Помоги проекту - поделись книгой:
Воробьёв Вячеслав Михайлович
КАМЕНЬ. БРОНЗА. ЖЕЛЕЗО (экспедиция к истокам тверской истории)
Аннотация:
В книге в популярной форме рассказывается об археологических исследованиях последних десятилетий на территории Тверской области, в которых автор принимал участие. Привлекается широкий фактический материал, охватывающий огромный исторический период – от первоначального заселения края человеком до конца эпохи первобытности.
Адресована учащимся и преподавателям средних школ, других учебных заведений, любителям тверской старины.
Воробьёв В.М. Камень. Бронза. Железо : экспедиция к истокам тверской истории. – Тверь : ТОИУУ, 1998. – 144 с. – ISBN 5-87049-135-5
Вячеслав Михайлович Воробьёв — заведующий кафедрой краеведения Тверского областного института усовершенствования учителей, кандидат исторических наук, доцент. В течение многих лет руководил археологической экспедицией Тверского госуниверситета. В процессе археологических разведок открыл, вместе со своими коллегами, более 2 тысяч поселений и могильников каменного, бронзового, железного веков и эпохи средневековья на территории Тверской области. Автор 63 научных статей и книг. Исследует вопросы исторической географии, археологии, топонимики, этнологии, региональные проблемы культурологии.
С чего всё это у нас начинается? Когда пробуждается в человеке тяга к прошлому, и он осознаёт себя как часть того бытия, что уже отшумело, успокоилось, в землю легло, но пульсирует в нём самом, подталкивая его и историю вперёд, в ту загадочную, страшноватую, но и притягательную неизвестность, которую мы зовём будущим?
Написал “пробуждается” и подумал: “А ведь это, пожалуй, не случайно подвернувшееся слово”. Память человечества живёт в генах, что бы там ни говорили. Но может и не проснуться в ком-то. И попробуй отдели вину времени и вину вождей от вины поставленного на колени маленького человека! Это только в учебниках всё ясно, но жизнь к ним не сводится, да и учебники весьма часто переписываются заново.
Все мы родом из детства. И витают над нами с колыбели бабушкины сказки про заколдованные места; потом горячий шепоток приятеля, точно-преточно знающего, где зарыт клад; наконец нас тянут на улицу, вдаль, навсегда Грин и Дюма, Жюль Верн и Вальтер Скотт, Майн Рид и Стивенсон... Ржут кони, надуваются паруса, проваливаются в прошлое машины времени...
И оно, это прошлое, уже не кажется мёртвым. Оно наполнено звуками и запахами, оно цветное, солоноватое на вкус и твёрдое на ощупь. Оно рядом, за тоненькой дверцей, но мы не знаем, где же эта дверца, потому что её закрывает неумело нарисованный на куске старого картона очаг с дымящимся котелком — вечная иллюзия маленького благополучия.
Когда-то мне посчастливилось приоткрыть эту дверцу и начать путешествие в прошлое, продолжающееся по сей день. Судьбе было угодно взять за руку мальчишку в перешитом отцовском кителе и с цыпками на руках и вывести из тихого Весьегонска в мир ночных костров, разведочных маршрутов, бесшабашных и печальных песен Визбора, Окуджавы и Городницкого (мог ли я мечтать, что когда-то увижу легендарных бардов и буду говорить с ними, замирая от восторга и смущения!), в мир сильных, умных, весёлых, хотя и не очень счастливых по-житейски людей.
Экспедиция!.. В какой бы обстановке ни слышал я это слово, кто бы его ни произносил, это — как команда: “Равняйсь!”. Это — Знамя.
А начиналось так... 1965-й год. Заканчиваю восьмой класс. Уже третий год в краеведческом кружке, за плечами серьёзные походы, в том числе по легендарной реке Сити, где у села Божонка принял смертный бой против монголо-татар во главе русского войска князь Юрий Всеволодович. Детали битвы нам, мальчишкам, хорошо известны по роману Василия Яна “Батый”. И сопку в Божонке, у разрушенной Покровской церкви, мы видели и даже поднимались на неё. Захоронены в ней русские богатыри, в сече павшие... А тут вдруг наш учитель географии Марат Михайлович говорит, мол, экспедиция Исторического музея, что в Москве на Красной площади, едет на Сить, и несколько ребят из нашего кружка могут в ней участвовать. Для нас это непонятно: что искать, если и так всё досконально известно? Роман про это написан, издан не раз. Читайте — узнаете...
Однако приехали мы, познакомились с руководством: Майя Васильевна Фехнер и Валентина Альфредовна Мальм. Снова удивление, недоумение: в наших мальчишеских представлениях женщины и разведка (пусть и не на войне) несовместимы. Тем более сделать для себя разведку повседневной работой?!
Но именно в этой разведке, первой в моей жизни, где мы задирали носы от осознания своей миссии, а две мудрые женщины потихоньку заботились о нас (маршруты — полегче, питание — получше, на шалости — сквозь пальцы), я и понял смысл экспедиций в прошлое, и был потрясён, и выбрал свою дорогу. История отделилась от вымысла, документ — от мифа, памятник археологии — от легенды о нём.
Нам было просто и убедительно объяснено и втолковано, что курганы, попадающиеся на нашем пути, никакого отношения к битве, так ярко описанной Яном, не имеют. Это мирные сельские кладбища, на которых лежат и славяне, и древние финны, хлебопашцы и охотники, много веков не дожившие до битвы на Сити, некрещённый люд северных лесов. А сопка — да, та самая сопка, которая, вроде бы, стала последним приютом для великого князя Владимирского, оказывается, насыпана в VIII-IX веках. То есть её отделяет от битвы немногим менее лет, чем и нас, только с другой стороны шкалы времени! А на погребальных кострах, оставшихся внутри сопки в виде тонких зольных прослоек, пылали первые в здешних местах славяне, которых позже назовут словенами новгородскими. Это не костры инквизиции, пожиравшие живых, но смысловая основа кремации умерших у древних славян та же — очищение огнём.
С той полудетской-полунаучной (для меня) экспедиции понял я смысл археологии так: восстановление исторической справедливости. Клятву “Никто не забыт, ничто не забыто!” археология простирает до начала рода человеческого, и постепенно на помощь группкам одержимых гуманитариев с лопатами и совочками приходит Его Величество Научно-технический Прогресс, одаривая с барского плеча такими мудрёными изобретениями XX века, как радиоуглеродный и палинологический (по пыльце растений) методы датирования древностей, использование дендрохронологии (датировка древнего дерева по годичным кольцам) и получение археомагнитных дат.
Низкий поклон физикам, химикам, ботаникам, но в центре всего всё-таки — Человек. Те самые, безымянные ныне, поколения, что стали тленом, гумусом, питательной почвой современной цивилизации. Те, что сотворили нас. Имеем мы право забыть их? Имеем право терзать их плоть — стоянки, городища, курганы — железом, бетоном, взрывами, развеивать по ветру и затапливать? Но легче придумать коварного врага на другом краю света, чем обойти ковшом экскаватора древнюю земляную крепость, известную всем, в том числе и экскаваторщику, с незапамятных времён как “городок”, или не полюбопытствовать, нет ли в курганчике золотишка.
Нет в нём золотишка! Но нет и самого кургана после удовлетворения любопытства столь незатейливым способом. Люди у нас, конечно, в основном, хорошие. И добро берегут, особливо своё. А тут стоит что-то у дороги — не то кочка, не то когда-то самосвал землю вывалил, обознался. Короче, народное, то есть ничьё. И каждый год уходят с лица верхневолжской земли десятки древних поселений и могильников.
Эта книга — попытка рассказать о неоценимом богатстве, хранимом нашей землёй. Не о золотишке, а о памяти поколений, о непрерывности Истории, чьё полотно ежесекундно ткёт Время. Иногда размечтаюсь: а вдруг ослеплённый водкой и обкраденный нашим просвещением гражданин бросит за секунду до святотатства совковую лопату или рычаги трактора. Вдруг проектировщик остановит свой карандаш, намечающий, где бы можно ещё по живому... Вдруг всесильный чиновник не поставит очередную подпись на документе, предполагающем уничтожение древнерусского культурного слоя в Твери, Торжке или Бежецке... Вспомнит, что он один принёс культуре вреда не меньше, чем сотни кладоискателей, и не подпишет... Да только не читают эти граждане книжек! И эту книжку не прочтут.
Говорят, надежда умирает последней. Так вот, моя надежда не умрёт, она на тех, кто сейчас пешком под стол ходит да буквы учит. Им смывать позор отцов, прибирать наш большой дом, скворешники в саду ладить. Для них и книга. А нам, дай Бог, хоть немного отмыться да голову поднять. На это тоже смелость нужна.
ПОСЛЕ ОТСТУПЛЕНИЯ ЛЕДНИКА
Всем археологам известен такой парадокс: чем больше открываем древних поселений, чем шире ведём раскопки, тем больше возникает вопросов. Есть, конечно, и кое-какие ответы, но вопросы всё-таки преобладают.
Почти три тысячи стоянок каменного века найдено в Тверской области. Мы неплохо представляем, какие из них старше прочих по возрасту, к какому времени они относятся. А вот действительно ли они, именно они — древнейшие, не ясно. Всегда есть желание удревнить, удлинить свою историю, есть надежда на невероятное открытие. А в Тверской области и геологи провоцируют своими выкладками на поиск, говорят: хоть и было валдайское оледенение, но оно же не полностью захватывало наши территории. Юго-запад и юго-восток области были свободны ото льда. Ищите палеолит!
В начале нашего века, в 1903 году, Павел Фёдорович Симсон написал и издал книгу "Каменный век под г. Ржевом", в которой пытался доказать, что древнейшие из найденных им на берегах Волги кремнёвых орудий труда относятся к палеолиту, то есть к древнему каменному веку, к ледниковому периоду. Патриотизм делает честь подвижнику-краеведу, но серьёзно к его мнению, конечно, не отнеслись. Реакция на книгу и на доклад, прочитанный на II областном археологическом съезде в Твери в 1903 году, была весьма сдержанной. А потом наступил черёд и официальным заключениям специалистов: многие экземпляры из коллекции П.Ф. Симсона — обычные речные гальки, которых не касалась рука человека. Прочие же вещи имеют неолитический возраст, датируются 3-2 тыс. до н. э. Попытка возвести ржевские древности в ранг палеолитических была, таким образом, отвергнута как несостоятельная. Сам же П.Ф. Симсон не забыт. Открытые им местонахождения вошли в историю науки, на них сделаны новые сборы кремнёвых изделий, пополнившие старые коллекции. Но некоторые урочища, где он собирал древности, до сих пор детально не обследованы.
В разных точках Тверской области геологи, проводя глубокое бурение, выходят на так называемый “микулинский горизонт”, отложения которого соответствуют потеплению, межледниковью перед последним, четвёртым по счёту, великим оледенением. И в этих слоях, датируемых, в частности, 75-60 тыс. лет назад, находят ископаемый торф, остатки древесной растительности, соответствующей достаточно мягкому для проживания человека климату. Может быть, в этих пластах есть и культурные остатки?.. Надо разработать методику поиска. Ведь если открытие будет сделано, то “человеческая'’ история Верхневолжья увеличит свою протяжённость в пять-шесть раз, то есть более чем на 50 тысяч лет.
Это уже не мелочи, а точка отсчёта, которая изменит многое в наших представлениях о всей последующей истории. Но где искать? В каких условиях могли сохраниться древнейшие культурные слои? Ведь таяние ледника, отождествляемое часто с библейским потопом, неузнаваемо изменило ландшафт. Новые русла рек, озёрно-болотные котловины, песчаные равнины у бывшей кромки ледника — эти результаты многовековой работы талых вод внесли резкие мазки в старую картину. Природа запутала следы — может быть, для того, чтобы скрыть самое ценное, самое хрупкое, самое древнее от “покорителей” века нынешнего, припрятав его для настоящих “гомо сапиенс”. Так или иначе, поиск перспективен.
Если уж быть совсем точным, то начал-то этот поиск, пожалуй, Иван Семёнович Поляков, объехавший в 1870-х годах ряд озёр Валдайской возвышенности, в том числе Вселуг и Селигер, и осторожно высказавший предположение, что часть найденных им остатков поселений может быть датирована палеолитом. Многозначительно промолчал на сей счёт в своём капитальном труде “Археология России. Каменный период” граф Алексей Сергеевич Уваров. Чем было вызвано молчание? Тем, что не хотел отнимать надежду? Или счёл аргументацию Полякова недостойной даже полемики? Трудно сейчас дать ответ. Известно одно: о результатах разведок Полякова граф Уваров знал.
Так жил ли всё-таки человек палеолита на Верхней Волге и Двине? До сих пор у нас в руках на этот счёт лишь какие-то ускользающие нити, лоскутки. Отщепы палеолитического облика найдены на Волге под Калязином: у деревень Поповка и Авсергово, у бывшей деревни Скнятино (когда-то древнерусского города Кснятина!) в устье Нерли Волжской. Ниже Калязина, под Угличем, известны и даже раскапывались стоянки позднего палеолита у деревень Золоторучье и Алтыново. Казалось бы, что ещё надо?! Осталось лишь руку протянуть к открытию. Но наука пока проходит мимо этой возможности. Почему? Ответ очень прост, даже примитивен: проблем много, а археологов мало. И все чем-то заняты. И недосуг им удревнять историю Верхневолжья, своих дел по горло. Я вовсе не шучу, и сам ведь так же поступаю. Знаю, что надо бы выкроить сезон, облазить Калязинское Поволжье, вынюхать его на предмет палеолита, да ещё хорошего геолога пригласить в маршрут, но... текучка заедает. Как говорил Пушкин, “мы ленивы и нелюбопытны”.
И ведём поэтому отсчёт человеческой истории в “краю истоков” со времён весьма недальних, примерно с 8-7 тыс. до н. э., то есть с мезолита, со среднего каменного века. Здесь-то, по крайней мере, всё ясно: почти вчерашний день на календаре истории.
Мезолит — эпоха промежуточная, переходная, трудноуловимая. Есть археологи, которые её вообще не признают. Например, украинский “каменщик” В. Н. Даниленко. Другие же, наоборот, всю жизнь свою посвящают её изучению, влюблены в неё саму и в живших тогда людей беспредельно. Среди них, что меня особенно поддерживает в минуты сомнений, выдающийся археолог XX века англичанин Грэхэм Кларк. Да и другие имена — отнюдь не пустой звук в науке: француз Пьетт и швед Велиндер, финн Лухо и немец Грамш, датчанин Бринш-Петерсен и поляк Стефан Козловский, наши Римуте Константиновна Римантене, Отто Николаевич Бадер, Лев Владимирович Кольцов...
Вся первобытность, которую мы исследуем, безымянна, конкретные события невосстановимы. Только кремень, следы жилищ и очагов в песчаном грунте. Редко — кость, рог, дерево, хотя в первобытности изделия из них могли даже преобладать. Да вот не сохранились за прошедшие 8-10 тысяч лет.
По бренным остаткам, проявляющимся под лопатой и ножом на раскопе, можно реконструировать только общий ход истории, эволюцию хозяйства, образа жизни, техники. Остальное по крупицам, по аналогиям, по сопоставлениям с этнографическими свидетельствами.
А ведь мезолит — эпоха великих открытий первобытности.
И главное среди первых — лук и стрелы. Лыжи и сани, лодки-долблёнки и плоты — эти средства транспорта, появившиеся в мезолите, позволяли преодолевать заснеженные пространства, преследовать зверя и доставлять добычу в лагерь, широко освоить рыболовство, сделать реки дорогами, а лодки и плоты плавучими мостами. Сейчас это атрибуты спортсменов, туристов, а в промысле зверя и рыбы применяются обычно любителями.
Рыболовство стало основой хозяйства в лесной зоне позже, в конце каменного века, но орудия и средства лова изобрели в мезолите. В торфяных озёрно-болотных отложениях встречаются гарпуны и остроги самых разнообразных форм: ведь это эпоха экспериментов, поисков наилучшего взаимодействия с природой, эпоха технических новшеств. Со временем орудия труда становятся серийными и специализированными, что диктуется самой хозяйственной практикой. Помимо гарпунов и острог иногда находят верши, остатки сетей (в местечке Антреа под Выборгом, например, обнаружен обрывок сети из волокон крапивы). В наше время в индивидуальном лове всё это — атрибуты браконьерства, в мезолите же — явление вполне естественное. При слабой заселённости просторов, малочисленности населения и рациональном хозяйстве урон живой природе был минимален и с избытком восполнялся ею.
Производство орудий труда опиралось на кремнёвую индустрию, поэтому районы, богатые кремнем, заселялись в мезолите весьма плотно, и эта картина сохранялась вплоть до освоения металлообработки, до середины I тыс. до н. э.
На территории Тверской области особенно выделяется в этом отношении Ржевско-Старицкое Поволжье — участок течения Волги от Бенских порогов до нижней границы “Старицких ворот”. Запасы кремня здесь таковы, что в виде сырья, полуфабрикатов и готовых изделий он расходился далеко за пределы этого района. Ржевско-старицкий кремень — особый, его не спутаешь, особенно в сериях, ни с каким другим. Конечно, он разных оттенков, но особенно известен фиолетовый, сиреневый, розовый. Он очень высокого качества, однороден, твёрд, прекрасно раскалывается, даёт острую режущую кромку.
Население, обитавшее здесь, имело преимущества перед коллективами, жившими на территориях, где кремень отсутствовал или имелся лишь в виде отдельных конкреций и галек. Не приходилось тревожиться за то, что не из чего делать орудия труда. Можно было легко заменить сломанные изделия, экспериментировать в формах и в технологии. Видимо, определённую выгоду приносил и обмен сырья и полуфабрикатов на что-то другое. Этим другим могли быть шкурки пушных зверьков, вяленые и копчёные продукты питания, соль, янтарь...
Границы охотничьих и родоплеменных территорий строго соблюдались, поэтому монополия на сырьё из таких месторождений нарушалась чужаками редко, лишь при каких-то мощных внешних вторжениях. Сырьё добывали на выходах кремнесодержащих известняков в обрезах берегов Волги. Здесь же действовали и мастерские по обработке кремня. Они располагались, как правило, рядом с поселениями, вернее — поселения рядом с мастерскими. Порою это были места, не самые лучшие для проживания — и по грунту, и по степени защищённости от ветров, и по освещённости, и даже по запасам добычи в округе... Но все эти неудобства с лихвой окупались возможностью неограниченной добычи, обработки и экспорта “стратегического сырья первобытности" — кремня.
Мастерские не были однообразными: они варьировались и по продолжительности использования, и по общей направленности, и по степени специализации. Например, раскопанная мной в 1977-1984 годах стоянка-мастерская Петрищево 11 под Ржевом, существовавшая в 7-6 тыс. до н. э., использовалась только для получения на ней кремнёвых пластин. Их скалывали со встреченных в культурном слое сериями стандартных удлинённых кремнёвых ядрищ-нуклеусов. Пластины могли служить заготовками для разнообразных режущих и скребущих орудий труда и наконечников охотничьего оружия. Мне долго не верилось, что, лишь недавно появившись в Верхневолжье, люди столь продуманно, экономически чётко и умело могли вести своё хозяйство, что специализация была столь глубокой. Эта недооценка — рецидив общего предвзятого отношения к далёким предкам.
Этнографические наблюдения показывают, что в мастерских работали, в основном, пожилые люди и подростки. Первые имели наибольший опыт и навыки в этом деле, вторые готовились к вступлению в равноправные члены рода, перенимали опыт и вносили свою лепту в ведение хозяйства, в техническую оснащённость коллектива. Нет сомнений, что техникой изготовления орудий труда владели все взрослые, что они могли заменить сломанное на охоте оружие (наконечник, нож), подобрав речную гальку и обработав её за несколько минут. Но основной производственной базой всё-таки была мастерская. Практически на каждом поселении, даже очень маленьком, при раскопках выявляются так называемые “места мастеров”, то есть площадки, насыщенные отходами производства, браком, полуфабрикатами. Здесь же встречаются нуклеусы, отбойники, ретушёры, наковальни, шлифовальные камни: весь комплекс вещей, типичных для места обработки кремня.
У деревни Красново, под Тверью, в 1976 году раскопана миниатюрная стоянка, размеры которой фактически ограничивались “местом мастера”. В небольшом углублении площадью три квадратных метра мы обнаружили основную часть находок: 1000 из 1699. Да и вся площадь этой стоянки (около 30 кв. м) в 10-20 раз меньше средних размеров мезолитических поселений в Верхневолжье. Это кратковременная остановка небольшого охотничьего коллектива.
К пристальному изучению мастерских, этих ведущих производственных комплексов первобытности, наша наука лишь приступает. Верхневолжские мастерские — предмет научного интереса тверского археолога Александра Мирецкого. Результаты его работы пригодятся всем, кто восстанавливает древнюю историю края и историю первобытного хозяйства в целом.
Помимо Ржевско-Старицкого Поволжья значительные запасы кремня имеются на Верхневолжских озёрах и на Селигере — это так называемый ‘"валдайский” кремень. По качеству он близок ржевско-старицкому, но отличается по цвету. В частности, легко определяются сорта прозрачного серого и розового кремня. Шёл в дело и моренный, валунный материал, притащенный сюда ледником из Скандинавии. На этой сырьевой базе здесь существовали в неолите сотни рыболовческо-охотничьих поселений. Недавно открыты мастерские и в бассейне Западной Двины: под Андреаполем, Нелидовом, Белым, но они ещё не раскопаны, поэтому говорить об их специализации рано.
Эпоха мезолита как промежуточная между палеолитом и неолитом выделена около ста лет назад французским археологом Эдуардом Пьеттом, но и сам термин, и содержание, которое в него вкладывалось, входили в науку долго и тяжело. Эту эпоху называли “эпипалеолитом”, “докерамическим неолитом” и т. д. В первом случае имелось в виду, что в это время жили прямые потомки палеолитических охотников, сохранившие во многом хозяйство и технику своих предков, но несколько изменившие образ жизни после окончания ледниковой эпохи. Во втором случае во главу угла ставилась роль прогрессивных изменений и утверждалось, что едва ли не единственное отличие от грядущей эпохи неолита состояло в отсутствии глиняной посуды, керамики. Пользовались этими терминами и советские археологи, но с начала 1950-х годов среди них всё более утверждалось понятие “мезолит” и представление об особом, самостоятельном характере этой исторической эпохи. Прошедшее в 1962 году в Ленинграде совещание по мезолиту стало рубежом для нового этапа его изучения, стимулировало специальный интерес к этим проблемам. Появились работы по мезолиту отдельных регионов страны, в том числе по Верхневолжью.
Собственно, всё началось с публикации Михаилом Вацлавовичем Воеводским в 1950 году статьи “Мезолитические культуры Восточной Европы”, где волго-окский мезолит рассматривался автором как самостоятельное культурное образование с довольно чёткими пространственными границами, очерченными верхним течением Волги и Окой. В 1959 году в более развёрнутом виде, во многом с самостоятельной аргументацией эти идеи изложил Александр Александрович Формозов, написавший первую в нашей науке книгу по этнической истории Европейской части СССР в каменном веке. Оба археолога опирались на материалы немногих поселений, известных в то время, поэтому на верхневолжский мезолит хватило двух-трёх страниц текста.
В нашей области к тому времени раскопали всего две стоянки мезолита. Отто Николаевич Бадер изучал стоянку у деревни Соболево в Кимрском районе, а Пётр Николаевич Третьяков — поселение у деревни Скнятино под Калязином. Оба археолога много сделали для изучения первобытного прошлого Верхневолжья, и их имена ещё не раз появятся на этих страницах. Были известны и другие местонахождения, но начало целенаправленному изучению верхневолжского мезолита положил Лев Владимирович Кольцов, посвятивший этому уже 40 лет своей научной жизни и ныне продолжающий полевые исследования и осмысление полученных материалов.
Благодаря этим работам наши знания об эпохе увеличились неизмеримо. В 1960-х годах Кольцов раскопал очень известную теперь в науке стоянку у деревни Бутово в Старицком районе, на левом берегу Волги. Приурочена она была первопоселенцами не столько к самой Волге, сколько к небольшому озерку в долине реки. И это не случайно. Скорее всего,обитатели бутовских дюн вели комплексное хозяйство, добывая и зверя, и водоплавающих птиц, обитавших на озере, да и рыболовство уже становилось на прочную основу. Почему я пишу о хозяйстве с осторожностью, с оговорками? Да потому, что, как уже отмечалось, в коллекции из раскопок — лишь кремнёвый инвентарь. Все остальные элементы материальной культуры не сохранились в дюнном песке. Нафантазировать-то теперь, конечно, можно много, но научной гипотезой такой подход считать нельзя, поэтому будем придерживаться фактов.
Орудия труда и оружие в Бутове — наконечники стрел, резцы, скребки, ножи и др. — изготовлены на правильных, призматической формы ножевидных пластинах, сколотых с конических, иногда почти карандашевидных нуклеусов. И формы их, и техника обработки ближе всего к материалам свидерской археологической культуры, сложившейся в конце ледниковой эпохи на территории Польши, Литвы и в соседних землях и продвинувшейся затем на восток, достигнув пределов Верхневолжья. На это ушли многие сотни лет. Свидерцы на путях своего продвижения вступали в контакты с местным населением, культура их изменялась, но основа технических традиций оставалась во многом прежней. Созданные ими формы изделий и приёмы обработки без большого труда опознаются специалистами. Поселение Бутово 1 стало для археологов опорным, с ним сравнивались новые материалы из разведок и раскопок поселений этого времени, то есть 7-6 тыс. до н. э.
В 1969 году Кольцов решил заново обследовать Соболевскую стоянку под Кимрами. Вот тогда-то мы и познакомились. Я перешёл на второй курс истфака Калининского пединститута. Сентябрь для студентов был порой колхозов, съедавшей драгоценное учебное время и громко именовавшейся “третьим трудовым семестром”. То ли народу в деревнях тогда жило побольше, то ли проку от нас на полях было маловато, но, так или иначе, удавалось вымолить в деканате замену работы в колхозе археологической экспедицией.
Итак, первая встреча со Львом Владимировичем. Известный учёный выглядел внешне почти нашим ровесником, что нас удивило, но и успокоило. Вспоминаю эту экспедицию, как одну из лучших. Поселились мы на окраине деревни Соболево в недавно закрывшейся сельской школе — добротном и просторном деревянном доме с видом на Волгу. От реки нас отделяло несколько сотен метров, занятых дюнами, на которых и жили здесь в мезолите люди. Стоянка, которую раскапывал в 1930-х годах Бадер, за прошедшие годы исчезла из-за карьерных разработок и развеивания. Начальник наш горевал недолго, посмотрел-посмотрел на берег, на дюны и сказал: “Ничего, другую найдём!”. Вижу: глаза у него загорелись, не терпится пройтись по бережку разведкой. В общем, нашёл он ещё шесть стоянок, но разной сохранности. Соболево 3 мы исчерпали шурфом, поскольку остальную её площадь “съел” карьер. Соболеву 4 (ранний неолит) уделили две недели. А вот Соболево 5 раскапывали несколько сезонов.
Многое мне было непривычно поначалу. И прежде всего методика. Копали тоненькими горизонтальными зачистками толщиной 1-2 см, поскольку обычные находки — отнюдь не только топоры и нуклеусы, которые наперечёт. Находим чаще всего обломки пластин и отщепы, порою величиной с булавочную головку или ещё меньше. Движения лопатой короткие, точные. Находку либо видишь глазами, либо слышишь, когда лезвие лопаты слегка задевает за кремень. Терпение нужно большое.
Обычно на одного рабочего приходится “квадрат” площадью 4 кв. м. Это его вотчина и рабочее место. В зависимости от того, на какую часть поселения приходится твой квадрат, — и количество находок. Если жилище или “место мастера”, только успевай поворачиваться. Привыкаешь к находкам: что ни движение, то кремешок, да часто и не один. Ну, а если периферия стоянки, то каждый захудалый отщеп в радость. Только с завистью посматриваешь на счастливчиков, как на выигравших в лотерею, когда они наперебой кричат: “Лев Владимирович! Резец! Лев Владимирович! Наконечник! Лев Владимирович! Нуклеус!..”. Бывает, час копаешь — пусто. “Ну, — думаешь, — хвастайтесь, хвастайтесь! Зато я что-нибудь такое найду, чего вам и не снилось. Да, может, и Льву Владимировичу прежде не попадалось!”. А Кольцов психолог. Видит, кто-то заскучал без находок, поменяет незаметно под каким-нибудь предлогом тебя местами с удачливым соседом — и поднялся тонус.
В общем-то копать не тяжело, да ещё с шуточками, с ежечасными перерывами по 10-15 минут. И азарт открытия присутствует. Так что сочинённая в Соболеве песенка со словами:
носила превентивный характер: мол, такую нагрузку ещё выдержим, а больше — ни-ни! Но этот начальник в наших подсказках не нуждался, всё сам понимал.
Однажды попался нам клад. Ни монет, ни колец золотых в нем не было: мезолит всё-таки, а не пошлый век металлов. Честно говоря, радости у нас тогда было не меньше, чем если б драгметаллы откопали. А всего-то и было в том кладе, что с десяток нуклеусов и их заготовок, упрятанных хозяином в ямку, чтоб не высыхали под солнцем. Кремень отличного качества, так что после раскалывания этих нуклеусов на пластины и отщепы из них получилось бы сотни две орудий труда. А ими зверя можно добыть и освежевать, одежду из шкур скроить, мясо разрезать, рукоятки из костей изготовить, украшения из зубов сделать... Вот и решайте: клад мы нашли или не клад?
Раскопали в Соболеве 5 и жилище. Правда, любой человек, если он в здравом уме, никакого жилища в том, что мы нашли, не увидел бы. Ни крыши, ни стен, ни пола, ни фундамента, вообще никаких сооружений. Ни жердинки, ни щепочки. Короче, почти воздушный замок. Следы на песке... Но следы-то были, и жилище было. Тщательность методики гарантировала достоверность выводов на этот счёт.
Итак, на поверхности раскопа проявилось овальное пятно, отличающееся по цвету от обычного светло-жёлтого песка культурного слоя. Его оконтуривали отдельные камни и пересекали по всей длине округлые столбовые ямки. Виднелись остатки двух очагов: маленького при входе и большого, с мощным кострищем, в дальнем конце пятна-жилища. Это всё, что осталось за восемь тысяч лет от наземного строения типа шалаша или чума. Остальное похищено неумолимым временем. Песок так быстро высыхает, что уже через две-три минуты контуры столбовых ям неразличимы на поверхности. Гонкий срез лопатой — и ямка снова видна отчётливо.
Да, археология не терпит суетливости и рассеянности! Это я усвоил навсегда, хотя бывали у меня и срывы, не без этого. Конечно, на городском раскопе находок больше, чем на соболевских дюнах, и разнообразней они, и разобраться с таким богатством непросто. Но и наше почти эфемерное счастье, эта чудом сохранившаяся тень от древней культуры — тоже часть Истории. Без такого кредо делать человеку в археологической науке нечего, надо искать себе другое применение.
Весьма распространено заблуждение, что все большие открытия, в том числе и в археологии, совершаются где-то далеко, в местах едва ли не экзотических. Мол, у нас-то уж точно ничего такого нет: столько лет здесь живём, всё известно до тонкостей. Так что экспедиция на окраину города Калинина, предложенная через год Львом Владимировичем, вызвала у наших студентов ироническую усмешку.
Тем не менее, раскопки у деревни Дмитровское в 1970 году положили начало переосмыслению всей истории первоначального заселения человеком Верхневолжья. Мы об этом, конечно, тогда и не подозревали. Место раскопок самое прозаическое: окраина деревни, вдали виднеется мост через Волгу на шоссе Москва—Ленинград... Какая уж там романтика! Плохо сочетается областной город с каменным веком, который мы должны извлечь на свет Божий. Но Кольцов держался другого мнения, тем более что за два года до этого он уже здесь копал и считал продолжение работ перспективным.
Поначалу всё было спокойно. Протопав четыре километра от лагеря до раскопа, мы брались за лопаты и добывали уже знакомые нам пластины и отщепы, суетились возле каждого найденного скребка и резца, размышляли об однообразии находок и о скучной, нищенской жизни в мезолите. “Рыбацкое счастье” нам принёс симпатичный бородатый молодой человек, неожиданно появившийся на краю раскопа. Несмотря на сентябрь, он был босиком, за плечами рюкзак, под мышкой сапог. Один сапог. Скиталец поведал нам, что зовут его Лёня Захаров, он ленинградский студент, в экспедицию опоздал, а другой сапог у него пропал в поезде. Такое объяснение нас и начальника вполне устроило, и Лёня включился в работу.
Буквально через день он отличился так, что навсегда вошёл в летопись верхневолжской археологии вместе с произнесённой им в тот момент фразой: “Лев Владимирович, я нашёл что-то неприличное”. В грязных Лёниных пальцах помещался маленький кусочек кремня, не производивший впечатления философского камня. Но Кольцов, взяв его в руки, вначале просто потерял дар речи, а потом вдруг закричал истошным, но радостным голосом: “Трапеция! Первая! Я знал!..”. Мы побросали лопаты и сгрудились. Начальник совал нам под нос кремешок, выпаливая что-то невразумительное, а мы важно кивали и с умным видом вертели его в руках. Оставалось только на зуб попробовать.
Лишь в перерыв нас посвятили в суть происшедшего. Оказывается, Воеводский, Формозов и другие учёные обосновывали замкнутость и своеобразие волго-окской мезолитической культуры, в частности, и тем, что здесь не встречено ни одного геометрического микролита. Геомикролиты — обломки пластин или отщепов, которым с помощью мелких сколов мастера придавали простейшие геометрические формы: трапеции, треугольника, прямоугольника, сегмента, ромба. В Прибалтике и в Белоруссии они известны, в лесостепной и степной зонах найдены в большом числе, а в междуречье Волги и Оки — ни одного экземпляра. Этому факту придавалось исключительное значение: мол, волго-окская этнокультурная общность была изолирована и шла к прогрессу своим путём, отвернувшись от соседей и их достижений.
И вот теперь первое опровержение у нас перед глазами. Выглядит, правда, несолидно: кремешок в виде симметричной трапеции высотой около полутора сантиметров. По двум боковым краям правильная ретушь — следы обработки. И всё! Мы утешали себя тем, что открытые физиками элементарные частицы ещё меньше по размерам, а последствия их открытия, видимо, больше. Но всё-таки не каждому втолкуешь, что за открытие нами сделано. Человек, приученный к созерцанию скифских украшений или монетных кладов на экране телевизора, может ведь и не поверить. Но причастность к открытию изменила уже наше поведение и самоощущение. Вечером в лагере мы снисходительно смотрели на своих однокурсников, раскапывавших неподалёку городище раннего железного века.
С нетерпением ждали следующего дня, но он принёс нам только противопехотную мину, проявившуюся во всей красе на моём квадрате. В конце 1941 года бои здесь были тяжелейшие. Мина оказалась проржавевшей, но в тот день это была хорошая мина при плохой игре, немного скрасившая разочарование от отсутствия новых геомикролитов.
А ещё на раскопе имелся сосновый пень. Сначала мы его не замечали, но по мере выборки грунта он выделялся всё рельефнее на фоне гладкой, как стол, поверхности раскопа. Корни мешали, и начальник приказал его выкорчевать. Слава Григорьев, которому, по праву хозяина квадрата, пень принадлежал, немного погоревал, но смирился, сказав обидчиво: “Я там что-нибудь такое найду!..”. Пень покинул раскоп, а через несколько минут Слава подошёл к Кольцову и произнёс с наигранным безразличием: “Вот.
Раскопки стоянки Дмитровское 1 и определили мою судьбу. Глубина и сложность проблем мезолита покоряли сознание, и около десяти лет я с того времени занимался, наряду с прочим, происхождением и историей внедрения в первобытное хозяйство рубящих и схожих с ними по форме и назначению орудий: топоров, тёсел, мотыг, кайл, долот и др. Именно на Дмитровской стоянке найдена одна из самых больших на Верхней Волге серий таких изделий.
После этих раскопок стало ясно, что верхневолжский мезолит ещё почти не открыт. Новых фактов прибавлялось маловато: то разведки дадут пищу для размышлений, то повторный просмотр коллекций из раскопок прежних лет выявит какое-то неожиданное изделие. Чувствовалось, что зреет что-то серьёзное, что мы на пороге открытия. Осталось только совершить его.
Осенью 1974 года на нижней окраине Калинина, у деревни Иенево, открыли мезолитическую стоянку Иенево 2. В шурфе среди находок имелась трапеция. К раскопкам готовились, как к генеральному сражению. Два сезона работ в Иенево стали удачей, какая выпадает не каждому. Комплекс находок удивительный, потрясавший воображение знатока. Одних трапеций — больше сорока. А кроме того очень странные асимметричные наконечники стрел с боковой выемкой. Лев Владимирович находил такие прежде на стоянке Алтыново под Угличем и назвал “вкладышами алтыновского типа”. Позднее доказали, что это наконечники стрел, только не простые, а с поворотным эффектом. Центр тяжести у них смещён относительно центральной оси за счёт асимметричности. Стрела в полёте вибрирует и “поводит головой”. Вонзаясь в добычу, наконечник разворачивается, наносит рваную рану, расширяющуюся при движении бегущего зверя. Даже если не поражены жизненно важные центры, животное в конце концов изнемогает от потери крови и болевого шока и падает.
Принцип смещённого центра тяжести используется и в современном стрелковом оружии. Таким качеством обладает, например, пуля в автомате Калашникова. Эта её особенность обеспечивает надёжное поражение цели. А изобретение сделано в мезолите.
Трапеции могли использоваться двояко. Во-первых, из них делали наконечники стрел с поперечным лезвием, предназначенные для охоты на пушного зверя и птицу. Вес наконечника всегда находился в определённой пропорции к общему весу стрелы, поэтому можно утверждать, что древки были лёгкими не только деревянными, но и тростниковыми. Во-вторых, трапеции могли служить вкладышами составных наконечников, закрепляясь в пазы по несколько штук с каждой стороны. При попадании в цель они отделялись и резали мышцы. Эффект оказывался губительным для бегущего зверя.
На кого же был рассчитан весь этот арсенал со стоянки Иенево 2? Ответ мы нашли. Дело в том, что поселение располагалось на Волге и в то же время, как и Бутовская стоянка, не совсем на Волге, будучи приуроченным к началу небольшой протоки из древнего озерка. Ныне это озерко имеет вид болота, но до сих пор остаётся пристанищем водоплавающих птиц. Их-то и добывали в мезолите с помощью небольших лёгких луков, очень удобных в лесу из-за малых размеров.
Была у иеневской коллекции ещё одна особенность. Мы привыкли считать, что мезолитические технологии основывались на использовании преимущественно ножевидных пластин в качестве заготовок для орудий. А на этом поселении значительной была доля отщепов. Даже некоторые трапеции сделаны не из сечений пластин, а из отщепов. А ведь отщеповая техника — черта уже следующей, неолитической эпохи. Стало быть, техническая мысль у иеневцев развивалась плодотворно и прогрессивно. Разнообразие форм отщепов позволяло изготовить орудие любой необходимой формы, что и стало одним из признаков “неолитической революции”, о чём будет сказано ниже.
А классически строгие очертания пластин и орудий из них, производя на нас большое эстетическое впечатление, всё-таки не допускали широкой вариативности форм: ведь в основе всегда длинный и узкий прямоугольник. Иеневцы совершили качественный скачок в технологии и благодаря этому легче могли приспособиться к новым условиям, в том числе к нехватке высококачественного кремня.
Стоянка Иенево 2 резко выделялась на общем фоне раскопанных поселений мезолита. Требовалось осмыслить это явление, понять его суть, истоки, судьбу. Критериями поиска аналогий стали геомикролиты, а также асимметричные наконечники стрел, рубящие орудия с заужением-перехватом в средней части, отщеповая техника, широкое применение валунного кремня. Совместными работами московских и калининских археологов выявились десятки сходных, хотя и не столь ярких, памятников, в основном на берегах Волги от Зубцова до Ярославского Поволжья включительно. В нашей области это: Горбуново 1 под Зубцовом, Журавец 1 и Култино 1 в Старицком Поволжье, группа стоянок у деревни Старая Константиновка неподалёку от Иеневской стоянки, Титово 1 под Кимрами, Авсергово 2 близ Калязина и другие. Многие из них подверглись раскопкам, на других собран значительный подъемный материал. Поселения этого круга открыли на Вазузе, на Средней Мологе, в соседних областях: Ярославской Московской, Калужской.
Пришла пора обобщений, подведения предварительных итогов. Кольцов не стал отстаивать свои прежние взгляды на волго-окский мезолит как на нечто цельное и неделимое. Это делает ему честь как учёному. Немало археологов испортили себе репутацию, остановились, упрямо держась за прежние выводы и не желая замечать лавины фактов, сметающих былые концепции.
Лев Владимирович увидел в разнообразии поселений отражение существования в первобытной реальности двух культур, названных им по опорным памятникам иеневской и бутовской. Вторая возникла на местной основе, первая — пришлая, вероятно, продвинувшаяся в Волго-Окское междуречье из Восточной Белоруссии и Подесенья. Продвижение вниз по Волге могло происходить с Вазузы, где есть иеневские стоянки. Примечательно, что выше устья Вазузы, в Ржевском Поволжье, они неизвестны. Вероятно, вверх по Волге иеневцы не шли из-за большой плотности уже имевшегося там населения, освоившего разработку месторождений высококачественного кремня.
Продвижение иеневцев оказалось, видимо, весьма стремительным, а натиск мощным. Основной части бутовцев пришлось покинуть исконные места обитания. Их следы встречены и во внутренних районах Волго-Окского междуречья, и за его пределами. Часть их со временем вернулась на берега Волги, некоторые устояли в противодействии пришельцам. На некоторых стоянках заметны черты обеих культур в каменном инвентаре. Иногда разнокультурные поселения располагаются поблизости, хотя не исключено, что они существовали не одновременно, а последовательно, но археологи из-за недостатка фактов не смогли уловить хронологических различий.
Больше стало известно в последние годы и о бутовцах. Важные результаты дали раскопки стоянки Тихоново 1 в Кимрском районе. Пока это древнейший из известных нам памятников бутовской культуры. На поселении вскрыто раскопом 480 кв. м. Выявлено жилище овальных очертаний, размерами 7,2х3,0 м, углублённое в землю, с очагом. Правда, сохранность следов жилища не лучше соболевского. Исследованы на Тихоново 1 и производственные площадки. Найден первый в раннем мезолите Верхневолжья топор из сланца. Причем, первый год раскопок дал весьма средние результаты. Как потом оказалось, раскоп пришёлся на периферию поселения. Но интуиция не подвела Льва Владимировича и на этот раз. Следующий сезон оправдал надежды. Порою материалов с десятки раскопанных поселений недостаточно, чтобы внести в назревшие вопросы такую ясность, как это произошло с материалами стоянки Тихоново 1. Поэтому такие поселения и остаются в науке, как маяки, эталоны.
Кольцов детально проработал идею сезонности стоянок эпохи мезолита. Так, на поселении Дмитровское 1 найдено небольшое жилище типа полуземлянки и разнообразный набор охотничьего снаряжения. Отсутствие тёсел для изготовления лодок и некоторые другие признаки позволили считать это поселение зимним. Напротив, стоянка Култино 1 под Старицей — поселение рыболовов конца весны - начала лета.
Сама “столица”, то есть Иенево 2, заселялась, видимо, осенью, по время перелётов птиц. В инвентаре Култино 1 полностью отсутствуют орудия охоты, зато исключительно много вкладышей, из которых составлялись ножи для разделки рыбы. Мри определении сезонности учитывается топография поселения, его приуроченность, экология животных, птиц и рыб, которых здесь могли добывать. При ограниченности вещественных источников по мезолиту идея сезонности дала значительную новую конкретную информацию об эпохе.
До сих пор я вёл речь о стоянках, расположенных по берегам Волги. Но ведь область велика, богата речными и озёрными бассейнами. Как же там проходило расселение первых обитателей этих краёв? Предварительно можно наметить еще три больших района: Ржевское Поволжье, Валдайское Поозерье с оз. Селигер, Верхнее Подвинье. Мезолит там изучен неравномерно и довольно слабо, за исключением Ржевского Поволжья. Последнее обстоятельство требует пояснения.
Поделиться книгой: