку, он принялся рыться в содержимом каменной ниши, перебирая варварские амулеты, кусочки заговоренных костей, какие-то аляповатые драгоценности…— все, что по трусости и суеверию собирал долгие годы.
— Ага, вот ты где! — И он с торжеством вытащил замысловатой формы перстень. Он был сделан из металла, похожего на медь: чешуйчатая змея свивалась тремя кольцами, держа во рту собственный хвост. В желтых камешках маленьких глаз дрожали злобные огоньки…
Тот-амон вскрикнул, точно его пырнули ножом, и вот тут Дион, наконец оглянувшись на него, побелел от испуга. Глаза раба пылали страшным пламенем, рот скалился, длинные руки со скрюченными когтистыми пальцами тянулись вперед.
— Кольцо!..— вскрикнул он пронзительно.— Во имя Сета, мое Кольцо!.. Мое украденное Кольцо!..
Сталь блеснула в его ладони, и одним движением смуглого плеча он вогнал кинжал по самую рукоять в жирное баронское брюхо. Дион тонко завизжал, его визг перешел в задушенное бульканье, и бесформенная туша осела наземь, оставшись лежать, точно груда подтаявшего масла. Несчастный глупец умер, успев испытать ни с чем не сравнимый ужас, но так и не поняв почему. Тот-амон отшвырнул обмякшее тело — прах, более не имевший никакого значения, — и обеими руками подхватил Кольцо. Глаза стигийца горели алчностью и сумасшедшим восторгом.
— Мое Кольцо!..— прошептал он с наводящим ужас восторгом.— Мое могущество!..
…Он сам не знал, долго ли он вот так сидел на корточках, лелея в ладонях злобную металлическую змею и питая ее аурой свою темную душу. Наконец он встряхнулся, возвращаясь к реальности из ночных бездн, в путешествие по которым пустилась было его душа, и увидел, что луна успела подняться. Лунный свет разрисовал непроглядными тенями гладкую спинку мраморной скамьи, у подножия которой виднелось нечто темное, неподвижное — бывший государь Атталусский, несостоявшийся король Аквилонии.
— Вот так-то, Аскаланте… вот так-то…— прошептал стигиец, и его глаза блеснули во тьме двумя красными бликами, как у вампира.
Нагнувшись, он зачерпнул из растекшейся лужи пригоршню загустелой крови и стал втирать ее в голову металлической змеи, пока желтые блики не покрыла алая пленка.
— Отврати взор свой, о хранящая тайну змея,— нараспев произнес он вгоняющим в дрожь шепотом.— Отврати взор свой от света луны и отверзни очи свои для исподнего мрака! Что видишь ты там, о вещая змея Сета? Кого призываешь ты из пределов вечной Тьмы? Чья тень готова покрыть меркнущий Свет? Вызови его для меня, о змея!
Его пальцы тем временем исполняли странный танец, особым образом поглаживая металлические чешуйки. Танец, чей замысловатый ритм начинался и оканчивался в одном и том же месте. Голос стигийца звучал все тише, так что посторонний слух уже не мог бы разобрать ни зловещих имен, ни ужасающих заклинаний, давным-давно позабытых повсюду в мире, кроме отдаленнейших уголков Стигии, где в тиши старинных кладбищ чутко дремлют жуткие тени…
И вот наконец неподалеку в воздухе наметилось некое движение, что-то вроде завихрения, производимого подводными существами, поднимающимися к поверхности. Иномировой ветер повеял на Тот-амона могильным холодом, как если бы где-то рядом открылась дверь в неизвестное. Стигиец ощутил присутствие у себя за спиной, но оглядываться не стал. Он упорно смотрел на залитую лунным сиянием стену из гладкого мрамора, где начала оформляться неясная тень. Под беспрерывный шепот заклинателя тень принялась расти, становиться все отчетливее и страшнее. Она чем-то напоминала гигантского бабуина, правда, таких бабуинов от сотворения мира не водилось нигде на земле, даже в Стигии. Тот-амон по-прежнему не оглядывался. Вытащив из поясной сумки сандалию своего хозяина (хранимую в смутной надежде как раз на такое вот применение), он кинул ее себе за спину.
— Постигни же ее хорошенько, о раб Кольца! — воскликнул чародей.— Найди и уничтожь носившего ее! Взгляни ему в глаза и истреби его душу, прежде чем разорвать ему горло. Убей же его…— и в слепом порыве страсти Тот-амон выкрикнул: — И всех, кто будет подле него!
Чудовищная тень, ясно видимая на мраморной стене, опустила голову, точно ищейка, готовая взять след… Кончив принюхиваться, жуткая тварь крутанулась — и пропала, только ветер прошумел в кронах деревьев.
Стигиец в невыразимом восторге потряс над головой вскинутыми руками, его зубы и белки глаз одинаково ярко белели в свете луны…
…Воин, стороживший городские укрепления, заорал от внезапного ужаса, когда невероятная тень с горящими глазами одним прыжком одолела стену и вихрем пронеслась мимо него, исчезнув в ночи. Все случилось до того быстро, что ошеломленный солдат так и остался гадать, не примерещилось ли ему…
IV
Дорога Королей
В спальне короля Конана потолок был выполнен в виде высокого золотого купола, но спавшего под этим куполом сегодня донимали беспокойные сны. Он блуждал в вихрящихся серых туманах, сквозь которые до него доносился странный далекий зов. Зов был едва слышен, но Конан вскоре убедился, что не в его власти было выкинуть его из сознания. Вытащив на всякий случай меч, он двинулся сквозь туманы, как путешествующий по горам иной раз бредет сквозь облака. Голос, звавший его, между тем делался яснее и громче, и спустя некоторое время Конан разобрал слово, произносимое вдалеке.
Кто-то взывал к нему сквозь бездны пространства и времени, произнося его собственное имя.
И вот туман начал мало-помалу редеть, и Конан обнаружил, что бредет по гигантскому темному коридору, вырубленному в сплошной толще черного камня. Освещения не было заметно, но некоторым чудесным образом Конан ясно различал окружающее. Гладкие стены, пол и потолок тускло мерцали, переливаясь силуэтами древних героев и полузабытых богов. Конан невольно содрогнулся, приметив громадные смутные облики Безымянных Древних Сил, и ощутил необъяснимую уверенность, что никто из смертных не проходил этим коридором очень-очень давно. Наверное, уже много веков.
Потом началась широкая лестница, вырубленная из того же черного камня, сплошь обрамленная могущественными знаками столь неописуемой силы и древности, что у короля Конана мороз пробежал по спине, когда он к ним присмотрелся. А ступени — каждую из них — украшало изображение мерзостного Древнего Змея, Сета, так что идущий как бы попирал старинного Врага каждым своим шагом. Конан понял и оценил замысел зодчего, вот только легче от этого ему почему-то не стало.
А голос все звал и звал его вперед, сквозь тьму, которую наверняка не смогли бы пронизать его глаза, будь он здесь во плоти. И наконец Конан вступил в обширный подземный зал… чтобы увидеть там каменную гробницу и восседающую на ней смутно видимую седобородую фигуру. У Конана аж волосы шевельнулись, он невольно схватился за меч… Но тут старец заговорил с ним.
— Знаешь ли ты, человече, кто я такой? — осведомился он замогильным голосом.
— Клянусь Кромом, понятия не имею! — ответил король.
— О человек, я — Эпимитрий.
— Но…— Конан даже заикаться начал от изумления,— но ведь Эпимитрий Мудрый… он, то есть ты… полторы тыщи лет уже как помер!
— Внемли же! — повелительно прозвучало в ответ.— Камешек, брошенный в темный пруд, отсылает волны бежать к невидимым берегам. Так и происходящее в Незримом Мире
отозвалось волнами, постучавшимися в мой сон. Я давно присматриваюсь к тебе, Конан из Киммерии, и вижу печать избранничества на челе твоем, а в сердце — готовность к великим делам. Однако тебе противостоят немалые силы, и против них твой меч не помощник…
— Хватит загадками говорить, дед,— проворчал Конан. Ему было не по себе.— Мне бы этих врагов только увидеть, я бы сразу им зубов поубавил…
— Прибереги свою варварскую ярость для тех недругов, которые из плоти и крови,— строго ответила тень.— Мое дело — защитить тебя вовсе не от людей. Знай же: есть миры, о которых едва догадываются смертные, и в этих мирах полным-полно неназываемых чудовищных тварей. Лишь злые колдуны способны выкликать из Внешних Бездн эти сущности, заставляя их обретать плоть, чтобы когтить и рвать тех, на кого им укажут. Знай же, о венценосец,— в твоем доме свила гнездо змея! Скользкая гадина, выползшая из теней Стигии и несущая в темной душе своей самую черную премудрость. Спящему, чей разум настороже, обязательно приснится змея, подкравшаяся пая ну, так и я ощутил опасное присутствие ученика Сета. Сейчас он упивается вернувшейся силой, он способен нанести удары, могущие поколебать твою державу, о Конан! Поэтому я и воззвал к тебе — воззвал, дабы вооружить тебя против стигийца и его демонической своры…
— Но почему?..— недоумевая, вопросил Конан.— Люди говорят, ты спишь в черном сердце Голамиры, откуда во дни великой нужды посылаешь свой крылатый дух на выручку Аквилонии… Но я же… Я — варвар, я чужестранец на аквилонском престоле…
— Умолкни! — Властный голос гулко отдался под сводами угрюмой пещеры.— Твоя судьба неотделима от судеб Аквилонии. Грядущее чревато великими событиями, и я не потерплю, чтобы кровожадный чародей встал на пути державных свершений. Много веков назад мир задыхался в кольцах Змея Сета, как задыхается несчастная жертва, удушаемая питоном. И я всю жизнь бился против него — а мой век был втрое длиннее, чем у обычных людей. И я загнал-таки его во мрак таинственного юга, и лишь в Стигии люди, как встарь, поклоняются тому, кого мы называем Великим Врагом. А я, дравшийся прежде с Сетом, поныне не даю спуску его посланцам, ученикам, поклонникам и клевретам… Дай мне твой меч!
По-прежнему мало что понимая, Конан тем не менее повиновался. И там, где широкое лезвие соединялось с тяжелой серебряной рукоятью, костлявый старческий палец начертал символ, вспыхнувший в потемках белым огнем. Тотчас пропали и старец, и подземный зал, и гробница… а Конан, тяжело дыша, вскинулся на ложе под золотым куполом своей опочивальни. Он вскочил, озираясь, силясь разобраться в странностях промелькнувшего сна… И обнаружил, что действительно сжимает в руке меч. И вот тут у него в самом деле шевельнулись волосы на затылке, потому что на знакомом клинке оказался выгравирован символ, которого прежде там не было,— силуэт феникса.
Конан сразу вспомнил каменное изваяние феникса, осенявшее крыльями гробницу в приснившейся ему пещере, и задался невольным вопросом: а было ли то просто каменное изваяние?..
От подобных размышлений у короля снова пробежал по коже мороз…
Конана вернул к реальности звук крадущихся шагов, еле слышно донесшийся из-за двери. Король не стал выяснять, кто там крадется, а принялся быстро и бесшумно облачаться в боевую броню. В нем снова проснулся варвар, чуткий и бдительный, словно волк на охоте. Правду молвить, этот варвар никогда крепко и не засыпал…
V
Дорога Королей
Сквозь темноту и тишину дворцового коридора крались два десятка незваных гостей. Их ноги, босые либо в мягкой кожаной обуви, неслышно скользили по мрамору и толстым коврам. Редкие факелы, установленные в нишах, бросали кровавые отсветы на загодя обнаженные кинжалы, мечи и остро отточенные топоры.
— Тихо там!..— прошипел Аскаланте.— Кто это из вас так громко пыхтит? А ну прекратить!.. Начальник ночного караула убрал из этих покоев кого только мог, а остальных мертвецки напоил не для того, чтобы нас погубила собственная неосторожность… Эй, все назад!.. Стража идет…
Заговорщики шарахнулись назад, прячась в густой тени за колоннами, и очень скоро мимо них мерным шагом проследовали десять гигантов в черной броне. Они с сомнением поглядывали на старшину, который зачем-то уводил их с назначенного поста… Сам этот старшина выглядел неестественно бледным. Когда воины проходили место, где прятались заговорщики, он трясущейся рукой смахнул со лба пот… Старшина был молод, и решение предать короля далось ему нелегко. Будь она проклята, эта расточительная любовь к пустой роскоши, из-за которой он оказался по уши в долгах и стал пешкой в руках интриганов!..
Позвякивая латами, стражники прошагали мимо и скрылись в глубине коридора…
— Отлично,— усмехнулся Аскаланте.— Итак, Конан спит беззащитным. Поторопимся же! Если нас застигнут в момент убийства, нам конец. Но кому понадобится заступаться за уже мертвого короля?
— О да, поторопимся! — воскликнул Ринальдо, чьи голубые глаза сверкали еще ярче клинка, воздетого над головой.— Мой меч жаждет!.. Я слышу шорох крыльев над головой — это стервятники собираются к падали! Вперед!..
Они во всю прыть, уже почти не скрываясь, устремились дальше по коридору и наконец остановились перед позолоченной дверью. На ней красовался царственный дракон — герб Аквилонии.
— Громель! — позвал Аскаланте.— Ну-ка высади мне эту дверь!
Поделиться книгой: