Помоги проекту - поделись книгой:
В 1970-е годы для снабжения Москвы водой решили построить Ржевский гидроузел. Решение было волевым, альтернативные проекты серьёзно не прорабатывались. Мнение руководства Калининской области и населения не учитывалось Археологам позволили, правда, провести разведки за счет проектной организации. Разведки мы провели и, закончив обследование, взгрустнули: на участке от контррегулятора до верхней границы водохранилища располагались 319 археологических объектов, около 200 из них были пригодны для раскопок. Чтобы их по-настоящему изучить, понадобилось бы создать огромную экспедицию и работать в течение десятилетий. Мы отдавали себе отчёт в том, что нам такой роскоши не позволят, хотя и существует Закон об охране памятников истории и культуры. Причём, некоторые стоянки имеют такую площадь и такую мощность культурного слоя, что на каждую из них надо положить лет двадцать жизни.
На какое-то время ажиотаж вокруг проекта поутих, но мне в благополучный исход не верилось, и ещё до грянувшей тревоги я в течение двух сезонов, в 1977 и 1980 годах, раскапывал под Ржевом мезолитическую мастерскую Петрищево 11. Ведь кто знает, как дело обернётся?!
Наконец гром действительно грянул, и с 1984 по 1988 годы Ржевское Поволжье стало районом проведения крупномасштабных охранных раскопок археологических объектов всех эпох, в том числе и мезолита. Мезолитические стоянки и мастерские, древнейшие среди всех по возрасту, не уступают здесь по числу даже средневековым. Мы понимали, что не раскопаем и десятой доли того, что хранит земля, но отказываться на этом основании от раскопок вообще — значит, потерять всё. Поэтому мы одновременно и вели раскопки, и обращались к голосу разума тех, кто задумал это чёрное дело затопления. А в том, что решение о строительстве непродуманное, сомнений у нас не было.
Во-первых, под затопление попадал последний нетронутый преобразованиями участок течения Волги: ведь от Калинина до Астрахани настоящей Волги уже нет. Есть лишь каскад водохранилищ, затопивших долину реки вместе с лугами и плодородными пашнями, лесами, древними и новыми городами и сёлами. Берега размываются, вода гниёт, рыба исчезает. Ржевский гидроузел стал бы последним, нокаутирующим ударом по великой реке, символу России. А русская история! Много славных страниц её связано с Верхней Волгой: и борьба за независимость, и развитие хозяйства и торговли, и культурная жизнь. Неповторимы волжские ландшафты. Само слово “Волга” свято для нас. Но, как оказалось, не для всех.
Среди многих эпизодов борьбы за спасение Верхней Волги мне особенно запомнился один. В начале сентября 1986 года в Госплане СССР проходило итоговое заседание
Государственной экспертной комиссии. Полтора десятка подкомиссий, несколько сотен учёных и хозяйственников... Но над большинством довлело старое правительственное решение, чувствовалась зависимость от “всемирно известного”, как с пафосом сказал один работник Моссовета, института “Гидропроект”. Отстаивались ведомственные интересы и многое другое, о чём вслух не говорят. За целый день пленарного заседания я наслушался много всякой всячины, но ни один доктор наук, ни один высокопоставленный чиновник ни разу не сказали о том, что Волга — великая русская река, что уже только поэтому её надо беречь и лелеять. Речь шла исключительно о рублях и сроках строительства. Именно так, наверное, губили в своё время и Байкал, и Ладогу, и Арал, и Каму... Едва ли не под улюлюканье чиновной толпы прозвучало страстное, яркое по форме и содержанию выступление руководителя нашей маленькой делегации Геннадия Петровича Самсонова, в ту пору заместителя председателя облисполкома. Осталось без ответа моё письмо в “Литературную газету”, отпиской на другое письмо отделался Госагропром СССР, но брешь в глухой обороне наших противников всё же была пробита: 4 июня 1986 года “Советская Россия” опубликовала статью наших земляков М.А. Карасёва и Е.Н. Яшина “Волжские крутовороты”. Сотни и тысячи писем со всей страны пошли в Москву. Сторонники проекта сначала снисходительно отмахивались, затем ринулись в атаку, не гнушаясь прямой фальсификацией. Но чаши весов дрогнули и заколебались.
В весенние дни 1987 года я написал стихи, легшие ещё одним кирпичиком в формирование общественного мнения. Познакомились с ними и некоторые тогдашние руководители страны, в том числе “хозяин” Москвы Б. Н. Ельцин. Вот эти строки:
В конце концов оказалось, что не учли и экологические, и исторические, и культурные, да и экономические факторы. От Ржевского гидроузла Москва не только не получала необходимой дополнительной воды, но с нарушением руслового потока не происходило бы самоочищения расположенного ниже по течению Волги Иваньковского водохранилища — основного источника водоснабжения столицы. Под давлением образовавшейся водной чаши грунтовые воды выдавливались бы по склону коренных пород в Селигер. В результате этого городу Осташкову грозила судьба подводного града Китежа. Намеченная переброска вод Волги в отстойные водохранилища близ Мытищ резко ухудшала ситуацию с уровнем грунтовых вод в Москве: в некоторых районах столицы они могли подняться до подвальных этажей. Причём, при современном контроле (вернее, бесконтрольности) водопользования Ржевский гидроузел не дал бы огромному городу фактически ничего.
Так зачем же он был задуман? В основном, чтобы обеспечить работой сотрудников “Гидропроекта” и Минводхоза СССР, освоить многомиллионные капиталовложения и снять с них ведомственные сливки. А признаться в ошибке — значит, раз и навсегда испортить себе карьеру, а то и угодить в сферу внимания более серьёзных организаций. Так что — Бог с ней, с Волгой! Будем, мол, держаться до последнего и делать вид, что работаем на благо народа.
Пока что Волгу удалось отстоять. Надолго ли?.. Ведь группа разработчиков существует до сих пор, пережив все перестройки и вхождения в рыночные отношения. И какой ещё разрушительный для России проект замышляется в стенах "всемирно известного” института? Ведь вокруг него кормится целая армия теоретиков и практиков, готовых по первому зову всё “научно обосновать” и воплотить в жизнь.
Закончу на этом далеко не лирическое отступление и вернусь к вопросам чисто археологическим.
Мезолитические стоянки и мастерские на Волге выше Ржева, раскопанные в последние годы, отличаются и от иеневских, и от бутовских, хотя черты сходства с последними имеются. Пока рано говорить о культурной принадлежности этих памятников. За год-другой такие вопросы не решаются. Да и дополнительные раскопки не помешали бы, тем более что объектов — десятки. Думается, ржевский мезолит — продукт контактов населения Валдайской возвышенности, Тверского Поволжья и продвинувшихся из Северной и Восточной Белоруссии вверх по Западной Двине человеческих коллективов.
Обильные запасы кремня сняли остроту в необходимости передвижений, и разноэтничные общности, взаимодействуя и привыкая друг к другу, создавали на протяжении мезолита новую культуру. Замкнутой она, вероятно, не была, поскольку занимала берега главной реки региона. Обновление плоти культуры происходило за счёт нового населения.
Поселения располагались как бы “кустами”, концентрируясь близ выходов высококачественного кремня. Например, на участке течения длиной не более 10 км в районе деревень Тупичино и Петрищево на берегах Волги известно более 50 памятников каменного века.
Раскопки под Ржевом — пример искренней озабоченности ученых и студентов судьбами наших древностей. На призыв директора Института археологии АН СССР академика Бориса Александровича Рыбакова помочь в раскопках откликнулись вузы Москвы и Ижевска, Архангельска и Пензы, Коломны и Астрахани, Тулы и Калинина...
В моём отряде работали студенты-историки из Архангельска. Приехали в кедах, в кроссовках. На моё немое удивление отвечали: “Нам в ректорате сказали, мол, вы же едете на юг, там сухо, сапоги можно не брать”.
У поэта Василия Бернадского, живущего в Казахстане, но отдыхающего летом в наших краях, я встретил как-то такие строчки:
Честно говоря, я бы уточнил: особенно под Ржевом. Микроклимат здесь такой, что мы обычно уже заранее знали, в какое время (с точностью до получаса) дождь начнётся, когда кончится и когда снова польёт. Стихия! В следующем сезоне все приехали в сапогах.
Начало раскопок 1985 года требует особого рассказа. Приехал я ко Льву Владимировичу в головной отряд за снаряжением, загрузили машину, переночевали и тронулись утром во Ржев встречать на вокзале незнакомых мне архангелогородцев. Едем-едем, вдруг видим на одном картофельном поле живописную группу в стройотрядовских костюмах, важно вышагивающую между бороздами. Летом у Волги кого только не увидишь: и туристов, и стройотряды, и школьников, и нашего брата-археолога (полтора десятка отрядов в экспедиции все-таки). Рюкзаков у ребят вроде бы нет. Однако говорю водителю с сомнением: мол, не наши ли пассажиры Васильич. Тот притормозил. Подходят, здороваются... “Скажите, не вдохновлённые ли примером Ломоносова, интересуюсь, — двигаетесь в сторону столицы?" Оказалось, действительно, они. Вот так мы нашли и подобрали в пыли дорожной нашу законную рабочую силу. В чистом поле, в сорока километрах от места встречи, то есть от Ржева, и в тридцати километрах (в другую сторону) от места раскопок.
А объект наш, то есть стоянка Дорки 9, надо сказать, вообще на другом берегу Волги, и как на неё проехать неизвестно. Двумя месяцами раньше, в мае, искали мы дорогу к ней, да так и не нашли. Теперь у нас с собой был плот десятиместный, надувной, с крышей, армейского образца. Переправимся, в крайнем случае, лишь бы спуск к реке найти прямо против стоянки, чтоб не бурлачить.
Спуск-то мы к вечеру нашли, но большой радости это не доставило: перед нами шумел перекат, а на противоположном волжском берегу виднелось устье речки Мишарихи. Дно усеяно кусками известняка и кремня, как Эльдорадо золотыми самородками. Эти “самородки” регулярно выносит в Волгу на протяжении тысячелетий, отчего она стала в этом месте по внешнему виду приближаться к Тереку. Течение — бешеное. А локоть близко: ширина Волги чуть больше сотни метров.
Порешили, что утро вечера мудренее. Надёжный, кстати, способ отлынить от принятия важного решения. Утром огляделись и стали наводить переправу, используя верёвку и плот.
Прикинули: длины верёвки должно хватить. Самое главное — завести один конец на тот берег. А другой надежно привязали за корневище на склоне. Сели мы с другом моим, университетским археологом Андреем Ланцевым, в резиновую пирогу (он на вёсла, а я с бухтой верёвки) и, забирая выше по течению, рванулись поперёк переката. Метров пятнадцать не дошли до того берега, снесло на стремнину. Подтянули нас к своим, надвязали мы ещё кусочек вервия и со второго захода достигли правобережья. Верёвку натянули, закрепили, вернулись. Плот спустили на воду, посадили в него половину народу и даже... переправились. Правда, на середине русла наступает мёртвая точка: находишься в положении древка стремы в натянутом луке. Под настроение преодолели и это.
Но во втором заезде верёвка не выдержала. Мы, слава Богу, за неё держались, поэтому пошли по течению не до самого Ржева, а лишь на длину обрывка. Опять надвязали. Веревка намокла, потяжелела, при переправе ложится на воду, тормозит, становится якорем. Но Андрей, человек сильный и упорный, завёл её, пусть и не с первого раза, куда надо. Девчата встречали его на берегу, как челюскинцы Ляпидевского.
К счастью, верёвка больше не рвалась, и за пять ходок мы весь наш личный состав и скарб перетащили. Кожу я на ладонях сорвал в кровь, но это были мелочи по сравнению с выполненной задачей. Велико же было наше удивление, когда через несколько дней выяснилось, что есть весьма сносный подъезд для машины и по правому берегу. Но это же — проза!
Переправа — “плот на верёвке” — действовала безотказно целый месяц. Мы ездили на левобережье за сухими дровами, за грибами и ягодами, встречали гостей. Она была нашей гордостью, эта своими руками наведённая постоянная переправа через Волгу под Ржевом!
На севере области мезолит изучен слабовато. Раскопок проведено мало, материалы почти не опубликованы. Ленинградские археологи, авторы раскопок, народ не шибко коммуникабельный. Ясно одно: мезолит на Селигере и на Верхневолжских озёрах есть, а вот какой он — ещё предстоит выяснить.
Восточнее Селигера, под Бологим и Вышним Волочком, тоже имеются намёки на ранние поселения. А некоторые стоянки под Удомлей, в зоне строительства Калининской атомной электростанции, автор раскопок Владимир Владимирович Сидоров вообще отнёс к позднему палеолиту.
Не лучше ситуация и с исследованием заселения верховьев Западной Двины. В разведках последних двадцати лет мы отнесли к эпохе мезолита 61 стоянку в этом регионе. Всегда, конечно, до раскопок остаётся сомнение в правильности датировки, особенно если ярких вещей в шурфе и в подъёмном материале нет. Анализируем технику расщепления кремня, характер заготовок, типы нуклеусов и орудий, обращаем внимание на высотные отметки поселения. Немалую, а иногда и решающую, роль играет интуиция.
А раскопаны в верховьях Двины лишь две мезолитические стоянки: Курово 4 (Кольцов, 1980 г.) и Озёры 14 (Воробьёв, 1990 г.). В обоих случаях площадь раскопов небольшая. Многие поселения распаханы или нарушены селениями. Но всё же перспективы изучения мезолита Подвинья неплохие.
Заселение, видимо, шло с запада. Что мешает говорить об этом более твёрдо? Слабая изученность среднего течения Западной Двины в пределах Витебской области Беларуси, скудость данных по Псковской и Смоленской областям. А ведь именно эти территории и отделяют широкой полосой, протянувшейся с севера на юг, наше Верхнее Подвинье от Прибалтики, где изучение мезолита имеет хорошие традиции.
На каждом срезе времени учёные пытаются нарисовать картину древней действительности соответственно тем данным, которыми они располагают. Археологам помогают и палеографы, и геологи, и биологи. Да и сами они не сидят сложа руки.
Среди высших достижений отечественной археологии — разработка и практическое применение Сергеем Аристарховичем Семёновым трасологического метода изучения древних орудий труда и материалов. Он обратил внимание на следы в виде царапин, смятостей, выкрошенностей и т. д., остающиеся на изделиях и сырье в результате работы. Учёный классифицировал их по характеру и особенностям, положив эту схему и основу определения функций орудий. Археология в очередной раз расширила горизонты познания прошлого. Выявились новые функции, а также случаи несовпадения, так сказать, формы и содержания. Следы сработанности нашлись на оттоках и пластинах без специальной обработки, и это заметно увеличило процент опознанных орудий труда в комплексах находок.
Хозяйство изучаемой эпохи, отдельные его стороны и операции стали проявляться с применением трасологического метода, как изображение в фотопроявителе. Правда, за время, прошедшее с выхода в 1957 году книги С.А. Семёнова "Первобытная техника”, мало кто освоил этот метод в совершенстве. В основном, это ленинградцы, сотрудники лаборатории, созданной основоположником метода.
Особо следует сказать о московском археологе Михаиле Жилине, с которым мы работаем вместе многие годы. Он по праву считается одним из самых талантливых в стране археологов-первобытников. Десятки и сотни тысяч кремнёвых изделий прошли перед его глазами через столик микроскопа, обретая паспорт, имя и право остаться в большой науке в качестве маленького исторического источника. Работоспособность Миши фантастична. Она, наряду с профессиональной подготовкой и природной одарённостью, и обусловила выход на новые уровни осмысления прошлого, рождение в его незаурядной голове качественно новых идей и непрерывный научный рост.
С юношеских лет Михаила увлекло и другое, смежное направление, поставленное на научную основу также С. А. Семёновым — археологический эксперимент. Определив функции орудий трасологическим методом, основательно изучив их форму, проработав научную литературу, Миша взялся за изготовление подобных вещей сам. И достиг почти полного совершенства.
Осенью 1977 года я раскапывал Петрищево 11, а Миша и несколько его ассистентов из числа студентов занимались в лагере нашей экспедиции экспериментом: готовили и раскалывали нуклеусы, делали из кремнёвых пластин наконечники стрел. Тут же изготовляли луки, древки стрел. Оружие приводилось в боевую готовность и испытывалось на дальнобойность, точность попадания и силу поражения. Миша тогда ещё сам был студентом, но так навострился в “каменном деле”, что, бывало, я ему объясню на пальцах, какой топор мне нужен (к работе над диссертацией): какой формы, размеров на какой заготовке, с какой обработкой и каким лезвием, — минут через десять топор уже готов.
Думаю, с такими навыками Миша и в мезолите бы не пропал. Пожалуй, он и там числился бы среди лучших мастеров. Может, и в вожди бы выбился (по-нашему, в начальники экспедиции). Не раз я приглашал его на лекции по истории первобытного общества на истфак университета к моим студентам. Миша доставал из портфеля куски кремня, найденные где-нибудь под Старицей или Ржевом на волжских берегах, просил ребят в аудитории пересесть на несколько метров подальше, чтоб не поранить их осколками кремня, отлетающими при ударе, и начинал работу. Прямо на наших глазах он серией операций готовил нуклеус, затем раскалывал его на пластины и отщепы, из которых тут же делал скребки, ножи, наконечники стрел и прочее.
В конце первого семестра, сразу после Нового года, я обычно вывозил первый курс в Москву, в Исторический музей. И вот подвожу ребят к витрине с кладом изумительных по совершенству обработки кремнёвых изделий со знаменитой Волосовской стоянки. Рассказываю, вошёл в раж, тем более что знаю об этой находке начала века не только из учебника, но и от своего научного руководителя Дмитрия Александровича Крайнова. А ему рассказывал его учитель профессор Василий Алексеевич Городцов, в чьей экспедиции и было совершено открытие. Увлекшись собственным рассказом, не сразу расслышал за спиной тихий и гордый шёпот: “А у меня всё равно лучше. Смотрю, а один мои студент держит укромно на ладони наконечник стрелы Мишиного изготовления и сравнивает с волосовскими. Если он и преувеличивал, то не слишком: вещи по качеству действительно сопоставимы.
Недаром одним из любимых развлечений молодого Жилина когда-то было такое: изготовить из кремня какую-нибудь прелесть, потереть её о свои брезентовые брюки, отстирать которые он никогда даже не пытался, и с невинной физиономией проконсультироваться с кем-нибудь из академических светил относительно назначения и датировки орудия. Светила шумно обсуждали находку, находя в ней все новые и новые достоинства. Миша слушал, раскрыв рот и восхищенно кивая, пока не появлялся Лев Владимирович Кольцов, который под каким-нибудь предлогом изымал фальшивку у светил и устраивал Мише в сторонке выволочку за подрыв крупных научных авторитетов. Хотя, на мой взгляд, такие тесты не бесполезны.
На почве увлечения экспериментами жизнь в экспедиционном лагере бывает порой небезопасной. В сентябре 1981 года я раскапывал стоянку раннего неолита на Березовском плесе Селигера, а Миша приехал в гости посмотреть местность и наши находки. На следующий день я отправился по хозяйственным делам в Осташков. Возвращаюсь — что такое?! По лагерю, крадучись, передвигаются, прячась за соснами заповедного Картунского бора, наши скромные студентки, взгляды у них совсем не мирные, а в руках... луки. Оказывается, идут "учения амазонок” с Жилиным в роли посредника. Лучше даже сказать, застрельщика (в прямом смысле этого слова). Слава Богу, я выбросил белый флаг, и жертв не было.
Открытия, сделанные в процессе изучения первоначального заселения Верхневолжья, послужили хорошим раздражителем для археологов, работающих в сопредельных районах.
Теперь и у тверитян есть возможность обратиться к полученным в последние годы материалам стоянок Московской и Рязанской Мещеры, Верхнего Подесенья, калужского и нижегородского течения Оки.
Об одной чрезвычайно важной стороне жизни людей в мезолите я не сказал ни слова — о жизни духовной. Конечно, разум и высокий дух творчества вложены и в простые, но надёжные и соразмерные своему назначению орудия труда, в жилища, в приспособления для охоты и рыболовства, но космогония, искусство, верования— это все же особые сферы. И сведений на сей счёт в верхневолжских материалах у нас пока почти нет (новейшие находки Жилина на Озерецком торфянике под Тверью мной ещё не вполне осмыслены).
Погребальные комплексы — находка для мезолита редчайшая.
Могильники этого времени на Русской равнине можно по пальцам перечесть. Самые известные — в Нижнем Веретье на юге Архангельской области, Оленеостровский на Онежском озере, Звейниеки в Латвии, Васильевский и Волошский на Украине.
В 1978 году завершались раскопки стоянки Култино 1, расположенной на границе Старицкого и Калининского районов, на левом берегу Волги. Шёл последний день работ, так что, по всем приметам, насчёт находок надо было держать ухо востро. Кольцов, наш начальник, утром уехал, рабочая сила — школьники из-под Вышнего Волочка — тоже. Остались на раскопе мы с Мишей Жилиным вдвоём. Правда, и дел предстояло немного: снять вымостку из горелых камней на материковом горизонте, сделать генеральную зачистку, зарисовать и заснять материк, вычертить профили стенок раскопа и, наконец, засыпать раскоп землёй из отвала. Мощность культурного слоя не превышала 40 см, так что мы рассчитывали к вечеру закончить.
Поделиться книгой: