Амёба

— Где это — у вас?

— Ну… — Вавочка замялся. — Здесь.

— Так это не у вас, а у нас.

— Ну да… — сообразил Вавочка. — Правильно… У вас.

— А кем работаешь?

— Маркетологом, — сказал Вавочка, понимая с отчаянием, что ничего не может придумать и вдобавок окончательно теряет власть над собственным языком. — Т-то-есть начальником отдела…

Лёня моргнул несколько раз подряд.

— Да-а… Бывает, — несколько озадаченно произнёс он. — Бывает. Я вот тоже слышал: два близнеца. С рождения жили врозь. Вот… И не переписывались. Так в один и тот же день — да? — купили щенков одной породы и назвали одинаково, ну! А потом в один и тот же день застрелились. — Лёня ещё раз сочувственно поглядел на Вавочек и утешил: — Так что — бывает… О! — Он оживился. — Есть повод.

Рюмки снова наполнились. Бутылка опустела.

— Леонид, — представился Лёня, протягивая руку Вавочке в костюме.

— Владимир, — сказал Вавочка.

Лёня вытаращил глаза, потом оглянулся на Вавочку в тенниске, потом до него наконец дошло.

— Ну вы козлы! — Лёня заржал. — Второй раз, а?.. Извиняюсь! — бросил он насмешливо и протянул руку Вавочке в тенниске. — Леонид.

Тот пожал руку и что-то пробормотал.

— Чего? — не понял Лёня.

В один момент провалились куда-то все мужские имена, вертелось только какое-то дурацкое «Арнольд».

Ну улыбнись же, Лёня! Засмейся! Скажи: «Ты что? Как звать себя забыл?» Чудак он, Лёня! Склеротик! Это у него с детства, понимаешь? Ну улыбнись!

Лёня улыбнулся. Нехорошая была улыбка, ненастоящая. Повернулся неспешно к галстуку со шпагой.

— Так когда ты узнал про Сан Саныча?

— Э-э… вчера, — ответил Вавочка. — Я-то думал, он по редакциям побежал…

Лёня не дослушал. Лёня развернулся всем корпусом к тому, что в тенниске.

— А кто сказал?

— Новичок, — несколько опешив, ответил тот. — Захожу в рекламу, а он…

Лёня встал и как-то незаметно оказался в дверях. Именно с таким выражением лица он отступал недавно к подоконнику.

— Куда ты? — Оба вскочили.

Лёня пропал. Грохнула со щелчком входная дверь. На алтаре стояли пустая бутылка и три рюмки коньяка.

Медленно повернулись друг к другу.

— Значит, думаешь: пластилиновый? — произнесли оба зловещим изумлённым шёпотом. — Думаешь, из меня всё лепить можно?..

Владелец костюма сделал пугающее движение, и присвоивший тенниску отпрыгнул к стене. Понял, что отступать некуда, и сделал ответное пугающее движение, отбросившее противника на прежнее место. Началась изматывающая позиционная борьба. Вавочки тиграми кружили друг вокруг друга по сложным кривым, делали ложные замахи и выпады, шипели, натыкались на кресло, сверлили взглядами, отпрыгивали, произносили время от времени: «Ну, блин!», «Так, значит?» и «Задолблю!»

Потом ухватили каждый по стулу и окончательно пали духом. Выяснение отношений приняло словесную форму. Начал тот, что в костюме.

— В гробу я тебя видел! — сказал он с такой убеждённостью, что видение чуть было не возникло, колыхнувшись, в центре комнаты. — В белых тапочках, понял?

— А ты… — с ненавистью и без промедления ответил второй. — Ты вот что: я таким головы откручивал и жаловаться запрещал!

Тут же выяснилось, что даже самый последний дурак догадался бы: нельзя своего сопливого носа высовывать из кухни, если в комнате посторонний! Выяснилось также, что только самая наисволочнейшая сволочь может пить коньяк в чужой квартире, а законного хозяина при этом выставлять на кухню. («Это кто хозяин? Это ты, что ли, хозяин? Да ты знаешь, кто ты такой?..») Не сходя с места, выяснили, кто есть кто и чью одежду присвоил.

И случилась некоторая пауза — аргументы кончились.

Потом владелец тенниски вдруг без видимой связи с чем бы то ни было нагло объявил, что двойник его (присвоивший костюм) — сынок, шнурок и вообще службы не видел. Тот сначала онемел от такой клеветы, но тут же взъярился и сообщил, что родители Вавочку только ещё проектировали, в то время как он (владелец костюма) уже бодро и бдительно нёс караульную службу в горячей точке.

Трудно сказать, почему их вдруг занесло в армейскую тематику, но полемика нашла наконец выход и с грохотом устремилась в глубокое, проторённое за два года русло. Немедля последовавший ответ сорвал пелену с того факта, что Вавочка один раз в жизни слез с дерева, тут его и в армию забрали. («Я с дерева? Да тебя самого по тундре две недели сетями ловили! Капканы ставили!»)

Самоутверждение продолжалось.

— Родину защищал! — орал Вавочка в тенниске, чуть не колотя себя в грудь.

— Ага! Защищал, блин! Под вольтанутого закосил и дома дослуживал, — запальчиво бросил Вавочка в костюме, но осёкся.

Нельзя было, конечно, пускать в ход этот сокрушительный аргумент. Как термоядерный удар, он не разбирал, кто его наносит, он сжигал и победителей, и побеждённых.

Тем не менее противник позеленел, начал заикаться и окончательно утратил членораздельность речи.

— Это… — сказал он. — Ты, блин… Это… Туда-сюда… Сам ты…

Здесь он кое-как овладел собой.

— Ты знаешь что? — плачуще выкрикнул он. — Ты мышей ни фига не ловил, в столовой рисовал!

В переводе на человеческий это означало, что Вавочка дремал, будучи дневальным, и разливал по тарелкам суп, причём несправедливо разливал.

Потом оба внезапно обессилели, почувствовали голод и замолчали. Ещё раз с отвращением оглядели друг друга, и присвоивший ковбойку буркнул:

— Ладно. Пошли жрать.

Противоположного Вавочку передёрнуло от такой бесцеремонности, но он каким-то чудом сдержался и последовал на кухню за обнаглевшим самозванцем.

Горелка была зажжена, алюминиевая кастрюля значительной ёмкости — установлена. Владелец костюма достал пачку сигарет, предложил с надменным видом. Двойник бешено посмотрел на него, но сигарету взял. Прикурил, однако, от газа, как бы не заметив протянутой зажигалки. Оба глядели друг на друга, и казалось, затягивались не дымом, а ненавистью. Докурили одновременно. Присвоивший тенниску взял отмытую консервную банку для использованных спичек и стал гасить сигарету. Гасил унизительно долго, и владелец костюма, потеряв терпение, просто выбросил окурок в форточку.

— Ты что делаешь? — заорал на него Вавочка.

Но тут, к счастью, фыркнула кастрюля. Всё ещё вне себя владелец тенниски разбросал по тарелкам вегетарианскую солянку.

Вышла не еда, а нервотрёпка: каждый думал не столько о насыщении, сколько о том, чтобы выглядеть прилично и не походить ни в чём на сидящего напротив. Владелец тенниски хотел обмакнуть хлеб в соль, но так вышло, что двойник его опередил. Вавочка вышел из себя и сказал, что он думает об опередившем. В ответ тот оскалился из костюма и продолжал чавкать. Тогда Вавочка бросил с грохотом ложку на стол. Тот вздрогнул, но довольно быстро овладел собой, и чавканье возобновилось.

— Посмотрел бы ты на себя в зеркало, козёл! — тихо произнёс Вавочка — и внутренности свело спазмой вчерашнего страха: огромное чёрное зеркало, и кто-то с поразительной, нечеловеческой точностью повторяет в подробностях все твои движения, эхом отдаётся шлёпанье босых ног.

Тот, что в костюме, тоже прервал еду, в глазах его был такой же страх — вспомнил и он. Оба глядели друг на друга, и глаза их становились попеременно то жалкими, то презрительными. Это зеркало? Это Вавочка? Вот этот крысёнок — Вавочка?..

Застыв лицами и не произнеся ни слова, они чужого и своего, солянку всё же прикончили. Владелец костюма поднялся первым.

— Я разогрел, а ты вымой! — приказал владелец тенниски.

— Облезешь! — бросил не оборачиваясь тот. Он был уже в дверях.

Владелец тенниски подскочил к нему, ухватил за плечо, рванул.

— Я разогрел, а ты вымой!!

Здесь должна была наконец случиться драка, и она случилась бы непременно, если бы в коридоре медлительным большим пузырём не всплыло и не булькнуло мелодично всё то же зловещее: «Блюм-блям».

Кто-то опять стоял на рогожном прямоугольнике тряпки перед дверью и, ожидая приближающихся из глубины квартиры шагов, без интереса рассматривал вырубленную в стене фразу десятилетней давности «Вавка — шмакодявка», дважды в процессе текущих ремонтов закрашенную серо-зелёной краской и всё же ещё вполне читаемую. Вот на лице стоящего проступает недовольство, он снова подносит палец к кнопке звонка и…

Серые, как газетный лист, лица Вавочек чуть порозовели, дыхание возобновилось. Тот, что стоял поближе, пошёл и поставил кресло. За дверью мог быть Лёня. И очень даже просто: купил ещё бутылку и вернулся. Это было бы хорошо. Это сразу многое бы распутало. («Что, Лёня, дверью ошибся? Выскочил не туда? Туалет, он у нас тут налево, а направо — выход…»)

Миновав проём, владелец костюма обернулся, и Вавочки чуть не столкнулись.

— Тебя, знаешь, как зовут…

— Меня Владимир Васильевич зовут! — отрезал владелец тенниски и попытался пройти в коридор. Последовало несколько обоюдных толчков, сдавленных возгласов: «Крутой, что ли?» — и наконец оба очутились перед дверью.

— Блюм-блям.

Который в костюме взялся было за пластмассовую шестерёнку, но другой, в тенниске, ухватил его за рукав. Испуганно уставились друг на друга. А если не Лёня?

Костюм молча кивнул на дверь кухни. Двойник так же молча помотал головой — моя, мол, очередь открывать. Сделал попытку прорваться, но был отброшен ударом ноги и тыльной части тела. Вавочка в костюме судорожно щёлкнул замком, чуть приоткрыл дверь — и тот, что в тенниске, во мгновение ока прилип к стене.

Приоткрыл, говорю, дверь и просунул голову на площадку.

— Я сейчас! Моментик! — выпалил он наружу и, даже не успев уяснить, кто там, собственно, пришёл, снова оказался лицом к лицу с двойником, придерживая прикрытую дверь заведённой за спину рукой. Взгляд его был красноречив.

Тот понял, что опять придётся сидеть на кухне, но просто так повернуться и уйти — убеждения не позволили. Не спеша отлепился от стены, заложил руки в карманы и, склонив голову набок, принялся ехидно разглядывать подлую свою копию, которая, делая поочерёдно то страшные, то жалобные глаза, вот уже второй раз выкрикивала: «Сейчас-сейчас!.. Тапочки только надену…»

Усмехнулся презрительно. Ленивым прогулочным шагом, не вынимая рук из карманов, прошёл по коридору, остановился, озабоченно соскоблил ноготком чешуйку краски с выключателя и, отвратительно подмигнув своему отутюженному костюмчику, скрылся в кухне.

— Ну вот, — произнёс Вавочка слабым радостным голосом возвращённого к жизни утопающего. — Я уже…

Он открыл дверь — и даже отшатнулся слегка. Перед ним стояла Лека Трипанова в светлых брючках и белом хлопчатобумажном свитере с вытканным на груди контуром алой розы. В руке она держала только что, видать, скинутый с плеч худенький рюкзачок с десятком душеспасительных брошюрок.

Визит этот сам по себе был событием не очень приятным, а уж при таких обстоятельствах просто принимал форму катастрофы.

Сейчас она назовёт его Володей.

— Володя, — сказала она и засмеялась. — Володь, ты что?

Чего доброго она могла подумать, что Вавочка, одной рукой придерживая дверь, ухитрился нацепить выходной костюм и встретить её при параде.

— Тапочки! — передразнила она. Потом спохватилась и оборвала смех. Лицо её стало отрешённым и строгим, а светло-кофейные глаза обрели ту удивительную безмятежную прозрачность, свойственную лишь старикам да младенцам, когда уже и не знаешь, что в них: мудрость или слабоумие. — Значит, решилась всё-таки Маша?

Инте-ресно всё получается! В многострадальной Вавочкиной голове вновь наметилась некая болезненная пульсация. Она знает, что сестры нет. Откуда она это знает? Раз она знает, что сестры нет, значит пришла к нему. Зачем она к нему пришла, если сама полтора месяца назад сказала, что Вавочка во власти враждебных сил? Может, ей просто трахнуться захотелось? Медитация — медитацией… Он почувствовал уже сладкую жутковатую дрожь, но тут же вспомнил, что на кухне сидит… М-м-м… Скривился, как от зубной боли.

— А в квартиру ты меня не впустишь?

— Почему? Впущу, — растерянно отозвался он и почувствовал, что глаза у него забегали.

Отдал событиям косяк, отступил, пропуская Леку. Оглянулся на дверь кухни. Там вроде всё было в порядке, и Вавочка, защёлкнув замок, проследовал за гостьей в комнату.

На белой хлопчатобумажной спине Леки было выткано: «Ты — Утренняя Роза В Саду Мечтаний Бога. Шри Чинмой».

Положив рюкзачок возле кресла, она повернулась к входящему Вавочке. Невысокая, плотная. В короткой чёрной стрижке — проволочки седины. Коричневатые глаза, если присмотреться, невелики, но так и сияют, так и сияют…

Тут Вавочка обратил внимание на растерзанную постель и, приглушённо чертыхаясь, бросился драпировать её пледом. Лека наблюдала за ним с младенческой улыбкой. Потом заметила три рюмки коньяка — и улыбка резко повзрослела.

— А гостей на кухне прячешь?

Смысл фразы проступил спустя секунду, и Вавочка очутился в центре кухни. Шизофренически огляделся, куда спрятаться. Спрятаться было некуда. Поймался. Хоть в форточку выпрыгивай.

— По-чему? — еле расслышал он из комнаты.

Ответом был смешок, нестерпимо знакомый. Кто ж это у него там? Чьё-то слегка забытое лицо и имя его плавали кругами в сером тумане мозга, но никак не могли проясниться окончательно и слиться воедино с этим смешком.

— А куда их ещё можно спрятать?

И голос тоже. Удивительно знакомый. Явно женский, но похож на ломающийся мальчишеский. Кто же это, блин?

— Каких гостей? — подрагивающий от страха тенорок двойника.

Опять смешок, и Вавочка даже отшатнулся от неплотно прикрытой двери. Лека, блин! Это же Лека Трипанова! Он пришибленно поднял плечи и огляделся, как бы беря стены в свидетели, что понимать происходящее он отказывается. Взял табурет. Аккуратно, без стука приземлил рядом с дверью на четыре точки. Сел. Вслушался.

— Тебе лучше знать, каких. Три полные рюмки, сам чуть не в смокинге, бутылка… — Пауза. — Ого! С водки на коньяк перебиваешься? — Гулкий звук от соприкосновения донышка с полированной доской тумбочки. — Вот я и спросила: гостей-то на кухне прячешь?